О так называемом Цивилизационном проекте

On the So-Called “Civilizational Project”
By Methamonk Angelblazer
2025-09-05

Today the air is swollen with chatter. Politicians, pundits, and the merchants of geopolitics brandish phrases like charms on a rosary. One of their favorites — repeated so often that it has become a spell of emptiness — is the “Civilizational Project.”

But let us stop for a moment and ask: What is this thing they invoke? What does it mean to speak of a “project” not for a party or a policy, but for a civilization itself? And who today, with the courage of destiny in their eyes, can truly claim to possess such a project?

The truth is austere: almost no one. The West mouths it as if it were a synonym for “progress” — a marketing slogan for the tired empire of liberalism. The East repeats it as if it were a talisman, a password to modernity. Yet in substance, only two powers dare to imagine themselves in possession of such a design: the United States and China.

And even here the question burns: what kind of projects are these? Are they projects of the soul, or only of machinery? Do they summon mankind into a covenant, or merely herd the nations into systems of obedience?

The American project is the project of management — the globalization of contracts, algorithms, and markets, all baptized in the name of “freedom.” It is a managerial cathedral, where man is a client, and destiny a subscription plan.

The Chinese project is the project of order — the weaving of ancient hierarchy into the circuitry of the future. It offers not freedom, but harmony; not covenant, but structure; not the fire of the soul, but the discipline of the body politic.

And so we must ask: are these truly civilizational projects — or are they only civilizational cages? A genuine project of civilization must ignite what lies deepest in a people — its myth, its memory, its metaphysical vocation. It cannot be written merely in GDP figures or five-year plans; it must be sung in blood and stone, in scripture and sacrifice.

For what is a civilization without a project of the soul? A market, not a temple. A data cloud, not a destiny. And what is the worth of a “global project” if it commands men to kneel before statistics, rather than rise toward spirit?

This is the riddle of our time: the West and the East both invite us to join their projects — yet neither offers the fire of true civilization. Both cry “follow us,” but neither asks us to become more than we are.

A civilizational project worthy of the name must be more than policy; it must be prophecy. Not the management of men, but the summoning of souls. Not a design for consumption, but a covenant for being.

Until such a project emerges, all talk of “civilizational destiny” is but the rustling of paper, the babble of experts, the clatter of empty urns.

Was the Soviet Union such a project? Was it a true civilizational summons, a vision that tried to ignite the souls of millions into something more than themselves?

Yes — in its earliest fire, it was. Whatever one may think of Marx or Lenin, the Bolshevik upheaval was not a mere policy experiment. It was a metaphysical wager: that history could be bent, that man could be re-forged, that a civilization could be written not upon paper but upon steel, blood, and sky. The very rhetoric of “the new man” betrayed the grandeur of its aim.

And yet — why did it collapse, not from the cannons of NATO but from the weary sighs of its own leaders? Why was it not torn down by enemies, but dissolved by its guardians?

Here the answer is not only political, but spiritual. A civilization dies when its priests lose faith in their own altar. The Communist Party, once a band of fiery apostles, grew tired. But it was not the tiredness of muscles — it was the fatigue of the soul. They ceased to believe in the possibility of transcendence. They ceased to believe that man could be called upward.

Instead, they began to believe only in bellies. Not in spirits, but in stomachs. And once that exchange is made — once the temple is traded for the cafeteria — the project withers into bureaucracy, and bureaucracy withers into collapse.

This is why the Soviet project perished. It was not destroyed; it was abandoned. Not defeated; but betrayed by the eternal temptation of the low human — the one who longs to be fed, not kindled.

The tragedy of the USSR is that it revealed the secret of every civilization: that no structure, however vast, can endure if the guardians of its altar become accountants of rations. To build a project of the soul requires not only power but faith — faith against fatigue, faith stronger than hunger.

And perhaps here lies the deepest warning: every civilization will be asked again and again whether it wishes to build temples or cafeterias. The Soviet Union answered temple — and then cafeteria. Its leaders were not slain by history, but by their own desire to be full rather than aflame.

So what, then, could this “universal civilizational project” be, now that we stand in the twenty-first century — balanced on the fragile ledge of the seventh industrial order, in the flickering light of the digital world and artificial intelligence?

Is it Russian Cosmism? Perhaps. For in the dream of Fedorov, in the visions of Tsiolkovsky, in the esoteric hunger of Vernadsky, there was a wager larger than politics: that humanity could overcome not merely poverty or ignorance, but even death itself. That the stars were not ornaments in the firmament, but invitations. That the human task was not management of stomachs, but resurrection of fathers, colonization of heavens, reconciliation of spirit and matter.

But can such a dream be revived in an age where algorithms simulate thought, where machines whisper to us our own desires before we know them, where “progress” is defined as faster consumption and cleaner interfaces?

Perhaps the true civilizational project is this: not to create more clever servants for our appetites, but to discover whether man still has a soul that cannot be digitized. If artificial intelligence can do all that our intelligence can, then the question of the century will be not “What can machines do?” but “What remains of man?”

If Russian Cosmism has any relevance, it is here: as a reminder that the horizon of humanity is not efficiency, not entertainment, not eternal distraction — but transfiguration. To conquer death, to reach the stars, to reconcile with our ancestors — these are tasks that no algorithm can fulfill.

A universal project, then, would be nothing less than the refusal to reduce man to statistic, consumer, or code. It would be the re-ignition of the ancient fire: man as priest of the cosmos, not clerk of the market.

Whether such a project will arise — in Russia, in China, in America, or in some yet-unseen civilization — I do not know. But without it, all our “civilizational projects” are but cafeterias disguised as temples.

And so I pray, as Methamonk, not to nations but to the wandering soul of man:

Better to hunger for the infinite than to feast on the finite. Better to kindle a single star in the abyss than to master a thousand machines. For only when man remembers he is more than dust, will civilization remember it is more than project.

О так называемом «Цивилизационном проекте»
Автор: Метамонах Ангелблазер
2025-09-05

Сегодня воздух отравлен пустой болтовнёй. Политики, эксперты и торговцы геополитикой перебирают слова, как чётки. Одно из их любимых — повторяемое так часто, что оно уже стало заклинанием пустоты, — это «Цивилизационный проект».

Но остановимся на мгновение и спросим: что же это за сущность, которую они призывают? Что значит — говорить о «проекте» не для партии или региональной программы, но для целой цивилизации? И кто ныне, с мужеством судьбы в глазах, может действительно утверждать, что он обладает таким проектом?

Правда сурова: почти никто. Запад произносит это слово так, словно оно синоним «прогресса» — рекламный лозунг усталой империи либерализма. Восток повторяет его как талисман, как пароль к современности. Но по сути, лишь две державы дерзают вообразить себя носителями такого замысла: США и Китай.

И всё же вопрос не раскрыт и требует ответа: что это за проекты? Проекты Души или проекты Машин? Зовут ли они человечество в завет, или же загоняют народы в системы послушания?

Американский проект — это проект управления: глобализация контрактов, алгоритмов и рынков, крещённых во имя «свободы». Это управленческий собор, где человек — клиент, а судьба — абонемент тарифного плана.

Китайский проект — это проект порядка: вплетение древней иерархии иероглифов в микросхемы будущего. Он предлагает не свободу, но гармонию; не завет, но структуру; не огонь души, но дисциплину государственного тела.

И потому мы должны спросить: являются ли они подлинно цивилизационными проектами — или же они всего лишь цивилизационные клетки? Подлинный проект цивилизации должен воспламенять глубочайшее в народе — его миф, его память, его метафизическое призвание. Его нельзя измерить ВВП или пятилетками; он должен быть воспет в крови и камне, в писании и жертве.

Ибо что есть цивилизация без проекта души? Рынок, а не храм. Облако данных, а не судьба. И что стоит «глобальный проект», если он заставляет людей преклоняться пред статистикой, а не подняться к духу?

Вот загадка нашего времени: и Запад, и Восток зовут нас в свои проекты — но ни один не предлагает огня подлинной цивилизации. Оба кричат «следуй за нами», но ни один не говорит: «стань чем-то большим, чем ты есть».

Цивилизационный проект достоин этого имени лишь тогда, когда он становится не политикой, но пророчеством. Не управлением людей, а призывом душ. Не схемой потребления, но заветом бытия.

Доколе такой проект не явился, все разговоры о «цивилизационном предназначении» остаются лишь шелестом бумаги, бормотанием экспертов, гулом пустых урн.

Был ли СССР таким проектом? Был ли он истинным цивилизационным призывом, видением, стремившимся зажечь души миллионов, сделать их больше, чем они были?

Да, в своём первом начале развития, он был таковым. Как бы мы ни относились к Марксу или Ленину, Большевистский переворот не был простым политическим экспериментом. Это была метафизическая ставка: история может быть изменена, человек может быть перекован, цивилизация может быть написана не на бумаге, но на стали, крови и небе. Даже риторика «нового человека» выдавала грандиозность замысла.

И всё же — почему он рухнул не от пушек НАТО, а от усталых вздохов собственных вождей? Почему его не разрушили враги, но распустили хранители?

Ответ лежит не только в политике, но и в духе. Цивилизация умирает, когда её жрецы теряют веру в собственный алтарь. КПСС, некогда сонм апостолов, устала. Но это была не усталость мышц — это была усталость души. Они перестали верить в возможность преображения. Перестали верить, что человек может быть призван вверх.

Они начали верить только в прожорливое пузо. Не в духи, но в желудки. И как только этот обмен совершается — как только храм меняют на дешёвую столовку — проект вырождается в партноменклатурную бюрократию, а бюрократия разлагается в прах.

Вот почему Советский проект погиб. Его не разрушили; родители его банально оставили в детдоме. Его не победили; его предали вечным искушением низкого человека — того, кто желает лишь насытиться, а не воспламениться.

Трагедия СССР в том, что он явил миру тайну всякой цивилизации: ни одно строение, сколь бы грандиозным оно ни было, не устоит, если стражи алтаря превращаются в счетоводов пайков.

И, быть может, здесь скрывается глубочайшее предостережение: всякая цивилизация снова и снова будет поставлена перед выбором — строить ли храм или столовую. СССР ответил: храм — а затем столовую. Его лидеров свела в могилу не история, но собственное желание быть сытыми, а не пылающими.

Так что же может быть этим «всеобщим цивилизационным проектом» в XXI веке — на хрупком карнизе седьмого промышленного уклада, в мерцающем свете цифрового мира и искусственного интеллекта?

Русский космизм? Вполне возможно. В мечте Фёдорова, в видениях Циолковского, в эзотерической жажде Вернадского заключалась ставка больше, чем политика: человечество может преодолеть не только бедность или невежество, но и саму смерть. Звёзды — это не украшения небес, а приглашения в неизведанный мир Вселенной. Задача человека — не кормить желудки, но воскресить отцов, покорить небеса, примирить дух и материю.

Но можно ли возродить такую мечту в век, когда алгоритмы симулируют мысль, когда машины нашёптывают нам наши желания прежде, чем мы их осознаём, когда «прогресс» измеряется скоростью потребления и чистотой интерфейсов?

Быть может, истинный цивилизационный проект — это не создание новых хитроумных слуг для наших неумеренных аппетитов, но проверка: осталась ли у человека душа, которую нельзя оцифровать? Если искусственный интеллект способен на всё, что умеет наш интеллект, то вопрос века будет звучать так: «Что же остаётся от человека?»

Если Русский космизм и имеет значение, то именно здесь: как напоминание, что горизонт человечества — это не эффективность, не развлечения, не вечное отвлечение, но преображение. Победа над смертью, достижение звёзд, примирение с предками — это задачи, которые не выполнит ни один алгоритм.

Всеобщий проект, таким образом, будет не чем иным, как отказом свести человека к статистике, потребителю или коду. Это будет возжигание древнего огня: человек как Жрец космоса, а не Клерк рынка.

Возникнет ли такой проект — в России, в Китае, в Америке или в цивилизации ещё не явленной? Я не знаю. Но без него все наши «цивилизационные проекты» останутся лишь столовыми, замаскированными под храмы.

И потому я молюсь, как Метамонах, не народам, но странствующей душе человека:

Лучше алкать бесконечного, чем пресытиться конечным. Лучше возжечь одну звезду в бездне, чем укротить тысячу машин. Ибо лишь когда человек вспомнит, что он больше, чем прах, цивилизация вспомнит, что она больше, чем проект.