Рассказ 3. Похороны

Сегодня мы хоронили маму бабушки. Когда мы пришли к ней в квартиру, сестра бабушки с другими женщинами её мыли в ванной. Моя бабушка к ним присоединилась. Они управились быстро. Мужики уже приготовили ей место: поставили два табурета и положили между ними доску — обычную струганную доску с балкона. Накинули на неё белую простынь. Я давно прабабушку не видел и уже забыл, как она выглядит, поэтому хотел её увидеть. Наконец женщины крикнули мужиков, и они принесли старушку. Она была одета в простое ситцевое платье, в такое длинное, что даже ноги закрывало. Что меня поразило, так это то, что глаза её были открыты. Мне мама сказала, что смерть — это когда человек засыпает навсегда. Как можно спать с открытыми глазами? Может, прабабушка проснулась, пока её мыли? Она была очень старенькой, у неё не хватило сил самой прийти, и ей помогли, принесли в комнату. Но тогда зачем мужики положили её на доску? Я очень хотел задать все эти вопросы маме, но все суетились в полной тишине, только иногда раздавался чуть слышный шёпот.
— Пятаки приготовили? — вдруг громко спросила бабушка. Я даже вздрогнул от неожиданности и прижался к маме. Дядя Серёжа протянул ей монеты. Баба Мария уже сложила руки прабабушки крест-накрест и перевязывала их платком. Моя бабушка подошла к своей маме и закрыла ей глаза. Я внимательно наблюдал за этими действиями. Та не сопротивлялась. Но только бабушка взяла монетки, как прабабушка открыла один глаз.
"Ну я же говорил, что она проснулась. Вон подглядывает, просто очень слаба и хочет всем показать, что ещё жива", — подумал я. Но моя бабушка так не думала. Она положила ей на закрытый глаз один пятак, потом снова закрыла второй и на него тоже опустила монетку.
— Мама, — тихо прошептал я, — а почему прабабушке не разрешают проснуться? Она вон даже глаз открыла.
Мама только погладила меня молча и тихо заплакала. Я решил, что так надо. Наверное, когда приходит время, и человек становится настолько слаб, что не может уже даже говорить, его вот так кладут на доску, связывают руки и заставляют спать с помощью копеечных монет на глазах. Мне стало страшно. Я не хотел бы, чтобы меня так спать заставляли. Я пообещал себе, что теперь буду послушным и сразу буду идти спать, как только об этом скажет мама.
— Домовину привезли, — сообщила ещё одна старая бабушка, которую я видел первый раз. Я вообще мало кого знал из тех, кто тут был: дядя Федя, дядя Серёжа, баба Маша, сестра бабушки и мы. Мне стало интересно, что такое домовина. Это что, новый дом для прабабушки? А как его могли привезти? Дома крепко вкопаны в землю. Я не видел ни одного дома на колёсах. И тут же представил себе, как было бы здорово иметь такой дом. Живёшь в нём и в то же время по свету катаешься. Сегодня тут, завтра в Ленинграде, потом в Москве. Интересно было бы жить. И тут мужики, стараясь не шуметь, внесли деревянный, необычной формы ящик. Он был обтянут тёмно-красной тканью снаружи, а внутри белой. Подушка была шёлковой. Женщины уже приготовили ещё два табурета и на них поставили ящик. Затем спящую пробабушку аккуратно взяли за ноги и плечи и подняли. Я очень удивился, что она не прогнулась, а осталась прямой, как та доска, на которой она лежала.
"Вот это да, — подумал я, — даже я так не умею, хотя не раз пробовал. Меня мальчики во дворе поднимали, а я должен был вытягиваться, но я быстро провисал и потому вечно проигрывал, и таскал им дрова из сарая к двери их квартиры. А прабабушка смотри-ка как прямо держит спину. А ведь сама такая худенькая". Но стоило её положить в ящик, как монеты упали, и она снова открыла глаза. Один мужик почему-то испугался и сказал матерные слова.
— Мама, — я снова стал ей шептать на ухо, — я обещаю, что всегда буду тебя слушаться, только не заставляйте меня так, как бабулю спать, хорошо?
— Глупенький, — грустно улыбнулась мама, глядя мне в глаза, — бабуля не просто спит, она умерла и ничего не чувствует, даже не дышит. С живыми так никогда не поступают, особенно с такими маленькими, как ты.
Она нежно обняла меня, и её тепло успокоило меня. Когда прабабушку накрыли белой простынёй, вынесли на улицу доску, на которой она лежала, подожгли свечи, от которых пошёл приятный запах, то все по очереди стали подходить к ней и, плача целовать в лоб. Я тоже подошёл, меня приподнял дядя Сергей, и я прикоснулся к ней губами. Она оказалась холодная. От неожиданности я потёр свои губы ладонью руки. Бабушки гневно зашушукали. Я не понял, в чём я виноват.
— Протри ему губы, пусть снова прикоснётся, — проворчала старушка, которая сообщила о домовине, обращаясь к дяде Сергею.
— Отстань от ребёнка, — тихо огрызнулся он, — пацан и так стрессует, первый раз покойника видит.
Он поставил меня на пол и подтолкнул к маме. Затем прабабушку подняли четыре мужика и в этом ящике понесли на улицу. А там уже стоял грузовик. Моя мама договорилась на заводе, и ей его выделили. На полу лежал ковёр. Прямо на него и положили ящик. Одни называли его "гроб", другие "домовина". Я так и не понял, как правильно его называть. Сверху прабабушку накрыли крышкой. Дяди, баба Маша, бабушка, мама и я уселись в грузовик по бокам от гроба. И мы медленно поехали. Все смотрели на эту домовину. Я не понимал почему. У меня захватывало дыхание от того, что я еду на грузовике. Это было так здорово, я даже заметил, как на меня с завистью смотрели дворовые пацаны. Ветер обдувал лицо, нас иногда потряхивало, я мог всё вокруг не только видеть, как в автобусе, но и чувствовать запахи, ощущать мир вокруг меня. Когда мы выехали из города и поехали по лесной дороге, я вдруг задумался. Вот прабабушка. Она там лежит и не чувствует ничего: не слышит, не видит, не вдыхает свежесть хвойного леса. Это же так грустно. Мне стало её очень жалко, и я заплакал. Тут мама меня крепко обняла и спросила:
— Ты что, сынок? Бабушку жалко стало?
Я молча кивнул головой.
— Дошло до парня, — грустно сказал дядя Фёдор и зачем-то добавил: — вот такая она, жизнь наша…
Только на кладбище я по-настоящему понял, что такое смерть. Когда крышку гроба дяди стали забивать огромными гвоздями, я с ужасом подумал, что там же и так темно, а ещё и не открыть теперь домовину. Значит, это не дом — это тюрьма. А ещё я увидел, как молоток у дяди Фёдора соскользнул, и гвоздь скривился и пошёл косо. Я стоял, смотрел и переживал, как бы бабушку не поранило там внутри. Но окончательно меня испугало и сильно разозлило, когда эту домовину стали опускать в яму и засыпать землёй. Как так? Вот моя бабушка, пока значит она жива, и пироги вкусные печёт, убирается в доме, стирает, шьёт, то она молодец, почёт ей и уважение, а как вот так же заснёт, то в ящик её и закапывать? Нельзя так. Это жестоко и несправедливо. Но я ничего не мог с этим поделать. Поэтому я просто громко плакал. Смотрел, как земля закрывала крышку гроба, и плакал. Наконец бабушка толкнула маму и тихо сказала:
— Уведи ребёнка в автобус, не видишь, не выдерживает.
Мама послушала её и потащила меня к дороге, но я не хотел уходить, я хотел дождаться, пока все уйдут и раскопать прабабушку, сломать эту домовину, освободить её глаза от монет и позволить прабабушке спать в лесу, на свежем воздухе в полной свободе. Может, от этого она всё-таки проснётся, и я смогу с ней ещё хоть немного поговорить…