ИСТОРИЯ СУЮНА БОЛТУНА
Мне, человеку, перешагнувшему за пятьдесят, до сих пор неясно, зачем я пришёл в этот мир и для чего? Говорить о смерти в таком состоянии – дело нелёгкое. Эта тема всегда тяготит меня, эгоиста, неспособного думать ни о чём, кроме себя самого. Тем более оказаться с нею лицом к лицу...
Нет, пока, слава Богу, ангел смерти с косой не встал передо мной, не сказал: «Твоя душа теперь моя». Но новость о том, что старейшая жительница деревни – Огилой-момо покинула этот мир, потрясла меня.
Наверное, ей уже под сто лет. Дел у неё давно не осталось, и, как это у нас говорят, она, быть может, с радостью встретила смерть, как старую знакомую. Но тревожит меня не её кончина. Мучает мысль: неужели и я однажды дойду до такого состояния? Сомневаюсь, что встречу смерть с улыбкой. Не из тех людей, чтобы спокойно принимать конец.
К тому же я первый узнал о смерти момо. Только что, говорят, «ушла». Хотя, по идее, такие вести не должны были бы так быстро доходить до меня – ведь я «мастер», уважаемый человек. Видимо, понадобились мои услуги, вот и передали молча, не объявляя вслух.
У меня аж сердце екнуло:
– Что?! – Глаза мои сузились. – Мастер? Ты с ума сошёл, мальчик?
Передо мной стоял Хакназар – внук покойной, моложе меня всего на два года. Удивительно, но по виду он совсем не походил на человека, потерявшего бабушку – скорее уж на бизнесмена, уставшего от мирских забот.
– Мастер, это не то... – промямлил он, смущённо почесав затылок. – Не гроб, а... замок нужно открыть...
Показалось, что в его словах проскользнула насмешка. Хотя, может, мне только показалось. В такие минуты трудно судить ясно.
Меня всегда удивляло: стоит назвать кого-то «мастером» и сразу думают, что он и машины чинит, и телевизоры настраивает, и дома строит, и стены месит, и, вот теперь – замки взламывает!
– Замок?! Когда это я замки ломал?! – возмутился я.
Ну подумаешь, бабушка умерла, я-то тут при чём? К тому же Хакназар не особо расстроен, по его лицу видно.
– Всё-таки вы мастер...
Опять это слово – мастер!
– Но ведь не взломщик!
– А разве не все мастера потомки пророка Дауда?
Ну что тут скажешь?.. Против такой аргументации не попрёшь.
– Не открою замок, – отрезал я. – Вот если бы у тебя машина сломалась, пожалуйста.
– С машиной всё в порядке, – вздохнул он. – А вот без сундука никак. Не знаем, куда бабушка спрятала ключ. Обычно носила его в косах – думали, и сейчас там. Поискали, нету... Оказывается, она ещё один ключ носила отдельно, чтобы не вытащили, пока спала. Видно, спрятала куда-то надёжно.
– Может, после похорон и откроете?
– Как можно?! – вскинулся Хакназар. – Если сундук не откроем как же поминки проведём? Всё нужное там!
– Честно говоря, дружище... – признался я. – Вчера чуток выпил...
– Чувствуется... – невозмутимо сказал он.
– Из-за носа? – зажал нос. – Румянец часто это выдаёт.
– По запаху...
– То есть, всё ещё пахнет?! – аж разволновался. – Тогда тем более не пойду. Неловко как-то перед бабушкой...
– Да ведь бабушка, – напомнил он, – уже ушла к дедушке...
И всё же мне не хотелось идти. Хотел объяснить, что с таким запахом в дом покойной являться не по-мусульмански. Не понял он. Ну ладно...
Взял инструменты. Не знал, как открывать сундук, но прихватил привычно – ведь, как говорят, мастер не мастер, а инструмент мастер. Если идёшь куда-то с такой сумкой, никто не засомневается в твоей квалификации. Не то чтобы гонюсь за авторитетом, но чтоб налили полстакана, нужно произвести впечатление.
***
Во дворе царила тишина. Не походило на дом, где только что умер кто-то. На миг мне даже подумалось: «Может, Хакназар разыгрывает меня?»
Зашли в дом. В передней – старая потертая стол, вокруг неё – стёсанные, выцветшие подушки. Длинная комната устлана несколькими облезлыми коврами. Посреди комнаты – старинный сундук. Я осмотрелся.
– Тело в другой комнате, – пояснил Хакназар, заметив мой взгляд. – Можете спокойно работать.
На сундуке висел старенький замок. Подошёл ближе, внимательно осмотрел.
– А если просто сломать? – спросил.
– А открыть по-человечески нельзя?
– Такой замок даже твоя бабушка при жизни не открывала бы. – Я вздохнул.
Честно говоря, не стоило бы так говорить о покойной, но что поделаешь, дурная привычка, не отвыкнешь. Не зря меня зовут Суюн болтун – всё сболтну, не подумав.
Хакназар ничего не сказал, я счёл это разрешением действовать, достал из сумки молоточек, прицелился, ударил – и замок с грохотом лопнул. Петля осталась на месте.
Хакназар был доволен. Видно, замок он не собирался сохранять. В принципе, мог бы уходить. Всё сделал. Но что-то внутри меня шептало: «Останься».
Нет, я не из тех, кто всю жизнь мечтает заглянуть в бабушкин сундук. Но, прочитав немало книг в своё время, я знал: в таких старых сундуках порой скрываются тайны – неожиданные, загадочные. Мне стало любопытно.
Хакназар наклонился и поднял крышку. Комнату наполнил странный запах. Не могу описать его точно – смесь духов, нафталина, свежего хлопка и туалетного мыла.
– Что там? – спросил как бы между прочим, отворачиваясь, но украдкой поглядывая в сторону сундука.
Хакназар был увлечён. Спешно перебирал вещи, меня не замечая.
– Да ничего особенного, – пробормотал он. Потом, словно вспомнив что-то, добавил. – Можете идти... Расплатимся позже... После поминок... На лавке у Санджара «сто грамм» поставлю... Если хотите, сейчас запишите на мой счёт и заберите...
Даже сейчас помнит про «сто грамм»... Неужели я стал местным алкашом? Ну да ладно. Значит, дело моё здесь закончено, тайна сундука мне не досталась.
Я встал, потянулся за сумкой с инструментами и направился к двери.
– Не обижайтесь, если позже загляну, – бросил я на пороге. Нужно время, чтобы избавиться от запаха перегара.
Я уже тянулся к дверной ручке, как вдруг Хакназар резко поднял голову:
– Подождите! – сказал он строго. – Сядьте пока. А то остальные подумают, что мы уже всё сделали, и ломанутся сюда.
Я остался. Но не понял, при чём тут «остальные»? Что им до меня?
Тем временем хозяин дома продолжал разбирать сундук. Один за другим вытаскивал свёртки, клал их на пол. Я стоял у двери – ни уйти, ни подойти, ни спросить: «Что ты там вообще ищешь?» – не знал.
Он достал пару чёрных галош – бабушкиных туфель.
– Эх, бедная бабушка, оказивается есть, – вздохнул. – Всё жаловалась, «галоши купи, галоши купи...»
Потом достал мыло, полотенца, ещё что-то. Шумно вытащил старую узелку с чашками и чайником.
– Ну зачем тебе, бабушка, нужны были эти чашки?!
За ними , две коробки. Открыл быстро.
– Опять посуда... – пробормотал разочарованно.
Наконец, вынул свёрток в зелёной ткани, развернул. Несколько пачек денег.
– Вот! – глаза его загорелись. – А ты, бабушка, копила, копила... Ни съесть, ни потратить... Ну ничего, у таких, как я, внуков, всё в дело пойдёт, на поминки!
Он говорил, словно бабушка стояла рядом и слышала его. Деньги отложил в сторону, продолжил разбор. Мне стало не по себе. Будто вторгся в личную беседу внука с покойной бабушкой. Стыдно стало. Хотел отвернуться, слишком интимное это дело: женский сундук, личные вещи...
И вдруг:
– Вот!!! – воскликнул Хакназар, почти вскрикнул. – Нашёлся!!! Вот он!!!
Что именно, я не понял. Вроде не повод для такой радости. Остатки денег? Может, доллары? Кто знает... Старики ведь бережливы. Могла накопить. Пережив голодные годы, становятся осторожными. Может, тайник?
Я не выдержал, пошёл посмотреть. Выпивший человек – что с него взять? Стыдиться поздно. Подошёл.
На полу лежал платок с белыми цветами, старый, как носили раньше мужчины на тяжёлой работе. В платке – тонкая школьная тетрадь на 12 листов, выцветшая.
– Вот она! – сказал Хакназар, поднимая тетрадь. – Не потерялась... Бабушка, да храни тебя Аллах...
Он торопливо начал листать, подносил к глазам, отдалял, щурился, наконец, в раздражении сунул мне:
– Прочтите, что там. Глаза уже не те...
Я взял тетрадь. Сделал вид, будто мне это совсем не интересно.
– Тут особо и не почитать... Кто писал? Буквы мелкие...
– Бабушка, – сказал он. – Ну, читайте!
– «Отец богатства закопал у себя во дворе, под тандыром, что стоит к востоку. Найти не смогла. Найди и потрать на добрые дела», – прочёл я, запинаясь.
– Всё? – удивлённо спросил он и выхватил тетрадь из рук.
Остальные страницы были пустыми.
– Да это ж не указание... – разочарованно буркнул он. – А говорила: «Написала я тебе всё, после смерти узнаешь, где отцовское наследство, найдёшь, потратишь...» Вот и всё?
– Да ведь тут написано: «восточный тандыр». Что тебе ещё надо? Иди, копай, доставай! – предложил я.
– Где этот «восточный тандыр»? У моего отца шесть братьев, шесть дворов! Или это вообще про старый дом, что давно снесён? Как я пойму?!
– Хм... Сложное дело, – протянул я. – А вообще, интересно, что там за богатство?
– Не сказала, – угрюмо ответил он. – Но судя по записи – ничего определённого... – покачал головой. – Бабушка, эх ты, бабушка... Почему ты не показала раньше, не объяснила, не рассказала нам, глупым...
Я замолчал.
– Ну что ж, пойду, – сказал я, указывая на вещи. – Это женщинам пригодится, передай.
– Спасибо вам... И, пожалуйста... – добавил он при выходе.
– Только... пожалуйста, никому ни слова об этой тетради...
Я молча кивнул. Что тут говорить?
***
На поминках возможности поговорить с Хакназаром не было – ни желания, ни подходящего момента. Проводили бабушку в последний путь, вернулись. И всё. Забылось. Ничего такого уж в этом событии не было. Ну, сундук, ну старая бабка. Кому до этого есть дело? Если бы рассказал кому – только посмеялись бы. И стыдно бы стало.
Позже, на каком-то поминальном сборе, Хакназар подошёл ко мне, взял за локоть, отвёл в сторону и спросил:
– Вы случайно... не проговорились?
– О чём?
Я в самом деле не сразу понял, о чём речь. Уже вылетело из головы. Ах да... Тетрадь.
– Про ту запись в тетради... Про сундук, – перечислил Хакназар, понизив голос.
«Ну, это-то?! – подумал я. – Больше мне заняться нечем, только и болтать». Видимо, он прочёл это по моему лицу и спешно добавил:
– Я ж о том, чтоб слухов не пошло... А то ведь начнут... искать сокровища... Родственников у бабушки полдеревни, сами знаете...
– Какие ещё сокровища? – искренне удивился я.
– Ну те... что от прадедушке остались, – сказал он как ни в чём не бывало.
– От прадедушки?
– Бабушка же написала: «то, что от отца осталось». Так вот, это её отец, мой прадед... – Голос Хакназара стал заговорщицким. – Вы знали? Он был басмач...
– Что?! – вырвалось у меня. – Ты что несёшь, какой ещё басмач?!
– Тише вы... – Хакназар испуганно кивнул на окружающих. – Прадед был басмачом, вёл казну отряда...
– Бухгалтер, что ли?
– Наверное... – Хакназар задумался. – Бабушка рассказывала, была однажды стычка, командир погиб, отряд разбежался. У отца осталось немного денег. Наверное, золото. Он спрятал. Бабушка тогда была молодой девушкой. Ей и рассказал. Потом пропал... Так и не вернулся.
– Золото, значит? – уточнил я.
– Может, и золото. А может, что другое. Но явно большое богатство. В любом случае, вы сами читали.
– Под тандыром.
Хакназар снова огляделся, понизил голос:
– Именно.
Если честно, я не романтик. В выдумки не верю. Фантазировать – не моё. Потому и показалось мне это всё смешным.
– Брось, – сказал я. – Если бы у твоей бабушки было золото, разве не выучила бы отца твоего, да и дядек твоих? Живёте вы бедно, детей толком прокормить не могли до недавних пор.
Сказал – и тут же прикусил язык. Действительно, живут бедно. Лишь недавно дети начали подрабатывать, кто где. Но хоть так, зачем вслух говорить?
К моему удивлению, Хакназар не обиделся.
– Теперь всё позади, – вздохнул он. – Важно одно, найти тот самый тандыр.
Найдёшь ты его или нет – мне-то что?
Он, кажется, уловил мои мысли:
– Вы свой человек... К тому же в курсе тайны. Поискать бы вместе. А найдём, пополам делим. Только... – снова по сторонам – даже дядькам ни слова! Их дети только и знают, что «наследство да сокровища». А прадеда, между прочим, даже не вспоминают!
И сокровища уже начал делить...
– Хакназар, – сказал я сухо. – Послушай, в такие выдумки не верю. Ты совсем оторвался от реальности. Хочешь копай, мне всё равно. Только не мешай мне.
Все мы, в глубине души, немного фантазёры. Мечтаем, что вдруг откуда-то свалится богатство, наследство, выигрыш, клад. И верим в это. Но одно дело – мечтать. Другое – строить на этом жизнь. Реальность и фантазии – вещи разные. А я не собираюсь жить по чьим-то грёзам.
Я ушёл.
Хакназар остался, глядя мне вслед.
Решил: заеду-ка я к брату. У меня тоже есть пожилая мать, живёт у брата. Навещу. Всё ж – родная кровь.
– Пришёл? – спросила мама, когда я, войдя, присел на край кровати.
– Пришёл, пришёл... С поминок у Огилой момо – подумал, у меня ведь тоже мать есть, и сразу к тебе...
– Огилой-то уже как четыре дня как ушла! – резко осадила меня мама. – Только сейчас вспомнил, да?
– С поминок, говорю же...
– Не пьёшь ли часом?
– Да с поминок иду... – усмехнулся я. – Внуки не наливали... Но могли бы. Не грех. У старухи ведь праздник...
– Тебе бы всё выпить... – вздохнула мама и грустно продолжила. – Вот и янга ушла...
– Ушла... – подтвердил я.
– Время летит... – начала она рассказ тихим, задумчивым голосом. – Как сейчас помню, когда Огилой-момо стала невесткой в нашей деревне...
;
ИСТОРИЯ ХАДИЧИ МОМО
Когда Огилой-момо стала невесткой в нашей деревне, мне было всего десять лет. Она попала в дом наших соседей.
Мы тогда были такими девчонками, что стоило сказать «невеста» – и мы готовы были сброситься с крыши от смущения. В день свадьбы и после неё мы почти не вылезали из дома соседей. Моя мать, пусть царствие ей небесное, несколько раз оттаскивала меня оттуда, но я каждый раз улизала обратно, ловко обманывая её глаза.
– Кто эта красивая девочка? – наконец заметила меня невеста, сидя у занавеса свадебного балдахина.
Я стояла у окна одна, поэтому не сразу поняла, к кому она обращается. Но когда догадалась, что речь обо мне – обрадовалась так, словно я была самым счастливым ребёнком на свете.
Наверное, я всё время хлопала ресницами, потому что невеста поманила меня рукой:
– Иди сюда, золотая девочка!
Я растерялась. Хотела пролезть через окно, но она, с мягкой улыбкой, указала рукой на дверь:
– Обойди, заходи через дверь.
Мне стало стыдно. Спрыгнула с подоконника, обошла дом и вошла. Сердце моё стучало как бешеное. Из комнаты доносился аромат свежего хлопка, чистых тканей. На стене висели три красивые платья. Смотрела на них – и дух захватывало. В углу стоял балдахин. Один край был приподнят – и под ним сидела невеста. Такая красивая, такая чистая...
На голове у неё была шапочка с золотым ободком, поверх – алый платок. Из длинных, тонких кос, украшенных звенящими монетками, свисали чёлки, и при каждом движении они звенели нежным звоном. Лицо белое, глаза – чёрные, большие, брови – тонкие, густо-чёрные, по обеим щекам спускались чёрные пряди. Сейчас уже так не делают. А раньше именно по зульфу (спущенным прядям) различали девиц и замужних женщин. У невест – по прядям. И ей это очень шло...
Огилой момо... Сейчас говорю «момо», но тогда она была вовсе не момо, а юная невеста. А я – не такая, как сейчас, Хадича кампир , а всего лишь девочка.
– Как тебя зовут, золотая девочка? – спросила невеста, притянула меня к себе, усадила на колени и погладила по голове.
Я растаяла. Никто до этого момента так меня не ласкал.
– Хачча... – промямлила я.
Что имя у меня уродливое, я поняла только тогда. И голос у меня, рядом с этой утончённой женщиной, казался грубым. Даже одежда моя – грязная, мятая – казалась недостойной. Боялась, как бы не запачкать её.
– Так... – сказала она. – Тогда Хадича...
Сказала это и вдруг замолкла, покраснела, крепко прижала меня к себе, снова погладила по волосам и прошептала на ухо:
– Только, пожалуйста, никому не говори...
– Не скажу, – ответила я, хотя не знала, о чём именно молчать. – А что?
– Что я твоё имя произнесла, – шепнула невеста.
Она и впрямь испугалась. Да, в те времена строгость была железная. Сейчас каждый говорит, что хочет. А раньше – ни за что невесте было нельзя произносить имена родственников мужа. Поэтому всем давали прозвища.
– Можно буду называть тебя Золотой девочкой? Не обидишься?
Почему бы обидеться? Обрадовалась. Никто меня так не звал. Особенно в её нежном, мягком, почти колдовском голосе – это прозвище звучало как сказка.
– Не обижусь, – сказала я. – А я тебя буду называть янга. Мама говорила, что невеста это янга.
Честно говоря, я хотела много, очень много говорить с ней. Но рядом с ней чувствовала себя неловко. Голос грубый, одежда грязная, лицо в пыли...
– Ну и ладно, договорились, – сказала она. – Теперь мы с тобой подруги. Ты будешь приходить, рассказывать, как дела, ладно?
– Ладно, – сказала я. И, испугавшись, что она забудет, кто я, показала рукой. – Я живу там, в том дворе.
– Мы соседи?! – обрадовалась она.
– Да, мы соседи Мурод-ака, – сказала я.
Мурод-ака её муж, наш сосед. Он был грубым, тяжёлым на общение человеком.
– Хачча! Где ты пропала?! – раздался крик матери. – Идём домой!
***
С того дня мы с янгой стали неразлучны. Сначала она только баловала меня, шутила. Потом начинала делиться печалями и болью.
– У меня нет брата, – сказала она однажды. – Отец давно умер. Меня отдали этому человеку по воле дяди.
Тогда я ещё толком не поняла, о чём речь. Только позже, когда сама повзрослела и вышла замуж, осознала, что янга была недовольна своей судьбой. Потом не раз, с болью, с досадой, повторяла: «У меня нет брата». Почему именно это её так глодало – не знаю. Может, потому что муж её часто бил. Почему они ссорились – не ведаю. Но время от времени из их двора доносились крики. Мама только и вздыхала: «Огилойку опять муж бьёт...»
В те времена это было обыденно. Муж бил жену – и никого это особенно не удивляло. Женщины терпели. Попричитают немного – и снова живут. А иной раз – даже гордились, хвастались побоями, как чем-то естественным.
Однажды мама послала меня к соседям за хлебом. Янга вышла, передала лепёшку. Глаза у неё были синяками, опухшие.
– Что с вами? – испуганно спросила я. – Ваши глаза... побиты?
– Упала, – ответила она.
Потом вдруг опустилась на колени, обняла меня крепко – и разрыдалась. Это было неожиданно. И тронуло. Почувствовала себя для неё поддержкой, опорой. Но её слёзы, взрослой женщины, напугали. Испугалась, что изнутри выйдет свекровь или Мурод-ака, и начнётся скандал.
– Что случилось, янга?
– Ничего, – ответила она, и в голосе звучала истома. – Если бы ты была мальчиком... Братом мне...
– Почему?
– У меня осталась от отца последняя воля... Последний долг... Его надо бы исполнить... Но как?
– А какой долг? – не поняла, но с жаром сказала. – Скажите, я всё сделаю!
Я была ещё ребёнком и верила, что могу всё, стоит только захотеть.
– Нет, оставь... – сказала она. И долго сидела рядом, не отпуская меня. А потом вдруг поднялась, молча развернулась и ушла в дом. Я осталась сидеть.
После того случая янга не раз вспоминала про отцовскую волю, про отсутствие братьев. Говорила с тоской. Но что за воля была – так и не рассказала. Я так и не узнала.
***
В те годы деревня была просторной. Дома – с большими дворами. Сейчас же, где сидим, раньше помещались по два-три подворья. Старики говорили: «Земля будет сужаться» – мы не верили. А теперь своими глазами вижу. В детстве даже до соседей идти – путь неблизкий. А теперь до Ургута – и то ближе.
Да, тогда земля была широка. А теперь – тесна.
Когда началась война, точно не помню, но припоминаю, как мужчин нашей деревни, молодых и пожилых, уводили на фронт, в разгар сбора винограда. Мурод-ака ушёл одним из первых.
Вся деревня вышла провожать. Янга держала меня за руку. Мы шли далеко. Тогда, где сейчас дом Тойира, был ручей. До туда и проводили. Долго шли, долго...
Янга никогда не говорила Муроду-ака прямо.
– Пусть бережёт себя, – сказала она.
– Ладно, – ответил он, посмотрел на неё, потом на меня, подмигнул и повернулся. Ушёл, растворившись в толпе, уходящей в сторону Ургута.
Вот и всё. Тогда не понимала, что их провожают на смерть. И то, что между ними холодная прощальная тишина было в порядке вещей. В те времена муж и жена не выражали чувства открыто.
Но видно, что он был ей дорог. После его ухода янга словно потухла. Стала молчаливой, задумчивой.
С тех пор она перестала носить свои свадебные украшения – те монетки и звенящие подвески, что так нравились мне. Один раз спросила про них, и янга повела меня в комнату, открыла сундук, вытащила украшение и, как ребёнок, начала показывать. Видно было, как она его любит. Но больше не носила. Может, боялась пересудов деревенских? Раз муж на войне...
Она разложила украшение на коврик, гладила его ласково. Потом приложила к волосам.
– Идёт мне?
– Очень красиво, – восхищённо сказала я.
Она оживилась. Даже приложила украшение к моим волосам.
– Очень тебе идёт, очень! – всплеснула руками. – Выйдешь замуж, тебе новое подарю.
Я покраснела.
Она снова уложила украшение в сундук. Прикасалась к монеткам с нежностью.
– Красивое, – сказала я.
– Это что! – с гордостью в голосе ответила янга. – От отца у меня остались ещё лучшие монеты.
– Где? – удивилась я.
– В одном месте... – ответила она, и тут же её настроение упало. – Вот если бы был брат...
– Зачем?
– Повесил бы мне на украшение горсть монет. Много-много...
***
В течение года двоих братьев Мурод-ака тоже забрали на фронт. А Мурод-ака вернулся. Потом знала: не навсегда. На время – подлечиться. Говорили, он был ранен. Дали месяц отпуска.
Янга расцвела. Порозовела. Стала другой. Я к тому времени немного подросла, но с ней говорила реже. Мама не часто отпускала к соседям. У всех тогда было полно забот. Но вот снова – крики из соседского двора. Ссоры. Янга снова с синяками...
Однажды я пошла за водой и увидела: к ручью на лошади подъезжает человек в военной форме.
– Девочка! Ты меня узнала? – спросил он, остановив коня.
Я испугалась, замотала головой: «Нет».
– И правильно, – усмехнулся он. – А знаешь солдата Мурода?
– Сосед наш, – ответила тихо.
– Тогда передай, за ним скоро придут. Пусть готовится.
Я бросила вёдра и побежала к соседям. Янга вышла.
– Янга! Янга! За Мурод акой скоро придут! Один всадник сказал, пусть спасается!
Она побледнела. Слово моё услышал и сам Мурод-ака, вышедший на крыльцо. Он замер.
– Пусть прячется в горах! – крикнула янга, не повернувшись прямо к мужу.
Он побледнел ещё больше и остался стоять, как вкопанный.
– Мне, видно, туда и дорога... – только и сказал он.
До сих пор не пойму, почему он так сказал.
Вскоре пришли трое с автоматами. Забрали Мурода.
Не прошло и трёх месяцев – пошёл слух, что Мурод-ака погиб на войне. Янга словно потухла совсем...
***
В годы войны каждый был занят собой. Янга, несмотря на смерть мужа, не ушла в родной дом. По словам моей матери, ей просто некуда было идти. Дом отца перешёл под руку дяди – Овлакул-ота. «Не уживётся она там», сказала мама. Тогда не понимала, что это значит. Позже спросила у янги, почему она не ушла.
– Если бы был брат ушла бы, – с грустью ответила она. – Отец давно умер... А ведь раньше у меня была защита...
Сказала это и вдруг зарыдала.
Мне стало её жаль. Тогда была всего лишь девочкой и не знала, что значит – жить с свекровью. Но всей душой сочувствовала этой женщине. Тогда не подозревала, сколько страданий ещё выпадет на её долю.
Во время войны люди были добрее, ближе. Печаль объединяла. Все понимали друг друга, делились болью. Но когда война кончилась, солдаты вернулись – всё стало иначе.
Два брата Мурод-ака вернулись живыми. Однажды янга прибежала к нам домой, вся в слезах. Мама поспешно усадила её на подушки, подала пиалу с водой.
– Что случилось, келин, всё в порядке?
Но янга ничего не могла сказать, только плакала.
– Вот, – наконец заговорила она, дрожащим голосом. – Брат мужа... старший... сказал, либо я, либо брат...
– Что?! – Мама не поняла, я и подавно.
– Либо я, либо брат, – повторила янга.
– Замуж что ли?! О Аллах, что же это делается... – запричитала мама. – Да неужели и своей янге такое говорят?!
В это время в наш дом вбежала свекровь янги, злая, как ураган.
– Ах ты, несчастная! Домашние дела на улицу выносишь?! – закричала она.
Янга замолчала.
Воцарилась тишина. Соседка стояла над нами.
– Садитесь, – сказала мама. – Успокойтесь... Но ведь сыновья ваши неправы, соседка...
Та посмотрела на янгу с упрёком. И сама янга, будто сожалея, что пожаловалась, взглянула на маму с немым укором.
– В чём неправы?! – вспылила соседка и, указав на янгу с презрением, заявила. – А что теперь с этой несчастной делать?!
– Но это же ваша келин, – мягко сказала мама.
Мне такая грубость была неприятна. Янга молчала, склонив голову. Почему она не ответила? Не вступилась? Не встала, не сказала?
– Келин , говорите? Вот именно! – не унималась соседка. – Если хранить мясо, испортится. А это как сохранить?
– Я что, сказала хоть слово, хола ? – наконец заговорила янга.
– Ничего ты не сказала... и не скажешь... Но от тебя сплетен много. А если чего случится?
– А что со мной? – голос янги стал твёрже.
Мама сразу поддержала её:
– А и правда, что с ней не так? Келин как ангелочек!
– Ах, не понимаете, молчите, хола... – завелась соседка. – Что вы знаете про чужой дом? У неё ни мужа, ни детей... Как мне её сберечь?
С этими словами свекровь зарыдала. Янга резко встала, подошла к свекрови, взяла за плечо:
– Пойдёмте, хола... Пойдём домой...
Мы молча смотрели им вслед.
Думала, что свекровь злая женщина. Но позже поняла, не так всё просто. Тогда я её ненавидела. Ведь мало того, что не защитила невестку, так ещё и выдала её замуж за вдовца.
Ходили слухи, что она сама пошла к тому мужчине и уговаривала: «Возьми мою келин, а то сыновья покоя не дают». И тот согласился.
Дом, куда попала янга, был на другом краю деревни. Она редко выходила, почти не общалась. Раз в год – на каком-нибудь свадбе или поминках, не больше. Она привыкла к новой семье. А я вышла замуж, жила своей жизнью. Постепенно отдалились.
Я слышала, что она ладит с сестрой мужа – Бону. Но потом и та вышла замуж и уехала в соседнюю деревню...
;
ИСТОРИЯ БОНУ МОМО
Когда первая невестка умерла в родах, мой брат почти год ходил потерянным. Женить его было некому – ни матери, ни отца. Сам он вернулся с войны инвалидом – правой руки не было вовсе, от плеча. Он хорошо осознавал своё положение и стеснялся говорить с кем-либо о женитьбе.
Однажды в наш дом зашла женщина – жила она на другом краю деревни. Хоть война и закончилась, голод ещё не отступил. Я расстелила перед ней скатерть, положила, что нашлось: черствый хлеб. Поболтали о том о сём, разговор иссяк, но гостья не торопилась уходить. Сидит, голову опустив, пальцами теребит край дастархана. Наконец спросила:
– Кто у вас в доме постарше?
– Брат поехал в сторону Кашкадарьи за пшеницой, – ответила чуть раздражённо. – Никого старше меня нет.
Она ведь и сама знала, зачем спрашивает?
В те годы в Кашкадарьинских краях было больше пшеницы. Брат брал халву на рынке Ургута, перегонял её на осле через перевал, обменивал на зерно. Так и кормились.
Ответ, похоже, не устроил гостью. Спросила:
– А когда вернётся?
Я сидела дома, откуда мне знать? Хотела уж резко сказать, но сдержалась:
– Думаю, сегодня. Вчера ещё до зари ушёл.
Она снова замолчала. Долго сидела молча, потом, будто себе под нос, сказала:
– Надо было завтра приходить… может, к тому времени вернулся бы?
– Может… – ответила я, чтобы не уходила разочарованной. Видно было, как ей трудно сдерживать себя.
Но, как оказалось, терпения у неё было больше, чем я думала. Сидела ещё долго. И тут брат вернулся. Запылённый, взмокший, пахнущий дорогой. Единственной рукой вытер пот с лица, подошёл к топчану под садовой акацией – туда, где мы сидели.
Гостья поднялась, поздоровалась. Стояла, пока он не сел.
– Ука , я по делу пришла, – сказала она.
Он молча кивнул. Гостья села рядом.
– Хорошо, – ответил брат после долгой паузы. Мне даже показалось, он её слов не расслышал. – Если что нужно, говорите.
Сказал и смутился. Левой рукой провёл по правому плечу, там, где должна была быть рука. Как бы говоря: «Я ведь инвалид, не многого достоин…»
Гостья, будто не замечая его неловкости, с усилием продолжила:
– Разговор деликатный…
И снова замолчала. Я уже начала теряться: зачем пришла? Не говорит и брату, выходит, не скажет. Только молчит и мучает всех.
– Нечего стесняться, – сказал брат. Видимо, подумал, что речь о его руке. Щёки вспыхнули. Он снова сжал плечо. – Говорите… Если смогу помогу.
И тут гостья, будто готовясь к решающему шагу, прямо спросила:
– Хотите жениться?
Вопрос грянул, как гром с ясного неба. Брат будто осел. Щёки вспыхнули, глаза опустил, пробормотал:
– Что вы такое говорите, хола?
Но женщина не отступала:
– Вы ведь не мальчик… Скажите прямо. Хотите или нет?
– Да вы смущаете меня...
– Что ж тут стыдного? – парировала она.
Я не знала, как себя вести. Хотела встать – уйти. Но и оставить их не могла, самой стало интересно.
Наконец брат, будто срываясь с высоты, прошептал:
– Да кто теперь на мне женится, хола?
– Женится… Есть одна женщина, – сказала она, будто готовясь нанести последний удар. – Моя невестка. Согласны?
У меня в груди всё сжалось. Брат и сам потерялся.
– Что?.. Что-то случилось? Про неё что-то говорят? Может, это сплетни?.. Всё неправда…
Гостья глубоко вздохнула и спокойно ответила:
– Ничего не случилось. Моя невестка хорошая женщина. Только детей у неё нет. А так, я бы ни за что её никому не отдала. Не обижайся, что пришла сама. Просто, по-другому не вышло. Родителей у неё нет, братьев тоже. Муж… ты сам знаешь, не вернулся. Подумала, может, и тебе, и ей будет в этом польза. Потому и пришла.
Брат молчал. Но по глазам поняла, внутри у него всё дрогнуло. И гостья это почувствовала. Встала, решительно. Брат тоже хотел подняться, опираясь на единственную руку, но запнулся, чуть не упал. Она жестом остановила, «сиди». Обулась, громко сказала:
– Тогда готовьтесь. Отправьте сватов. С муллой договоритесь. Человек пять, хватит на плов. Деньги есть?
– Хв-хватит, – еле слышно ответил брат.
***
Долгое время я не особенно жаловала Огилой чеча . Её уважение сильно упало с тех пор, как её свекровь пришла сама свататься. Хотя брат поначалу был рад, позже стал раздражительным: срывался, ругался, подавлял её.
Позже, когда мы уже стали ближе, бывало, что после ссоры с братом, когда она сидела в слезах, я её утешала. Однажды сказала:
– Чеча, не обижайтесь. Он – хороший человек, просто с нервами плохо. После войны он стал таким…
– Ничего, – ответила она, вытирая слёзы. – Не обижаюсь, у него хоть одна рука и за то спасибо.
Мне казалось, что она недовольна жизнью с инвалидом. Думала: «Неужели ей, такой женщине, достался калека?» А оказалось, она радовалась даже тому, что у него всего одна рука для ударов.
У неё не было родных. Ни разу не слышала: «пойду к своим». Хотя нет, однажды сказала: «Надо бы съездить к дяде». Брат отнёсся холодно – видимо, не привык, что она куда-то ходит. Но Чеча оказалась твёрдой: «Пойду – и точка!» Брат согласился, но дал мне поручение: поезжай с ней.
Он запряг осла в тележку. Чеча села, я – сбоку, управляла. Поехали. Дорога длинная, добрались уже к вечеру.
Не помню точно, как нас встретили – радовались ли, или холодно приняли. Я была ребёнком, мне важнее было, что на дастархан положили. Немного кураги, сладости, зизифоры – и я счастлива. Тогда ехать так далеко в гости – целое событие.
Запомнила одно: Чеча долго сидела у тандыра. Я была рядом, не отходила. Пришла смуглая женщина, позвала внутрь. Чеча отказалась: «посижу чуть… Вспомнился отец». Женщина посидела рядом, потом сказала: «пойду, скотина требует присмотра» и ушла.
Словно этого и ждала, Чеча встала, подошла ко мне и тихо, заговорщически прошептала: «никому не говори». Потом перешла на другую сторону тандыра, потом обратно, начала копать землю ногой, шевелила пыль. Искала что-то. Но не нашла. Вид у неё был разочарованный.
– Что вы делали, чеча? – спросила я.
Она с нежностью посмотрела на меня, погладила по голове и, будто шутя, сказала:
– Хотела хлеб испечь… Потом передумала.
Вечером, за столом, она осторожно спросила у старика с сединой в бороде, в старой солдатской форме, которого звали Овлакул – её дядя:
– Тога , а раньше тандыр ведь в другом месте стоял?
Овлакул-ака не воспринял вопрос всерьёз.
– Танды;р? – переспросил, словно не понял, и замолчал.
Чеча подождала, потом снова:
– Я про тандыр, который отец построил… Тот был или другой?
Дядя нахмурился, склонился над супом, стал жадно хлебать, расплёскивая из щербатой деревянной ложки. Потом отложил пиалу и раздражённо:
– Отец?! Ты хоть помнишь, когда он умер? Какой тандыр?!
Чеча замялась, хотела пояснить:
– Я про место говорю… Где он стоял?
– Здесь стоял, – коротко буркнул дядя.
Ответ был жёсткий, и Чеча осталась неудовлетворённой. Сидела, играя с ложкой, забыв, что мы с ней едим из одной чашке, черпая по очереди. Я злилась – голодна, а она молчит, не передаёт ложку. Смотрела в сторону.
– Не к закату ли он был повернут? В детстве помню мама пекла, мы бегали рядом, – пробормотала она.
Смуглая женщина начала нервничать. Громко ударила ложкой о чашку. Резко прикрикнула на свою дочь:
– Сиди молча! Что бормочешь? Сейчас как дам уши поотваливаются, безмозглая!
Девочка глянула на меня с обидой. Не помощи ждала – стыдно было передо мной, что вот так без причины на неё сорвались.
– Молчать! – рявкнул Овлакул, даже не поднимая головы. Разозлился на кого-то – может, на всех.
Чеча подняла глаза, виновато заговорила:
– Я ведь просто в гости пришла. Завтра уеду. Хотела взглянуть на двор, где прошло детство. Вспомнить маму, отца…
Тогда я не поняла, зачем она так говорит. Только позже, повзрослев, осознала: они испугались. Подумали, что она пришла за отцовским двором. Спросила про тандыр – подозрения только усилились. Вот они и напряглись, насторожились. А она, поняв, попыталась сгладить.
Ночью – спали молча. Утром проснулась, Чечи нет рядом. Перепугалась. Вгляделась: у тандыра – чья-то тень. Подошла. Да, она сидела одна, молча, и тихо плакала.
– Чеча, вас кто-то обидел?
Она вытерла глаза.
– Вспомнила отца… Вот и сижу. Не обращай внимания.
Я села рядом.
– Поехали уже. Мне скучно…
Она молча обняла меня, прижала к себе.
– Поедем… Как только взойдёт солнце.
Мы так и просидели вдвоём, молча. Потом она встала:
– Пошли, пока не увидели. А то ещё подумают чего.
И только тогда я заметила – у неё в руке мотыга.
– Зачем? – испуганно спросила я.
– Да чтоб не боялся… – и отбросила мотыгу в сторону.
Дорога была дальняя. Рано выехали. Осла вёл я. Она – в телеге.
***
После той поездки в гости Огилой-чеча сильно изменилась. Она и раньше была неразговорчивой, но теперь совсем замкнулась, стала задумчивой, рассеянной. Иногда – вспыльчивой. Я считала, что всё это связано с тем, как её встретили родные – не слишком тепло. Рассказала об этом брату.
– И правильно, – сказал он. – Я же сто раз говорил: не езди. Не послушалась. Люди, которые сидят в доме её отца, разве обрадуются, что она явилась? Они боятся, вдруг дом обратно отберут, вот и злятся.
Когда родился её первенец – старший сын Аброр, чеча радовалась как никогда. Говорила: «Это мой наследник, продолжатель рода, хранитель моего сокровища», – и всё время его ласкала.
Какое ещё сокровище? Я не понимала. Однажды даже прямо спросила:
– Чеча, вы всё про какое-то сокровище говорите. Что за сокровище? Где оно?
Она сперва побледнела – испугалась, будто я задела что-то важное. Потом замялась:
– Что? Сокровище? А… Ты про Аброрчика? Да я так, балую… Это просто слова…
Нет, она не просто так говорила. Я знала: никакого сокровища у неё быть не могло. Еле-еле кормилась, родни толком не осталось… Что за клад? Иногда думала: может, она так часто думала о деньгах, что у неё немного поехала крыша. И вот теперь твердит об этом ребёнку, как в сказке.
Особенно часто она упоминала «сокровище», когда никого не было рядом. Лаская сына, даже если он ещё ничего не понимал, всё равно говорила о нём, как о хранителе.
Позже у неё родились Асрор, потом Аскар, затем Акром. Когда Акрому исполнился год – я вышла замуж. И отдалилась от чеча. Потом у неё появился Азим, а затем – Али. Когда Али было шесть месяцев, мой брат – её муж – умер.
После того как прошёл его траурный год, у меня совсем не осталось повода приходить в отцовский дом. С тех пор мы с чеча отдалились.
Но я заметила: та чеча, что раньше всю себя вложила в первенца, как будто теперь начала от него отдаляться. Ушли те надежды, с которыми она когда-то смотрела на Аброра…
;
ИСТОРИЯ АБРОРА
Детство у меня было не самое плохое, но сказать, что я был любимцем родителей – не могу. Они никогда меня не баловали. Не сказать, что были суровы, но вот младших моих братьев и жалели, и с ними говорили ласково, а со мной – только по делу, да и то сухо, резко.
Правда, так было не всегда. По словам матери, в раннем детстве – в те годы, которые я сам не помню – она меня очень любила, связывала со мной все свои надежды. А потом, видно, я не оправдал её ожиданий. Что я мог оправдать, будучи ребёнком – непонятно… Но, чувствуется, даже об этом она говорила с упрёком.
Я с самого начала чувствовал себя лишним в семье. Хотя братьев своих я очень любил. Всегда заступался за них, защищал. Отец был человек вспыльчивый, нервный, грубоватый. Но всё равно я его по-своему любил, боялся, но тянулся к нему. Что-то загадочное было в нём. Мать же я любил безмерно. Принимал её любовь как должное. Казалось, ей не обязательно отвечать тем же – она всё равно рядом.
Один случай особенно врезался в память. Мне было мало лет, только начал что-то понимать. Отец с матерью сильно поссорились. Отец ударил её. Она заперлась в комнате и плакала. Отец пришёл и снова поднял руку. Хоть у него была всего одна, силы в ней было много.
Мать поднялась, крича, что уходит, и потащила меня с собой:
– Пошли, Аброржон! Уходим! Пусть этот дом нас больше не видит!
Я испугался. Маленький ведь. Раньше, когда забредал на чужую улицу, местные мальчишки ловили меня и били. Я убегал в слезах. А тут мать тянет, а я упираюсь, не хочу.
– Не пойду! – закричал я.
Мать тащит, я воплю. Отец подбегает и снова бьёт мать. Я кричу ещё сильнее. Испугался до дрожи.
И вдруг отец, будто опомнившись, подошёл, вытер мои слёзы, прижал к себе, поцеловал. Я был потрясён. До сих пор помню – как будто сейчас.
Мать тем вечером вернулась в дом, обиженная, и, кажется, ещё дней десять с отцом не разговаривала. А мне сказала:
– Думала, могу на тебя положиться, а ты предатель… Отца выбрал? Меня не пожалел? Я-то думала, хоть ты заменишь мне погибшего отца, братьев… А выходит – нет… Вы, дети, чужие… Хоть и мои, но не родные...
Я не понимал, почему для неё это было так важно. Но после того случая она перестала меня жалеть. Отец тоже снова стал холодным, отстранённым.
Когда мне было одиннадцать, отец умер. Мы остались с матерью одни. Тогда по селу ходили разговоры о «звеньях» – бригады женщин выращивали табак. Хлопок заменили. Табак – работа тяжёлая. В отличие от хлопка, табак не заканчивается в поле: его надо рвать, вязать, сушить, прессовать, сдавать государству.
Мать впряглась в эту работу и одна кормила нас. Жили бедно. Что заработаем – то и едим. Впрочем, все тогда бедно жили. Только мы – ещё хуже.
– И мы что, когда-нибудь богатыми станем? – сказала она как-то, когда шестеро детей сидели за дастарханом и ссорились из-за ложки. Она выхватила ложку у меня из рук и отдала младшему брату.
Я чувствовал себя старшим после смерти отца. Хоть и дрался с братьями за еду, но старался поддерживать мать.
Я не рос избалованным. Привык к трудностям. Но братья были малы. Не понимали жизни. Им казалось – мы должны жить, как все. Думали: «Почему у нас хуже, чем у других?» Они не знали, что такое жить без отца. Потому – часто плакали. Мать плакала с ними.
Однажды Ас;ар вбежал с улицы, закричал:
– Мама, дай мяса!
– Откуда я тебе мясо сейчас возьму? Вот хлеб... ешь, – ответила мать.
– Хочу мяса!
Аскар и тогда был упрям. Мать бросив мотыгу, схватила его и начала бить. Он, вместо того чтобы убежать, вцепился ей в подол:
– Хочу мяса! На;би ест, а мне не дал! Хочу!
Я растерялся, стоял молча. Боялся вмешиваться – вдруг и мне достанется. Потом не выдержал, вырвал Аскара, утащил на айвон.
В другой раз Асрор потерял галоши. Мать и его отдубасила. А потом села и заплакала. Я уже подрос и начинал понимать: она не злая. Просто жизнь, бедность, усталость довели её до такого.
Вечером, за ужином, когда пришёл мой черёд, я решил подбодрить её:
– Вот вырасту, денег заработаю. Будем жить богато! Будет у нас всё!
Она с улыбкой погладила меня по голове:
– И сейчас можем разбогатеть, – вдруг сказала она таинственно.
– Как? – удивился я. – Есть способ?
– Есть… – прошептала она.
– Говорите, сделаю!
Бедность надоела. Я, как ребёнок, верил: может, она знает способ – как в сказке.
– Справишься ли? – сказала она почти шёпотом.
– Конечно! Что делать?!
Сердце стучало – неужели правда разбогатеем? Новая одежда… сладости… халва… конфеты… Эх!
Я был готов тут же выполнить, что скажет. Она посмотрела на меня, долго молчала, пропустила ложку – не поела.
– Завтра с тобой пойдём кое-куда, – наконец сказала с загадочным голосом.
Сердце ухнуло...
***
На следующий день мы с матерью отправились в путь. Братья хотели пойти с нами, но мы их отвлекли. Старшим пообещали: «Принесём вам вкусняшки», младшим «побьём джинов».
Оставили их у соседки – Марьям-холы, сказав, что вернёмся завтра.
Дорога оказалась далёкой. Сначала нас подвезла грузовая машина – посадили в кабину. Потом она высадила нас в начале пыльной дороги. Долго ждали, пока не подобрал трактор. Ехали в прицепе, засыпанные пылью. Дальше – пешком.
Хозяева приняли нас радушно. Но честно скажу – они мне не понравились. Какие-то холодные. То ли потому, что я привык к другим людям, к другим словам, к другой интонации – не принял их.
Мать тоже не выглядела радостной. Хоть и улыбалась, и шутила – в глазах что-то тревожное. А я же её знаю… Всю жизнь по её глазам жил – если не я, то кто её поймёт?
Хозяин дома – пожилой, худощавый, не особо следящий за собой – оказался дядей матери. А строгая, с пронизывающим взглядом женщина – его жена. Дети – человек шесть, если не больше. Не пересчитывал. Только с одним – моим ровесником Фуркатом мы разговорились. Поиграли в ланку (камешки). Он оказался ловким, быстрым. Отец ему не мешал – играли спокойно. А вот моя мать терпеть не могла, когда я играл в ланку. Ругалась: «Туфли портишь!» Несколько раз за то, что отрывал куски от подстилки – получал. С тех пор не любила эту игру.
И тут не отпустила. Позвала к себе.
На айвоне, где на подстилке сидели дядя, его жена, старший сын, сноха – меня усадили рядом. Мать ещё и шепнула:
– Веди себя прилично. Слушай старших. Польза будет.
Правду сказать, я тогда не понимал смысла таких бесед. Скучно мне было. Но что делать – в гостях, а с Фуркатом ещё не сдружился.
– Тога, расскажите про моего отца, вы же его знали, – обратилась мать. – Пусть Аброр услышит. Должен знать.
Погладила меня по голове. Хоть и стыдно признаться, но отец мне был неинтересен. Уставился на дядю. Раз маме он дядя, значит и мне – тоже.
– Отец твой человек был известный, – начал дядя. – В наше время говорили, он был басмач.
– Басмач?! – выпалил я.
Нас ведь учили, что басмачи – бандиты, злодеи, в кино они – жестокие, страшные… Может, и от мамы досталась эта вспыльчивость?
– Басмач, да… Или ещё «чёрный войска»… Сейчас так не говорят. Но он был сильный, умный человек. Я видел его с сёстрами пару раз, вид у него был внушительный… Но… только ты не обижайся…
Дядя бросил взгляд на маму. Помолчал. Видно, собирался сказать то, что долго держал в себе. Я напрягся.
– Не обижайся, племяш, говорю, как есть. Твой отец был человек… легкомысленный. Не думал о семье, ни о ком, кроме себя.
– Почему?! – мама почти закричала.
– Откуда мне знать? Он мог бы остаться с семьёй, поддержать твоих сестёр, а он ушёл. Твои сёстры умерли в голод…
– Он раньше них умер! Сёстры умерли в голодные годы…
– Тем более! – не уступил дядя. – Он же занимался тёмными делами, попал в тюрьму, оттуда не вернулся. Видно, избили, заболел и всё.
– Его убили! – резко сказала мама. – Он не делал зла. Перед уходом сказал мне: «Иду ради людей. Возможно, не вернусь. Заботься о сёстрах…»
Сказала – и заплакала. Утерла слёзы уголком платка.
– Всё равно ты была ребёнком тогда, – тихо сказал дядя, не смягчая тон. – В тюрьму просто так не сажают. Видно, дело было… Моя бедная сестра...
– Моя мать любила его… Потому и не вышла замуж после него, – сказала мама.
– Вот и зря… Потратила жизнь впустую. Если бы он был достойным, я бы ещё понял. А так, басмач…
Я заметил, мама закипает. Руки дрожат, смотрит на дядю злобно.
– Не злись, племяш… – дядя будто сбавил обороты, но это было только начало. – Ты устроилась, а мать твоя осталась с нами. Мы её и похоронили… Но ушла она с этим грузом… Жаль мне её.
Тогда я ещё не всё понял. Позже дошло: дядя намекал «тебе здесь ничего не принадлежит». Мама это поняла. Я – нет.
Мама замолчала. Потом тихо сказала:
– Спасибо вам, тога… Вы заботились о моей матери… Я ничего не требую… Просто хотела знать побольше об отце… Этот дом он построил… Хотелось узнать, где что стояло: дом, кухня, сарай, тандыр… Чтобы детям рассказать. Хотела, чтобы Аброр знал.
Погладила меня. Я отвернулся, стесняясь.
Говорила мягко, даже немного с подхалимством. Но тёте и дяде это не понравилось. Дядя недовольно выдохнул. Тётя кашлянула, посмотрела на мужа:
– Мы ведь всё перестроили, – сказала с раздражением.
Дядя глянул на жену:
– Она и так всё понимает, – бросил ей. А потом маме. – От отца твоего тут ничего не осталось. Всё снесли, построили заново. Это было лет тридцать назад!
Мама еле держалась.
– Не знаю… Вон тот дом, он ведь был, когда я была маленькая… Только тандыр… вот не помню, где был. Когда подросли, он стоял вон там. А где раньше, не помню.
– Тот дом десять лет назад снесли и заново построили, – встряла тётя. – Гулзи, скажи ты.
Она посмотрела на мужа. Гулзи – имя их старшей дочери, уже замужем. По традиции, супруги не обращаются друг к другу по имени, а используют имя первого ребёнка.
– Что говорить? – ворчливо бросил дядя. – Она всё и так знает. Просто хочет узнать, осталась ли тут хоть капля наследства… – и повернулся к маме. – От отца здесь ничего не осталось.
Мама хотела поговорить о прошлом – они не хотели. Только начинала – разговор заходил в тупик.
Нам с мамой постелили на айвоне рядом. Я не спал – чужой дом, неприязнь. Мама тоже ворочалась. Наконец спросила:
– Аброр, ты спишь?
– Нет.
– Хоть и говорят, что дом снесли, я всё равно чувствую, тут остался след отца… Этот дом – тот самый.
Сказала с какой-то гордостью и облегчением.
– Наш дом в сто раз лучше, – ответил я.
– Верно, – согласилась она. – Но этот построил мой отец… Если бы брат был жив, я бы часто приезжала… Рассказала бы ему всё… Он бы не оставил нас одних…
У мамы была одна черта – она жила мечтами, превращала реальность в сказку.
– Мы ведь не одни, мама, – утешил. Я рядом, а она говорит, как будто одна.
– Спасибо вам всем… Но брат был бы иным… Только он имел право на наследство отца. Вы – нет…
– Нам и не нужно ваше наследство. Мы сами заработаем, – сказал я.
– Да, не нужно, – кивнула она. – Да и не заберём его… Но я не хочу, чтобы этим наслаждались те, кто не уважал моего отца. Они не помянут его, даже спасибо не скажут… Я знаю… Не скажут.
Говорила тихо, с болью. Что она хотела этим сказать – я не понял. И до сих пор не понимаю.
Утром мы попили чай с молоком и собрались. Мама ещё раз обошла двор, подошла к тандыру, постояла. Позвала меня. Мы сели рядом, на хлопковой грядке.
– Чувствуешь? – спросила она.
Ничего я не чувствовал. Хотел только побыстрее домой.
– Не знаю, – пожал плечами.
– Чувствуешь… Просто ещё сам не осознаёшь. Когда я тут – чувствую помощь отца. Становится легче…
Хотел сказать: «Как ты знаешь, что это его дух?», но сдержался. С духами не шутят.
Поехали обратно.
– Зря приехали, да? – спросил я в дороге. – Твой дядя мне не понравился.
– Зря, – согласилась она.
– Больше не поедем?
Мама задумалась.
– Нет, – сказала резко. – Будем ездить. Нельзя забывать.
– Да что с них взять, с этих родственников? Видели же, не обрадовались…
– Я не за них… Я за дом. За память. Это дом моего отца. Если забудем, он обидится…
Сказала это и повернулась ко мне строго:
– Я, пока жива, навещай этот двор. Потом скажу ещё кое-что… Хотя нет, не скажу. Вы, не его потомки… А если скажу – ты побежишь болтать тёте с дядей. А мне этого не надо.
– Что болтать? – не понял я.
– Всё, пойдём быстрее. Опаздываем, – и пошла вперёд.
***
После этого мы ещё не раз ездили к дяде. Но каждый раз нас будто встречали и провожали с внутренним отторжением. Нет, прямо в лицо ничего не говорили, по крайней мере мне – точно. Но в глазах, в интонациях – ощущалась холодность, скрытая неприязнь.
Лишь Фуркат оставался ко мне дружелюбен. Каждый раз мы с ним с увлечением играли. Хотя, помню, при втором визите он вдруг повёл меня за дом и резко сказал:
– Ударю, кости собирать будут! Почему вы нас не оставите в покое?
Я не понял. Решил, что он меня с кем-то спутал. Ведь я у них всего второй раз за несколько лет.
– Ты ошибаешься, я Аброр. Мы с тобой ланку играли – помнишь?
Он долго смотрел на меня, потом узнал, протянул руку – мы помирились. После этого уже никогда не путал меня ни с кем. Я даже приглашал его в гости в нашу деревню. Видел – ему хочется. Но он так и не приехал.
– Отец не пускает, – как-то сказал он. – Он почему-то не хочет к вам.
Со временем отношения с этой роднёй становились всё холоднее. Все это замечали. Даже младший брат Али, едва услышав про поездку, начинал капризничать: «Не поедем!» Лишь мама будто не замечала – или делала вид. Повторяла:
– Это они хранят огонь моего отца. Мы не должны терять связь. Ради памяти…
– Мама, – как-то сорвался я. Тогда я уже вернулся из армии, женился. Кажется, тогда родился Хакназар. – Что вы всё цепляетесь за этих безответных родственников? Сколько лет, ни разу не навестили нас. Даже на моей свадьбе не были!
– Мы ездим не ради них, – ответила мама. – Ради отца. У него не было сына. Я его дочь должна нести этот долг.
– Можно и здесь, в своём доме, хранить огонь памяти, – сказал я. – Необязательно мотаться в ту деревню.
Она помолчала. Теперь, когда я стал взрослым, уже не кричала, не упрекала – просто холоднела. Я к этому привык.
– Надо, – сказала резко. – Нельзя не поехать. Надо знать, что там происходит.
Я понял: для неё это – жизненно важно. Почему? Что она нашла в этих родных? Знаю – кроме них у неё никого не осталось… Раньше, может, и были дороги. Но теперь ведь есть мы. Почему не держится за нас?
Видимо, зная моё отношение к её родне, мама вскоре перестала обсуждать это со мной. Тем временем подрос Хакназар. Первый внук – потому любовь к нему была особенной. Она баловала его, защищала даже от нас. Из-за её воспитания он стал упрямым, эгоистичным. Никого, кроме себя, не признаёт.
Но маму любит. Она часами на него смотрит. Повторяет:
– От него пахнет моим отцом, – и суёт его плечо нам под нос, чтобы мы тоже «почуяли». Словно мы знаем запах деда. Просто обычный пот… ничего особенного.
– У меня есть дядя Овлакул, живёт в далёкой деревне. Мы туда поедем, там тебе понравится. Это дом моего отца, – повторяла мама Хакназару.
Хотелось, чтобы он понял, что такое «отцовский дом». И хоть я не вмешивался, знал: если они поедут – разочарование неизбежно.
Но встреча с дядей Хакназару не суждена была. Когда мама повела его туда, Овлакул был уже покойником. Умер два года назад. Мама вернулась раздражённой, ругала нас:
– Надо поехать на поминки!
– Мама, два года прошло. Что за поминки спустя столько времени? – возразил я.
– Фатиха не стареет. Не важно когда. Возьми братьев, съездите!
Это уже были времена, когда машин стало больше. Мы поехали на «Победе» Холи;-ака. И вдруг – нас приняли нормально. Даже приветливо. Фуркат обрадовался:
– Не теряйтесь. Приезжайте ещё!
;
ИСТОРИЯ ФУРКАТА
Когда к нам пришла в гости женщина с мальчиком моего возраста по имени Аброр, отец вдруг вышел из себя.
– Опять пришла? – подозвал мать в сторону. – Видно, ей не сидится дома...
– Есть у неё надежда, вот и приходит. По глазам вижу, с какой-то надеждой она приходит… У неё ведь много детей.
– Ну и что с того? – разозлился отец и, почему-то, начал ругать мать. – У неё здесь нет никаких прав…
Я тогда понял: Аброр и его мать пришли, чтобы отобрать у нас дом. Не понимал только – как они могут это сделать? Разве у них есть сила?
С Аброром мы поладили, но его мать не разрешала ему играть со мной. Позвала его к себе. В нашей семье детям не разрешали вмешиваться в разговоры взрослых, поэтому я не стал лезть. Видимо, Аброру было можно.
О чём они говорили – не знаю. Но после того, как мы их проводили, отец ходил раздражённым ещё несколько дней. За столом, за каждой второй фразой вспоминал о них.
– Думаю, её муж умер, а родственники не пускают её к себе, вот она и пришла осмотреться. Наверное, хочет нас выгнать и дом себе забрать…
– Может, хочет продать, если предложим немного денег?
– Проклятая! Почему мы ей должны платить? Этот дом наш! Хоть бы с собой армию привела, не отдадим! В этом мире должна быть справедливость… Я не допущу, чтобы мои дети остались на улице!
– Говорит, «шестеро детей у меня…» Да, кроме как рожать, другого-то и не делали… Хорошо ещё, что муж её был однорукий...
Отец всё высказывал разные предположения, а мать всё больше злилась:
– Да кто будет слушать её? Отец её был басмач… Старуху мы похоронили. У нас есть право на этот дом!
Отец с матерью действительно опасались эту женщину и мальчика.
– Папа, а зачем им наш дом? – спросил я наивно.
– Жить в нём хотят… – сказал он и резко добавил. – Не вмешивайся в дела взрослых.
А разве Аброр не вмешивается?
– Не смогут отобрать, – сказал я. Думал, отец не знает, что мы сильнее. – Даже в ланку играть не умеет!
– Я сказал – не вмешивайся! – отец разозлился.
Ну и ладно, не буду вмешиваться.
– Утром увидела, сидит возле тандыра и что-то говорит сыну, – мать попыталась испугать отца.
– Может, не спалось, – ответил он, сам не веря в свои слова.
– В прошлый раз, когда с девочкой приходила, тоже так делала, – сказала мать с раздражением.
Отец молча посмотрел на мать. Я тоже молчал, они не обращали на меня внимания.
– Так, значит, – отец задумался. – Серьёзно? А когда она приходила в прошлый раз?
– Уже больше десяти лет прошло, – сказала мать с лёгким упрёком, мол, как ты забыл?
– Память у тебя ещё есть, – усмехнулся отец. – Когда плов на ужин прошу, забываешь. А десятилетние разговоры помнишь.
– Почему не помнить? Она тогда с девочкой у тандыра сидела, теперь с сыном тоже самое. Что-то у неё на уме.
– Погоди, – отец вдруг насторожился. – Она ведь спрашивала о тандыре? «Где он был раньше?», так?
Оба замолчали, испуганные собственными догадками. Я смотрел на их лица – и сам начал волноваться. Значит, в действиях той женщины и мальчика есть какой-то тайный смысл, и ни отец, ни мать ничего не могут с этим поделать. Иначе вели бы себя спокойнее.
– Что-то тут есть… – наконец сказал отец. – Не просто так она всё это делает!
– Что может быть? – мать начала паниковать.
– Откуда мне знать?! – разозлился отец. – Может, что-то от отца осталось? Может, он здесь что-то спрятал? А мы не знаем…
– Глупости какие! – отмахнулась мать. – Что могло остаться от её отца? Ничего!
– Всё равно бы копнуть вокруг тандыра. Вдруг сокровище? Не хотелось бы сидеть на нём и голодать…
– Какое ещё сокровище?! – вспылила мать. – Она нас проклясть хочет, сглазить! Ушла из дома с обидой, вот и вернулась мстить!
Отец побледнел. В те времена заговоры и сглазы воспринимались всерьёз. Никто не сомневался, как в партийной программе.
– А вдруг правда?! – глаза отца вспыхнули. – Хотя… вряд ли. Зачем ей колдовать у нас? Мы же мать её хоронили…
– Дом-то ей не отдали! Вот и хочет что-то сделать…
– Что именно? – отец, хоть и понимал, хотел услышать чётко.
– Навсегда избавиться от нас…
Отец вздрогнул:
– Чур меня…
– А вы думали, все такие простые, как вы?
Я не знал, что отец – простой и наивный. Он казался мне грозным, жёстким… Мать, наверное, преувеличивала.
Но отец ничего не ответил. Мне даже показалось, что слова матери ему понравились. Я уловил это по его взгляду.
– Поэтому, – продолжила мать, – надо привести знатоков, пусть очистят двор. Вдруг она что-то оставила…
***
С тех пор мы совсем забыли о той женщине, нашей дальней родственнице из далёкого кишлака и её сыне. Только мама время от времени вспоминала о ней – если кто-то из нас заболевал или что-то шло не так:
– Вон, родня твоего отца опять что-то затевает… Надо бы разобраться.
Отец молчал. Со временем мы привыкли и к этому: стоило случиться в доме беде или недомоганию, как виноваты оказывались они – те самые несчастные родственники. Даже отец, подхватив эту привычку, всё чаще стал поминать их в разговорах.
Когда в следующий раз та женщина, с сыном Аброр, приехали к нам, я был уверен: мама с отцом выгонят их с порога, а может, и побьют. По крайней мере, я был к этому готов. Но всё оказалось иначе. Эти самые люди, которых столько лет в нашем доме считали причиной всех бед, от болезней до одиночества, вдруг были встречены с улыбкой. Отец, мать будто бы и не помнили ничего дурного, как ни в чём не бывало, разговаривали с ними приветливо. И пусть я чувствовал, что в глубине души им это неприятно, на лицах сияли добродушные улыбки и это меня поражало.
Странно, ведь это же они! Те, про кого моя мать говорила такие слова, словно солому в кожу им набивала... А теперь – такая встреча.
Я не хотел быть как они. Хотел сцепиться с её сыном, хоть немного побить его, но не смог. Он почему-то всё время улыбался, и я вдруг заметил: он просто хочет играть со мной.
– Почему вы хотите нам зла? – спросил я, придя в себя.
– Мы никому не желаем зла, – ответил Аброр спокойно.
– А тогда зачем вы приходите к нам?
– Мама говорит: «там свет от лампы моего отца горит, надо сходить, проведать».
Я знал, что значит «горит лампа», но не понял смысла. Какое отношение её отец имеет к нам? Но я не стал вдаваться. Мы с Аброром пошли поить скот. Мне как раз не хотелось таскать вёдра одному. По дороге разговорились…
;
ИСТОРИЯ ХАКНАЗАРА
У меня не было никакого желания идти к Суюн-канкуву. На мой взгляд, я бы просто с размаху выбил замок и открыл сундук и всё. Но отец не позволил:
– Не проявляй неуважения. Найдите мастера, пусть аккуратно откроет. Это же всё, что мать за всю жизнь собирала, берегла, свято хранила… Не гоже с ходу, без почтения.
В итоге – всё равно мы открыли замок… без всякого почтения. И, признаться, стало как-то неловко. Дело не в том, что Суюн был пьян. Он вообще трезвым почти не бывал… Я всё надеялся: поможет или хоть не помешает. Втайне даже мечтал, пусть будет навеселе, лишь бы не лез в мамино наследство. Так и вышло.
Но настоящая неловкость началась, когда вместо ожидаемого богатства из сундука выпала тонкая тетрадка с четырьмя строками. Если Суюн понял, о чём там речь, плохо. А если не понял – ещё хуже. Он лишь засмеялся…
Если понял – может начаться беда. А если не понял – ну что ж, дурак или притворяется.
В дни поминок я поговорил с ним… ничего не скрывал, рассказал, как есть. Но он либо и правда не понял, либо прикинулся… То ли недотёпа, то ли на самом деле глуп…
Я и не заметил, как привык к бабушке. В первые дни после похорон этого ещё не ощущалось, но потом что-то внутри стало пустеть – будто потерял важную часть себя. Несмотря на это, жизнь шла вперёд. Живым нужно думать о своих заботах. А я должен был разгадать, что скрывают её записи. Может, я делал это из жадности, а может – потому что чувствовал: это и есть её последняя воля. Честно говоря, сам до конца не понимал. Но что бы это ни было – я должен был узнать, что стоит за её словами. Я обязан был раскрыть эту тайну!
Я твёрдо поставил себе цель. Ведь всё указывает на это… Дед, наследство, тайник под тандыром… Теперь осталось лишь найти тот самый тандыр и раскопать, что под ним.
Я принялся за дело.
На пути к цели масса преград. Но главное: никто не должен знать. Если и вправду, как говорила мать, всё это ведёт к сокровищу, зачем мне делиться с кем-то? «Винограду не нужен не тень, не сосед», – говорила покойная мать. И она была права. Мне не нужен компаньон. Я всё сделаю сам.
А вдруг всё это просто выдумки? Вдруг за её словами – пустота?.. Но мне не верится. Разве может мечта всей её жизни оказаться ложью? Трудно поверить… хотя в этой жизни возможно всё.
Тем более, если окажется, что ничего нет – так и лучше, что никто об этом не знал. Меньше позора потом.
Отец с тех пор стал раздражительным. Я это видел: нервный, со всеми ссорится. И о матери говорить не хочет. Видно, стыдится того, что не устраивал настоящего поминального плача. Думает, люди будут смеяться. Поэтому говорить с ним о ней было тяжело.
– Мама моя была из другого кишлака, – сказал он наконец после одной из поминок, лёжа на кровати. – Мы пару раз ездили туда… Были у неё дальние родственники… Помню, был один, Фуркат, ровесник мой, маме племянник вроде бы. Это единственное, что осталось в памяти…
Он сказал это и вдруг вскочил с постели. Видно было, что его осенило. Он посмотрел на меня.
– А мы ведь никому из них и не сообщили, – сказал наконец. – Ни одного из её родных на похоронах не было… Обидятся. А ведь они единственные родственники. Хакназар, запрягай машину. Я скажу, куда ехать. Пригласим на «йигирма» – двадцатый помональний день.
Для меня это было как раз кстати. Я уже хотел выезжать немедленно, но отец меня притормозил:
– Не спеши. Поедешь послезавтра…
***
Дом того самого Фурката я нашёл без труда. Оказалось, в селе его хорошо знали, сразу показали, куда идти. Придя туда, увидел, что во дворе суета: старый дом разобран, мастера месили глину для саманных кирпичей. Шёл активный ремонт.
Фуркат-ака оказался коренастым, закалённым человеком средних лет, с обветренным лицом, заросшим бородой и усами. Он сидел в тени, расстелив дастархан, пил чай и наблюдал за работой мастеров. Не успел я толком подойти, как он, не спрашивая, кто я такой, жестом пригласил к дастархану, налил мне чаю, подвинул крошёный хлеб.
– Угощайся… Вы, похоже, не местный. В гости? Или по делу?
Я сказал, кто я и зачем приехал.
– Что ж, теперь значит, ушла… Да будет ей рай уготован, – сказал он и прочёл «омин».
Почему-то слово «теперь» в его речи прозвучало с особым оттенком – неужели он вставил его нарочно? Мне показалось, в этих словах была тень сожаления, будто они уже давно похоронили её в своих мыслях, и теперь жалеют, что ошиблись…
– Хорошая… жизнь у неё была, – добавил он, будто извиняясь за прежнюю оговорку. – Мы-то думали, она давно ушла… Разве знали? Не дошла до нас весть… Мы бы пришли на похороны…
Я сообщил ему, что скоро будет «двадцать-сорок» (так у нас иногда называют совместное поминальное застолье, совмещающее двадцатый и сороковой день) и пригласил их непременно прийти. После этого незаметно повернул разговор в интересующее меня русло – стал расспрашивать про дом, про ремонт. Хотел было как-нибудь разузнать, где здесь находилась та самая тандырная печь… потихоньку, исподтишка.
– Да… этот дом совсем обветшал. Отец, царствие ему небесное, сам строил. Говорят, и дом стареет, как человек, всё проседает, – сказал Фуркат-ака, немного насторожившись от моих расспросов. – В детстве мне казалось, он такой просторный, а теперь стал тесным, низким… Два внука у меня – в России работают. Вот и решили разобрать, по-новому строим. Я бы сам не трогал… отцовское всё-таки. Но внуки уперлись: мол, пока по-новому не построим, ни о какой женитьбе и речи быть не может. Стыдно им.
Мне так хотелось зайти в дом, осмотреться изнутри, но без приглашения это было бы уж слишком. А хозяин будто и не собирался меня звать, только чаем напоил, и, похоже, собирался проводить.
Я сказал, что мне пора, но сам не двигался, стоял, будто чего-то ждал. Возможно, в нём вдруг шевельнулось нечто родственное, а может, просто из приличия:
– Ну что вы… хоть пообедаете… Суп на огне, скоро сварится. Посидим, поговорим как родня… – сказал он.
Но видно было – сам он к душевному разговору не готов. Не успел договорить, как закричал в сторону работающих:
– Эй ты! Да, ты! Не сваливай глину туда, потяни вон туда! Не порть!
Поняв, что ему явно не до меня, я поднялся. Он не стал меня особенно удерживать, тоже встал.
– Ну, мог бы и посидеть… Первый раз ведь приходите. Уйдёте с пустыми руками… Какой день вы говорили поминки?
Я повторил дату. Подробно описал, как добраться: где свернуть, сколько пройти, как выглядит наш дом, даже цвет стен. Назвал имя отца – видно было, он его совсем не помнит. Я, конечно, сомневался, что он придёт. Но мне очень хотелось, чтобы они пришли – вы ведь понимаете, почему. Я всеми силами старался дать понять, что их присутствие необходимо. Если у него есть хоть капля понимания, он должен был почувствовать.
Я нарочно не пошёл к машине напрямую, как будто не хотел испачкать обувь, а прошёл мимо ворот, ближе к участку с развалинами. Пришлось и Фуркат-ака идти следом. По пути я спросил, когда бабушка, царствие ей небесное, бывала здесь. Я-то знал: она не раз рассказывала, как сидела у тандыра, плакала… Но хотелось услышать, что он об этом думает, что помнит.
– Да… когда я был ребёнком, приезжала… Потом больше не появлялась. Потом отец умер, мать умерла… И всё. Больше не видел… Ну, вы ещё как-нибудь приедьте. Как достроим, посидим по-настоящему. А это так, не в счёт…
Провожая меня, вдруг, сам того не замечая, показал рукой:
– Вот, кухня у нас была, вон там…
Я тут же резко обернулся и посмотрел туда, куда он указал. В том месте были навалены стройматериалы – шифер, доски, жесть, кирпич. Я порадовался: значит, стройка там не ведётся. Иначе не стали бы складировать материалы именно на этом месте. Если бы они стали копать фундамент, вполне могли бы наткнуться на клад. Даже если не нашли, но построили бы дом поверх – потом уже ничего не сделать.
Но… почему вдруг он сам заговорил о кухне? Это навело меня на подозрение. Он что-то знает? Догадался? Ведь если бы хоть немного смекалки, можно было бы понять, зачем мама сидела у тандыра, плакала… Догадались бы – раскопали бы. Но, похоже, не нашли… Если бы нашли, разве стали бы только сейчас дом строить? И тут я занервничал: а вдруг только недавно нашли? Неужели клад уже выкопали?.. Эти россказни про внуков, Россию… Да если бы на деньги из России строили, давно бы уже возвели новый дом.
Я возвращался оттуда с тяжёлым сердцем.
***
Фуркат-ака пришёл на поминки с двумя спутниками. Угасшая было надежда вдруг вспыхнула вновь – значит, ещё не всё потеряно, значит, ещё остаётся шанс заполучить клад (если они не раскопали его). Да и не тайком, а по закону, по-человечески! А если всё-таки нашли?.. Тогда хотя бы надо прояснить это, чтобы бабушка могла покоиться с миром, чтобы и моя душа успокоилась.
Отец и Фуркат-ака отошли в сторонку, поговорили немного, потом отец пошёл встречать гостей, а я сразу направился к ним. Увидев меня, Фуркат-ака расплылся в улыбке – словно увидел кого-то, кого уже встречал: «знакомое лицо», как говорится… Я тут же спросил, как идут дела со стройкой, это был и правда интересующий меня вопрос, и, к тому же, единственное, что нас могло связать сейчас.
– Плотник наш уехал в Россию, знакомые позвали на заработки… Работы встали, – сказал он с сожалением.
Я тут же выпалил, что у меня есть отличный мастер. Сам удивился, как быстро сработала голова, обычно я человек неспешный, решения принимаю не сразу, а тут…
Теперь только оставалось найти этого самого мастера. Но где? Может, и вправду лучше было бы, чтобы мои мысли работали медленнее, меньше было бы проблем…
– Что ты такое несёшь, парень? Какой ещё мастер? – Суюн-ака вытаращился, его острые глаза заблестели. – Когда это я плотником работал?
Не зря его зовут болтун. Пока человек пытается хоть что-то придумать, он уже всё разболтает. И ведь не подумал ни на секунду – зачем я ищу мастера? Почему именно туда надо ехать? Что я там собираюсь делать? Что я там мог найти?
Как же хочется встать и сказать ему это в лицо! Но ведь нельзя, это же не те слова, которые можно вслух произнести… Я не такой дурак, как этот Суюн-ака, чтобы такое выкладывать.
Я попытался представить всё иначе… Сказал, что хочу помочь родственникам. Начал увиливать, юлить… Сказал, что буду покупат ему каждый “поллитра”.
Но разве этот человек не заподозрит что-то? Не спросит: «Откуда такая щедрость? Что за подвох?»
– Да ты, видно, не понимаешь, Хакназар, – сказал он, как будто сам растерялся. – Я не могу работать плотником… Я не умею! Да, зовут меня «мастером», но я никогда сам дом не строил… Помогал, да, был при мастерах… Но сам, нет. Не потяну. Не по мне это.
Да кто от тебя требует, чтобы ты всё сам делал? Придёшь, будешь рядом, скажешь: «подай доску, подай гвозди» и всё. Остальное сделает кто-нибудь другой… Я всё это объяснил ему. И добавил, что помимо зарплаты мастера, буду платить ему по пятьдесят тысяч в день.
– Уговорил, – сказал Суюн-ака. – Ладно, поеду. Только сразу говорю, сам я работать не буду. Надо, чтобы там был ещё кто-то… У меня сердце мягкое, не могу отказать.
Вот это мягкое сердце мне и дорого обходится!
Хотел бы я ему сказать это, но прикусил язык. Делу конец близок, не стоит умничать раньше времени.
Когда Фуркат-ака вышел на улицу в сопровождении моего отца, мы с Суюн-ака подошли к ним. Услышав, что я нашёл мастера, гость обрадовался.
– Только я один не справлюсь, – сразу заявил Суюн-ака. – Нужен помощник. Кто-то, кто раньше уже работал плотником.
И ведь не обратил внимания даже на то, что за каждый день ему будут платить по пятьдесят тысяч, просто так, за компанию.
– Не проблема, помощника найдём, – быстро согласился Фуркат-ака, даже не усомнился. – Главное, говори, что и как делать, а у нас народ работящий, управимся. Мы и сами без дела стоять не будем…
Договорились: завтра с утра едем. Я был в роли личного шофёра мастера Суюна.
***
С раннего утра мы выехали в путь. Я переживал, но, к счастью, в душе Суюн-канкува не зародилось ни тени сомнения. Не задался вопросом: «Почему такая суета? Откуда столько затрат?» Видно, если человек всю жизнь был наивным, то разве за один вечер поумнеет и вдруг спросит: «Что за дела тут творятся?» Но тревога у него была.
– Меня не бросишь… Ждёшь. Хотя бы пока помощники не придут, потом можешь уезжать. А вечером, смотри, чтоб в темноте не возвращался…
Я согласился.
А сам размышляю. Вот я, наконец, вошёл в этот дом… А что дальше? Как буду действовать? Ночью прийти и копать? Или всё рассказать Фуркат-аке и вместе копать? Но для этого я должен понять сначала, что он за человек. Если бы он был достойным, если бы с ним можно было бы договориться – разве бабушка не одобрила бы его?
Одни вопросы в голове, а плана нет. Оставил всё на волю Аллаха и шаг за шагом продолжал путь, начатый судьбой. Что мне ещё оставалось, если даже на два шага вперёд не мог предугадать, что ждёт, не знал, что случится завтра?
По дороге я осторожно поручил Суюн-аке выведать, между делом, на какие деньги ведётся стройка. Наш Канкув тут же оживился:
– Ты, парень, чего надумал вообще? У тебя там в голове, случаем, плохих мыслей нет?
Смотрите-ка, «плохие мысли»… А разве мысль делится на хорошую и плохую? Кто судья в этом? У каждого своя правда, каждый прав в своих глазах…
Фуркат-ака встретил нас как дорогих гостей. Сели за завтрак. Он объяснил мастеру, какие работы предстоят, стали обсуждать оплату.
– Лучше договоримся по общей сумме: если завершите стройку, дам три миллиона, – сказал он.
– Маловато будет… – Суюн-ака оглядел запущенный двор. – Сами видите, работы море… Сделайте пять миллионов, я всё как следует завершу, красиво. Пусть те, кто увидит, скажут: «Поговори со своим мастером, мне тоже дом нужен».
Фуркат-ака посмотрел на меня, потом на мастеру. Видно было, как у него загорелись глаза, сумма его устраивала. Но ведь по-узбекски без торга, без споров – не дело. И как гость он не хотел остаться в проигрыше. А я тем временем с ума сходил от жадности и неблагодарности Канкува. Ведь я и так ежедневно плачу ему по 50 тысяч! Чуть было не выпалил об этом вслух, но сдержался. Натянуто улыбнулся Суюн-аке. Или он не понял, или нарочно хотел досадить – уставился на меня как бык на красное.
Хозяин дома, видимо, понял, что я на его стороне, и тут же подключил меня как свидетеля:
– Хорошую цену предложил… Вот, Хакназар, скажите сами, три миллиона, это же нормально. Работы максимум на десять дней. По триста тысяч в день выходит, даже профессора столько не зарабатывают.
– Работы много… Мы ж не курятник строим, а дом, – проворчал Канкув, да так, что вся его сущность вылезла наружу. Как можно вообще сравнивать человека с курицей? Что за нелепость?
Я вмешался в разговор, мне было невыгодно, чтобы всё испортилось из-за такой ерунды. Сказал что-то примирительное, мол, оба вы мне дороги, лучше договоритесь. Кажется, это подействовало. Или Фуркат-ака сам не хотел спорить – немного уступил. Договорились. Поели. Встали осмотреть объект.
– Да, стройка немаленькая… – сказал Суюн-ака, когда мы подошли к только что выложенной глинобитной стене. И тут, будто вспомнив вдруг, с поспешностью спросил. – А на какие деньги всё это строите?
Сказал и посмотрел на меня с выражением: «Ну как я? Красиво задал?» Я отвёл взгляд. Даже в голову не приходило, что он так глупо врежется в тему. Вот с кем я связался, а?
– Внуки работают в России, шлют деньги. Вот и строим, – Фуркат-ака почему-то ответил, глядя на меня.
Я, сделав вид, будто рассматриваю окрестности, отошёл подальше. Хозяин и Мастер продолжили обсуждать стройку. А я не мог оторвать глаз от кучи стройматериалов, сваленных возле старой тандыры. Голова раскалывалась – где могли быть зарыты золото? Как вытащить их оттуда? Потратился я уже немало, наобещал Суюн-аке с три короба… Обратно с пустыми руками вернуться – не дело. И, главное, это же было завещание моей бабушки. Всю жизнь она об этом мне твердила. Нельзя не исполнить.
Столько всего сделал – а до цели и шагу не продвинулся.
Оставив Мастера, я вернулся домой. Вечером собирался за ним заехать.
Дома отец засыпал меня вопросами, не понимая, откуда вдруг взялась такая горячая забота у меня к дальним родственникам. Ответить внятно я так и не смог…
***
Я поехал за Суюн-акой до наступления темноты. Надеялся, что при дневном свете, осматривая всё ещё раз, в эту пустую голову, быть может, придёт хоть какая-то ясная мысль.
Но если мысли нет в природе, откуда она вообще возьмётся?
Пообедали, поехали обратно. В дороге я пытался выведать у Суюн-аки что-нибудь о хозяевах: кто живёт в том доме, чем занимаются, бывают ли периоды, когда дома никого нет, богаты они или бедны – такого рода вопросы.
– Эй, не знаю, – лениво ответил Суюн-ака. – Всё время в делах был, не до того мне было, чтобы чем-то интересоваться… Люди вроде открытые, по крайней мере, меня чужаком не считали.
Я спросил, что собираются строить на месте старой тандыры. Мой вопрос не вызвал у Канкува ни удивления, ни любопытства.
– Не спрашивал… – сказал он, запрокинул голову и закрыл глаза. – Устал я, сейчас засну… Время надо использовать с толком, завтра с самого рассвета выезжаем.
А я ведь не за то ему по 50 тысяч в день плачу, чтобы он уставал… И правда, работают ли внуки в России? Оттуда ли на самом деле приходят деньги? Неужели вокруг тандыра уже что-то начали строить?
Я задал ему эти вопросы.
– Ишь ты, любопытный какой, – Суюн-ака приоткрыл один глаз и лениво посмотрел на меня. – А мне какое дело до его внуков? И до тандыра ихнего, тем более. На кой тебе всё это? Лучше бы спросил, как я работаю. Я ведь парень с золотыми руками, с мастером Хушвахтом вместе в паре мест работал, многому научился, на пользу пошло…
По дороге Канкув начал канючить: «поставь полбутылки». Я не согласился, может завтра не выйдет на работу – голова заболит. Оставил его дома, велел утром узнать всё, что я просил.
Но, как только мы вернулись, видно было, что он обозлился. Получив оговоренные 50 тысяч, пересчитал их, будто по зёрнышку. Меня это доконало. Столько уже потратил – сам не знаю, есть ли там вообще что-то, а траты всё растут…
;
ИСТОРИЯ СУЮНА КАНКУВА
Вот снова сижу, раскрыв рот, слушаю Хакназаровскую болтовню. В прошлый раз водил меня к покойной бабке, мол, «нужен мастер», теперь вот предлагает строить дом какому-то родственнику из седьмого колена. Сначала не хотел соглашаться, но в последнее время без дела сижу, деньги нужны. Хотя... у этой чертовой жизни бывают вообще моменты, когда не нужны деньги?
Честно говоря, у Ха;назара повадки какие-то странные. Ведёт себя как дурак. Ну скажите, если бы был в здравом уме, стал бы просто так платить свои деньги за чужой дом? Но я ведь знаю, Хакназар хоть и придурковат, но не безмозглый. Он просто так не тратится.
Я ведь не настолько наивный. Понимаю: дело снова в той самой истории – с завещанием бабки. Меня опять втягивает в это, мерзавец. Терплю, пока это всё не на моих плечах – наоборот, подрабатываю, заодно и ремеслу обучаюсь, как строить дом. Так что, буду прикидываться дурачком и идти дальше – посмотрим, чем всё это закончится. А если вдруг заговорю о кладе,исделает меня своим напарником и не будет платить. Пока пусть уверен, что «этот простак ничего не знает, дешево отделаюсь». А вот если сокровище найдётся, своё возьму по праву. Но, по правде, мне почему-то всё сильнее кажется: никакого клада нет, а Хакназар просто валяет дурака.
На рассвете вдвоём выехали на его машине. Дорога дальняя, пришлось пожертвовать сном.
– Так дело не пойдёт, – пробормотал Хакназар, зевая. – Туда-сюда кататься, ни к чему. Лучше уж оставайтесь там, работайте на месте…
– Как это, среди чужих?! На новом месте даже спать не могу… – возразил я. – Не нравится кататься, не поедем вообще.
– Ну что вы, как можно так? Мы же слово дали… Нехорошо будет, скажут, ненадёжные. Хотите, я сам с вами останусь. Только не сегодня… Сегодня вы один побудьте, познакомьтесь с людьми, кто живёт в доме, чем занимаются, сколько человек остаётся на ночь. Где спят? Разузнайте.
Я насторожился.
– Хакназар, между нами говоря, из твоих слов прямо напрашивается вывод: собираемся воровать. Ты, похоже, что-то недоброе задумал, – помолчав, уступил. – Худшее профессия воровство, но и его надо попробовать, говорили в советское время… Если уж на то пошло... Ладно, я согласен, но если дойдёт до того, что кого-то надо будет ударить мотыгой или топором, я в этом не участвую. У меня мягкое сердце, такие дела, не по мне.
Глаза Хакназара загорелись – видно было, он не ожидал таких слов.
– Вы что говорите? В своём ли вы уме? Да даже воровать не собираемся! – сказал он раздражённо. – Речь идёт о моих родственниках… Видно, вы столько пили, что забыли, что такое родня, человеческие отношения, дружба.
Не ему меня морали читать… Я понял: напыщенная речь, притворная злость – сплошной спектакль. Не скажи я ничего – он бы сам сунул топор за пояс и поехал, точно по моему предположению. Я это сразу прочёл, но молча проглотил. Остаток пути проехали без слов. Его ложь убаюкивает не хуже укачивания, дреманул немного, стало легче.
***
Я всё присматривался к тому, как хозяин дома Фуркат ака относится к нам. Интересно же. Но он тоже, как и Хакназар, ведёт себя... как-то двусмысленно. В его взгляде прячется что-то недосказанное, в речах – недоговорённость. Может, он и по жизни такой? А может, как и я, не знает, чего ждать от Хакназара и теперь выбрал выжидательную, осторожную позицию?
Очень может быть.
Позавтракали, приступили к работе. Хакназар подошёл, поболтал ни о чём, огляделся по сторонам, как воришка, что подыскивает, где пролезть, потом, видно, потерял интерес и с досадой бросил:
– Завтра приеду, – и уехал.
– Наш родственничек что за человек? – спросил Фуркат ака, едва дорожная пыль от машины успела осесть, указывая рукой в ту сторону, где скрылся Хакназар.
– Хороший человек, – ответил я холодно. И тут же самому стало любопытно, что о нём думает сам Фуркат ака? – И что-то вы, оказывается, близкие родственники, я и не знал.
Фуркат промолчал. Я продолжал ровнять поверхность тёсаным прутом, а сам краем глаза следил за ним. Лицо у него чуть дёрнулось.
– Мы давно не общались… У каждого свои заботы… После смерти бабушки снова увиделись, – сказал наконец.
– А какие вы, собственно, родственники? Я у Хакназара не спрашивал…
– Если не ошибаюсь, отец бабушки был зятем моего деда… или наоборот… – задумался он, потом добавил. – Может, дядей приходился, точно не скажу. Всё перепуталось. Те, кто знал, уже ушли. У меня в жизни два предмета были выше понимания, интегралы и родственные связи.
– Так вы и не совсем-то родня… – сказал я то, что подумал, без прикрас.
– Нет, какая-то связь всё же есть… – Фуркат замялся. – В конце концов, мы все тут друг другу родственники.
Дом – глинобитный, стены перебили, крышу покрыли землёй, обмазали, подняли чердак, осталось прибить жестянку. Для этого нас и наняли.
Мы подключили местную молодёжь, подносили доски и балки на крышу. Фуркат ака тоже занялся делами, не бездельничал. А я, пока работал, оглядывался – Хакназар ведь просил. Потом спросит. Он упрямый. А раз уж платит по 50 тысяч в день, грех не отрабатывать.
Во дворе, что странно, ни женщин, ни детей. Где они? Не видно. Одна женщина вдалеке устроила очаг из кирпича и глины, готовит нам еду. Остальные – будто испарились. Всё словно нарочно подстроено, чтобы мы чувствовали себя спокойно. Даже те парни, что помогают – кто они такие? Трудно понять: хозяева? Нанятые? Соседи пришли помочь? Между собой почти не разговаривают.
***
Мы подняли на крышу балки и доски, что лежали на месте старого тандыра. Жесть и шифер подтащили к стене. Лист за листом соединяли жестянки, резали, гнули, делали водостоки.
Из письма бабушки я знал – под тандыром что-то было… То самое, что Хакназар теперь ищет с таким остервенением. Что-то, во что бабушка свято верила, не доверяя ни земле, ни небу.
Весь день не мог отвести глаз от этого пятачка. Земля утоптанная, когда-то тут, наверное, много лет стояла тандырная. Копать трудно, земля сбитая, надо быть очень осторожным – это и пугает. Но попробовать надо. Всё та же старая истина: жизнь даётся один раз. И такие возможности улыбаются не каждому. Один на тысячу, а то и на миллион. А уж для такого, как я – человека, который уже слил все сливки своей жизни, у которого впереди ни лишних денег, ни надежд, ни просвета – глупо было бы упустить такой шанс. Нелепо. По-дурацки.
Во время обеда, когда все были заняты, я, пользуясь случаем, припрятал в сторонке молоток и мотыгу.
– Вы, что, весь дом решили снести? А семья где теперь живёт? – спросил я Фуркат аке после обеда, когда мы с ним сидели за чаем.
– Да, детей и женщин я отправил к сыну. Пусть не путаются под ногами. Сейчас все там, у него во дворе...
Наступил вечер. Все поели и разошлись по домам. Мы с Фуркат аке постелили себе на топчане, посреди двора, и легли спать.
Но какой тут сон, когда я на пороге события, которое может перевернуть всю мою жизнь? Самая важная задача с рождения – и вот сейчас она может исполниться. Спать?
– Фуркат ака, а вы крепко спите? – спрашиваю, делая вид, будто дремлю. Голос хриплый, сонный.
– Наверное, храплю немного… Домашние так говорят… Вы уж не обращайте внимания. Но сплю крепко. Хоть нос отрежь, не проснусь до шести утра.
Я вовсе не собирался резать ему нос, но ответ порадовал.
– Может, хотели встать пораньше? – вдруг спросил Фуркат ака, спустя долгую паузу. – Только не рассчитывайте на меня, я вас всё равно не разбужу…
– Я вот подумал… Вдруг ночью какие хулиганы придут, инструмент стащат…
– У нас таких нет. Люди тут верующие, благонравные… Спите спокойно…
Ждал. Даже пару раз нарочно храпнул – убедительности для. Кажется, сработало. Наконец, с его стороны донеслось тихое сопение. Ушёл в сон.
Даже после этого пришлось ждать – пусть крепко уснёт. Если проснётся – всё насмарку.
***
Полумрак. Ночь. В одной руке – мотыга, в другой – молоток. Ногами на ощупь шарю по земле... Зачем и сам не знаю. Всё равно ведь сто лет прошло – не почувствуешь ногой, где там клад. Следов не осталось…
Стукнул пару раз мотыгой в землю – и сразу понял, насколько по-дурацки всё это затеял. С крыши площадка казалась крошечной, я даже подумал – раз-два копну и доберусь. А теперь, стоя здесь, вижу – место большое… И земля твердая, будто камень. Мотыга не копает, а отскакивает. С досады отшвырнул её в сторону…
Взял молоток, прицелился… но не ударил. Остыл.
Вдруг мне послышалось что-то со стороны топчана. Застыл. Потом осторожно опустил молоток на землю.
Сел на какой-то бугорок, весь кипя от злости. Похоже, кирпич. Уткнулся в ладони – и сник. Сижу вот, прямо сверху. На самом, может быть, золоте. Или драгоценностях. На том, о чём всю жизнь мечтал. Столько, что не истрачу даже за оставшиеся годы. Может, на пару машин бы и хватило, но всё равно – сижу ведь, прямо на нём! Чую: тут оно. Есть! Только не судьба. Не моё.
Горько. До боли обидно! Кто вообще мне позволил в это лезть? Я, который за всю жизнь даже удачи в глаза не видел. Для кого высшей мечтой была полбутылки водки… И кто боялся даже подумать о чём-то большем. Такой вот я – мелкий человек. Жил мечтами по размеру. Маленькое счастье, маленькие желания. И был рад…
А теперь, стоило немного приблизиться к богатству – уже не хочу быть «маленьким человеком».
Стоило только замаячить возможности – и я вдруг перестал мириться со своей жизнью. Теперь кажется: не добуду этот клад – значит, прожил зря.
Что смешно – я ведь понимаю, что это не моё. Ни по праву, ни по судьбе. Вероятность вырыть и найти – один шанс на тысячу. Но внутри что-то не отпускает. Даже когда ясно, что всё это – позор и глупость, я не могу отказаться. Этот чёртов клад не даёт покоя…
Вот, оказывается, какими алчными становятся люди – даже слабая тень возможности сбивает с пути. Одной надежды бывает достаточно, чтобы человек сошёл с ума.
И что хуже всего – мне невыносима даже мысль, что этот клад достанется кому-то другому. Либо Хакназару, либо Фуркат аке… или их детям. Будут жить в довольстве!
Вот что по-настоящему жжёт изнутри!
Сидел, изводился этими мыслями, как вдруг голос сверху:
– Уста, вы что тут делаете? Живот болит?
Сердце ухнуло вниз. Чуть в обморок не упал. Подпрыгнул.
Обернулся, над головой чёрная фигура. Если не ошибаюсь, это Фуркат ака.
– Смотрю, вы сидите тут, в стороне… Подумал, может, плохо вам, – оправдывается он.
– Да… – еле выдавил я. – Да просто… голова разболелась… Не спится… Может, воздух деревенский не пошёл, может, место непривычное…
Говорю, а сам весь дрожу. Словно на краже поймали. Сейчас бы ещё и палкой по спине!
– Может, лекарство принести? Позвоню детям, принесут.
Он или насмешничает, или и вправду такой… мягкий, вежливый. Ни полтона грубости…
Эти слова придали мне силы. Я приободрился.
– Не стоит… Пройдёт… Вы идите, ложитесь, я тут, на свежем воздухе немного посижу, да и тоже потом усну…
Свежий воздух… Вот глупость. Будто тут воздух лучше, чем в тридцати шагах отсюда. Оба места под открытым небом.
– Ну, как хотите, – сказал Фуркат ака и пошёл. Пройдя немного, обернулся. – Если что, не стесняйтесь. Может, еда не подошла?..
– Да нет… всё хорошо… – отмахнулся я, как бы давая понять, «идите уже…»
И с одной стороны – хорошо, что он вышел. Иначе я бы так и сидел тут, раздираемый сомнениями, не в силах уйти. А теперь – можно спокойно пойти спать. Всё равно почти всё открылось. Второй раз уже как дурак, копать ночью не буду.
Поднялся. Пнул ногу туда, где копал, выровнял землю – на всякий случай. Пусть утром не заподозрят.
И тут вдруг понял, насколько всё это нелепо. Я же собирался всё перекопать тут! А теперь переживаю из-за пары ямок. А если бы и вправду нашёл? Или не нашёл – и всё равно, как бешеный кабан, перерыл бы весь двор. Что бы я сказал тогда хозяевам? А может, сбежал бы ночью? Но куда? Куда бы я делся, как телёнок, мечущийся по двору?
Впрочем, всё к лучшему. Почти раскрылся, но не до конца. И перед совестью чист: я пытался, я искал, но не нашёл – значит, не моя судьба. Так думал я, ложась спать.
***
Утро прошло спокойно, если не считать лёгкого стыда, что я испытал, встретившись взглядом с Фуркат ака. Хозяин дома никак не проявил интереса к моим ночным скитаниям, не задал ни одного вопроса. Завтрак прошёл почти в полной тишине. Лишь однажды он спросил, кто я такой для Хакназара.
– Почти никто... Ну, то есть, не родственник... Просто земляки, – ответил я.
Фуркат ака некоторое время внимательно всматривался в моё лицо, будто пытаясь что-то прочесть. Мне стало неловко. Я поспешил встать, словно только что вспомнил о делах:
– Хакназар сейчас придёт, нужно начинать работу, а то будет ворчать...
Фуркат-ака тоже поднялся и последовал за мной:
– Сегодня начнём прибивать доски? – спросил он, а затем, как бы между прочим, добавил. – Хакназар разве не приходит с утра?
Скорее всего, он хотел этим намекнуть: «А утром чем он занят?» Я замялся. Ну как сказать: «бедняга не спал всю ночь, придёт узнать, что случилось». Неловко как-то.
Доски уже были подняты на крышу, можно было начинать забивать их с любого края. Я как раз поднимался по лестнице, когда пришёл Хакназар.
Раньше не замечал, но у него, оказывается, совсем нет стеснения: в дом, где он три дня назад появился впервые, заходит с таким видом, будто здесь родился. В отличие от меня, даже не договаривался ни о какой оплате за работу. Как у него совести хватает?
– Что сегодня делаем?
Он протянул Фуркат-ака пакет, там были яблоки и два лепёшки. Фуркат-ака поблагодарил и пригласил его присесть:
– Побеспокоился, да... Давайте чайку попьём.
– Уже пил, спасибо. Я сыт, – отмахнулся Хакназар. – Лучше начнём работать.
Фуркат-ака взял пакет и направился к топчану. Как только он отошёл шагов на десять, Хакназар повернулся ко мне и, понизив голос, спросил:
– Ну? Что узнали?
– Ничего, – ответил я и начал подниматься на крышу. – Только опозорился.
Слово «опозорился» явно зацепило Хакназара. Он уставился мне вслед, а когда я уже ступил на крышу, сам взялся за лестницу. Поднимаясь, настаивал:
– Почему опозорились? Что случилось?
– Ночью... – начал я и замолчал. Не знал, как сформулировать всё. Обычно слова сами лезли мне в рот, я не подбирал их заранее, но здесь, в этой обстановке, каждое слово приходилось взвешивать, будто я разведчик в тылу врага...
Я взял доску, осмотрел её, проверяя на глаз – ровная ли. Затем достал топорик и глянул на Хакназара:
– С какой стороны лучше начать, как думаешь?
– С любой... – раздражённо бросил он. – Лучше скажите, что ночью случилось!
Хакназар с тревогой бросил взгляд вниз, в сторону топчана. Там Фуркат-ака складывал в узелок лепёшки, ставил чайник. Он уже собирался подниматься.
– Поймали меня, – наконец сказал я. И снова замолчал, принялся доставать гвозди из ведра.
– Поймали?! Что вы делали?
– Хотел копать...
Сказав это, сам усомнился в своей откровенности. Ведь он и не знает, что я знаю о кладе. И вообще – на верном ли я пути? Моя догадка о кладе на месте старой тандыры – вообще насколько логична? А если я ошибаюсь? Вдруг смешон? Идея, которые вчера в темноте казались мне очень умными и продуманными, сейчас, при свете дня, кажутся бессмысленными.
– Где копать? Что вы там искать собрались? – Хакназар начал спешить. Ведь Фуркат-ака уже шёл к нам, в одной руке у него был чайник, в другой свёрток с едой. Надо было успеть спросить, иначе до вечера не получится. Скоро придут другие работники.
– Вон там, – наконец сказал я и кивнул в сторону.
Хакназар посмотрел в ту сторону и будто окаменел.
– Зачем?! Что вы там хотели найти?
Мы оба понимали, зачем, но он всё же задал этот глупый вопрос.
– Лучше меня знаешь, зачем, Хакназар. Не притворяйся дураком, – бросил я наконец.
Я решил говорить полунамёками. Если он в курсе – поймёт. Если нет – будет ломать голову. Так, наверное, безопаснее.
Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но в этот момент на лестнице показалась голова Фуркат-ака.
– Хакназар, возьми-ка вот это, – сказал он, протягивая свёрток. – А я сейчас чайник подниму. На крыше чай пить отдельное удовольствие.
Хакназар, бросив на меня острый взгляд, взял свёрток.
***
До обеда толком поговорить не удалось – пришли работники, мы начали прибивать доски... Хакназар то и дело бросал на меня косые взгляды, молча подавал доски. Наконец, когда обед был готов и всех позвали к дастархану, он нарочно остался на крыше и жестом дал понять: «не торопись!»
Когда все ушли, он, казалось, готов был взорваться:
– Быстро говорите! Что случилось? Клад нашли?
– Ну, клад, говоришь... – пробормотал я и поспешил добавить. – Не нашёл... Не успел копнуть, хозяин помешал.
– Увидел? Да вы всё испортили! – взорвался Хакназар. – А кто вам вообще сказал, что там клад?
– Мы тоже не совсем с пустой головой ходим, – похвастался я с усмешкой.
– Я-то думал, вы просто с головой, а вы с тыквой какой-то! – съязвил он, явно рассердившись. Говорил резко. – Что вы натворили? Говорите толком!
– Хотел выкопать, забрать всё богатство и поделиться с тобой.
– И это вы называете продуманным поступком? Раз уж знаете, раз уж понимаете, так нельзя ли было всё обсудить, договориться?
– А что договариваться? Ты ведь всё равно здесь остаться не сможешь. Мне самому пришлось бы копать.
– Придумали бы способ получше! А вы всё испортили! – рассердился Хакназар. – Теперь всё пропало. Всё пойдёт наперекосяк.
– Эй, мастера, вы где? – раздался громкий голос Фуркат-ака.
– Пошли, а то начнут подозревать, – сказал я и направился к лестнице.
Хакназар бормотал что-то себе под нос, следуя за мной.
***
С наступлением темноты мы уехали обратно на машине Хакназара.
– И что теперь делать? – буркнул он, вымотанный и, казалось, смирившийся с провалом.
– Что делать... Найдём другой способ...
Хакназар бросил на меня недоверчивый взгляд:
– Другой способ? Уже нет никакого другого! Всё, конец!
– Не всё. Я выяснил, что ночью во дворе никого не остаётся, кроме Фуркат-ака... Если постараться, можно...
Последнюю фразу я произнёс с намёком, с долей тайны. Хакназар вздрогнул, будто его пронзило.
– Э, вы что такое говорите?! Ради четырёх грошей я не собираюсь становиться причиной чьей-то беды!
– Причиной беды?! – удивился я. – Почему беды?
– Не притворяйтесь! Я прекрасно понимаю, к чему вы клоните!
Я задумался.
– А клад-то действительно стоит того?
Хакназар уставился на меня. Ну и пусть. Всё в этом мире имеет свою цену, не правда ли?
;
ИСТОРИЯ ФУРКАТА
Нашли, понимаешь, кого обманывать! Меня – человека, который своё дело знает до тонкостей! Думают, я простой? Не на того напали…
Когда вдруг пришла весть о смерти нашей далёкой родственницы, какой-то бабушки, сначала я даже растерялся. Удивился: «Да она ещё жива была, оказывается?» А потом, конечно, стало грустно. Всё-таки смерть плохая весть, как ни крути…
Бедная старушка... В детстве один-два раза приходила к нам, за руку вела своего сына Аброра. Мальчик был простоватый. Эх-хе, сколько лет прошло… Я о них уже и забыл. А они, выходит, нет.
Сначала подумал: «Ладно, хорошие люди, не забыли старых знакомых». Мы поехали на поминки, надо ведь, чтобы Всевышний тоже вспомнил тех, кто помнит нас.
Аброр… Он сильно постарел. Если бы увидел его на улице – ни за что бы не узнал: лицо всё в морщинах, волосы поседели. Разговор у него – уже не тот, что был в детстве.
Не проявлял никакого интереса – ни к нам, ни к дому. Только вспомнил пару эпизодов из детства. Но вот его сын, Хакназар… Вёл себя как-то слишком уж развязно: то чересчур интересуется, то вдруг прикидывается, будто он нам чуть ли не родной. Лезет в душу, старается казаться добреньким…
Сначала подумал, может, у него характер такой. Но присмотрелся, понаблюдал, как он с другими разговаривает и понял: нет, он вовсе не добрый, а грубый. Значит, здесь что-то не так!
Особенно подозрения усилились, когда он притащил на крышу какого-то якобы «мастера» и тот, видно же, в этом деле ничего не смыслил.
Все вокруг думают, будто я не очень соображаю. Даже жена Ширин, если пару месяцев на неё не прикрикнешь, начинает пренебрегать мной. Вот и приходится время от времени напоминать, кто в доме хозяин.
Но я-то знаю себе цену. Умом я никому не уступаю. Просто в жизни не повезло. А то, глядишь, сидел бы сейчас на больших стульях. Просто не сложилось…
И всё-таки, не всем же могу доказать свою правоту криком. Приходится иначе.
Так вот. Подумал и понял: у Хакназара есть какой-то тайный умысел. Он что-то замышляет…
Человек, который десятилетиями не интересовался нами ни сном, ни духом – вдруг так внезапно превратился в родственника, полюбившего весь род. Ну разве не подозрительно?
И тут вспомнился разговор с Аброром на поминках.
– Хакназар у нас был любимцем бабушки, – сказал он. – Она только ему открывала свои тайны. Даже наследство, что прятала в сундуке, ему оставила. Он и сундук-то сам открывал…
Сказал это с лёгкой улыбкой, будто в шутку.
Я тогда не придал этому значения. Но потом, когда Хакназар с такой настойчивостью начал искать мастера, хвалиться каким-то небывалым умельцем, стало ясно: тут что-то не чисто. Хотел даже прогнать их с порога: «Пусть ваш мастер к чёрту идёт!» Но…
Слова покойной матери всплыли в голове. Царствие ей небесное. Я и сам свидетельствовал, как она опасалась этих родственников: «они хотят забрать наш дом», – говорила.
Раньше я верил в это. Но теперь вижу, это не так. С тех пор прошло столько лет, сменилось несколько поколений. На этот дом у них уже никаких прав нет, если вообще когда-то были. А вот поведение – осталось прежним. Особенно, у этого самого «внука», что знает бабушкины тайны и сундук открывал.
И только ли это?
Когда начался ремонт крыши, и Хакназар с этим «мастером» начали так нагло, почти открыто что-то выискивать, мои подозрения окончательно окрепли. Они явно что-то от нас скрывают. И замышляют что-то дурное.
Нет, это не колдовство, конечно. В такое не верю. Значит, что-то ещё более опасное… страшное.
Своими выводами ни с кем не делился. Сначала хочу сам понять, в чём дело, хотя бы приблизительно.
Можно, конечно, поговорить с этим «добреньким» родственником и его подставным мастером напрямую. Но в таком случае они закроются и ничего не расскажут. Кто ж сразу выдаёт тайны, которые хранились сто лет?
Нет. Надо выждать. Притвориться дурачком. Посмотреть, что они будут делать. Я ведь знаю – люди больше доверяют дуракам. Им и тайны рассказывают охотнее…
***
Сейчас вспоминаю – и в дрожь бросает: ведь ночью сам к тому «мастеру» подошёл, когда он копал землю! А что, если бы он в панике ударил меня тяпкой по голове?
Не ударил. Видно, и сам был в сомнениях, пугливый какой-то. Бросил работу и ушёл спать.
– Ширин, – сказал я утром, когда она принесла завтрак. – Если что случится, если они вдруг что-то затеяли, спросите у мастера.
Высказать, это ведь лучше. Всю ночь ворочался, думал. Эти двое пришли не просто так. Они не остановятся. Значит, нужно быть готовым к любому исходу. Только как это объяснишь дурочке-жене?
– Какой ещё «если что»? – спросила Ширин, подкидывая дрова под кастрюлю с кипящим молоком. Варила молочный чай. Как и думал, смысла в моих словах не поняла. – Что спрашивать-то?
– Не спрашивай, – отрезал я, раздражённо. Ну как ей объяснишь?
Она почувствовала, что я обижен. Приподняла голову, оглядела меня с ног до головы:
– Так спрашивать или нет? – сказала, будто издеваясь над моей обидой.
– Потом узнаешь, что спрашивать, – смягчился. Ну что толку ссориться?
– Когда?
– Потом…
С этими словами я поспешил к мастеру. От неё всё равно толку не будет.
Когда днём пришёл Хакназар, сразу понял: у них с мастером всё серьёзно. Глаза не отрывают от того места, где когда-то стояла тандыр. Мы и сами им сказали, что здесь был тандыр, но они будто и не слушали, уже знали.
Я испугался ещё больше. Они что-то затевают. Эти люди способны на всё.
Бесплатное богатство, лёгкие деньги – на что только не пойдут ради этого?
И вдруг… их действия разбудили во мне воспоминания, давно забытые, почти стёртые. Всё встало на свои места. Так вот, значит, что… Здесь действительно что-то зарыто!
Я запаниковал. Что делать? Ждать, пока они завершат дело и уедут? Но, судя по их виду, они могут и не дождаться. Вдруг что-то найдут уже этой ночью?
Тогда, может, разогнать их к чёртовой матери, дождаться темноты и самому выкопать всё на месте тандыра?
Пусть потом приходят и разбираются!
Хозяин ведь я. Что хочу, то и делаю в своём дворе…
***
– Вот там, думаю, может, сделать небольшой бассейн, – сказал я под вечер, когда мы сидели на топчане, попивая чай в ожидании ужина.
Хакназар поперхнулся чаем и закашлялся. Мастер и бровью не повёл.
– Бассейн? – в голосе слышалось недовольство. – А вам зачем? Купаться будете?
– А почему бы и не купаться? – говорю. – Или набирать воду. Один раз наполнить, на месяц хватит. Детям не придётся бегать с вёдрами на улицу.
– По-моему, не стоит... Стены намокнут... – возразил Хакназар. – И далеко от дома. Лучше из улицы таскать.
Тут как раз Ширин появилась с подносом плова. Хакназар обратился к ней:
– Правда ведь, янга? Там же нельзя бассейн!
Я ей про это ещё не говорил. Удивлённо уставилась на меня, мол, «о чём он вообще говорит?».
– Вон там, – поясняю, – думаю, выкопать бассейн.
– Бассейн? Где?
Ширин обернулась, посмотрела в ту сторону. Затем взглянула на меня, по моему нахмуренному лицу сразу поняла: тут что-то не так. Пожала плечами:
– Не знаю… – буркнула и ушла к очагу.
Хакназар замолчал. Уставился на поднос с пловом, потом тихо сказал:
– Ну, это ваш двор, как хотите, так и делайте. Но, по-моему, идея так себе. Лучше ещё у кого-нибудь посоветуйтесь.
Плов ели без аппетита. Хакназар явно остался в раздумьях. И даже уходил хмурый.
***
– У тебя всё в порядке с головой? – вспылила Ширин, когда я, вытащив провод, повесил лампочку на ветку дерева и начал лопатой ковырять землю на месте старого тандыра. – Нам вообще этот бассейн зачем? И обязательно сейчас, ночью?
– Надо, – твердил я, с трудом поднимая тяпку. – Очень даже надо!
– Сейчас-то? Может, подождёт до утра? Ляг, отдохни, ты устал…
– Утром будет поздно, Ширин…
Она никогда не видела меня таким. Наверное, подумала, что я с ума сошёл. Я не объяснялся. Работал. Времени на болтовню не было. Если не успею до утра, эти двое появятся и всё… всё уйдёт из рук.
Ширин долго сидела в стороне, наблюдала. Наверное, и ей это казалось безумием. Но не вмешивалась. Потом, устав или сонная, встала и пошла:
– Я сама уйду, не боюсь, – сказала, уже отходя. То ли обиженно, то ли язвительно, за то, что я её игнорировал. – Утром приду.
Конечно, придёшь… А куда ты денешься? – подумал я. Но даже не стал отвечать, сил не было. Только копал. Лихорадочно, упрямо, с отчаянием. Будто от этого зависела моя жизнь. Будто если не найду этой ночью, утром они всё заберут, а я останусь ни с чем.
Раньше мне так больно не было. Или… нет, в детстве, когда мать баловала братьев, а меня игнорировала, было что-то похожее. Только тогда это было о материнском внимании.
А теперь – богатство. Деньги. Мечта о кладе, о лёгком спасении. Это давало мне силу. До утра не сомкнул глаз. С трудом, но всё перерыл. Вскопал всё. И... ничего!
Ничего! Ни малейшего следа.
Может, это всё выдумка? Неправильный вывод?
Утром, когда пришли Хакназар и мастер, я сидел молча, весь в пыли, глаза красные, усталый, на топчане. Было стыдно, досадно. Думал: глупо поступил, зря. Настроение было ниже некуда. Но как только эти двое вошли во двор, настроение неожиданно поднялось.
Нет, я не глупец. Это была не просто глупость. Чувствую – в этом что-то есть. Не зря же эти двое так зачастили. Без всякой возможности хоть что-то раскопать, они упорно возвращаются, значит, что-то точно знают!
И раз они, чужие, не теряют надежды, как я, хозяин, могу упустить свой шанс?
Говорили – в месте тандыра. Значит, в месте тандыра и есть.
Просто сегодня не нашли. Может, чуть ошибся. Я ведь и сам точно не помню, где был тандыр сто лет назад…
Значит, будем искать.
***
Хакназар тоже решил остаться вместе с мастером. Я чувствовал, что он заинтересован в водоёме – вечером подошёл к вырытому котловану, будто мимоходом, но стоял там долго, словно изучал.
– А чего вы так торопитесь? – перешёл он к открытой атаке. – За одну ночь столько выкопали? Я бы дешёвых рабочих нашёл... Может, всё-таки привезти?
– Не надо, – ответил я. – Денег что ли не жалко? Хоть мы тоже кое-что своими руками сделаем, нечего всё на ветер бросать.
– Есть такие, кто и за еду выкопает...
– Да оставьте...
– Всё, закончили или ещё копать будете?
Спросил он вроде бы о другом – нашли ли клад или ещё нет? Оба мы понимали, что за вопрос на самом деле. Но оба сделали вид, что речь лишь о яме.
– Нет, ещё не всё, будем копать. В свободные дни – для души. Нам ведь не к спеху.
– Если не к спеху, то почему такая спешка? – с иронией бросил Хакназар.
Сегодня будем крыть крышу жестью и шифером.
А я всё о кладе думаю. Нельзя останавливаться на полпути. Эти двое – сами того не желая – втянули меня в игру. Теперь дороги назад нет.
***
Всё бы ничего, да вот поведение Ширин начинает настораживать. Думает, видимо, что я тронулся умом... Сегодня, когда мы с мастерами крепили жесть на крышу, она пришла с нашим старшим сыном.
Малик – наш первенец, работает врачом в районной больнице. Сегодня не пошёл на работу. Видно, мать напугала, вот и приехал.
– Папа, – позвал меня к топчану. – Я собирался на работу...
Странные они всё-таки. Если собирался – так иди. Разве я держу тебя за руку? Уже понял, к чему он клонит: думает, что отец сошёл с ума. Но ведь это не моя вина. Сами придумали себе тревогу – теперь на меня её и вешают.
– Иди, – спокойно сказал я. – А что ты от меня хочешь?
– Надо бы поговорить...
Но он сам не знал, с чего начать. Уставился в землю. Тут и Ширин влезла со своей прямотой:
– Да, поговорите... Расскажите сыну... Про водоём, про то, как всю ночь копали. Пусть знает.
Я на неё взъярился:
– А что рассказывать? Ты уже всё сказала. Сыну что, глаз нет? Видит же яму, вот она. – И, немного устав, добавил. – Твёрдая земля, коркой пошла... Замучила. Ещё немного покопаем. Сынок, если раньше с работы вернёшься, вместе бы закончили до утра...
Я и не собирался такое говорить, но то ли от их отношения вспылил, то ли впрямь с головой беда – вырвалось. Малик, видно, матери до конца не верил, но теперь его глаза стали как блюдца.
– Папа, – сказал испуганно. – Надо бы вас проверить... Выделите день, отдохните... – Он взглянул на мать. – Я поехал на работу, а то...
– Как это, на работу?! – испугалась Ширин. – Посмотри на отца! А ты, на работу?!
– Мама, тут нечего паниковать. Всё нормально, успокойтесь.
– Как это «нормально»?!
Она то на яму указывала, то на меня. Будто хотела сказать: ты что, не видишь, безумие же! Они связаны одной нитью – безумием!
Я попытался успокоить:
– Да перестань, сын же говорит, идиотизм ни инфаркт и ни дизентерия... подождёт. Иди, сынок. А с работы раньше вернёшься, покопаешь со мной.
Эти слова стали для Малика последней каплей: он, ничего не говоря, поспешно вышел из двора.
***
Шутки шутками, но эта тяжесть не под силу одному. Пришлось рассказать Ширин. Пусть и не верил в её разумные советы, но хотя бы в глаза мне не будет говорить, что я безумец. Не выставит перед детьми как сумасшедшего.
Всё-таки, такие дела тяжело одному пережить. Легко треснуть. Не зря ведь и Хакназар тащит за собой этого полумастера, не справляется один с тайной.
– Ой, умереть можно! Кто вам это сказал? – Ширин была в шоке от моих догадок.
– Сам понял, сам догадался, – с гордостью сказал я.
Но бабе разве понять, что такое логика, умозаключение?
– Поняли, хорошо. Но кто вам сказал... чтобы вы догадались?
Вот он, женский «логический» подход!
– Те дальние родственники...
– Не может быть! Прямо так и сказали? Откуда им знать?
– Не сказали. Я сам понял, говорю же.
– Только что вы сказали, они сказали! Так что же, сказали или сами додумали?
Да, нет ни у меня, ни у тебя ясности в мыслях!
– Они говорили о другом. А я услышал, подумал и понял, – сказал я резко, раздражённо, будто ставя точку. И Ширин это поняла.
После обеда, когда мастера поднялись на крышу, я ещё целый час объяснял Ширин, в чём суть. Всё равно не поняла.
Тем временем, мастера задремали прямо на крыше, убаюканные ветром. Работы и сегодня не закончили.
Чтобы выяснить, где стояла старая тандырная печь, я послал Ширин к бабушке Робие. Она хоть и не всё поняла, но всё же пошла. Объяснил ей тысячу раз: только никому ни слова, не проболтайся.
Исчезла у соседей надолго. Когда вернулась, не знал – радоваться или огорчаться. Новость была, да только больше вопросов стало. В душе я надеялся: авось всё решится и закончим на этом. Не найдётся клад – ну и чёрт с ним. И без того жили хорошо, счастливо. А теперь, как только появилась возможность разбогатеть – покой пропал. Отказаться не могу, другому отдать – тем более...
Трудно это.
А тут ещё и слова бабушки Робии добавили масла в огонь. И без того непростая ситуация запуталась окончательно.
;
ИСТОРИЯ ШИРИН
После слов Хозяина я ещё больше утвердилась в мысли: с головой у него точно что-то не так. Говорит, мол, о каком-то сокровище… Я ведь прекрасно помню, когда вышла за него замуж – у них даже приличного половика не было. Отец, помню, гневно прогнал их сватов:
– У меня нет дочери для этих босоногих! – сказал он. Отец у меня был умный человек. – Этот проходимец захватил чужой дом, у таких и дети никуда не годятся, люди они низкие, – говорил он.
Но мне-то нравился именно он. Отцу перечить не могла, зато матери намекнула. Родня Хозяина всегда были нагловаты, немного дерзкие. Я думала, после отцовских слов больше на наш порог не ступят. Ан нет, продолжали приходить… Отец, видя, что я за них, обиделся, стал чужим и со злости дал согласие на свадьбу.
Не жалуюсь, плохо мы не жили. По началу, конечно, ссоры случались. Пару раз уходила к отцу – он без разговоров возвращал меня обратно. Да это целая история, на сто лет рассказывать. Всего в жизни повидали…
И вот дошли до сегодняшнего дня: решили снести старый дом и построить на его месте новый. Хозяин где-то откопал дешёвых строителей. Привёл и сам как подменился. Особо насторожило, когда он одной ночью вдруг взял и начал копать во дворе, без слов, без объяснений. Я испугалась, привела сына, Малика. Он тоже насторожился.
В тот день он наговорил многое… Проговорился: дескать, под нашим тандыром, мол, ещё сто лет назад один из его родственников закопал несметные богатства. Какой родственник – сам толком не знает.
А самое странное: после того как перекопал всю землю под тандыром, вдруг говорит мне:
– Сходи к соседке, узнай, где раньше стоял наш тандыр.
Меня, которая, по его словам, «головой не думает», вдруг отправляют выяснять такие вещи! Если бы у думающего такая голова – куда же мир катится?..
Ну что ж, пошла к Робие-момо. Хоть и считала это глупостью, но всё же пошла. Привыкла – не перечить мужу. Не скажу, что горела жаждой найти сокровище, не верила в эти россказни. И Малик перед уходом наказал:
– Что бы отец ни говорил, просто кивай, не спорь, не злись.
Робия-хола спала на топчане. Проснулась сразу.
– Это ты, Ширин? Проходи, – с трудом поднялась, видно старость, тело ей не подчиняется. Я тут же подошла, помогла ей сесть.
– Лежите, не вставайте, я только заглянуть хотела, – сказала я.
Спросила про мастеров, про детей, внуков. Не из интереса, конечно, а так, ради приличия. Я ответила коротко: мол, работают, дети растут. Едва ли вникла, тут же перешла к своему:
– Ширин, что-то в последнее время у меня челюсть болит…
– Где именно? – удивилась я.
– Да вот тут… – показала рукой. – Мне когда-то железку в зуб ставили, так, может, она и болит теперь…
– Вечером Малик придёт, скажу пусть посмотрит.
– Смотрел он уже, лекарство дал, всё не помогает. Говорит, «нервы воспалились». В мои-то годы! От кого только услышала, что нервы могут простудиться! Разве нервы, это не злость? – жалуется.
– Не знаю, хола… Я ж не учёная.
Потом она долго жаловалась, опять о нервах… Я понимаю: у пожилых людей одно болит, другое ноет, а в речах и вовсе теряется суть. Стараюсь с терпением слушать, но всё равно устаёшь…
Я всё же перешла к тому, ради чего пришла:
– Хола, вы ведь много лет живёте, многое видели… Вот мой муж говорит, что раньше наш тандыр в другом месте стоял. Мы спорим. Вы не помните, случайно?
Она пристально на меня посмотрела. Смотрит и, видно, удивляется: взрослая женщина пришла спрашивать, где тандыр стоял... Странно ведь.
– Тандыр? Какой тандыр? Наш? А, ваш, значит?.. – задумалась, словно и вправду пытается вспомнить. Потом вдруг спрашивает.
– А тебе это сейчас зачем?
Пришлось всё снова объяснять.
– Эх, в вашем возрасте только о таких глупостях и спорить! – буркнула она.
– Так вы помните или нет? – твёрдо переспросила я.
– Помню… – она закрыла глаза. Заснула или задумалась, не понять. – Может, эту железку из зуба как-то вытащить? Сильно тянет, болит…
Глаза открыла, сказала это и всё. Я уж собиралась уходить.
– Эй, Ширин, ты уходишь? А я ж не рассказала ещё…
Значит, не спала. Вернулась, села обратно.
Одно из признаков старости – всё в тебе замедляется. Момо помолчала, потом говорит:
– Когда я сама стала невесткой в этом доме, тандыр ваш стоял в другом месте… Там, где теперь у вас хлев.
Я бросилась назад. Хлев – это не шутка. Огромное строение, не так-то просто там копать.
Хозяин, узнав, не обрадовался. Не только из-за того, что всю ночь впустую трудился, но и потому что теперь – хлев разбирать надо.
– А сколько лет, скажи, этой твоей момо, когда она сюда невесткой пришла?! – раздражённо спросил он. – После моего рождения же замуж вышла, откуда ей знать?
– Почему не знать-то? – заступилась я за неё, всё-таки я от неё весточку принесла. – Тебе кажется, что эти молодчики, что вчера впервые зашли в наш двор, знают лучше? У момо, между прочим, старший сын на десять лет тебя старше.
Я верно его возраст вспомнила. Хозяин притих, задумался. Такое нечасто бывает, обычно он не уступает, всегда стоит на своём.
На этот раз я попала в цель – ни слова возразить не смог.
– Так что, хлев разбирать будем? – пробурчал он. – Мне уже всё это строительство поперёк горла…
– Что вы такое говорите?! Зачем? – рассердилась я. Одно дело рабочих кормить, другое стены ломать.
– А как мы тогда сокровище найдём?! – спросил, как ребёнок, с мольбой и надеждой.
– Да не нужно нам никакое сокровище… Ещё неизвестно, есть оно или нет!
– Есть… Конечно, есть… Я чувствую… – возбуждённо произнёс он. Глаза заблестели.
Всё. Похоже, и хлев придётся ломать.
– С одной стороны, – пробормотал, – может, и к лучшему… Копать внутри хлева – никто не увидит, не помешает. А место под тандыром оставим тем двум простофилям… – он радовался, как ребёнок. – Как тебе план? Только ты, Ширин, ещё раз к Робие сходи, точно выясни. А то вдруг всё сокровище отдаём тем двоим идиотам!
Я посоветовала не спешить. Мы – здесь, хлев – здесь, сокровище – тоже здесь. И Робия момо никуда не денется. Успеем.
***
Мастера накрыли крышу, работу закончили – осталась внутренняя отделка. Я, конечно, в этом ничего не понимаю, но говорят: построить дом – это и половина дела не считается, самое трудное – внутренняя отделка. И, правда, стены возвести, крышу покрыть – времени много не заняло, и денег тоже, всё как-то быстро и заметно шло. А вот внутри – всё пошло медленно…
Хозяин всё тех же двоих оставил на отделку. Сам же их видеть не может, терпеть не может – а не прогнал. Когда я спросила:
– Почему ты их оставил?
Он отвечает:
– Не видишь, сейчас дешевле таких работяг не найдёшь, а если попросить, и задаром поработают. Сокровище ведь в надёжном месте, чего бояться?
За это время я по настоянию Хозяина раза четыре-пять заглядывала к Робие-момо. То за солью, то за советом, то просто так – между делом спрашивала про тандыр, мол, где раньше стоял.
Старушка, которой по возрасту положено бы забывать мелочи, всё же уловила мою назойливость. Однажды спросила:
– Ширин, уже третий день о тандыре спрашиваешь… Всё в порядке?
Я не знала, что ответить. Что-то промямлила – сама не поняла что. Зато она поняла. В глазах мелькнуло озорство, и, видно, что догадалась – и понеслось:
– Эх, там, где теперь у вас хлев, раньше стоял тандыр… Это ещё до войны было… – она задумалась, затем слегка улыбнулась. – Разве что за эти три дня вы не успели перенести свой хлев…
Мне стало неловко. После этого я больше о тандыре не спрашивала. Хозяину высказала пару резких слов. Он притих, стал серьёзнее.
– Ладно, теперь я верю… Можно начинать, – лишь это и сказал.
Мастера в это время обшивали внутренние стены, а Хозяин стал регулярно исчезать. То с одним поговорит, то с другим – и опять уходит в сторону хлева. Оттуда стали доноситься глухие удары. Стало тревожно. Я поставила чайник, сварила молочный чай и пошла посмотреть.
В темноте хлева он копал землю. Испугалась.
– Что с вами?! – спросила, когда глаза немного привыкли к темноте. – И здесь копаете? Втянулись в бред старой бабки? Хлев может обвалиться!
– Не кричи, – буркнул он. – Люди услышат…
– А ты, значит, можешь тут грохотать, на всю деревню, а я и слова не имею права сказать?!
– Я тихо копаю… Вот увидишь, всё правда. Разбогатеем! Столько народу не может ошибаться.
– За других не скажу, но твоя работа... – я не договорила. Побоялась – вдруг разозлится и начнёт кричать. Пусть уж лучше с лопатой сражается, чем с нами.
Вышла молча. Это всё не поведение здравомыслящего человека. Вечером сказала Малику. Он покачал головой, ничего не ответил.
Сложно, ведь это не просто сумасшествие, чтобы взять и сводить его на лечение. А если кто узнает? Это же позор. У нас родня, снохи, сваты – опозоримся перед всем светом.
Вот честно, в этой ситуации я даже рада, что невестки с внуками сейчас не с нами.
На следующий день, когда я вернулась, Хозяин уже весь хлев перекопал, всё вверх дном.
– Ну что, нашли? – спросила я с сарказмом.
– Чуть-чуть осталось… – ответил он устало, в голосе ни азарта, ни веры. – Сегодня-завтра, точно выкопаю.
Я заварила чай, приготовила молочный. Пришли и мастера. Пока расстилала им дастархан, один из них, родственник Хозяина, будто в шутку спросил:
– Фуркат-ака, что-то глаза потускнели, не выспались?
– Сон? Какой сон в нашем возрасте?.. – Хозяин ответил угрюмо.
***
Тот день начался, как и все предыдущие. Мастера месили глину, обмазывали стены, хозяин суетился – туда-сюда бегал: то с мастерами говорил, то опять в хлев уходил и надолго там пропадал.
Я знала – в нём всё кипит. Торопится. Мечтает поскорее выкопать сокровище, успокоиться… Сам в себе места не находит.
Знала бы я раньше, к чему всё это приведёт… Пусть бы умерла, но ни за что не подпустила бы его к хлеву, да и к тому месту, где был тандыр.
Как обычно, я встала пораньше. Под мышкой – четыре лепёшки, в руке – полведра молока. Тороплюсь – надо завтрак мастерам приготовить. Зашла во двор – и наткнулась на гнетущую тишину. Обычно, даже если хозяин дремал на топчане, во дворе всё равно чувствовалась жизнь – звуки, движения, какая-то аура. А сейчас… пусто. Мёртво.
Сердце сжалось. Я окликнула его – в ответ тишина. Почувствовала: надо идти к хлеву. Подумалось – может, нашёл-таки клад, сидит обнимает? Но…
Дверь в хлев была закрыта. Я открыла. Внутри – мрак и звенящая тишина. Снаружи было светло, а тут – ничего не видно. Постояла, пригляделась. Постепенно глаза привыкли к темноте. Вдруг, среди перекопанной земли, я увидела мужа – растянулся прямо на земле. Без движения. Весь в грязи.
Я вскрикнула от страха. Подбежала, попыталась приподнять голову… Он был тяжёлым.
– Неужели… умер?
Выскочила из хлева и во всё горло закричала.
В это время у ворот притормозила машина – та самая, что принадлежала родственнику Хозяина. Кажется, Хакназар его звали.
Из машины вышли он и мастер. Услышав мой крик, побежали ко мне. Я продолжала кричать и махать в сторону хлева. Они туда зашли. Народ начал подтягиваться.
***
Хозяина уложили на топчан. Живой. Очнулся.
– Кто? Где я? Где он?! – захрипел он в панике. Оглядевшись, немного успокоился.
– Кто меня вытащил?
– Из хлева… Лежали там, – ответил Хакназар.
– Из хлева? – Фуркат задумался. Уставился на Хакназара, потом – в сторону хлева. Лицо исказилось. – Это ты?! Ты меня ударил?! Где он?!
– О чём вы? С какой стати мне вас бить? – Хакназар отпрянул.
– Кто меня нашёл? – теперь вопрос был ко мне.
– Я вас нашла… Лежали в хлеву, не двигались. Закричала, вот они и прибежали.
Хозяин тяжело опустил голову на подушку.
На боку у него – рассечённая рана. Кровь смешалась с пылью и запеклась в волосах. Лицо серое.
– Тише, – прошептал он. – Людей пугаешь…
– Что с вами случилось, Фуркат-ака? – Хакназар отёр кровь с его лица. – С кем вы подрались?
– Когда ты пришёл? – спросил хозяин, скривившись от боли.
– Только что…
– Я вас первая нашла. В хлеву. Кто это сделал? – спросила я осторожно.
Хозяин закатил глаза, пытался что-то вспомнить. Не получилось. Молча смотрел на всех по очереди.
– Не знаю… – наконец, выдавил он.
– Где это случилось? – спросил один из соседей.
– Не знаю, – теперь его голос звучал натянуто, как будто он лгал.
– В хлеву, – ответил мастер. – Оттуда вытащили.
– А что он там делал? – снова кто-то спросил.
– Понятия не имею, – пожал плечами мастер.
Хакназар поднял голову, взглянул на хлев.
В этот момент прибежал Малик. Протолкавшись сквозь толпу, бросился к отцу. Голос дрожал, в глазах – ужас.
– Папа, что с вами?! Кто это сделал?
Хозяин молча посмотрел на него. Малик приподнял отцу веко, осторожно осмотрел рану.
– Срочно в больницу, – сказал он.
– Не надо, – возразил муж. – Слишком много разговоров будет…
– Плевать на разговоры, – резко ответил Малик. – Эй, помогите поднять!
Собравшись, мужчины перенесли Хозяина в машину. Я села рядом. Мы выехали.
– Мы поедем следом, – сказал Хакназар.
***
Я всегда считала Малика вспыльчивым, раздражительным… Ошибалась. Слёзы текут у него ручьём, остановиться не может. Ведь мужчине не к лицу плакать… А сама – тоже плачу. Хозяин – нервничает.
– Я ещё жив! Чего вы ревёте?! – раздражённо сказал он. – Мог бы и развернуть машину, Малик. Теперь только разговоров будет…
– Кто-то вас ударил, голову раскроил, вы без сознания были! – вскрикнула я в тревоге. – Почему должны возвращаться?
Малик посмотрел на меня строго, как бы говоря: «Молчите, у него с головой не всё в порядке».
– Кто это сделал, отец? – наконец спросил он. – Что вы делали в хлеву?
– Да сам… – пробормотал Хозяин. – Дело было… Не помню… Только взялся…
На этом он внезапно умолк.
– Взялся за что? – насторожился Малик.
– Тебе это не касается, – резко отрезал Хозяин и обернулся ко мне. Говорил тихо, почти шёпотом, будто открывал тайну. – Когда ты зашла… Что было у меня в руке?
– Ничего.
– Ты точно видела? Хорошо посмотрела? Ну неужели совсем ничего не было?
– Ничего! – твёрдо сказала я.
Хозяин замолчал, погрузился в раздумья. Потом снова задал вопрос, с тем же настойчивым тоном:
– Эти… Хакназар с мастером… когда пришли? Неужели они до тебя не заходили ко мне?
– Нет. Сначала я вас нашла. Потом они прибежали.
Хозяин окончательно ушёл в свои мысли.
– Странно, – прошептал он, как бы самому себе. – Тогда кто это сделал?.. Кто унес?..
– Унёс что?! – Малик удивлённо обернулся.
– Смотри на дорогу, – оборвал его Хозяин.
***
Хозяин – человек умный. Позже я поняла, что он имел в виду, говоря: «Разговоров будет много».
Едва успели привезти его в больницу, врач едва успел поставить два укола, как вдруг… пришли милиционеры. Кто их вызвал? Откуда узнали? Без понятия. Но страх у меня в сердце сразу поднялся.
Один сразу начал опрашивать меня, другой – Малика, третий врача. Родственник и мастер, которые приехали с нами, увидели милицию и тут же испарились.
Этим всё было интересно: что случилось, почему Хозяин в таком состоянии, зачем копал в хлеву? Сто раз повторила, что ничего не знаю – не верят.
Твердят:
– Что-то вы скрываете, хола, нехорошо это. Вы укрываете преступника, лучше сразу скажите правду!
А я бы не сказала, если бы знала?
По какой-то причине милиционеров особенно заинтересовали мастера. Когда я упомянула, что Хозяин в машине спрашивал о них, они тут же начали выяснять, кто они, как их найти.
Позже, когда Хозяин немного оклемался и мы принесли ему шурпу, я рассказала о милиционерах и обо всём, что происходило.
Он сразу вскипел.
– Зачем ты сказала про мастеров, дура?! Могла бы просто сказать, «не знаю»!
– Да бросьте вы своих родственничков! – не выдержала я. – Вы их защищаете, а они… Как только узнали, что милиция идёт оба сбежали!
– Не понимаешь, молчи! – резко бросил Хозяин. Потом вдруг замолчал. Его взгляд стал пустым, бессмысленным…
;
ИСТОРИЯ СЛЕДОВАТЕЛЯ
Только пришёл на работу – уже вызов. Начальство даёт задание: в центральную больницу доставили мужчину, якобы избит, голова пробита. Говорят, «состояние тяжёлое». Надо срочно ехать, разобраться, опросить.
Выезжаем с оперативно-следственной группой. Сейчас особое внимание – профилактике: главное не допустить преступление. Если уж случилось – всё, чрезвычайная ситуация.
Не успели мы войти в больницу, как звонит начальник, уже на нервах:
«Кто пострадал? Как состояние? Дай бог не умрёт? Это уголовное или административка? Можно будет тихо прикрыть дело?»
Вот такие вот паники...
После разговора с врачами стало ясно, жить будет. Мы обрадовались. И чтобы шеф тоже не волновался, решил позвонить и обрадовать. Лучше бы молчал… Взорвался:
– Ты до сих пор подозреваемого не задержал?! Что ты там копаешься вообще?!
Ну, думаю, попал. Пришлось идти допрашивать потерпевшего.
Захожу в реанимацию. Потерпевший, как ни странно, довольно бодр. Даже, скажу вам, с хитринкой в глазах. Я таких уже видел, видно сразу: не собирается сотрудничать. Таких хлебом не корми, дай что-нибудь утаить. Обычно так ведут себя подозреваемые. А тут – сам пострадавший! Значит, дело тянется откуда-то из ближнего круга: друг, родственник или знакомый. Он сейчас будет всячески меня уводить от сути.
С одной стороны, хорошо: если всё настолько запутано, можно дело и по-тихому закрыть, как бытовуху. Как говорится: «Истец пассивен – судья самоуверен». Хотя, если честно, это просто к слову. К нам не относится.
Но и я не вчера родился – сразу понял, с кем имею дело. Только собрался приступить к разговору, посмотрел ему в глаза, уже ясно: будет вилять.
Зовут его Фуркат. Лет немало. Уже не тот возраст, когда по дворам дерутся. Но ведёт себя с какой-то показной наивностью:
– Видите ли, сам не знаю... Под вечер в хлеве… ремонт делал…
– Что делали? – удивился я. Честно говоря, вижу впервые, чтобы кто-то ремонтировал хлев.
– Говорю же, хлев. Ну, немного подкопал внизу… – он замолчал и задумался.
Знаю я такие паузы – врут, собираются с мыслями. Обычно так делают подозреваемые, но он – не подозреваемый. Однако ведёт себя будто бы виноват: запинается, обдумывает каждое слово. А вдруг и правда сам себя подставил?
– Хлев, – повторил он наконец, и на лице у него что-то прояснилось. Видимо, придумал версию и даже обрадовался.
– Немного выкопал, выровнял дно, хотел настелить доски, быка завести. Говядина нынче вон как подорожала, подумал, выгода может выйти…
– Давайте к делу, – оборвал я. Таких если не остановить, могут уйти в такие дебри, что потом сам забудешь, зачем пришёл. А мы торопимся. Времени на болтовню нет.
– К делу… Да, значит, я хлев ровнял…
Сказал и замолчал. Подождал, смотрю – глазки закрыл, будто всё рассказал.
– А потом? – спросил я, уже потеряв терпение.
– Потом? Потом открыл глаза, надо мной жена с мастерами стоят. Ну и сюда привезли.
– Всё? – я разочарован. По такой паузе казалось, сейчас часами будет рассказывать. А у него – вся история в двух словах.
– Всё, – подтвердил он. – Ничего подозрительного не заметил.
– А как же голова? Как разбилась?
– Не знаю… Упал, может? Или что-то с потолка? Ну, в общем, какая-то беда, но я сам не помню. Как у нас в деревне свет отключают, так и у меня сознание вырубилось.
Ничего, думаю. Надо будет самому осмотреть место происшествия. По пути доложил начальству, что, скорее всего, уголовки не будет. Шеф обрадовался. Я – тоже.
В конце концов, мы же здесь чтобы начальство радовать, правда?
***
Место происшествия, вопреки моим ожиданиям, оказалось вовсе не таким, как я себе представлял. Я думал, что всё прояснится – наоборот, стало только больше вопросов. По правде говоря, не стоило вообще туда ехать. Отправили бы участкового, а сами, не вставая с кресла, оформили бы всё: «на голову упало бревно» и конец. Нам – спокойствие, потерпевшему – довольство, начальству – благодать.
Но вот мы здесь. Заглянул я в тот самый хлев… и ничего не понял. Если честно – то, что там происходило, никак не укладывалось в голове.
Внутри перекопано. Причём не просто выровнено под пол, как говорил Фуркат, а словно после бомбёжки: там траншея, тут воронка, земля разбросана по всем углам. Следов «падавшего с потолка предмета» – никаких. Всё на своих местах. Чтобы в этом хлеву что-то на голову упало – надо быть акробатом, а не дедом с хозяйственными идеями. Ну, может, кроме этих подпорок – но и до них допрыгнуть сложно.
Нет. Явно здесь никто никакой пол не укладывал. Тут копали – да ещё как! Причём не для ровности, а наоборот – чтобы всё было в ямах. Что странно – такой же ров изрыт и во дворе.
– Вы что, канализацию в хлев решили провести? – с иронией спросил я у парня, который пришёл с нами. Это был Малик – сын Фурката.
Он рассмеялся. Видимо, решил, что я шучу. Но я не улыбнулся – вопрос повторил уже серьёзно.
Парень как-то съёжился, лицо потемнело:
– Да ну, какая канализация… У нас в новых домах её нет, а в хлеве тем более.
– Тогда зачем вот так, всё как кроты перекопали?
Малик пожал плечами:
– Не знаю… Отец копал. Наверное, у него был какой-то замысел…
– Говорит, быка завести хотел, – пояснил я. – Только вот… бык в таком хлеву жить не станет.
– Ну, не знаю. Мама говорила: «отец с ума сходит, всё роет без разбора». Но я не придал значения.
Слушая его, я вдруг почувствовал, что-то он утаивает.
Я уставился прямо в глаза, сурово спросил:
– Только не скрывайте. Всё равно узнаем. В чём дело?
Он замялся, понизил голос:
– Да я сам толком не знаю… Но думаю, с отцом что-то случилось.
– Ну, упало бревно, голова, вот, пожалуйста, – перебил я, не особо желая слушать новое «но».
– Нет, не это. Я про раньше. Ещё до того. Словно с ним что-то произошло. Голова не та, нервы сдали… Он стал... ну, не такой, как был. Только никому не говорите.
У меня всё в голове прояснилось, как лампочка вспыхнула:
Мы что, расследуем бред сумасшедшего?! И ни один умник не сказал: «Отвали, он псих!»
– С каких пор? – спросил я, уже мягче.
– Что, с каких?
– Ну, с каких пор он… ну, теряет связь с реальностью?
– Да нормально у него всё. Просто… чуть-чуть изменился. Я сам думал, может, начальная стадия Альцгеймера… Не знаю.
Ясно. Этот парень просто не хочет признавать, что у отца поехала крыша. Альцгеймер, деменция, как там по-латински ни зови – по-нашему это просто: сбрендил.
Ладно, раз уж приехали, надо оформиться по полной:
Сделать фото, зарисовку, акт осмотра. Мало ли, завтра пригодится.
Позвали мастеров, нашли свидетелей. Выяснили, где лежал Фуркат, в каком положении, как голова упала.
Хлев сняли – крупный план, средний, общий. Сделали чертёж, оформили всё. И – домой.
Радовались:
– Дело лёгкое, преступления нет, Профилактическая отчётность не пострадала.
А что ещё нам нужно в этой жизни?
***
Всё-таки жизнь – это одно, бумага – совсем другое. На бумаге многое можно сгладить, в жизни же всё даётся тяжело.
А вот в жизни, наоборот, можно кое-что спрятать. А что попало на бумагу – уже не скроешь. Тут остаётся одно – подредактировать, «выровнять».
Случай с Фуркат-ака в реальности выглядел жутко, трагично. А на бумаге – пресно и сухо:
«Пострадавший, работая в хлеву, оступился, ударился головой о балку».
Всё. Точка.
Всё сгладилось. Ни что он делал в хлеву, ни зачем хлев превратился в поле раскопок, ни почему он копал среди ночи – ничего этого в деле нет.
Чем больше проясняется ситуация – тем больше возникает вопросов. А чем меньше знаешь – тем меньше и вопросов. Вот такая арифметика.
Мы оформили всё как «несчастный случай». Документы ушли к прокурору. Но… его, похоже, не убедили.
Вызвал меня. И сразу – в лоб, с холодной жёсткостью:
– Это что? Вы дела вот так, поверхностно ведёте?
Я чуть замешкался, но кивнул:
– Вроде бы всё по форме. Вот заключение: «удар пришёлся на теменную часть головы и область над правым ухом. Череп треснул». Ну… череп ведь как грецкий орех – если что-то твёрдое ударит, может треснуть. Небольшая трещина. Не страшно… Заживёт.
Я старался говорить с сочувствием – будто переживаю за Фурката. Но прокурору это не понравилось.
– Вы смеётесь, что ли? – спросил он уже с холодной яростью. – Говорю: двойной удар по голове. А вы в заключении пишете: «упал и ударился». Так что, он дважды падал?
– Ну… может быть… Первый раз упал, поднялся, голова закружилась, снова упал…
Прокурор глянул на меня, как хирург на резинового пациента:
– Тут же сказано: пострадавший ничего не помнит.
Если бы он дважды падал, хоть первый раз бы запомнил! Раз пытался подняться, значит, был в сознании. А он – не помнит ничего. Почему?
Вопрос прозвучал не ради ответа. Это был не вопрос, а приговор. Формально я мог бы промолчать, именно это и сделал. Потому что понял: он не спрашивает, он обвиняет, говорит: «Ты не способен логически мыслить – сиди и молчи».
Я опустил голову. Прокурор сделал паузу, будто сам собой любуясь. Видимо, испытывал удовлетворение: разоблачил дилетанта, показал свою проницательность. Он даже немного смягчился. Уже не хотел добивать – продолжил спокойнее, почти с сожалением:
– Здесь… что-то не так. Вот, говорят, он весь хлев перекопал.
– Да, мы это не отрицали… Сын говорил: «отец не в себе… сознание плавает». Похоже, это правда.
– Тогда почему в деле нет справки от психиатра? – прокурор стукнул ладонью по папке, как будто по моему лбу.
У меня аж внутри щёлкнуло.
Я поднял голову:
– А какое это имеет отношение к делу?
– Самое прямое. Поезжайте. Разберитесь. Узнайте, что на самом деле произошло. Потом принесёте.
Он бросил документы мне на стол – как будто вернул домашку двоечнику.
***
Фуркат-ака сумасшедший? Никто никаких справок не дал. Я расспрашивал соседей, пытался выяснить – бесполезно. Кроме того, что он однажды стал копать свой хлев, за ним никогда не водилось ничего странного: ни в поступках, ни в словах.
То, что прокурор взял дело под личный контроль, в десять раз увеличивало мою ответственность: теперь нужно было проверять всё до последней мелочи.
Во время расследования одно обстоятельство привлекло моё внимание: Фуркат начал сносить старый дом и строить новый. А эта тяга к «раскопкам» в хлеву появилась у него после того, как он вернулся с поминок некой дальней родственницы, жившей в отдалённой деревне. Именно после этого к ним приехали двое его дальних родичей и начали у них работать. Жена Фурката – тётушка Ширин – рассказала об этом в подробностях, даже с лёгкой паникой в голосе.
Хоть дело и было официально оформлено как несчастный случай, я прекрасно понимал: здесь скрывается преступление. Кто-то хотел убить Фурката. Но кто?! И зачем?!
Слова Ширин-холы наводили на мысль, что эти дальние родственники работали почти бесплатно. Одному из них, кажется, вообще не заплатили. Они сами навязывались: хозяин был против, а они всё равно приходили. Что-то в этом было неладно.
Я начал приглядываться к Хакназару. Его первые объяснения показались мне странными и лишёнными логики. Он уверял, что не получал за это денег: «Хотел помочь родичам», – говорил он. Но в наше-то время?! Когда даже слово «субботник» у многих вызывает раздражение, потому что всё давно измеряется выгодой?!
У меня не осталось сомнений, что Хакназар как-то замешан в этом деле. Оставалось найти доказательства.
– Где вы были в ту ночь, когда у Фурката проломили голову? – спросил его.
– Что вы такое говорите? Вы на меня подозрение бросаете?! За что?! – Хакназар вспыхнул, заметался по комнате, всплеснул руками, встал, заходил туда-сюда. – Вы в своём уме?! Сам по себя, а?! С ума сошёл, что ли?!
– Хакназар, отбросьте эмоции, давайте спокойно поговорим, – сказал я, стараясь его унять. В нашей работе чувства ни к чему. Тут нужны холодный расчёт и конкретные доказательства. – У вас есть алиби? Есть свидетели, которые видели вас в ту ночь в другом месте?
– Свидетели… найду, есть… но почему вы именно меня подозреваете? Зачем бы мне это делать? Какой мотив?
– Вопросы задаю здесь я. Спокойно. Назовите свидетелей, я проверю.
Так я и оказался в деревне Хакназара.
***
Отец Хакназара – Аброр-ака – встретил нас, скажем так, без особого радушия.
– Я же тебе говорил, не суйся ты в эти дела, – буркнул он сыну и, пригласив нас на топчан, выслушал, зачем мы приехали. – Вот теперь платишь за самсу, которую даже не ел.
– Дядя, – сказал я спокойно, – никто пока вашего сына ни в чём не обвиняет. Мы просто хотим узнать, где он был в ту ночь.
– Где он был? У того прощелыги Мешраба всю ночь играл в карты, вот где! – ответил Аброр-ака, даже не задумываясь. – С такого, как он, толку нет. Или работает бесплатно у кого попало, или всю ночь в карты играет и всё спускает.
Хакназар взглянул на отца с упрёком, потом опустил глаза.
– Отец, – сказал он укоризненно. – Это же вы тогда сами сказали: «Сходи к Мешрабу, там твои дружки собрались». Я ведь отказался, «не хочу, спать хочу, денег нет». А вы дали мне деньги и отправили.
– Не валяй на меня. По тебе и так было видно, как тебе не терпится в карты поиграть. Жалко стало, вот и дал…
Значит, теперь нужно поговорить с теми, кто играл в карты: были ли они действительно вместе с ним, или это просто отговорка, а сам он тем временем отправился к Фуркату, решать вопросы по-своему?
Вытащить правду из этих картёжников было не так просто. Они мямлили, увиливали, боялись, что их оштрафуют за незаконную игру. Только после того, как я убедил их, что меня интересует не игра, а именно то, был ли Хакназар с ними – они начали говорить.
Оказалось, действительно, той ночью до самого утра шла игра у Мешраба. Играли на деньги. Хакназар проигрался вчистую.
Вывод из всей этой беготни был один: Хакназар в этой истории не замешан.
Алиби у мастера Суюна оказалось ещё крепче. Ту ночь он пил с друзьями у магазинчика, потом еле доплёлся до дома. Родные подтвердили, что он пришёл поздно и сразу вырубился. В таком состоянии он бы никого ударить не мог. Да и машины у него нет. Значит, если бы и захотел что-то сделать – должен был бы кого-то подкупить. Мы проверили его мобильный – за те дни ни с кем не созванивался. Лишь с утра был звонок от Хакназара. Поговорили – и пошли вместе к Фуркату. Я проверил время разговора и время их прибытия – всё сходится. Значит, Суюн тоже ни при чём.
Хорошо ещё, что мы сразу оформили всё как несчастный случай. А то бы не справились. Тут бы нас самих похоронили – вместе с этим делом. Оно зашло в тупик.
С одной стороны – прокурор, размахивающий обнажённой саблей. С другой – глухая стена. Я начал копать связи между этими двумя семьями.
Хотя, по правде говоря, задача следователя – не копаться в прошлом или будущем. Наша работа – это только факты, доказательства, показания. А у меня их нет.
Я уже несколько дней не решался идти к прокурору, оттягивал визит, как мог. И тут – звонок из дежурний части: прокурор вызывает. Немедленно. С документами по делу о хлеве и травме головы.
Ждёт, говорят.
Чего он так вцепился в это дело?!
***
В кабинете прокурора он беседовал с каким-то молодым человеком. Меня пропустили без ожидания – сказали, чтобы заходил сразу.
– Вот, – сказал прокурор, едва я вошёл, указывая на меня молодому человеку, – это следователь, который ведёт то самое дело.
Юноша поднялся и вежливо поздоровался. Значит, до моего прихода о чём-то говорили, причём говорили, похоже, в мою пользу – уважение в его жестах чувствовалось сразу. Иначе он бы так почтительно не встретил меня.
– Ну что? – спросил прокурор. – Есть ясность по делу?
– Всё то же, – ответил я с некоторым сомнением.
Я не знал, чего ждал от меня прокурор и кто этот парень, с какой целью он вообще интересуется нашим делом.
– Я ведь сразу говорил, – заметил прокурор. – Обычное несчастье, не стоящее особого внимания.
– Не знаю… – проговорил юноша. – Говорят, дело какое-то странное. О чём-то вроде клада рассказывают.
– Ну, бросьте вы, – недовольно махнул рукой прокурор. – Я двадцать лет с преступниками работаю, всегда одно и то же. Люди любят преувеличивать, не разобравшись, панику поднимают. Народ вообще склонен всё раздувать. Если верить уличным слухам, мы бы никогда до правды не докопались. Истина только у нас. Мы опрашиваем, проверяем, расследуем. Разве не так?
Последняя фраза была уже адресована мне.
– Конечно, – поспешно ответил я. Теперь, зная, в чём суть разговора и чего от меня ждут, можно было говорить смелее. – Я только что вернулся от тех мастеров, которые работали в том доме. Они живут в далёкой деревне. Я поговорил с каждым, и никакого подозрительного поведения не выявил. Всё, несчастный случай. Фуркат ака хотел устроить деревянный пол в хлеву, и на него упала балка, потом он ударился о столб.
Этими словами я хотел объяснить, почему у Фуркат ака две раны на голове. Говорил я не столько для парня, сколько для прокурора, с надеждой, что он не станет больше расспрашивать.
– Ознакомьте молодого человека с материалами дела, – распорядился прокурор. – Он хочет написать статью по этому инциденту… – вдруг вспомнил. – Ах да, я вас ведь не представил. Этот молодой человек – журналист. Работает в газете. Давайте, проводите его, покажите всё…
– Хорошо, – сказал я. – Пойдёмте, поговорим у меня в кабинете...
Прокурор, однако, предупредил журналиста:
– Но учтите, статья, это хорошо, только не надо вставлять туда свои домыслы и полуправду. Не нужно ронять нашу честь. Пишите строго по материалам дела.
;
ИСТОРИЯ РЕПОРТЁРА
Я сам, признаться, не верю в глупые, на первый взгляд, разговоры о спрятанных кладах, жадных кладоискателях и хитроумных сообщниках. Не глупец ведь. Подобное возможно разве что в приключенческих романах. Я-то не верю ни во что, но вот наши читатели – верят... И, увы, наш главный редактор тоже.
– Братец, есть для тебя поручение, – позвал он к себе в тот день. – Тема, которая потрясёт всю страну... материал, который буквально разорвёт!
– Может, обойдёмся без взрывов? – пошутил я.
Но у главного редактора чувство юмора – не сильная сторона. Говорю же: он до сих пор уверен, что приключенческие романы написаны с натуры, сам всей душой и жизнью застрял в книгах, прочитанных в детстве.
– Какие ещё взрывы, ты в себе? Вот говорят «взорвал интернет», ну, в таком духе. Хотя ты и я понимаем: интернет взорвать невозможно... Короче, услышал я кое-что от тёти... Знаешь, сёла родни... э... родни из села... Есть у меня старая тётушка, так вот, её подруга всю жизнь так и не смогла достать клад, оставшийся ей от отца, и вот недавно скончалась.
Я сразу понял: тема – никуда не годится. Кому сейчас интересна жизнь старух, особенно такой древней? Мало шансов, что из этого выйдет путный материал.
– Каждый уходит из жизни с сожалениями, у каждого есть мечта, которой никогда не суждено сбыться, – сказал я в тоне «не морочьте мне голову, я лучше сам найду тему».
Моя дерзость редактору не понравилась, глаза его сверкнули. Но я-то знаю, он ничего не скажет. За ту зарплату, что он мне платит, пусть ещё спасибо скажет. Журналиста, как я, за эти деньги он и в следующей жизни не найдёт. К тому же всерьёз подумываю перейти на другую, более серьёзную, онлайн-платформу. Не хочу уйти в небытие вместе с умирающей бумажной журналистикой.
– Гонорар увеличу вдвое, – пошёл он на уступку. – Все командировочные расходы оплатим полностью...
– Я что, по старухам должен ходить? – Но... слово «гонорар» волшебное. Оно умеет растопить любое сердце.
– Ты ещё не всё знаешь! По этой истории даже уголовное дело заведено. Дело, значит, серьёзное. Прокурора навестишь, следователя разыщешь... Ну, знаешь, как они, всё наполовину, тяп-ляп. Сам поезжай, всех расспроси, выясни, что да как, а вернёшься – решим, что с этим делать. Или статью напишем, или... оба уволимся к чёртовой матери… Остальное потом. Главное – начни с дела.
***
Прокурору, видно, и разговаривать со мной не хотелось, когда я озвучил цель своего визита – посмотрел с таким видом, будто думал: «С какого ты угла приполз?» и сразу вызвал следователя, отправив меня с ним. Мой вопрос о кладе только вызвал у обоих насмешки.
– Кто пожаловался?! – спросил первым делом следователь, когда мы пришли к нему в кабинет. – Учти, всё решено строго по закону. Никакого преступления здесь нет. Травмы потерпевший получил сам, при падении.
По его нервозному, поспешному тону стало ясно – дело это мутное, недосказанное. Я ведь не проверяющий, никто не жаловался, и в фельетонах, разоблачающих правоохранительные органы, я не специализируюсь. Хотя вся эта история и кажется полной глупостью, я просто решил подзаработать немного гонорара. Вся суть в этом.
– Меня не интересуют особенности вашего уголовного дела, – сказал я.
– Так ведь я и говорю, никакого дела нет, – перебил он меня на полуслове, взволнованно.
То есть – дело есть. Просто следователь чего-то боится и пытается это скрыть. Это очевидно. Хотя мне, честно говоря, наплевать. Я ведь не из тех коллег, кто гоняется за криминальными делами. Моё направление – семейные темы, народные традиции, житейские сюжеты.
– Вы не поняли, – спокойно продолжил я. – Мне важно не само дело, а его суть. Так поручил редактор. Да и прокурор вас ко мне направил. Я должен ознакомиться. Не собираюсь писать фельетон, критиковать тоже никого не стану. Я журналист по бытовым вопросам. Хотите, сначала покажу статью вам, а если скажете «не публиковать», не опубликую.
Мне понадобилось полчаса уговоров, чтобы убедить следователя. В итоге я получил дело. Толстенная папка – страниц на 250-300.
Раньше я с такими «делами» не сталкивался – скукотища смертная. Что попало, кто что сказал – всё свалено в одну кучу. Чтение отняло кучу времени, и в конце концов я понял: ничего в этом не понимаю. Неясно и то, чего именно опасается следователь. Бумаги, записи, копии, протоколы, фотографии, справки...
Следует сказать: о кладах в деле – ни слова. Речь идёт исключительно о падении некоего Фурката-ака.
– А мне-то говорили, что здесь всё из-за клада, якобы всё это произошло при его поисках, – сказал я, возвращая дело его «хозяину». – А тут про клад ни полслова.
Я понял одно: надо брать имена и адреса свидетелей и участников, указанных в деле, и лично с каждым поговорить. Видно ведь, материалы, собранные следователем, предельно сухие и формальные.
***
Я по очереди побеседовал со всеми – свидетелями, участниками, чьи имена были указаны в не слишком длинном списке. Чем дальше продвигался, тем яснее становилась картина, и сам я стал понемногу втягиваться в эту историю. Если вначале всё это вызывало у меня разве что насмешку, то теперь я начал верить, что старуха действительно унаследовала от отца нечто ценное – и что это нечто он закопал под тандыром. Однако я всячески старался скрыть эту веру даже от самого себя: человеку вроде меня, привыкшему сомневаться во всём, вдруг поверить в клад, оставшийся после какого-то басмача сто лет назад, – это попросту смешно. Ведь ещё совсем недавно я был на той стороне, что посмеивалась над подобными рассказами, хорошо знал, как такие байки воздействуют на впечатлительных людей, какие мечты и иллюзии они в них рождают. Поэтому я нарочно держался холодно.
Тем не менее, всё услышанное я старательно записывал, ничего не упуская. И всё же в итоге остались два вопроса, на которые не было ответа: Был ли клад на самом деле? Кто же тогда избил Фурката ака той ночью?
Я ведь не следователь и не обязан раскрывать преступление. Мне, в отличие от них, не нужно было подгонять всё под версию «поскользнулся – упал». Хотя, как утверждалось в собранных медицинских заключениях, травмы вполне могли быть получены при падении. Но я чувствовал – его кто-то ударил. Об этом можно было догадаться и по словам самого Фурката ака: он вдруг потерял сознание, ничего не почувствовал. Я-то знаю, что это значит – в детстве друзья ради шутки ударили меня по голове сумкой, а я очнулся, когда уже все столпились надо мной, глаза у них округлились от испуга. Потом узнал, что это они. Сам я в тот момент ничего не понял.
Когда я добрался до него, Фуркат ака уже выписался из больницы. Голова была перевязана, и он руководил внутренней отделкой дома. Ремонт – да ещё какой: прямо лепнина!
Он месил смесь: мешок гипса насыпал в цемент и замешивал. Увидев меня, принял нехотя. Узнав, что я из газеты, не смог скрыть удивления:
– Из газеты?! Что ж мы, подвиг совершили, чтобы газетчики за нами гонялись?
Я объяснил, зачем приехал.
– Оставь ты эту затею, братец, – сказал он, выслушав всё внимательно и на удивление спокойно. – Что ты там писать собрался? Если рассечённая голова, это подвиг, так иди к Тура-дураку, ему башку раз десять раскроили.
– А в тот момент, когда вам разбили голову, чем вы занимались? – спросил я.
Фуркат ака задумался, отвёл глаза, покраснел. Врёт!
– Да пол в сарае хотел настелить, – ответил еле слышно.
Соврал. Я попросил показать тот сарай – не отказал, повёл меня. Пол был ровный, но никакой доски и в помине не было. А я ведь видел фотографии в деле – там всё было раскопано.
– Доску-то не прибили, смотрю? – заметил я.
– Какую доску?! Зачем она нам? Для скота, что ли? – огрызнулся он.
Видно было, что моё журналистское происхождение расслабило его – следователь он бы так легко к себе не пустил. Он почти не пытался ничего скрывать.
Я не стал задавать лишних вопросов. И так понятно: никакой цели настелить пол у него не было. Как бы странно это ни звучало, как бы я ни убеждал себя не верить – всё равно признаю: разговоры о кладе кажутся вполне правдоподобными. А может, здесь вообще скрыто нечто куда более таинственное, чем обычный клад...
Я не стал спрашивать, что у него было в руках в тот момент, когда он потерял сознание. Не хотел лишний раз наводить подозрения – кто знает, что стоит за этой всей суматохой? Чего ждать от этих людей? На что они готовы, лишь бы сохранить эту тайну? Своя жизнь мне дорога. А если уж милиция предпочла закрыть дело, значит, тут может крыться что-то действительно опасное. Возможно, смертельно опасное.
В детстве я любил собирать «лего». Так что знаю – истину можно воссоздать, если аккуратно, по кусочкам, собрать сведения, сопоставить и сложить всё в целую картину. Продолжу спрашивать.
Буду прикидываться наивным, действовать медленно, осторожно, узнаю всё, что нужно. Если почувствую, что ситуация обостряется – сразу выйду из игры.
***
У меня возникло подозрение к Хакберды.
Думал: неужели следователь как-то перевёл подозрение с него на кого-то другого? Но, побывав в его деревне, поговорив с людьми, уточнив, что произошло той ночью, я пришёл к ясному выводу – Хакберды действительно в ту ночь не покидал деревню.
А может, он поручил это кому-то другому?
Интересно то, что единственный, кто получал прямую выгоду от всей этой истории – это он. И всё же у него железное алиби. Более того, ночь на дворе, середина ночи! Где он должен быть, как не дома? Устал после дня плотницкой работы – разве он не мог спать спокойно, никого не видя?
А вот Хакназар… Мне кажется, он нарочно себе алиби устроил. Хотя, строго говоря, это была не его идея – отец настоял.
Глупый отец… Сам подталкивал сына к игре в карты! И всё же, этой глупостью он спас своего сына – уберёг от подозрений, а может, и от неотвратимого наказания.
Спас!
Обязательно надо поговорить с этим человеком.
– Почему вы решили приучить его к карточной игре? – спросил я у Аброр-ака.
Вопрос вывел его из себя.
– Что значит "приучить"? Я что, заставлял его играть?
– Да вы сами его отправили играть, да ещё и денег дали, не так ли?
Аброр-ака округлил глаза, замолчал, потом, немного подумав, будто оправдываясь, произнёс:
– Да он сам хотел. Хоть сорок ему, а всё равно как ребёнок, глаза блестели… Ну, дал я ему немного. Да и не зря дал, как оказалось. А то, глядишь, посадили бы по тому делу. Я ж понял, следователь приходил, мы поговорили. Прямо сказал, все подозрения на вашего сына. Вот я и понял: это мне сам Бог вложил в голову, отправить его.
Теперь я был уверен – этот человек что-то скрывает.
Я не подал виду, не стал его тревожить, не хотел, чтобы он что-то заподозрил. Решил поговорить с Хакназаром.
По его поведению, по словам – он как будто и не в курсе происходящего, даже мысли не допускал, что отец нарочно отправил его играть. Нет, он вовсе не так наивен, как делает вид. Он-то думает: «Я – хитрый, всех перехитрю!» Но не вышло.
– Вы про папу? – переспросил он без тени сомнения. – У него машина есть... поновее, чем у нас... А что? Надо будет до города отвезти, не проблема, вызовем такси, прямо к вашему подъезду.
– Спасибо, спасибо, – поблагодарил я. – Просто хотел узнать: в тот день, когда вы пошли играть, куда пошёл ваш отец?
– А куда он мог пойти? Спал, наверное... – ответил быстро, но вдруг задумался. – Хотя, погодите, когда я под утро пришёл домой, мама стала ругать: «ты с отцом ночью где-то шлялся!»
Я тут же напрягся, но сделал вид, что не придал этому значения. Не хотелось его спугнуть, иначе он догадается, в чём дело, и начнёт врать.
– Выходит, вы с отцом в карты гоняли? – прикинулся я шутником.
– Я, что ли, идиот, чтобы с папой играть?! – резко ответил он. – Наверное, он на скотный рынок ездил...
– А вы не спросили, где он был?
– А мне зачем? Если начну допытываться, разозлится...
***
Я выяснил: в Кулкишлаке базар скота – по пятницам, в Джамабазаре – по воскресеньям. А Фуркат-ака был избит в ночь на среду.
Аброр-ака ни на какой базар не ездил, скот покупать не собирался, это я узнал невзначай, расспросив Хакназар-ака.
Я вновь подошёл к Аброр-ака.
Пора было заканчивать эту игру в кошки-мышки. Настал момент сказать правду в лицо. Я знал: я разгадал то, что не смог ни один другой. И был в этом уверен.
– Аброр-ака, – позвал я его на улицу и решительно сказал: – Я всё выяснил. Во всём этом виноваты вы!
Взглянул ему в глаза, чтобы увидеть эффект от сказанных слов. Аброр-ака отвёл взгляд, покраснел, почесал висок, видно, пытался что-то придумать.
– Вот как? – сказал он наконец. – Значит, вы считаете, это моя вина? Странно… С чего вы взяли? В чём же моя вина?
Это были не вопросы, идущие изнутри, а скорее выстрелы вслепую – вдруг попадёт.
– Это вы избили Фурката, – продолжил я спокойно. – Хотите, приведу доказательства? Но вы человек неглупый и, думаю, не заинтересованы в том, чтобы всё всплыло. Последствия могут быть тяжёлыми. На кону не только несколько лет вашей жизни, но и клад, о котором мечтала ваша мать…
Аброр-ака замолчал. Видно, он не ожидал, что какой-то столичный журналист, побеседовав с несколькими людьми, выведет его на чистую воду. Ведь над этим делом трудились десятки людей, и ни один не подобрался к разгадке.
– И что теперь? – произнёс он наконец, слегка понурив голову.
Неожиданное разоблачение не нравится никому.
– Не знаю, – ответил я многозначительно. – Теперь всё зависит от вас. Что скажете?
– Пойдёмте в дом, попьём чаю, поговорим, – попытался он смягчить ситуацию.
– Нет, – отказался я резко. – Решим всё здесь. Моё участие в этом деле стоит дороже чашки чая и тарелки плова.
Так я стал думать о себе.
– Что мы решим? – спросил он, стараясь сохранить самообладание. – Даже прокурор не говорил мне такого.
– Прокурор, другое дело. Он не знал правды. А я знаю всё. Думаете, я просто так потратил эти дни, работал, собирал сведения и теперь уйду с пустыми руками?
Пора было действовать открыто. Иногда только так можно добиться реакции. Как говорил наш бывший главный редактор: «Испугаешься – проиграешь». Он учил нас не показывать страха даже в самых сложных ситуациях. Сам он, правда, теперь корректор в частном издательстве, но его принципы были железные.
– Вы намекаете на взятку? – прошипел Аброр-ака, с трудом сдерживая злость.
– Какая взятка? Я не чиновник, чтобы брать взятки. Я лишь хочу получить свою долю от клада. Это законно. Не хотите делиться, отдайте государству, и оно тоже половину возьмёт… Называть всё своими именами – честнее.
Он начал дышать глубже. Видно было, что напряжение растёт.
– Клада нет, – сказал он наконец.
Я ожидал, что он всё будет отрицать. Что скажет: «Не видел Фурката», «Не знаю, о чём вы»… Но он не отрицал. Наоборот – словно признавал свою вину, его интересовали лишь последствия.
– Что вы сделали с кладом? Неужели продали по частям?
Мои слова ему явно не нравились. Если бы не моя осведомлённость, он давно бы меня ударил. Но он сдерживался.
– Молодой человек, – процедил он сквозь зубы. – Какое вам дело до чужих дел? Это личное, семейное. Зачем вы суёте туда нос?
– Личное дело? Вы чуть не убили человека! Это уже не личное. И не думайте, что я ничего не понимаю. Я знаю, что это были вы. Хотите сказать, откуда?
Я ждал, что он удивится, спросит: «Как ты догадался?» Но ничего такого не последовало.
– Мне это не интересно, – сказал он. – Вы ошибаетесь. И если думаете, что я просто отдам вам клад, вы глубоко заблуждаетесь. Он не для кого.
Он сказал это с такой решимостью, что мне стало не по себе. То ли от страха, то ли от понимания, что он решил идти до конца.
– Хотите всё присвоить себе? Но вы же можете всё потерять.
– Я сам не возьму, – сказал он. – Даже мои дети не получат его. У них нет на него права… У меня тоже.
Мы пошли в кафе. Я был непреклонен: хотел хотя бы 10 процентов. Такой шанс даётся раз в жизни.
Говорили долго. О кладе он почти не говорил, только о матери.
– Бедная мама посвятила всю жизнь этому кладу, – закончил он свою историю. – Хотела поднять нас, вырастить в достатке. Но в тяжёлые годы он нам не помог. Мы жили впроголодь, мёрзли… А теперь, всё есть, но мамы нет. Клад найден. Как он может достаться кому-то другому? Это же не богатство, это её боль. Я не позволю кому-то растоптать её память. Хоть куда идите, его никому не отдам. Даже своим детям. И сам брать не буду.
Я, дурак, думал о десятке золотых монет и хотел долю. А теперь понял, у меня на этот клад нет никакого права.
– Ладно, – сказал вставая. – Поеду в город. Считаем, что этого разговора не было. Только одно спрошу: где сейчас клад?
– Там, где и должен быть, – коротко ответил Аброр-ака.
И понял: клад в могиле Огилой-момо.
А расспрашивать её могилу… не решился.
Хранитель сокровища
© Copyright: Исмаил Шомурадов, 2025
Свидетельство о публикации №225090600568
Свидетельство о публикации №225090600568
Рецензии