Глава 20

Глава 20. Последний вечер.

Вечер в Страпоновой усадьбе был особенным. Воздух, обычно наполненный запахами пыли и отчаяния, сегодня казался менее густым, словно в нем витали частицы чего-то нового — надежды или, может быть, просто иллюзии. Куклы собирались в гостиной, которая редко видела такое оживление. Столы были составлены в длинный ряд, накрытые потертыми скатертями, на которых стояли пластиковые стаканчики с пепси и тарелки с незамысловатыми закусками.

Поручик Ржевский стоял у окна, смотря на темнеющее небо. Его мысли были далеко — в тех местах, где когда-то текла его жизнь, совсем другая, но в чем-то очень похожая на нынешнюю. К нему подошла Дилара, ее глаза светились теплом, которое редко можно было увидеть в этих стенах.

— Помнишь озеро Иссыкуль? — спросила она тихо, чтобы не привлекать внимания остальных. — Такая чистая вода, такая тишина... Как будто время останавливается.

Ржевский повернулся к ней, и в его взгляде мелькнуло что-то похожее на нежность.

— Помню, — сказал он. — Как же не помнить. Хотя ты и не из Бишкека, а в тебе есть что-то от тех мест. Та же сила, то же тепло...

Он замолчал, вспоминая. Воспоминания нахлынули на него, как волна — яркие, болезненные, живые.

— Я жил в Джала-Абаде, — продолжил он, глядя куда-то вдаль. — Это было давно. Но все то же самое. Жадность, хищный взгляд, понятие выгоды. И эти ужимки, когда пытаются зажать деньги в поездках вскладчину.

Дилара кивнула, понимая его без слов. Она знала, о чем он говорит — сама прошла через подобное.

— Для некоторых нет моральных норм, — сказала она. — В голове только деньги, подарки. И хорошие подарки растопят ее сердце. Но ненадолго.

Ржевский горько усмехнулся.

— Впрочем, как и у всех наверное. Сегодня ты достал ей с неба луну, подарил золото, духи, мотоцикл. И она смотрит тебе в глаза и говорит: люблю. А завтра даже не напишет тебе сообщение. И вообще. Может завтра она уже гуляет с другим.

Он вспомнил Корсара, который хвастался близостью с куклами, а потом те находили утешение в объятиях других — то Гаспара, то гнома Ромашки.

— Розовые сопли, розовый мир, розовая пара, — пробормотал он и плюнул. — Тьфу.

В это время так называемая "розовая пара" —  куклы,  он и она— говорили о сомнениях. Вернее, говорила она, потому что он был объят воздухом согласия и был первым подпевалой в любой компании. А она носила в себе сомнения... Метаболизм... Пыль сомнения...

Ибо что есть пыль? Продукт распада. Отшелушенные клетки эпидермиса решений, частицы разрушенных иллюзий, молекулы забытых намерений. Ушмятонеголим питается отходами их ментальной жизнедеятельности. Экологично. Замкнутый цикл. Они производят отходы сомнения – он их утилизирует, конвертируя в кинетическую энергию своего вечного стасиса.

Уничтожить его? Абсурд. Это все равно что демонтировать датчики давления в реакторе. Он – их внутренний сейсмограф абсурда. Без него они либо ринутся в первую же пропасть ложной ясности (как этот кретин Ржевский с его шпагой, пахнувшей дешевой эмалью и бравадой), либо впадут в кататонический ступор.

Он – регулятор давления. Примитивный, неэстетичный, пропахший псиной страха, как все в этом мире, но… необходимый. Как свищ, дренирующий гнойник иллюзий. Без него – сепсис уверенности или трупное окоченение ужаса.

Ирония? Отнюдь. Железная необходимость экосистемы сознания. Они ненавидят его запах, но он – плоть от их плоти, порождение их же собственных нейротрансмиттеров тревоги. Вечный спутник в сумеречной зоне выбора. Без него они были бы… просто биороботы. Или, что страшнее, – фанатики.

А потом что? Потом последний их вечер в Салале. Калдиночка и Дилара поедут в Рапана и будут

ОЗНАКОМИТЕЛЬНЫЙ ФРАГМЕНТ