Во сне и наяву Продолжение

               

          Начло в № 76( Небожители подвала)         
                Порою, сны свои я вижу явью,
                А явь, увы, была бы лучше сном!
       

                Сатори*


Тёплая летняя ночь источает душистый аромат разогретых солнцем трав.
Лёгкий ветерок волнами обдаёт то лиственной прохладой, то жаром остывающей земли. На все лады, беспорядочно звенят цикады. Они, то смолкают одновременно, то вновь заводят свой неистовый концерт по мановению волшебной палочки какого-то бестелесного дирижёра.
На тёмном небе несчётное количество звёзд, которые беспрестанно перемигиваются меж собой, будто ведут негласную беседу. Чётко вырисовываются гигантские созвездия.
Величественный покой, и гармония царят в этой сказочной ночи.
Я, совсем ещё маленькая девочка, одиноко сижу на крыльце деревянного дома, опершись локтями в колени, а ладонями обхватив лицо и распахнув глаза, безотрывно наблюдаю всю эту звёздную махину. В моей детской голове возникают один за другим совсем недетские вопросы: «Почему я – это я, как оказалась здесь, на Земле, а не на другой планете, почему моя мама именно моя…»
По какой причине я не спала тогда, где были мои родители, сестра? – этого я не помню. А только по сей день ощущаю то состояние благодати, которое тихим восторгом пронизывало меня насквозь. Уже не было границ между землёй и небом. Я медленно плыла в огромном Мироздании вместе с мириадами мерцающих звёзд.
Не нарушая очарования ночи, издалека, с канала, глухо и призывно протрубил гудок парохода, возвещая из будущего о чём-то тревожном и грустном.
Всем своим маленьким существом, превратившись во внимание и слух, я   впервые ощутила Вечность.
Незабываемые мгновения не раз повторялись в моей жизни. О них я буду помнить до последней минуты пребывания здесь, на Земле. Они и теперь
толкают меня на поиск. Поиск кого или чего? – этого я пока сказать не могу…

*В дзен-буддизме есть такое понятие, как сатори (санскр.) – это состояние, в котором человеку открывается сокровенная природа бытия. Простыми словами – это озарение, внезапное пробуждение, которое наступает в результате сосредоточения  и самоуглубления.
Похоже, с раннего возраста я могла испытывать такое состояние.
А по причине того, что мне много времени приходится проводить в одиночестве, я и теперь частенько нахожусь в состояние отрешённости от мира, наблюдая его, как бы, со стороны. Так уж сложилось, по независящим от меня обстоятельствам. Я верю в Судьбу, в неслучайность происходящих событий, в числа, в вещие сны.
Верующие люди говорят, что тот, кто верит в случайности, не верит в Бога. Бог говорит с нами знаками, только, чаще всего, мы их просто не замечаем.
По Зодиаку я – «Весы».  И, действительно, чётко ощущаю потребность всё взвешивать, анализировать, делать выводы, порой резкие, нелицеприятные. Прямолинейность – главная черта моего характера, от которой происходят все мои, мягко выражаясь, неприятности.
Острых углов обходить не умею. И вряд ли уже научусь – слишком поздно!
«Весы» – единственно неодушевлённый зодиакальный знак изо всего представленного там животного мира.
      
        Исповеданье

Жизнь моя прямолинейна
И тверда, как рельс стальной,
Потому-то стиль елейный,
Признаюсь, совсем не мой.

Знаю, многим не по нраву
Неприглядный реализм,
Но стихи не для забавы
Заполняют мою жизнь.

Их пишу исповеданьем
Перед Богом и людьми,
Несмотря на поруганья
И признания в любви.

Короче, какой характер, такие и стихи – пишу, как дышу!
Многие поэты, особенно поэтессы, любят в лирических стихах напускать тумана. И чем он гуще, тем больше ценится.  И, чтобы скрыть свою безграмотность или, пренебрегая грамотностью, взяли моду писать без единого знака препинания. А, что тут удивляться, когда и саму Литературную Газету, с некоторых пор, обрезали, почему бы и знаки препинания не отменить?! В мутной воде, говорят, хорошо рыба ловится.
Да и обрезанную газету, видно, кому-то удобнее в руках держать.
Моя же, русская душа, требует широты, раздолья, размаха – наподобие развёрнутой гармони.
Я пишу стихи со знаками препинания, даже, возможно, лишние, где не надо, ставлю. Потому, в Литературной Газете меня не печатают.  И тумана, видать, маловато. Ясность, она только для простаков без фантазии годится, понимать надо!
Ну, вот: «Остапа понесло!» –  это я в подтверждение к вышесказанному – о характере «Весов». Хорошо, что я родилась не в лихие годы репрессий, а то бы язык свой прикусила навеки. А теперь – поговори себе, может легче станет!
Как здесь не вспомнить наших Великих Мастеров Слова, безвременно погибших  Поэтов!  Вот такое посвящение в минуты скорби им  написала:
      
            Пророки

Безмолвно лица вереницей
Виденьем жутким проплывают.
В церквях нельзя за них молиться –
Их тихо дома поминают.
Струной натянутою рвались
Ещё не прожитые жизни,
Хотя успели, оправдались
Любовью к мачехе – Отчизне.
Нет, не боюсь оговориться –
Виденья жуткие покажут:
Кому велела застрелиться,
Кому на шее петлю вяжет.
Иль в прошлом жить они пытались,
Или вперёд в века умчаться,
Им в настоящем оставалось
Строкой бессмертной пробавляться.
Знать, у загадочной России
В чести умершие Пророки:
Их по заслугам возносили,
Беря посмертные уроки.

Порой я сокрушаюсь о том, что вижу и понимаю то, что лучше бы мне не видеть и не понимать. И если даже смолчу, не выскажу своего мнения, возмущения, то это умолчание не даст мне душевного покоя.
Увы, так я устроена и сравниваю себя с незаземлённым, оголённым проводом.  В молодом возрасте меня стали изводить панические атаки. Это внезапные, периодически повторяющиеся эпизоды сильного страха или тревоги, сопровождающиеся учащённым сердцебиением, ознобом, недостатком воздуха и навязчивым чувством, что случится нечто плохое…
И это, изматывающее состояние, не идёт ни в какое сравнение с физической болью! По каким только бабкам и врачам я не ходила, пока не осознала: «спасение утопающих – дело рук самих утопающих».
Пришлось собрать всю свою силу воли в кулак: запретить думать о плохом,
изменить что-то в образе жизни, в привычках…
Эту «напасть» надо было пройти и победить, иначе передо мной вставал прямой вопрос: «быть или не быть…»
Долгая и мучительная «победа над собой» оказалась спасительной прививкой на дальнейшие удары Судьбы.
В тридцатилетнем возрасте, когда сын пошёл в первый класс, в автомобильной катастрофе погибает мой муж. В этот день, 17 сентября 1980 года, мы поехали с ним в центр на Неглинную улицу покупать нашему ребёнку пианино, после поступления его в музыкальную школу. Выбрали инструмент, оплатили  доставку и разбежались по своим работам до вечера.   Дома в вазе ещё стоял букет красных гвоздик, купленный мужем к началу учебного года, сохранилась непочатая бутылка шампанского, которую вечером мы могли бы открыть по случаю дорогой покупки – музыкального инструмента, но… «мы предполагаем, а Бог располагает».  Вечером привезли пианино, и грузчики как-то тяжело затаскивали его в квартиру на широких ремнях. Хорошо помню своё, возникшее внезапно, тягостное, безрадостное чувство.  Бросилась, было, к телефону позвонить мужу, но почему-то на половине набранного номера, передумала.
К нему, неожиданно для меня, приехали из Тбилиси родители и остановились у нас.  И, чтобы не тесниться всем в одной комнате, я с сыном временно перебралась к матери. А муж утром заезжал к нам и отвозил на машине ребёнка в школу. В скором времени мы ожидали переселения – наши дома шли под снос.
Утром муж не заехал, как обычно, за сыном. Тогда я сама отвезла его своим ходом в школу. И опоздав на работу, только в обеденный перерыв набрала номер телефона на работу мужа. Работал он начальником гаража Главного управления Культуры на Ботанической улице, недалеко от Телецентра. Мне ответили сотрудники и пригласили срочно приехать, ничего не объясняя конкретно. Конечно, я сразу, по голосу, поняла, что случилась беда, но, чтобы такое…
В Свидетельстве о смерти скупо написано: Закрытая травма тела.
Кремировали в Донском, тогда ещё существующем, крематории.
Родители прах забрали с собой на Родину.
Нам с сыном государство предоставило однокомнатную квартиру, несмотря на то, что поселяют двух, разнополых, человек в одну комнату. Будто ребёнок навсегда останется в восьмилетнем возрасте!
Но мне некогда было заниматься жилищным вопросом, надо было работать, учить сына в двух школах, обустраивать новую квартиру…
Работа моя находилась недалеко от дома, поэтому по хозяйству я успевала управляться самостоятельно. А мама иногда сопровождала сына в музыкальную школу, подогревала ему обед.  Вместе с незамужней дочерью – с моей  родной сестрой, мама получила двухкомнатную квартиру в том же доме, только этажом ниже.
Ей дали дополнительную площадь, как участнику ВОВ через большие хлопоты, за подписью Маресьева, который был Ответственным секретарём Советского комитета ветеранов войны. За меня хлопотать было некому.
На тот момент они с отцом были уже в разводе. И ему предоставили хорошую, в новом доме, однокомнатную квартиру на Тайнинской улице, в Бабушкинском  районе .
Однажды он приехал ко мне в гости и предложил съехаться с ним. Тогда приватизации ещё не было.  А ему исполнилось семьдесят лет, и оставлять государству квартиру, в случае чего, не хотелось.
Конечно, я согласилась, иначе, из своей «конуры», я бы никогда не выбралась.
Мне, вне всякого сомнения, помогали Небесные Силы. Я никуда не ходила искать варианты обмена: на работе, буквально «на блюдечке», кто-то из моих сотрудников предложил мне подходящий вариант: две однокомнатные квартиры в обмен на трёхкомнатную. Правда, на последнем, двенадцатом этаже и двумя смежными комнатами, и одной изолированной.
Прекрасный зелёный район, школа во дворе, поликлиника рядом, магазины, до моей работы – несколько остановок на автобусе.
Ох, и досталось же мне тогда! Горевать и впадать в депрессию времени не было.  Обстоятельства складывались так, что я крутилась, как белка в колесе.
На работе мне предложили ответственную должность: начальника планового
отдела и эксплуатации в нашей большой транспортной организации, обслуживающей пять огромных проектных института. Пришлось включать мозги на полную мощность. Вся отчётность шла в Министерство транспортного строительства. Страну будоражило. Приходилось обучаться и перестраиваться на ходу. Никогда не любила точные науки, особенно математику, а здесь мне пришлось по формулам рассчитывать новую зарплату, составлять калькуляцию… 
Оглядываясь назад, не могу понять, объяснить, поверить, каким образом я со всем этим хозяйством управлялась?! Только из своего жизненного опыта чётко уяснила одну простую истину: надо больше надеяться на себя и доверять себе.  И не думать, что кто-то знает и умеет лучше тебя – много раз убеждалась в сказанном на деле.
Отработала я на этой должности десять лет, пока не начались другие проблемы, связанные со службой сына в Армии.
Жизнь решила и дальше испытывать меня на прочность.
Говорят же: «Бог кого любит, того бьёт» и что испытания даются по силам.
Мне будто «дали» на какое-то время передохнуть и следующий жизненный поворот был гораздо круче предыдущего…
Сын, Андрей, рос в любви и достатке. Отказа ему ни в чём не было. Нравом –  спокойный, уравновешенный, послушный ребёнок. У него развился хороший музыкальный вкус, как к классической, так и к современной музыке.  В доме постепенно собралась приличная библиотека. С самого раннего детства, по мере взросления сына, я подписывалась на различные познавательные для него, журналы. Ходили с ним в театры, в кино, на прогулки в лес за грибами, зимой – на  лыжах…   У нас были замечательные друзья, встречи, общения.
Дни рождения его отмечались с пирогами и сладким застольем в кругу интересного ему окружения.
Отдыхать ездили на море, я даже отпускала его к родителям погибшего отца в Тбилиси. Отправляла его в трудовой лагерь в Болгарию.
Одним словом,  пыталась дать ему то, чего сама в детстве была лишена.
Конечно, он рос любимым, возможно, излишне изнеженным, ребёнком, не знавшим ни забот, ни трудностей.
Звёзд с неба не хватал, учился с ленцой, как в музыкальной, так и в обычной школе.  Хотел знать только те предметы, которые его интересовали.
После восьми классов поступил и отучился в училище по профессии монтажника электронной радиоаппаратуры и приборов.  По всем специальным предметам у него в аттестате стояли пятёрки.
В Армию он решил идти сам, даже не пытаясь прикрыться дальнейшим поступлением в высшее учебное заведение, как делали многие из его сверстников. Я не препятствовала его выбору.
А призвали сына согласно приобретённой специальности: в войсковую часть по Связи, в Узбекистан, в город Ташкент.
В этом же, 1991 году, произошёл развал Советского Союза.
Из «Учебки», где призывники были все в одинаковом положении, он писал нормальные, не тревожащие меня, письма.  А потом, когда его перевели непосредственно в часть, поняла, что у них там, далеко, не всё в порядке. Я взяла билет на самолёт и полетела на день присяги поддержать его морально.
Из дома прихватила целый чемодан гостинцев, горячих порогов, сигарет, (хоть мой и не курил тогда), короче, еле-еле дотащила.
Присягу принимала вместе с ним! Осталась фотография на память.
И смех, и грех – я готова была остаться возле сына на весь срок его службы!
Но мне тогда было, ох, как не до смеха!
Сын сильно исхудал, у него воспалился панкреатит от непривычного жаркого климата, от пищи и, скорее всего, на нервной почве.  Он не привык к грубому хамскому обращению, к издевательствам, к унижению человеческого достоинства, к любой несправедливости. А у них там дедовщина и землячество – только, что, в уставе не прописаны!
Дня три сына со мной отпускали в увольнение. К нам пристроилось ещё несколько ребят. Мы ходили в город, в чайхану, ели мороженое, фрукты.
Из гостинцев, что я привезла с собой, ему, скорее всего, ничего не досталось.
Боже, с каким сердцем я его там оставила, когда надо было возвращаться в Москву?! Только матери смогут понять и не осудить меня.
Не помню, как я добралась тогда до дома, где уже, не сдерживаясь, дала волю слезам…
Жизнь моя сосредоточилась на ожидании писем, звонков. И сама я писала чуть не ежедневно для поддержания боевого духа, наставляя и вразумляя пройти достойно эту временную обязанность и относиться ко всей «дури», что там случалась, снисходительно и желательно с юмором.
Но одно дело говорить, а другое – жить в этом непривычном окружении грубой силы.
Сын предпринял все меры, чтобы вырваться, хоть на время, из этого ада.
Ему дали краткосрочную командировку в Москву для приобретения каких-то
дефицитных деталей по его работе. Получилось ли у него достать их, не помню. Только по возвращении в часть на него началась настоящая травля.
Надо сказать, что к москвичам в Армии вообще отношение предвзятое и на них частенько «деды» отыгрываются по полной программе. Москвичам приходится сбиваться в «стаю» и занимать круговую оборону или находить себе сильных покровителей, конечно не задаром. С этим я не считалась и отсылала бесконечные посылки с «гостинцами». Это всё, чем я могла тогда ему помочь, не считая, моих письменных наставлений.
Теперь-то, задним числом, я понимаю ошибочность своих лояльных нравоучений.
Сейчас бы я посоветовала ему дать прямой, грубый отпор подонкам.
Вплоть до жёсткой драки, до крови. И нашлись бы те, кто его поддержал.
Но сын поступил иначе.  До сих пор не знаю, как ему удалось покинуть воинскую часть, прихватив с собой всю, нашу с ним, переписку. Как он  добирался до Москвы, на чём, в какой одежде? Такой поворот событий застал меня врасплох. Что теперь с ним будет? – это был мой мучительный вопрос, заданный, пока, самой себе.
Позвонил он мне из… Белого Дома! Откуда ему было известно, что там, в это время, собрались матери со всей нашей большой страны, в защиту своих сыновей, пострадавших во время несения срочной службы? – этого я не знаю. Оказывается, была официально создана и зарегистрирована Общественная организация «Солдатские матери России»  под руководством одной из матерей  – Любови Лымарь, у которой, в одной из элитных частей, зверски убили сына. На добровольных началах с ней работал опытный юрист, который помогал отыскивать потерпевших, заводить уголовные дела, ездить с проверками по воинским частям, выявлять нарушение прав служащих там солдат. Добивался размещения пострадавших от насилия по больницам, их лечения, реабилитации… Работа их была изнурительной, скандальной, опасной, в конце концов! Но, пребывая в своём личном горе, Лымарь была беспощадна. Она ненавидела не только самых высокопоставленных военных, но всю эту военную символику. Проводила акции протеста везде, где только можно и нельзя, укладывалась вместе с остальными матерями на рельсы.
Заняла с ними нижний вестибюль Белого дома, устроив фотосессию  с портретами погибших ребят прямо на парадной ковровой лестнице.
Добилась неоднократной встречи с главой Государства – Ельциным, с  Рудским и другими высокопоставленными членами Правительства. Привлекала внимание журналистов Центральных газет и даже из иностранных изданий. С Лымарь реально считались и побаивались, шли на многие уступки и поддержку.
Она никому из них не верила, жёстко добиваясь широкой огласки творившемуся беспределу в Армии.
Тогда Ельцину и его «команде» выгодно было завоевать доверие и признание простого народа на гребне своей славы и победы…
Мне срочно пришлось оставить свою работу и включиться в «борьбу за правое дело». Лымарь почему-то, скоро высмотрела меня из общей массы матерей, привлекала меня к переговорам на высшем уровне, просила составлять какие-то документы, развозить пострадавших по больницам.
Короче, Белый дом стал для меня, на какое-то время, новым местом работы и жилищем. Мне даже выделили небольшой кабинет, видимо, для того, чтобы не мозолила глаза «слугам народа». И я начала активно действовать. Поместила сына с остальными «уклонистами» в больницу, где подтвердилось заболевание, по которому его не должны были призывать на срочную службу в мирное время. Написала заявление в Министерство Обороны, заявление на начальника воинской части, где сын служил, ссылаясь на его болезнь, согласно заключению врачебной комиссии…
Такой прыти, по правде, я от себя не ожидала!
В Белом Доме мы продолжали дежурить, обсуждать предстоящие мероприятия, устраивали голодовки, спали под вешалками, писали воззвания, плакаты. Нас, однажды ночью, пытались «выкурить» каким-то белым газом. Не тут-то было! Лымарь  – наш главный предводитель, подняла такую бучу…
Вскорости, всем «восставшим», вернули подлечившихся сыновей, оплатили билеты до мест проживания, и на этом моя миссия завершилась.
Но мне-то надо было спасать конкретно и своего «беглеца»!
Ему грозил трибунал, как представлялось мне тогда со страху.
Домой к нам приезжал сам замполит, просил меня вернуть сына в часть, обещал перевести, безнаказанно, в другую, благонадёжную роту.
Но механизм по спасению был запущен, о возвращении не могло быть и речи.
Я осталась без работы, сын тоже бездельничал – у него не было ни паспорта, ни военного билета. Тогда ещё не наступили времена, чтобы можно было устроиться на временную работу без всяких документов. Жили, какое-то время, только на отцову пенсию. Никаких этих, материальных трудностей, я не помню, потому что настолько вымоталась морально, что прибывала в каком-то безразличном ступоре…
Целый год здоровый малый тупо сидел без дела, пока ему всё же вернули документы. Бесследно эта история с Армией не прошла, и сыграла, можно смело сказать, роковую роль в нашей с ним, общей Судьбе.
Почему-то вспомнилась дурацкая присказка моего отца:
«Сынок-сосунок и его добренькая мамочка!»
 Но теперь, эта присказка, служит для меня ответом на одну из главных причин произошедшего.
Без всяких комментариев напишу про один случай, произошедший на предприятии мужа моей сестры.
Одна из его работниц, начальница какого-то отдела, не суть, устраивает своего сына к себе в отдел, чтобы «откосить» его от Армии. Предприятие относилось к военному ведомству.
Как-то весной, по заведённому обычаю, проводился Коммунистический субботник, на котором работники убирались на своих рабочих местах.
Мать этого парня, взялась за мытьё окна своего кабинета.
Но никак не могла физически справиться с его открытием, что-то там, в механизме, застопорилось. Она, не долго думая, зовёт на помощь своего сына.
Тот лезет на окно и, открыв его, или в процессе открытия, он срывается и, падая с большой высоты, разбивается насмерть.
«Благими намерениями вымощена дорога в ад».
Не касается ли смысл этого крылатого выражение лично меня?!
Такие мысли частенько приходят в голову…   
С момента освобождения сына от воинской обязанности, ему было отпущено всего десять лет жизни на этой земле.
А мне, за это время, Силы Небесные  дали возможность прийти в себя, устроиться на работу и обрести крепкую опору – новый смысл своего существования, который помог перенести следующий, страшный удар – потерю единственного сына.
В этот промежуток времени я схоронила родителей, своего друга, с подачи которого устроилась личная жизнь моей сестры.
Возможно, к этому «Пазлу» я ещё вернусь, если позволят силы и отпущенное мне время.
Пока же, надо набраться мужества завершить рассказ о сыне, о его нелепой гибели.
Постараюсь быть краткой. Во время своего вынужденного безделья он знакомится со своей, в будущем, гражданской, так называемой, женой.
Никакой она женой, фактически, не была. Вместе тусовались, проводили свободное, ото всего, время. У неё уже росла дочка от первого неудачного брака.  Сама она, с первого взгляда, достаточно сексуально привлекательная: рослая, с неплохой фигурой, глазастая, губастая.
Избалованная родителями, родилась от второго брака матери с её отцом – Васей, как она называла отца.
Первый сын матери – Серёжа – красавчик, играл на гитаре, хорошо рисовал.
Погиб нелепо, выпав из окна, во время гулянки с друзьями, по причине призыва в Армию. Мать пережила эту страшную трагедию и тряслась над своей дочерью Мариной, всячески сохраняя и оберегая новую семью.
Марина росла своевольной, дерзкой на язык и поступки.
Где-то в переходе она торговала цветами, там и познакомилась с моим сыном.
Надо отдать должное – она была начитанной, бранных слов при разговоре не употребляла и при своей внешности, вполне могла понравиться.
Как я поняла, она быстро затащила, Андрея, моего сына, в постель.
Он тогда был совсем неопытным мальчишкой. А природа своё берёт!
Ей, видимо, и приглянулись тогда его чистота и неопытность.
Она начала таскать его по своим многочисленным друзьям. Сама она, по- взрослому, курила и выпивала. Андрей тогда ещё не работал. Вот и нашёл себе занятие. В природе пустоты не бывает – она чем-то должна быть заполнена. Наверное, он её любил, по-своему.
Разговоров о женитьбе никогда не заводил. И она, по-моему, тоже.
И всё же в 1996 году, 25 ноября, она рожает сына, моего внука Дмитрия.
Тогда я начала общаться с их семьёй теснее. Диму они крестили, слава Богу!
Посильно я принимала участие в его взрослении: приезжала к ним в гости, привозила гостинцы, какие-то подарки, гуляла с ним. Позже – ездила в сад на утренники, на выходные изредка брала к себе домой. То есть, пришлось смириться с той жизнью, которую выбрал для себя сын.
А зря, за своего ребёнка надо было сражаться до конца!
Мне, конечно, хотелось, чтобы он продолжил получать образование, нашёл достойную работу…
Но он погряз в навязанном ему образе жизни, и из этого болота уже не выбрался.  Время было катастрофически упущено.
Андрей был далеко не глупым и понимал необратимость случившегося.
Я пыталась вытащить его оттуда, со скандалом забирала домой.
Но Марина любыми правдами и неправдами возвращала его, приближая его погибель. Он послушно шёл на её поводу, как овца на заклание.
Незадолго до гибели, она заставила его взять в банке большую ссуду.
Меня он просто слёзно уговорил стать его поручителем. Потом выяснилось, что поручителем была и Маринкина мать. Куда и зачем были взяты большие деньги – я не знаю. Только расплачиваться пришлось мне одной.
В день, накануне гибели, я работала в ночную смену. Он остался ночевать у нас дома.  Позвонил мне на работу и с каким-то смирением, грустью, пожелал спокойной ночи. Утром я собиралась, не заезжая домой, поехать на дачу, так как была суббота, и мне хотелось в последние летние дни, пойти в баню…
Воскресенье. Ещё только-только светало, как раздался тревожный стук в окно.  Приехал муж моей сестры на машине и велел срочно ехать с ним в Москву, ничего толком не объясняя. Я ехала и уже, без его объяснения, поняла, что случилось что-то непоправимое. Он привёз меня к ним домой, где нас поджидал их сын, мой племянник, с приготовленным пузырьком нашатырного спирта.
И тут они мне сообщили о гибели Андрея, тыча в нос вату с нашатырём.
Я не выла, не падала в обморок, будто была подготовлена к такому событию.
Умом ясно осознавала произошедшее, а сердце моё было точно заморожено. Так потом написала о случившемся:

               Страх.

Ранний вестник в окно постучал
И в предчувствии сердце забилось.
Поняла по тому, как молчал,
Что-то страшное в жизни случилось.
Не ошиблась. Признаться должна,
С детства стука в окошко боялась.
Но теперь-то, какая нужда,
Заставляет, чтоб в этом созналась?
Если б время да вспять повернуть,
Ох уж это, досадное «если»,
Если б страх свой смогла отпугнуть,
Тогда б многие, видно, воскресли!
               
Как выяснилось позже, Марина приехала к нему с утра и потащила его на канал купаться, отмечать кому-то день рождения. Хотя знала, что в вечернюю смену Андрею надо было идти на работу, куда я его устроила через знакомых на хорошо оплачиваемую работу наладчиком электронного оборудования. Вот такая безответственность и легкомыслие!
А там, кто её знает, что скрывалось за таким поступком, чужая душа – потёмки! Марина, в переводе, «морская». Я бы добавила к «морская», уточняющее  – «пучина», что соответствует действительности!
Прости, Господи, за такое страшное обвинение!
Она объясняла мне случившееся так: мол, Андрей, собирал хворост для костра, был весь в древесной трухе и зашёл в реку обмыться. Она видела, как он уже возвращался на берег, а потом потеряла его из виду, думая, что он в кустах отжимает плавки. Но, когда не обнаружила его там, пошла сама нырять и достала его бездыханное тело. Пыталась делать искусственное дыхание, но время было упущено.
Патологоанатом дал мне, матери, по запросу справку, странного содержания:
«Причина утопления не установлена».
 Подушечка, на которой покоилась его голова на похоронах, была вся в крови… Один наш родственник, который стоял рядом со мной у гроба, сокрушённо причитал: «Убили, убили, убили…»
Марина пришла на прощание в какой-то, слишком открытой, одёжке вместе с отцом и матерью, с букетом жёлтых роз. Её пригласили к настоятелю Храма для беседы, чтобы исключить причину смерти, как самоубийство, при котором православных не отпевают.
Андрея захоронили в Радонеже, на сельском кладбище, рядом с его бабушкой и дедом, моими родителями.
Слава Богу, что они до этого ужаса не дожили!
День его гибели – одиннадцатое августа 2001 года, пришёлся на день рождения Святителя Николая Чудотворца. Было ему 28 лет, не дожил трёх лет до возраста своего отца на момент смерти.
На иконостасе, в моём доме, до сих пор хранится листок отрывного календаря, этого скорбного дня, в котором помещён текст Святителя Тихона Задонского, который обращён, будто бы, ко мне и к сыну, потому что у Бога мёртвых нет.
Не сочту за труд напечатать этот текст полностью.


                Временное или Вечное?
Сердце у человека – одно, когда оно ищет временного, тогда забывает о вечном, когда же обращается к вечному и углубляется в нём, тогда забывает о временном и нерадит о нём. Двояких попечений, о временном и вечном, –
Двоякой любви, к временному и вечному, в сердце быть не может.
Непременно обладает им одно из двух: или временное, или вечное.
Смерть невидимо ходит за человеком. Там постигает она его, где он вовсе не чаял её, тогда постигает его, когда не ожидал, так постигает, как он никогда не предполагал. Будь всегда таким, каким желаешь быть при кончине.
Размышляй об этом, внимай себе, и не захочешь ни чести, ни славы, ни богатства, ни каких других преимуществ и наслаждений мира. Думай, что умрёшь сегодня или завтра: тогда вся суета исчезнет из сердца твоего.
                Святитель Тихон Задонский 
 И ещё, я приняла к сведению, и что помогло мне тогда выжить:
      У Льва Николаевича Толстого вычитала такое изречение:
« Человек умирает только от того, что в этом мире благо его истинной жизни не может уже увеличиться ( а не оттого, что у него рак или в него выстрелили…)   том 17 стр.117
( Следствие происходит от причины, а не наоборот.
Умирают только тогда, когда это необходимо для его блага)
 Жизнь видимая есть часть бесконечного движения жизни.
      Из книги Учения Гаутамы  Будды: 
Если человек (не прерывая связь со своим высшим разумом) принимает страдание сознательно, то страдание десятилетий протекают у него в один день!    
Одного дня мне, конечно, не хватило – я до сих пор, через четверть века, помню произошедшее – всё, до мелочи. Но и с этим испытанием я справилась. Теперь, кажется, уже ничего страшнее быть не может…

                Зачем?

Все беды ты с собой унес.
С долгами – жизнью расквитался.
Но вот единственный вопрос
На сердце матери остался:
Давно ль качала колыбель,
Теперь иду за крышкой гроба.
Зачем вся эта канитель
В руках у праведного Бога?
Зачем и в малом, и в большом,
В ничтожном так же, как в великом,
Пред Ним предстали нагишом
С рождения истошным криком?

                Продолжение следует
                Вечная Память


         Зря роптала

Как я была тогда богата!
Ведь знала – сын придет когда-то,
Заглянет в гости на часок,
Поест со мной, попьёт чаёк,
О том, о сём для вида спросит,
А на вопрос - где его носит,
Ответит шуткой, иль смолчит.
Себя погладить разрешит,
Дурачась, лоб к губам подставив
И себя маленьким представив.
Потешит наспех мать немного
И вновь пойдёт своей дорогой,
Ему и Богу лишь известной…
И снова, снова я одна.
Не знаю, есть ли в том вина,
Что слишком рано отпустила,
Что первой не моя могила
Слезой оплакана его?
Ответ у Бога одного…

      Последний разговор.

«Вот и вернулся ты ко мне,
Сынок, теперь уж насовсем.
Не прилепился ни к жене,
Ни к другу, ни к знакомым,
К тем, которые при жизни нас
С тобой невольно разлучали.
Так почему, в посмертный час,
Они предательски молчали?
Как жениха, своей рукой,
Тебя в дорогу снарядила –
К Отцу, на благостный покой,
Из дома в Вечность проводила».









          Сын, скажи…

Сын, скажи, на трубке телефона,
Ты на память, верно, мне оставил,
Запах своего одеколона,
Что хранится против всяких правил.

Я и так, на клавишах застывших,
Пальцев след стереть, никак, не смею,
Будто в них, безвременно отживших,
Жизнь, хоть так, продлить ещё сумею. 


           Я без тебя…

Я, без тебя, впервые в дом вошла,
Я, без тебя, впервой, перекусила,
Твою поклажу сразу не нашла,
Слезой к поминкам тесто замесила.
И всё впервой, за что бы ни взялась,
Всё вполовину меньше без привычки.
На волю Бога тупо отдалась,
И пальцы жгла, не задувая спички.
А по уму, должна бы умереть
И рядом лечь. Сочла бы за награду.
Но изгалялась надо мною смерть- –
Живьём гнала за чёрную ограду!
По силам, видно, было мне дано,
Раз напёред погибель эту знала:
Ещё бродило терпкое вино,
А сердце раньше срока поминало.
Судьбы никто не в силах изменить
Или задобрить пряником медовым:
Хотя б на день, на час повременить
Залечь на сердце жабою пудовой.
Я, эту боль, одна переживу,
Ревниво выпью, до последней капли.
В подушку диким зверем зареву,
Содрав со шкурой траурное платье!





   Включала музыку твою…    

Включала музыку «твою»
Впервые, как тебя не стало,
Не ведая, что натворю –
Она судьёй моим восстала
За то, что я ещё дышу,
Что делать что-то умудряюсь,
Что дух ушедший тормошу
И возвратить к себе пытаюсь!
Но я над ней имею власть:
Врублю на полную катушку
И наревусь, не прячась, всласть,
Под ту, бездушную, игрушку!   

     Я жду от Господа ответ

Вопрос мой, Господи, не блажь.
Ты сиротой меня оставил
На этом свете против правил.
Скажи, зачем такой вираж,
Как смерть единственного сына
Пережила и для чего,
Когда и кровь, и плоть его
С моей смешались воедино?
Раз Волю смог Свою исполнить
Такой ценой, то дай ответ,
Как жить мне до скончанья лет,
Чем в сердце пустоту заполнить?


               Ответ

Воспрянь душа!
Крылом вспорхнувшей птицы
Преодолей усталость, боль и смерть,
Переверни изжитые страницы,
Чтобы в былое больше не смотреть
И слёз не лить бессонными ночами,
Судьбу свою в бессилии кляня.
Да, источится радость из печали –
Святая искра Божьего огня!