Настоящее искусство. Глава 26. Ceрдце

     18+   В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ
     Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.
     Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.



Глава 26. Ceрдце

     Рыжий ломкий огонь ослабевших от постоянного воздействия агрессивной краски волос Натальи вьется острыми языками на белом больничном халате. Она сидит здесь уже битый час, нервно постукивая худыми ногами, обтянутыми темно-синими джинсами, просматривая и бесцельно обновляя диалог с сыном в одном из мессенджеров. Перед ее затуманенным, как попытка рассмотреть окружающий мир через грязные засаленные очки взглядом загнанно бегают, будто по кругу, синие люди бригад скорой помощи, важно снуют медсестры с невозмутимыми лицами и старыми картонными карточками пациентов под мышкой, медленно ходят и ездят на инвалидных колясках больные в халатах из пушистой микрофибры, на которых неряшливыми пятнами пестреют бессмысленные узоры.
     Она не представляет, как могут люди так равнодушно, так пошло и обыденно заниматься своими повседневными делами, когда в соседних палатах с растрескавшимися потолками люди находятся на волосок от смерти. Что именно побуждает их продолжать свой привычный жизненный бег, когда на волосок от смерти находится ее очень близкий человек, который, в соответствии со сводом правил мироздания, так долго — больше десятка лет — находился от нее невероятно далеко? Почему планета не останавливает своего бешеного движения? Почему хотя бы ради приличия не пропускает удар молотка сердцебиения по наковальне своего сердца, когда Наталья ощущает, что ее комфортный мир разрушается по кирпичикам, как в замедленной съемке?
     Наталья не помнит, сколько она вот так сидит на скамейке с ободранной обивкой из зеленого дерматина, позабыв о муже и дочери, которой обещала прийти на утренник в детском саду, однако невольно постоянно прокручивает в воспаленной памяти момент, который привел ее сюда, в эти стены, пропахшие разноцветными таблетками и жидкостью для электрофореза.

     — Наташа. — Побледневший Константин, вернувшийся из комнаты дочери после телефонного разговора, откладывает старенькую модель «Нокиа» — новомодных смартфонов он не покупал принципиально, потому что для него это была абсолютно нерациональная трата средств, — на стол, рядом с женой, которая вышивает крестиком. — Наташа, ты только не волнуйся, хорошо?
     — Что-то случилось? — Она кладет рядом с телефоном только что начатую тканевую картину, беспокойно сложив руки на голубых складках длинного платья. — Меня не взяли на роль Татьяны в «Евгении Онегине», да? Я так и знала! Подлецы! Жалкие шуты! Конечно, я, может быть, и не так молода, как новоиспеченные актрисы из театрального в Краснодаре, но кроме меня никто — повторюсь, никто! — не сумеет сыграть эту роль…
     — Наташа, — прерывает ее Константин, последние пару минут мучившийся сомнениями под монолог разъяренной Натальи, глубоко и тяжело вздыхая. — У Алексея инфаркт. Он в реанимации. Врачи дают мало шансов.
     Было в принципе достаточно странно, что неугомонная Земля продолжала мучительно крутиться вокруг своей оси еще тогда, когда Наталья услышала эти слова, потому что Землю из-под ног у нее выбило почти мгновенно.
     Сидя уже здесь, читая спутанные молитвы, сбиваясь и снова и снова повторяя священные слова, она вспоминает и то, как часто старший Адамов — по крайней мере во время их нечастых последних встреч — говорил ей о болях в груди. Именно говорил — Алексей не имел дурной привычки жаловаться даже в самых тяжелых жизненных ситуациях. Он не произнес ни одного обременяющего бывшую жену слова, когда им приходилось выживать и выгрызать свое право на счастье во время развала когда-то сильной и ответственной за своих граждан страны; когда было необходимо тратить далеко не маленькие и с большим трудом достающиеся деньги на поддержание хорошего состояния Натальи во время беременности первенцем — Александром; когда Наталья днями и ночами пропадала в театре, оставляя годовалого сына на полное попечение Алексея.
     Перебирая так внезапно рассыпавшиеся карты воспоминаний, она нервно рассуждает, сжимая пальцы в кулак и разжимая их: «Как странно. Удивительно и смешно, что в этой ситуации я помню только самое хорошее, самое светлое о нашей совместной жизни и о нем». Какой именно ситуации — она так и не решается себе признаться. Равно как и сыну, неделю назад вернувшемуся с обожаемой ею невесткой из свадебного путешествия.
     — Вы можете заглянуть к нему ненадолго, но он все также без сознания, — заявляет через медленно тянувшиеся струны нескольких последующих часов ожидания врач, выходящий из соседней палаты и громко хлопающий дверью. — Ничего пока не можем сказать конкретно, но ему немного лучше.
     Наталья, растягивая время из-за липкого страха и неизвестного смущения, холодящего грудь, смотрит вслед удаляющемуся доктору, ласково щебечущему с двумя молодыми сотрудницами регистратуры:
     — Эх, девчонки, чаю попьем, тортика поедим…
     Она на цыпочках заходит в палату, аккуратно прикрывая за собой белую дверь. Ей приходится несколько раз рвануть ее старую и близкую к деформации ручку, чтобы остаться наедине с бледным и будто разом постаревшим бывшим мужем, опутанным сетью проводов и капельниц, чтобы наконец за столько лет поговорить с ним по душам и расставить все точки над i. Садится на низкий стул, поправляет медицинский халат и, глубоко вздыхая, осторожно берет его за руку:
     — Вот и свиделись, Леша. Все не было времени и сил пообщаться с тобой без ссор и криков, но, знаешь, как оказалось, лучше закатывать тебе скандалы еще миллион раз, чем спокойно разговаривать вот так.
     В ответ ей звучит тишина, заключенная в тиски сбивчивого визга кардиографа, и это внезапно так поражает Наталью и сбивает ее с толку, что она громко натужно всхлипывает, борясь с желанием упасть на грудь бывшего мужа.
     — Ну скажи хоть что-то, Леша, — просит она, замирая в раздраженной надежде услышать глупую шутку, едкую сатиру, ядовитый смешок, фразу о том, что всё это — его очередная профанация, чтобы вывести бывшую жену на эмоции, — словом, всё, что отразило бы его способность глотать жадный спертый воздух жизни. — Некрасиво вот так игнорировать.
     Пики на экране кардиографа продолжают делать мелкие надрезы на плотном полотне молчания.
     — Ладно. Ты всегда был упертым, даже сейчас, — Наталья с горьким смешком зло вытирает слезы. — Ты только, Леш, не умирай. В мире очень много того, что ты еще не сфотографировал.
     В мыслях небрежным карандашным наброском пролетают моменты того, как он с упоением делал снимки с ней в главной роли — молодой, амбициозной, лелеющей огромные планы на их дальнейшую совместную жизнь.
     — Леша. — Ее челюсть сводит судорогой правды, которую она так не хотела раскрывать из-за огромного желания больше не чувствовать душевной боли той силы, которую она испытала, когда он признался ей в своих изменах. — Я ушла от тебя не потому, что перестала любить. — Комната наполняется дуэтом наконец высказанных и выстраданных чувств Натальи и красной ломаной линией сердца Алексея. — Я ушла от тебя потому, что хотела лучшего будущего нашему сыну, тебе и себе. Я бы не смогла жить с тобой и дальше, зная обо всей этой грязи. Леша, я бы постоянно мучила и тебя, и себя, и Сашку.
     Она смотрит на знакомое тело, кажущееся теперь таким ненастоящим, бутафорским, восковым. Мысль о том, что месяц назад эта физическая оболочка была населена душой, пьяно танцевавшей под мелодии восьмидесятых на свадьбе сына и ведущей его невесту к алтарю, вызывают в ней тяжелый приступ внутренней дрожи.
     — Помолчи. Я все равно знаю, что ты меня слышишь. Ты не можешь пропустить мимо себя такие фразы. Прости меня, Леша. Я до сих пор люблю тебя. Можешь облить меня грязью своих слов, можешь насмехаться надо мной до конца моей жизни, можешь припоминать мне это сколько тебе заблагорассудится. Только не умирай, Леш, ладно? Пообещай мне, что не умрешь.
     Предрассветная темнота Тихополя разрывается безум-ным женским криком.

     Адамов Алексей Анатольевич
     Диагноз: инфаркт миокарда
     Время смерти: 4:33
     Умер, не приходя в сознание