Телефонная будка

По-моему, телефонная будка, что стояла всего в двадцати метрах от моего дома, была там всегда — как старый тополь, как облупленная скамейка у подъезда. И, насколько мне известно, никогда по своему назначению не работала. Прямоугольный стеклянно-железный ящик с облезлой от ветра, дождей и пыли красно-белой краской напоминал не столько средство связи, сколько странную афишную тумбу из другого времени. На стенках криво висели рекламные объявления, снимки разыскиваемых, тетрадные листы с неуклюжими предложениями «любовных услуг», полоски с телефонами о продаже или обмене квартир. По прямому назначению эта коробка не использовалась — внутри телефонный аппарат был отключён, хотя на крыше всё ещё торчала облезлая «рогатка» антенны с проводами, уходившими в никуда, как сухие ветви.
Наталья, дворничиха, у которой всегда был вид человека, пережившего три революции, три войны и три переезда, однажды объяснила это соседке. Невысокая, коренастая, с вечной косынкой цвета выгоревшей сирени и тяжёлым деревянным метлом в руках, она напоминала персонажа старого советского фильма — суровую, но бесстрастную. Новая соседка, у которой ещё не провели домашний телефон, всплеснула руками и спросила раздражённо:
— Наталья-опа, почему в этой будке телефон не работает? Меня на работе ругают: найти не могут!
Та перестала лениво махать метлой, вытерла ладонь о фартук и с равнодушием человека, знающего цену всем разговорам, ответила, махнув рукой:
— А не знаю. Как-то спросила нашего районного связиста Рустама, когда телефон заработает, он засмеялся и сказал, что этот аппарат забыли подключить и линию уже делать не станут. А убирать никто не собирается, так как никому нет дела…
— Вот она, наша бесхозяйственность и разгильдяйство, — сердито произнесла соседка и поднялась к себе.
Я тогда не знал, что такое «бесхозяйственность», только почему-то мне не хотелось, чтобы будку убрали. Она жила своим странным существованием, гармонично затесавшись между двумя деревьями, чьи кроны скрывали её от палящего среднеазиатского солнца и любопытных глаз, и высоким, почти двухметровым забором воинской части. За забором маршировали солдаты по плацу, а будка служила куда более мирным целям: здесь назначали свидания, прятались от дождя, тайком пили водку или курили, а мы, мальчишки, использовали её как штаб — отсюда мы вели разведку за девчонками из соседнего двора или играли в «войнушки».
Заклеенные объявлениями стёкла превращали внутреннее пространство в маленький бункер. Снаружи виднелись лишь полосы бумаги и оборванные края фотографий, а внутри стоял полумрак, словно в чужой комнате. Воздух был чуть влажный, с лёгким запахом ржавчины и старого металла, как в заброшенном вагоне. Светильник под потолком светил тускло и жёлто, будто экономя последние ватты.
И всё же в будке была какая-то таинственность — необъяснимая аура. Когда я заходил внутрь, казалось, что ты попадаешь в особую капсулу, где время останавливается, а двор, улица и солнце остаются по ту сторону стекла. Внутри стоял тяжёлый металлический телефон с диском и трубкой на гибком железном шланге, лампочка едва теплилась, а пепельница на стойке всегда была пуста. Не пахло ни дымом, ни потом — словно кто-то заботливо проветривал этот тесный мирок. На корпусе аппарата значился выгравированный номер 38943.12 и перечень экстренных служб: «01» — пожарная, «02» — милиция, «03» — скорая, «04» — райгаз.
Стенки будки то и дело кто-нибудь из хулиганов исписывал непотребными словами или рисунками, но их удивительным образом кто-то стирал или заклеивал свежими объявлениями — это художество долго не жило. Мой однокашник Серёга однажды кинул камень в бродячую кошку и попал в будку — камень отлетел от стекла, не оставив даже царапины. Я тогда удивился: сам пару раз пинал — не разбивается, броня какая-то. В других местах я видел кабины с выбитыми окнами, а эта стояла, словно заколдованная, и всё равно казалась нашим, детским, странным секретом.
И всё это случилось в один из тех осенних вечеров, когда воздух становится густым и прозрачным, а небо — низким, с рваными серо-сиреневыми облаками, в которых застряли последние багровые отблески заката. Садовые деревья стояли голые, их ветви, тонкие и кривые, тянулись друг к другу, словно шептались. Лёгкий ветер приносил с улицы запах мокрой земли, гнилых яблок и дымка, и в этом холодноватом шорохе листвы двор казался чужим, будто во дворе кто-то забыл выключить звук, оставив лишь приглушённые голоса детей.
Мне было десять, в руке я сжимал железный игрушечный пистолет, стреляющий пистонами, и из едва приоткрытой двери будки следил за детской площадкой, за садом и огородами, пытаясь разглядеть своих «врагов». Снаружи, за мутными стеклами, сыпались выкрики, дробились на обрывки и доносились до меня вместе с ветром:
— Бах! Бах-бах! Я тебя убил!
— Нет, это я тебя убил! Я первым стрелял!
— Тра-та-та-та! — трещал игрушечный автомат. — Сдавайтесь!
— Партизаны не сдаются! Паф-паф!
Я улыбался, сдерживая дыхание, и ждал, когда ребята двинутся сюда, в мой сектор, и попадут под прицельный «огонь».
И тут телефонный аппарат вдруг щёлкнул, будто проснулся. Я вздрогнул, резко обернулся. Из висевшей на крючке трубки доносился странный, не телефонный звук — не гудок, не треск, а какой-то гул, похожий на дыхание. Диск сам собой медленно начал вращаться, словно невидимый палец набирал цифры. Тусклая лампочка вспыхнула неожиданно ярко, ослепила меня; по стенкам кабины прошёл тонкий луч, обшарил пространство, уткнулся прямо мне в лицо. И я отчётливо услышал металлический, безэмоциональный голос:
«В кабине посторонний. Телепортация отменяется».
Всё — звук, свет, движение — разом погасло, стихло, будто ничего и не было, только пахло озоном и железом, а в ушах ещё стоял гул.
Я, как ужаленный, выскочил наружу — и тут же был «обстрелян» друзьями: паф-паф-паф. На мои сбивчивые слова, что в будке творится что-то непонятное, они только смеялись, отмахивались, говорили, мол, перестань верить в сказки о потустороннем (мы как раз недавно смотрели в местном кинотеатре «Призрак замка Морисвиль», и с тех пор нам мерещились призраки и тайные проходы). Петька, мой «противник», заявлял, что я просто проиграл бой и ищу оправдание. Я едва не сцепился с ним, но дворничиха Наталья, как всегда вовремя, разогнала нас своей метлой. Родители позвали нас по домам, и мы разбрелись по подъездам.
С того вечера я стал наблюдать за телефонной будкой — благо окно моей комнаты выходило прямо на неё. Днём, конечно, я в школе, вечером — ничего странного, разве что однажды увидел, как десятиклассница Юля целовалась там со студентом политеха Хамидом, а дядя Карим-сантехник спускался покурить, как я позже узнал, анашу. Но ночью… Ночью будка словно оживала. В субботу на воскресенье, за полночь, я видел, как оттуда вышли две женщины в тёмных плащах и мужчина в фетровой шляпе, хотя — я мог поклясться! — до этого внутрь они не заходили. А в ночь со среды на четверг, часов в два, я снова стал свидетелем, как в будку вошли две женщины, причём вторая зашла через минуту после первой — и больше они оттуда не выходили.
Родителям я ничего не сказал, заранее зная: не поверят, отмахнутся — мол, ерунда какая, — или, что ещё хуже, отругают, что я ночью не сплю и в школу хожу полусонный. Поэтому, когда в пятницу в будке исчез мужчина в шляпе, я осторожно вышел из комнаты, стараясь никого не разбудить. Потихоньку повернул ключ, откинул защёлку, приоткрыл входную дверь и бесшумно выскользнул во двор. Часы на серванте показывали ровно два ночи.
Снаружи будка выглядела как обычно, но я уже знал, что это только видимость. Луна низко висела над двором, будто серебряная монета, и её свет лишь тонко скользил по стёклам будки. На мутном, заклеенном снаружи стекле блестели капли росы, они поблёскивали, будто крошечные звёзды; металлический каркас давал мягкий, призрачный отблеск, словно сама будка светилась изнутри.
Вокруг стояла тишина. Лишь где-то в засохшей траве шуршал еж — торопливо, с короткими остановками, а на крыше дома протяжно мяукала кошка, звук её дрожал в холодном воздухе, как струна. В тёмных окнах дома не загорелся ни один огонёк. За забором воинской части тоже не раздавалось ни звука. И вдруг мне вспомнилась фраза одного сержанта, когда он как-то высунулся к нам: «Солдат спит — служба идёт». Тогда я не понимал, что это значит; во всяком случае военные не мешали нам своим «приграничным» присутствием.
Я, оглядываясь, вошёл внутрь будки и плотно прикрыл за собой дверь. Тут же ощутился лёгкий запах тройного одеколона «Шипр», оставленный, должно быть, тем самым мужчиной. Лампочка под потолком горела тускло, едва освещая тяжёлый телефонный аппарат. Я достал карманный фонарик и стал осторожно водить им по стенам, по полу, по углам, выискивая хоть что-то, не вписывающееся в привычную картину. С первого взгляда — ничего подозрительного. Но я чувствовал: эта машина работает, она для чего-то создана. Не для цирковых фокусов, где фокусник прячет в шляпе кролика.
Я это ощущал кожей и не терял надежды зацепиться за какую-нибудь деталь, которая позволила бы включить невидимую систему. И вдруг — сама собой — пришла идея. Я снял трубку, прижал её к уху и стал набирать выгравированный на корпусе номер, сделав между цифрами «43» и «12» небольшую паузу, а затем докрутил ещё «01-02-03-04».
Секунду ничего не происходило. Я разочарованно положил трубку — и в этот момент из потолка вспыхнул яркий синий свет. Под ногами раздалось лёгкое жужжание, будто под полом ожили моторчики. Более того, заклеенные снаружи объявлениями стёкла вдруг просветлели, как будто их протёрли изнутри невидимой рукой.
И я увидел двор без всяких препятствий — как сквозь невидимую линзу. Картинка была настолько чёткой, что я различал каждую деталь: паука, медленно ползущего по пожелтевшей кроне дуба на другом конце двора, тонкую нитку его паутины, ржавую выхлопную трубу под «Москвичом-412», припаркованным у дальнего подъезда; видел блеск обломанного стекла на тропинке, мелкие прожилки на листьях — словно будка превратилась в гигантский прибор ночного наблюдения, где не было ни сумрака, ни расстояния.
От неожиданности я откинулся назад и затылком ударился о дверь. Она не поддалась; удар был чувствительный, но страха я не испытал — скорее, тупое изумление, будто оказался внутри чужого сна. Из трубки послышался металлический женский голос — тот самый, что звучал неделю назад:
— Наберите цель вашего движения.
— Какую цель? — растерянно спросил я.
Ответа не последовало. Свет не гас, пол под ногами мелко вибрировал, словно внизу пробуждалась скрытая машина. Наверное, от меня требовалось действие. Я ткнул наугад в диск цифру 5, потом 0, потом ещё раз 0.
— Перемещаемся на пятьсот лет вперёд, — произнесла женщина с оттенком довольства.
И будка ожила. Она вроде стояла на месте, но вместе с тем всё вокруг дрогнуло, закрутилось вихрем. Будто смотришь кино, которое кто-то прокрутил на бешеной перемотке: я видел, как мгновенно пришла зима, налетела метель, залепила стекла инеем, потом растаяла, и хлынула весенняя вода; за ней вспыхнуло лето с сухим, выжженным солнцем и снова опали листья — четыре сезона, вжатые в несколько секунд. Картинки сменялись одна за другой, как падающие карты колоды: деревья стремительно сбрасывали листву, появлялись новые ростки, менялись цвета, исчезала скамейка, растворялся наш дом, а на его месте вырастала многоэтажка, потом бетонная автодорога на высоких столбах, над которой раздавались глухие взрывы. По железной дороге медленно брёл космонавт в тяжёлом скафандре с громоздким оружием — и это тоже исчезло, уступив место чужим формам.
Перед глазами возникли странные конструкции — не дома, а сталактиты, подвешенные к невидимому своду; ромбы, пирамиды, переплетённые паутиной ярких, как неон, соединений. Небо позади стало жёлтым, с густыми зелёными облаками, будто варившимися в супе. И среди этого хоровода на миг прорезалась сцена: посеревшее от ужаса лицо женщины и чудовищная морда неизвестного существа, схватившая человека. Мгновение — и всё погрузилось в зеленоватую темноту.
Щёлкнуло реле. Тот же голос без эмоций сказал:
— Мы в заданном районе прибытия.
Я оглянулся. За стеклом, там, где должен быть двор, тянулась муть, густая, как жидкое стекло. Мимо проплывали медузы размером с автомобиль и рыбы с вытянутыми, как у хищных насекомых, мордами — таких я не видел даже в энциклопедии. Сверху падал солнечный свет, но он дробился, рассеиваясь по мере приближения ко дну, где колыхались чёрные водоросли. Их листья были длинные, рваные, и они ловили проплывавших моллюсков, сжимая их, как пальцы. Всё это выглядело не как море, а как огромный, затаившийся организм.
У меня по коже пробежали мурашки. Я одновременно чувствовал себя героем комикса, ребёнком, которому приснился страшный сон, и мышью, оказавшейся в стеклянной банке. Сердце билось гулко, ладони липли от пота, горло пересохло, но вместе с тем внутри шевелился дикий восторг — как будто я открывал дверь в запретный мир.
Я толкнул дверь, желая убедиться, что всё это иллюзия, и сразу же прозвучало сухое предупреждение:
— Выходить нельзя без наличия соответствующего комплекта — смертельно опасно.
— Какого комплекта? — едва выдавил я.
— Скафандра. Мы на глубине пятидесяти метров от поверхности радиоактивного моря Иноятова. Вода представляет собой щёлочную среду. Биологические организмы — хищники, мутированные паразиты.
Я сглотнул. Значит, я под водой. Хорошо, что будка герметична, не пропускает воду и этих чудовищ; иначе мне пришёл бы конец. Меня одновременно обжигала паника и трепетное, острое любопытство.
— А где мой город? Где Ташкент? — спросил я, совсем ошалевший от происходящего. Было трудно поверить в то, что только что промелькнуло перед глазами. — Это… телевизор, что ли?
— Ташкента не существует. Он, как и тысячи других городов мира, был разрушен двести лет назад пришельцами-крабиусами из газовой планеты Тюхе, блуждающей в облаке Оорта. Географически мы находимся на том месте, откуда начали дискретную телепортацию. То есть на территории бывшей столицы Узбекистана…
а стеклом будки мир напоминал не море, а гигантский аквариум, в котором кто-то вывел жизнь для чужих целей. Вода была не синяя и не прозрачная, а густая, как растаявший изумруд, с тонкими нитями, похожими на сгустки радиационного света. Чёрные водоросли уже не казались растениями — это были длинные хищные ленты, изрытые ртами-воронками. Они медленно шевелились, будто слушали меня, и их концы подрагивали, как щупальца.
Над ними проплывали медузы, прозрачные и огромные, с тёмными сердцевинами, в которых что-то судорожно пульсировало. Они светились холодным светом, как лампы, и оставляли за собой мутный след, в котором мелькали мельчайшие паразиты. Рыбы были вовсе не рыбами — их тела были вытянуты и изломаны, а головы заканчивались чем-то вроде бронированных клещей, усеянных крючьями. Иногда они распахивали пасти, показывая несколько рядов игольчатых зубов.
Свет сверху не имел привычного солнечного оттенка; он проходил через слои воды, ломался, как через искорёженное стекло, и падал на дно уже ржавым, гнилым. В этих пятнах света медленно кружили какие-то полупрозрачные существа — то ли личинки, то ли осколки некогда живых организмов. Пузырьки воздуха поднимались редкими россыпями, будто сама вода не желала дышать.
Я чувствовал себя внутри чужого, огромного организма — не океана, а чьего-то желудка. Страх холодными пальцами скользил по позвоночнику, но отвести взгляд я не мог: это было отвратительно и завораживающе одновременно.
— Добро пожаловать, — произнёс голос из трубки. — Вы наблюдаете экосистему пятого уровня. Контакт запрещён.
Я сглотнул. «Экосистема» звучало как название экскурсии, а не смертельной ловушки. Я вспомнил наш двор, серые стены дома, мутный асфальт — и они казались теперь светлыми и безопасными, как сон, который уже не вернётся.
Но я вспомнил другое слово.
— Облака Оорта? — машинально повторил я.
Женщина не рассердилась на моё недоумение, голос остался тем же металлическим, но теперь в нём слышались интонации учителя:
— Облако Оорта — сферическая оболочка Солнечной системы, где находятся кометы и астероиды, материалы, неиспользованные для строительства планет. Расстояние от Солнца — от пятидесяти тысяч до ста тысяч астрономических единиц. Сформировалось 4,6 миллиардов лет назад из протопланетного диска. Масса облака — двести пятьдесят масс Земли. В 2350 году американская межпланетная станция «Вояджер-1» вошла в облако Оорта, была перехвачена крабиусами у внешних границ атмосферы газового гиганта Тюхе. Они узнали о наличии жизни на третьей планете Солнечной системы, вычислили её координаты, после чего началось вторжение инопланетян на Землю, сопровождавшееся тотальным уничтожением людей и городов.
У меня перехватило дыхание; горло будто стянула невидимая петля, пальцы похолодели, сердце билось как игрушечный мяч о стенку. Я ощущал себя маленьким, беззащитным, словно стою в тёмной комнате, а из угла на меня смотрит кто-то, кого я не могу разглядеть.
— Инопланетян? — выдохнул я. — Что за хренотевина!
— Данное утверждение недоступно. Что вы понимаете под словом «хренотевина»?
Видимо, эта тётка не знала простых слов — и это вызвало у меня смешок.
— А что, вас в школе не учили русскому языку?
— Я знаю два миллиона языков, включая человеческие, — невозмутимо ответила она. — Но слово «хренотевина» в моей памяти не существует. Дайте пояснение…
Оп-ля, два миллиона языков! Это что за полиглот такой? Я знаю русский и узбекский, мы только начали в школе английский, — и всё же это не позволяет мне сравниться по образованию с этой невидимой женщиной. Хотя, невольно вырвавшееся слово — это дворовый сленг; откуда знать той, что где-то спрятана в будке?
— А вы кто? — решился я уточнить, с кем веду беседу.
— Я — автоматический сопроводитель машины времени.
Гм. Робот что ли? Впрочем, я и сам понимал: разговариваю явно не с живым человеком. Но машина времени… разве такие существуют? Ведь путешествие во времени невозможно — так мне говорил студент Хамид, когда мы обсуждали книгу Герберта Уэллса «Машина времени». Он утверждал, что это противоречит теории Эйнштейна и современной физике. Тогда он объяснял: время — это не река, по которой можно плыть вперёд и назад, а четвёртая координата пространства; скорость движения вперёд зависит от гравитации и скорости тела, а обратного хода не бывает. Всё, что можно сделать — «замедлить» течение времени для себя, но не вернуться в прошлое или перескочить в будущее по щелчку.
Может, Хамид не знал, что не все теории имеют практическое подтверждение, или просто врал. Удивительно другое — женщина не спрашивала, по какому праву я здесь нахожусь, почему путешествую по времени; словно это вообще не имело значения. Может, она была запрограммирована так, что тот, кто сумел её включить, автоматически признавался «пилотом» этой будки. А раз так, что мне терять? Пока я внутри, опасность мне не грозит.
И всё же на крайний случай переспросил:
— Значит, я в машине времени?
— Вы догадливы, — с лёгким сарказмом ответила женщина. — Мы совершили телепорт на пятьсот лет вперёд от точки отправки — от 14 октября 1976 года. Что вы собираетесь делать?
Я почесал себя за ухом, хмыкнул, ощутил, как щекотно в животе от волнения:
— Давай на… э-э-э… десять тысяч лет вперёд!
— Покрутите, пожалуйста, диск, — попросила женщина. — Хотите ли вы разъяснения во время движения?
— Какие разъяснения? — насторожился я.
— Что произойдёт, пока мы будем пересекать временные вехи.
— Гм, хорошо. Мне это интересно, — согласился я, подкрутив на диске цифру «10000».
Будка опять затряслась, и мимо поплыли картины изменяющегося мира. Сначала вода ушла, словно кто-то слил океан, а на её месте раскрылась бесконечная пустыня, покрытая серо-бурыми барханами. По этим барханам медленно ползли существа, больше напоминавшие кошмар художника, чем земных животных: их тела были приплюснуты, как у трилобитов, но в длину тянулись на десятки метров; на каждой стороне — по ряду сочленённых конечностей, блестящих хитином. Головы — раздутые, словно шлемы, с множеством глаз, поблёскивающих, как стёкла фонарей. Над ними, хищно жужжа, сновали гигантские насекомые, похожие на стрекоз, только с размахом крыльев как у планёров. Их сегментированные животы оканчивались крючьями, которыми они цепляли добычу, а затем целыми косяками облепляли её и объедали за минуты, оставляя лишь хитиновый скелет.
Потом вдруг пришла ночь — мгновенно, будто кто-то выключил солнце — и на небе вспыхнули рои звёзд, плотные, как пчелиные соты, так что между ними почти не было тьмы.
Женщина говорила своим ровным голосом:
— Спустя сто лет завершится голоценовое массовое вымирание на Земле — исчезнет девяносто пять процентов земных организмов, и за короткое время появятся новые существа, генетический материал которых будет оставлен крабиусами. Изменённая биосфера, в свою очередь, трансформирует атмосферу и литосферу, а также водные акватории, в которых человеку будет трудно жить. Сами крабиусы покинут планету спустя триста семьдесят лет после вторжения в результате восстания людей, численность которых на тот момент не превысит двух миллионов. Человечеству достанутся изделия инопланетной технологии, что будет использовано для возрождения цивилизации на новый качественный уровень. Спустя двести сорок лет численность населения Земли возрастёт до пятисот миллионов человек, причём двадцать миллионов из них будут проживать на Луне и Марсе — колониях, откуда начнётся завоевание остальной части Солнечной системы.
Я увидел города, вершины которых уходили за облака. Небоскрёбы были не просто башнями — это были гигантские столбы света, переплетённые мостами и висящими садами, обшитые полупрозрачными пластинами, которые то темнели, то светились. Между ними по воздуху перемещались крылатые машины, похожие на смесь самолёта и насекомого, — их крылья дрожали, оставляя за собой радужные шлейфы. Но люди ходили в масках, с герметичными воротниками, будто атмосфера всё ещё была малопригодна для жизни.
Одновременно по небу скользили странные тёмные ковры — хищные организмы, планирующие на ветре, как живые дельтапланы. Их сбивали лучевым оружием с крыш, и те, с шипением и визгом, вспыхивали, превращаясь в чёрные комья, которые падали вниз. Из морей всплывали гигантские крабы — не земные, а потомки крабиусов, с клешнями-присосками размером с лодку. Они пытались расколоть морские суда, сминая сталь, но их отгоняли термоснарядами: столбы кипящей воды поднимались на десятки метров, хищников отбрасывало в сторону. Видно было, что сосуществование человека с инопланетными формами жизни даётся не просто: даже в этом сияющем будущем воздух пахнет войной.
Потом одна из секций «окна» вдруг спроецировала поверхность Марса. По красному песку катались многоколёсные вездеходы, тянули за собой контейнеры. Между ними шевелились осьминогоподобные роботы: гибкие, на длинных металлических щупальцах, они собирали из блестящих блоков конструкции куполов и башен. Под куполами уже зеленели мхи и микролеса — начало терраформирования. С неба спускались зонды, сбрасывая струи пара и искр, нагревая атмосферу.
Голос продолжал информировать:
— Ещё через двести сорок лет военная экспедиция землян обнаружит газовый гигант в облаке Оорта, и пятьсот супербомб, сброшенных на эту планету, покончат раз и навсегда с крабиусами. Внешняя угроза перестанет существовать, и люди начнут осваивать другие планеты Солнечной системы. Будут созданы форт-посты на спутниках Сатурна, Урана, а также Венере. На Марсе будет запущено ядро, которое создаст магнитное поле, в свою очередь защищающее от космического излучения и удерживающее атмосферу.
— Во как! — восхитился я, слушая это, глядя на всё происходящее через секции стекол, которые фактически стали отдельными телевизионными экранами. На каждой панели словно открывались свои миры: на одной — бурлили океаны с сияющими медузами величиной с автобус, на другой — вспыхивали огни марсианских колоний под куполами, на третьей — серебристые корабли взмывали с орбитальных верфей, а четвёртая показывала зелёные джунгли Венеры под искусственным небом. События будущего разворачивались не только на Земле, но и на других планетах, в десятках миллионов километров отсюда — и всё это было передо мной, как живое.
Женщина тем временем говорила ровно, почти безэмоционально:
— Спустя тысячу лет от момента вашего старта в результате прецессии земной оси северной полярной звездой станет Гамма Цефея, а спустя три тысячи двести лет её заменит Йота Цефея. Звезда Барнарда подойдёт на расстояние три целых восемь десятых светового года к Солнечной системе, в это время она будет нашей ближайшей соседкой. Её появление приведёт к изменению орбиты двух планет — Плутона и Урана, которые отдалятся на пять и семь астрономических единиц, соответственно. Это приведёт к катастрофе на спутниках, где будут земные колонии, погибнет много людей.
— Ой! — вырвалось у меня.
И я действительно увидел, как спутники этих планет сталкиваются друг с другом и разрушаются. Чёрные тени гигантских осколков пролетали на фоне далёкого Солнца, которое теперь казалось тусклым, и россыпей звёзд, сверкающих, как холодные иглы. Это выглядело и величественно, и страшно: горящие атмосферы куполов, цепи орбитальных станций, срывающихся в пропасть, гравитационные приливы, ломавшие целые города. Экран выводил крупные планы: обваливающиеся башни, разлетающиеся в вакууме гигантские конструкции, вспышки термоядерных станций. Лишь немногие корабли — длинные, как стрелы, с голубыми хвостами ионизированных двигателей — успевали вырваться на безопасное расстояние, унося крошечные искорки спасённых людей.
А женщина безмятежно продолжала:
— Спустя почти двадцать пять тысяч лет послание Аресибо, отправленное в 1974 году с Земли, достигнет своей цели — шарового звёздного скопления М13, и ответ не заставит себя долго ждать: в Солнечную систему ворвутся новые захватчики, начнётся очередная межгалактическая война, которая продлится не больше пятидесяти лет.
— Кто победит? — хрипло спросил я.
— Конечно, мы, — с некоторой долей обиды в голосе ответила женщина. — Правда, человечество на этот раз будет более готово к нападению и сумеет дать достойный отпор.
И снова на экранах — сцены схватки: корабли причудливых форм, как гигантские семена или живые медузы, обстреливали друг друга из невидимого оружия. Сферические заряды разрывались, сжигая поверхности планет до серой корки, превращая их в испепелённые пустыни. Я видел страшные тела инопланетных организмов — многорукие, с переливающимися панцирями, управляемые ими звездолёты, а рядом — людей, бесстрашно вступающих в бой.
Только эти люди… уже не совсем те, что окружали меня в моём времени. Их тела были иными: из плеч отходили длинные щупальца, как дополнительные руки, на груди и спине блестели хитиновые пластины, череп вытянулся, будто шлем древнего воина, а глаза стали четыре — два основных и два дополнительных, меньших, светящихся мягким янтарём. Они двигались быстрее, чем можно было уследить взглядом, и даже в тяжёлых скафандрах чувствовалась их нечеловеческая пластичность.
— Чтобы победить врага и приспособиться к агрессивной среде, увеличить степень выживаемости, людям пришлось перестроить свой организм, ввести в свои гены хромосомы крабиусов, — пояснил мне автоматический сопроводитель. — Поэтому внешне и физиологически ваши потомки будут выглядеть совсем иначе. Это приведёт к тому, что сменятся психологические характеристики, ментальность и философия жизни. Вы и ваши потомки, если встретитесь, не сумеете друг друга понять — и не только из-за интеллектуального различия и отсутствия языковой основы, но и потому, что мышление будущих поколений перейдёт на иной уровень. Это как разговор таракана с роботом или человека с рыбой…
Я слушал и смотрел, и у меня постепенно стыло внутри. Сначала это было похоже на просмотр фантастического кино: картинки мелькают, города растут, взрываются, строятся новые, летят корабли… Но чем дольше я вглядывался в эти «экраны», тем отчётливее понимал — это не кино. Это на самом деле было, будет, происходит.
Меня охватывало странное смешанное чувство — восторг и страх. Восторг от того, что я — десяти лет от роду — первый из всех вижу будущее, чего не видел никто. И страх — от того, как быстро, безжалостно меняется всё, как исчезают города, люди, даже звёзды на небе; от того, что за этими сценами нет моего дома, двора, знакомых лиц.
Я невольно вжал голову в плечи. Сквозь стекло-экран на меня смотрели существа, которых называли «людьми будущего». Их четыре глаза светились, как у кошек в темноте, панцири мерцали, щупальца скользили по пультам. И вдруг мне стало не по себе, как будто эти глаза могли разглядеть меня, мальчишку из 1976-го, и узнать в нём далёкого предка.
В горле пересохло, а пальцы сами сжали телефонную трубку — единственную «родную» вещь в этой непонятной будке. Сердце стучало, как пистоны в моём игрушечном пистолете. Я чувствовал себя потерянным, маленьким, чужим. Внутри одновременно шевелились восторг, ужас, любопытство и… одиночество. Казалось, что между мной и тем, что я вижу, пролегает не только пятьсот или десять тысяч лет, а целая пропасть, которую не перескочить.
Я вдруг захотел домой — к маме, к папе, к своему двору, даже к сердитой дворничихе Наталье. Хотелось выбежать из будки, вдохнуть запах пыли и жаркого солнца, услышать, как поют петухи и как соседский пес гоняет кур. Но вместо этого я стоял, прижатый спиной к стенке, и смотрел, как мой мир медленно исчезает на этих «окнах».
Но тут я вспомнил слова робота-женщины. Такое сравнение мне не понравилось, я и заметил:
— Всё равно мы не дураки!
Женщина сделала вид, что не расслышала меня и, не меняя интонации, продолжила:
— Из звёздного скопления М13 больше нападений не произойдёт, однако спустя тридцать шесть тысяч лет от даты вашей, молодой человек, телепортации на нашей машине времени, звезда Росс 248 приблизится к Солнечной системе на расстояние 3,024 светового года, став на это время ближайшей к Солнцу звездой. Это приведёт к очередной катастрофе: Юпитер приблизится к Земле, а Венера займёт место Урана. Каллисто и Луна станут самостоятельными планетами.
Смотреть на этот процесс было завораживающе и жутко: огромный, испещрённый штормовыми полосами и кольцами вихрей газовый гигант медленно скользил в сторону нашей орбиты, как огромное бледно-охряное чудовище, а крошечная голубая Земля постепенно сползала внутрь чужой траектории, на место Венеры. Вокруг Юпитера играли ослепительные всполохи его полярных сияний, зелёно-фиолетовые арки вырастали на сотни тысяч километров, а тени его спутников ложились на планету чёткими чернильными пятнами.
От близкого нахождения к центральному светилу закипела земная атмосфера: облака превратились в снопы пара, через которые проступали багровые континенты. С гулом, слышимым даже через «экран», поднимались шапки вулканов; жерла изрыга;ли столбы раскалённого пепла, испещряя небесный свод красными жилками. Евразия, выгибаясь, наползала на Южную Америку, а Антарктида, словно гигантская шапка льда, расплющивалась и сметала на пути Австралию — материки ломались, как ледяные поля под тяжёлым катком.
Естественно, вся прежняя биосфера вымерла, а людям — я продолжал всё равно их считать людьми, несмотря на то, что они уже мало напоминали нас! — пришлось расселиться на более далёких планетах. Там жизнь оказалась не слишком приятной: редкий свет Солнца был холоден, а терраформирование затянулось, потому что тепла и энергии катастрофически не хватало.
— Через сорок тысяч лет люди обнаружат в облаке Оорта три скалистые планеты и на основе технологий крабиусов транспортируют их в зону Златовласки… — сказала женщина.
— Какую зону? — не понял я.
— Это пояс жизни, то есть расстояние от Солнца, когда возможно поддержание органической жизни в естественной природной среде. Именно на Терре, Фаэтоне и Мэлисе начнётся более-менее сносная жизнь землян. Это даст очередной толчок техническому прогрессу и эволюции человека.
Я увидел три планеты, в полтора раза меньше Земли: синие, зелёные, изрезанные заливами и горами. На их поверхности сияли водные бассейны, наполненные плотной морской жизнью, и леса, закрывавшие каменистые склоны, а сквозь атмосферу пронзительно тянулись гигантские шпили и кольцевые арки — транспортные лифты и эстакады, по которым люди поднимались прямо на орбиту.
Между планетами курсировали прозрачные челноки, словно стайки серебристых рыб; по невидимым маршрутам двигались кольцевые станции, где сливались потоки грузов и пассажиров.
Вдруг в космосе что-то вспыхнуло. Волна энергии, похожая на смятую пелену света, прошла по Солнечной системе, смещая вновь планеты с их постоянных орбит. Юпитер, в свою очередь, сам по себе загорелся, заискрил, словно бенгальский фейерверк, выбрасывая в пространство колоссальные струи плазмы.
— Что это? — растерянно спросил я, тыкая пальцем в экран.
Женщина охотно пояснила:
— Это звезда-гипергигант VY Большого Пса взорвалась, образовав гиперновую. Взрывная волна достигла Солнца спустя десять лет. Она внесёт свои коррективы в орбитальное движение внутренних планет и, с другой стороны, зародит интенсивные атомные процессы на Юпитере, превратив его в коричневого карлика. Наличие второго солнца вновь приведёт к массовому вымиранию флоры и фауны не только на трёх терраформированных планетах, но и на Марсе, Титане, Энцеладе, Япете, Европе и Ио. Вспыхнут войны и конфликты между мирами, недоверие снова вернётся в жизнь человека.
В подтверждение сказанному была иллюстрация происходившего в космосе. Меня поразило, как быстро лишились атмосферы Фаэтон и Мэлиса: они превратились в безжизненные, серые и чернеющие шары, поверхность которых потрескалась и покрылась кратерами, а Терра к этому моменту стала раскалённой сковородкой — красной, с бурлящими лавовыми потоками, рвущимися вулканическими столбами и клубами огненного дыма, словно планета готовилась выкипеть до последней капли.
Между тем я заметил, как горящий шарик — это была Земля — переместился за орбиту Марса, постепенно остывая, светясь тусклым оранжево-жёлтым свечением. Вслед за ним устремился Меркурий, который стал новым спутником, заняв место Луны. Корабли землян, длинные и серебристые, словно стальные рыбы, устремились к ним, и вскоре там начался процесс преобразований: строились орбитальные станции, терраформировались поверхности, прокладывались энергетические каналы и защитные поля, а гигантские купола покрывали планету, готовя её к новой жизни.
Войны, к счастью, прекратились, хотя отдельные стычки всё же происходили. Сопроводитель пояснил, что это — изгои общества, супермутанты-крысмонты, желающие изменить баланс сил и создать собственную империю в Солнечной системе. От человечества ответвилась новая раса: разумная, но хищная и безжалостная. К этому моменту силы у неё будут недостаточны для полного господства.
Я увидел этих существ: они действительно напоминали крыс — с длинными тонкими хвостами, острой мордой и маленькими яркими глазами, которые сверкали в темноте, а когтистыми лапами они цеплялись за оружие и приборы. Их тела были обтянуты блестящими бронекостюмами, защищавшими от лучевых и энергетических ударов. Машины, которыми они управляли, выглядели странно — параллелепипеды, квадраты, ромбы и треугольники, словно чистые геометрические фигуры, которые двигались беззвучно, но смертоносно.
Женщина пояснила, что крысомонты мыслят графическими образами, математическим языком, и их восприятие полностью отличается от человеческого. Эти различия, по сути, и привели к межрасовой войне: люди и крысомонты стали чужды друг другу, их мыслительные процессы несовместимы, словно они существовали в разных мирах.
В этот момент я заметил, что мы остановились. Гул под ногами стих, вибрации исчезли. Телефонная будка, как будто застряв во времени и пространстве, зависла где-то в космосе.
— Почему мы стоим? — спросил я, чуть тревожно.
— Мы завершили стотысячнолетнее перемещение, — ответила женщина. — Хотите дальше — крутите диск!
Любопытство взяло верх над осторожностью и страхом. Я набрал бесконечно длинный цифровой ряд, даже не подсчитав, на какой это срок, и машина времени пришла в движение. Будка снова затряслось, вибрации разошлись по полу, свет тусклой лампы начал прорываться сквозь мелькающие на стеклах-экранах картины будущего, словно каждый сантиметр стекла превращался в отдельный экран кинотеатра.
События заскользили, как мгновенные кадры, сменяя друг друга со скоростью мысли. И снова очередная звезда — Глизе 710 — прошла на расстоянии 0,3 светового года от Солнца. Планеты дрожали, орбиты искривлялись, гравитация швыряла Меркурий, Венеру и Марс, словно гигантская невидимая рука тасовала их на космической доске. Атмосферы срывались, облака сгущались в темные вихри, океаны вскипали, и Земля, словно капля расплавленного металла, мигала на экране оранжево-красными всполохами.
Через миллион лет человечеству, очевидно, надоест эта непрерывная чехарда: Земля, Меркурий, Титан, Марс и Европа будут превращены в корабли-планеты, устремившиеся к более стабильным звёздам. Миллионы причудливых конструкций исчезнут в глубине галактики, а чужой песок будет хранить следы человека, словно тлеющие сигнальные огни далёкого прошлого. Хищная раса крысмонтов останется дома, перестраивая планеты под свои нужды: их мегаполисы будут угрюмыми и строгими, лишёнными красоты и удобства для человека, с геометрически точными башнями и бесчисленными боевыми станциями.
Женщина продолжала безэмоционально информировать меня:
— Через один миллиард лет Солнечная система совершит полный оборот вокруг центра галактики Млечный Путь. Через 5,4 миллиарда лет Солнце превратится в красный карлик, а на оставшихся его орбитах жизни не будет — вымрут последние потомки кровожадных крысмонтов. Эта звезда потеряет к себе интерес со стороны потомков землян, которые ранее иногда посещали свою прародину.
На экранах я увидел, как Солнце вспыхнуло: его поверхность расплавилась, цвета пульсировали от бело-голубого до кроваво-красного, потоки плазмы взлетали в космос, солнечные вспышки швыряли корону на миллионы километров. Планеты и астероиды подпрыгивали в гравитационной буре, огненные штормы разрывали облачные массы. Затем светило медленно уменьшалось до объёма Сатурна, который сам, кстати, разрушился, обрушившись на поверхность красного карлика, вызывая колоссальные всплески света и энергии.
«Вот что произойдет с нашим светилом», — с тоской подумал я. Но женщина безжалостно продолжала:
— Спустя 7 миллиардов лет произойдет столкновение двух галактик — Млечного пути и Андромеды. Это приведёт к уничтожению планетарных систем, звёзд и жизни; многие высокоразвитые цивилизации вынуждены будут перебраться в иные галактики. Среди них будут и земляне, чья генетика от вас не превысит 0,0007%. Через один триллион лет прекратится процесс звездообразования — истощатся все необходимые ресурсы газа. Через десять триллионов лет прекратят существование красные карлики, включая Солнце. А за чертой ста триллионов лет останутся лишь чёрные дыры, нейтронные звёзды, белые и коричневые карлики, среди которых окажется и Юпитер, медленно вращающийся в безмолвной тьме космоса.
Я стоял, прижавшись к стенкам будки, и будто сливался с ней. Вибрации стихли, но внутри меня бурлило так, что казалось: сердце вот-вот выскочит наружу. Глаза не могли оторваться от стекол-экранов — каждая картина была одновременно красивой и ужасной, завораживающей и угрожающей.
Мои руки бессознательно сжимали трубку; я слышал, как кровью стучит в висках. В голове всё смешалось: миллионы лет, исчезающие планеты, вспыхивающие звёзды, бушующие цивилизации, которые я никогда не встречу, и их потомки, так сильно отличавшиеся от человечества, что я не смог бы понять их мысли. Казалось, что я одновременно нахожусь в сотнях эпох и в тысяче миров.
Меня охватило ощущение незначительности: я — маленький мальчик из двора 1976 года, и вот я вижу, как сама галактика рождается, стареет, сталкивается и умирает. Кажется, что вселенная насмехается над мной, показывает масштаб, который я никогда не смогу осознать. И всё же это чувство не было только страхом. Оно смешивалось с восторгом, с чистым любопытством, с жаждой понять, узнать, увидеть.
Я заметил, как дыхание стало равномерным, хотя сердце продолжало бешено биться. Внутри проснулась странная смелость: будка была моим щитом, машиной времени — моим проводником, и, пока я в ней, мне ничего не грозило. Можно было смотреть, наблюдать, учиться и удивляться. Я впервые понял, что одно и то же событие может быть одновременно ужасным и прекрасным, что страх и восхищение — две стороны одной медали, которую я держу в руках.
Я прижал лоб к стеклу и шепотом сказал сам себе: «Я вижу будущее. Оно безумное. Оно огромное. Но я здесь». И в этот момент внутри не осталось места для сомнений — хочу я этого или нет, я стал частью истории, которой не существовало для других людей.
Слова сопровождались быстро меняющимися картинками по ту сторону телефонной будки. Я знал, что мы находимся в космическом пространстве, и лишь корпус будки защищает меня от смертельного воздействия вакуума, радиации и безмерной пустоты. И всё же видения завораживали: миллиарды звёзд сталкивались в сверкающих дисках, потом сливались в один хаос, цвета тускнели, менялись на багровые, затем темнели почти до чёрного, пока не появилась нечто странное — огромная дыра, поглощающая редкие белые точки и ещё больше красных, всё исчезало в бездонном мраке.
Непонятно, как аппарат не втянуло в этот «водоворот». Может, он был защищён невидимыми силами? Может, будка скользила по измерениям, неподвластным законам физики? Для меня это оставалось загадкой.
— М-да, — протянул я. — Я хочу выйти наружу и посмотреть.
— Исключено, — ответила женщина. — Вы без скафандра. За пределами машины времени не проживёте и трёх секунд.
— Ладно, — вздохнул я. — Что там дальше?
Дальше пошли непонятные фразы:
— Спустя сто нониллионов лет начнётся период полураспада протона, а через три дециллиона распадутся все нуклоны во Вселенной, всё вещество всосется в чёрные дыры. Начнётся эпоха чёрных дыр — единственных объектов во Вселенной. Далее, более миллиона лет, сверхмассивная чёрная дыра массой в двадцать триллионов солнечных масс испарится, и Вселенная перейдёт в эпоху вечной тьмы... Всё прекратит своё существование...
Я видел лишь сплошную темноту — ни одного блеска, ни одной светлой точки, словно сама Вселенная исчезла. Жуткое состояние охватило меня: ощущение пустоты пронизывало тело и душу, под ложечкой словно сжалось холодным комом, дыхание стало тяжёлым, а сердце билось так, что казалось, готово вырваться наружу. Машина времени остановилась: дальше двигаться было невозможно. Нет времени, нет пространства, нет энергии и вещества — это был абсолютный конец. Будка висела где-то между ничем и ничем, в безвоздушной паузе.
— Эй, подожди-ка! — воскликнул я с возмущением. — Если всё прекратит существование, то как же появилась ты? Кто тебя создал?
— Перед тем, как столкнутся Млечный путь и галактика Андромеда, ваши потомки — люди, а не крысмонты, — переместятся в прошлое… на Землю… — сопроводитель говорила загадочно.
Меня это немного злило. Я хотел ясности:
— То есть?
— Будут открыты способы перемещения во времени. Люди решат жить не в будущем, а в прошлом. Они заселят Марс и Венеру, Землю за два миллиарда лет до появления человечества. Это будет период стабильного существования, — ехидно ответила женщина. — Где вы намерены остановиться?
— То есть? — переспросил я снова, растерянный.
— Куда хотите телепортироваться? Поскольку будущего уже нет, вернёмся в прошлое. Хочете на Терру, на планету звезды 450981. К в галактике Млечный Путь, где живут ваши потомки, или в эпоху динозавров на Земле? Может, в эпоху крабиусов?
— Я хочу домой, — вздохнул я, чувствуя усталость. Всё это было невозможно сразу осмыслить: за короткое время я увидел то, что не снилось ни одному учёному, познал события миллионов лет человеческой истории — и нужно было переваривать информацию постепенно, без нервных потрясений, шаг за шагом, словно отказываться от мгновенного понимания ради сохранения рассудка.
— Нажмите на рычаг под телефонной трубкой — это подтверждение вашего решения вернуться к месту исхода, — потребовала женщина.
Я послушался.
Мотор под днищем будки заурчал, свет в кабине вспыхнул, и я увидел самого себя в отражениях стекол: тусклые глаза, взъерошенные волосы, слегка прищуренное от напряжения лицо. Я будто смотрел на другого, который только что пережил миллионы лет и бесчисленные катастрофы.
Потом на экранах всё стремительно заскользило в обратном направлении — в прошлое, — однако сознание не могло ухватить деталей, всё смешалось в неразличимую полосу: миг сменял миг, эпохи мелькали, словно кадры в ленте, без начала и конца. Я молчал, и женщина тоже молчала, словно сама вселенная затаила дыхание.
Спустя какое-то время я почувствовал толчок, и всё замерло. Свет потух, и послышался знакомый голос сопроводителя:
— Мы на месте! Удачной вам жизни!
Я толкнул дверцу. Сентябрьский тёплый ветер обдал меня, напоенный запахом увядающей травы и слегка прохладного асфальта, шуршание листвы в садах дополняло ощущение родного мира. Я вздохнул полной грудью, сбрасывая с себя тяжесть пережитого, словно с плеч сняли невидимый рюкзак впечатлений. Всё было так, как было… даже не знал, сколько часов назад.
Тускло светили фонарные столбы, бледная Луна пряталась за редкими тучами, одинокая кошка осторожно скользила по траве, охотясь на мышь или свернувшегося ежика, автомобиль в конце двора спокойно дремал у бордюра — я запомнил это одним взглядом, словно сделал мгновенный снимок памяти. Гм, ничего необычного для ташкентской ночи. Из-за забора воинской части не доносилось ни звука, лишь тихо шуршали листья.
Я вышел из телефонной будки и обошёл её, ведя ладонью по холодным стеклам и корпусу. Холод был почти ощутимо металлический, будто будка хранила в себе чужое время. Но теперь я точно знал: это не просто будка — это машина времени и пространства, созданная нашими далекими потомками, то ли из будущего, то ли из прошлого.
«Утром расскажу Петьке — вот будет интересно посмотреть на его кислую рожу», — ухмыльнулся я и тихо вернулся в квартиру. Часы показывали половину третьего, все спали, даже храпели. Я заснул мгновенно, истощённый, но счастливый.
Проснулся в полдень. Папа удивлённо посмотрел на меня: как же сын проспал передачу «Будильник» и не пошёл играть в футбол. Мама крикнула с кухни:
— Твой завтрак давно остыл!
— Спасибо, всё равно съем, — ответил я, оглядываясь. И тут воспоминания о ночных событиях нахлынули с новой силой. Я быстро вскочил, оделся, поел и выбежал во двор.
Дворничиха Наталья поливала из шланга цветы в клумбе: вода весело играла брызгами, касаясь лепестков роз и петуний, капли переливались в солнечных лучах, хотя солнце ещё едва показывалось за горизонтом. Старушки сидели у подъезда и судачили о мебели, которую купила семья Халимовых из Бухары, что переехала на прошлой неделе.
Я осмотрелся: Петьки нигде не было, телефонная будка стояла на месте. Подойдя ближе, я заметил большой амбарный замок на дверце. Попытка открыть его ни к чему не привела. «Блин, кто-то засек меня?» — пронеслось в голове, и стало почему-то не по себе. Значит, путешествий больше не будет?
— Мальчик, можно тебя на минутку? — послышался мужской голос за моей спиной.
Я резко обернулся. Передо мной стоял мужчина в фетровой шляпе и слегка потрепанном костюме. Его лицо было странным и одновременно запоминающимся: глаза большие и чуть выпученные, как у совы, нос короткий и с горбинкой, уши заострённые, почти эльфийские, а щеки слегка впали, придавая лицу одновременно задумчивый и хитроватый вид. Немного карикатурный образ, впрочем, не делал его пугающим, скорее — странно живым, словно сошедшим с рисунка старой книги. Но я сразу понял: это не житель Ташкента, и, возможно, даже не нашего мира.
— Можно, — коротко ответил я, сжимая кулаки, сердце бешено колотилось, а внутри смешались страх и острое любопытство.
Мужчина подошёл ко мне и присел на корточки, так что наши глаза оказались почти на одном уровне. Его взгляд проникал глубоко, будто сканировал мою сущность. Тихо, почти шёпотом, он сказал:
— Ты смелый, раз не побоялся отправиться в полёт!
Я молчал, глотая комок напряжения.
— Но эта машина не предназначена для вас! Летать в прошлое или будущее могут лишь учёные!
— Учёные? А я вот слышал, что вы все переселились на два миллиарда лет в прошлое, неуж-то все учёные? — съязвил я, поддавшись нахлынувшей дерзости. — Не надо вешать мне лапшу на уши, дядя!
Он улыбнулся, но не злобно, а тепло, словно понимал меня лучше, чем я сам.
— Ты ещё и умный, мальчик. Пойми, путешествовать во времени нужно осторожно, чтобы не изменить события, не спутать хронику человечества. Мы переселились так, что ваши учёные на Земле и не узнают о существовании своих потомков в прошлом. Ваша жизнь — это веха нашей далёкой истории, и мы её изучаем, пытаемся понять, какими вы были.
Человек говорил дипломатично, мягко, но властно; его слова обволакивали меня, словно тонкая сеть, заставляя доверять, а не бояться. Он вел со мной беседу, словно наставник и исследователь одновременно, понимая, что угрозы здесь бесполезны.
— А вы сейчас другие? — спросил я осторожно.
— Другие… Мы мало похожи на вас. Если я выгляжу человеком, то это не означает, что я таков. Это видеопластика, голограммная проекция. Реальный мой вид напугал бы тебя, твоих соседей, всех жителей этого славного города… Мы интересуемся всем, что было в начале нашего пути и, уверяю тебя, знаем многое. Только вам это, увы, сообщить нельзя.
— Я видел, какие вы… — перебил я. — Вы совсем не люди…
Перед глазами всплыли образы: колоссальные конструкции, странные существа с прозрачной кожей и мерцающими внутренними органами, люди, мутировавшие под влиянием технологий будущего, крабиусы с их острыми клешнями, битвы между мирами и звёздами, полёты сквозь пространство и время — всё мелькало, как сон на грани реальности.
— Ты видел нас в будущем, но не увидел, как мы изменились в прошлом, — тихо сказал незнакомец. — Мы абсолютно другие… Но ты знаешь, что человечество прошло через многое — природные катаклизмы, вторжения инопланетян, собственные распри, крушения и возрождения жизни, сфер обитания. Казалось бы, мы могли бы вступиться за землян во время нашествия крабиусов, победить их нам было бы проще простого с нашим оружием. Но нельзя! Нельзя ничего менять!
— Значит, вы меня не убъёте, — понял я. — Потому что вам нельзя менять историю моей семьи…
— Мы не собираемся никого убивать, — нахмурился мужчина. — Но ты прав, твоя жизнь — это тоже история человечества. Кем ты станешь — мы знаем, и говорить тебе об этом не станем.
«Ух ты, а ведь и я сам мог это узнать», — странная мысль как будто выползла из головы. Впрочем, уже было поздно: в будку мне не влезть, аппарат заблокирован, и женщина больше не станет меня сопровождать по эпохам.
Мужчина продолжил:
— Прошу тебя, никому не рассказывай, как ты путешествовал и что видел… И никому не говори про этот аппарат, — он ткнул пальцем в телефонную будку. — Теперь туда доступ для людей станет невозможным. Просто помни, что жить нужно честно и самоотверженно, чтобы твои потомки достигли других миров. Прощай! Будь всегда самим собой!
Он встал и вышел со двора, что-то сказав по пути дворничихе Наталье. Та кивнула в ответ. Я стоял, смотря ему вслед, и долго переваривал услышанное. Конечно, Петьке я ничего не сказал. И к телефонной будке больше не подходил — решил, что увиденного мне достаточно, чтобы понять суть нашего мирозздания. Если будкой и пользовались дальше, то только не по прямому назначению — не для связи и не для путешествий во времени. Незнакомцев я больше не видел, хотя продержался у окна не одну ночь и не один год.
Зато с этого момента я стал писать фантастические рассказы о звёздных войнах, открытиях новых планет и приключениях в иных галактиках. После школы поступил на физико-математический факультет МГУ, окончил с отличием, продолжил обучение в аспирантуре Института ядерной физики Академии наук Узбекистана. Жил уже в другом районе Ташкента. И, как пожелал мне незнакомец, всегда оставался самим собой.
Как-то я рассказал историю о своём путешествии однокашнику Петьке — да-да, тому самому, с которым когда-то играл в «войнушку», — встретившись в частном кафе у вокзала. К этому времени он служил офицером во внутренних войсках, кстати, в той части, что была за забором. Шёл 1990-й год.
Я рассказывал легко, понимая, что друг всё равно не поверит, и что я, по сути, не давал обещания тому мужчине держать язык за зубами. Петька слушал, хмуря брови, а потом рассмеялся:
— Да врёшь ты… — как я и предполагал, Петька никогда не был склонен к легковерности. — Ты всегда писал фантастические рассказы, кстати, они мне нравились. Теперь вешаешь мне очередную лапшу-историю.
Он подпивал кофе, нахмуривая брови, но в глазах блестела лёгкая улыбка: Петька оставался тем же — прямолинейным, саркастичным и живым другом, каким я его знал с детства.
— Можешь проверить… — буркнул я, тыкая вилкой в сочный бифштекс.
— Как?
— Сделай то же, что и я — набери номер телефона в той будке, — и я наизусть произнёс ему алгоритм действий.
Однокашник недоверчиво приподнял бровь, потом задумался, и, заинтригованный, предложил поехать вместе со мной в старый дом. Я согласился: любопытство оказалось сильнее осторожности, а самому хотелось снова увидеть будку, в которую не заглядывал почти восемнадцать лет.
Мы доели, вышли из кафе и быстро поймали такси. Во дворе дома царила странная тишина. Всё изменилось: деревья спилили, оставив одни пеньки, а старые дорожки были заросшими травой. Даже «Москвич-412» стоял на том же месте, но покрытый ржавчиной и пылью. На скамеечках сидели старушки, голос их хрипел и дрожал, они болтали по-старушечьи, едва слышно, и меня не узнали. Вечерний воздух был пропитан запахом земли, пыли и увядшей листвы; где-то неподалёку слышался скрип старой калитки и шорох ветра среди сухих трав.
По словам Петьки, фонари не работали — лампочки выкрутили воры, да ещё и кабель украли, и по вечерам во дворе царила полная темнота. Дворничиха Наталья умерла, теперь дорожки подметала другая женщина, и её метёлка скрипела как старинный инструмент, ритмично постукивая по каменной плитке.
А вот телефонная будка стояла на своём месте. Амбарного замка на ней не было. Обшарпанный каркас, стекла заклеены объявлениями, а копоть у двери и запахи сгоревших дров и прелой листвы выдавали, что кто-то недавно разжигал костёр рядом. Пол кабины был испещрён окурками и семечками — удивительно, что будку до сих пор использовали для чего угодно, но только не по прямому назначению. Мои пальцы невольно коснулись холодного стекла, и воспоминания хлынули в душу: столкновения галактик, разрушения планет, горящий Юпитер… Всё это мелькало перед глазами, словно прожитая жизнь в ускоренном кино.
Петька осторожно вошёл внутрь, взял трубку и набрал номер. Его пальцы дрожали, а взгляд блуждал по кабине. Потом он, недоуменно моргая, протянул мне трубку, из которой раздался знакомый звук:
— Алло, алло… Валька, это ты? Почему молчишь?.. Алло, алло… Эй, говорите!..
Я стоял, замерев, ощущая влажный запах осенней земли и дым костра, который тянулся от будки, слышал отдалённое урчание двигателя «Москвича» и где-то в кустах шуршали мыши. Не мог понять: это фантазии детства или будка стала обычным телефоном? Сердце колотилось так, что казалось, оно хочет выскочить наружу.
В любом случае история нашла своё продолжение в этом рассказе, что вы сейчас читаете, и вам решать, что происходило со мной много лет назад.
(12 июля -11 ноября 2015 года, Элгг)