Чужая

Я не знаю, что меня так настойчиво влечёт в Чарвакское водохранилище. Может быть, это воспоминания детства, запах горячего камня и лёгкий привкус речной воды на губах, а может — особая тишина, которая не исчезает даже среди летнего гомона туристов. Этот огромный, словно распахнутый к небу водный бассейн был создан руками человека ещё в 1970-м году и с тех пор стал чем-то большим, чем просто инженерным сооружением. Он раскинулся в Бостанлыкском районе Узбекистана, всего в ста километрах от Ташкента, но кажется целым миром — со своими ритмами, голосами, запахами. Считается курортной зоной: десятки летних лагерей, гостиниц и пансионатов, аккуратные дома отдыха и бесчисленные палатки, которые горожане и иностранные гости ставят прямо у воды. Это место — как магнит, притягивающий людей, уставших от городской жары.
Не стала исключением и я. Сколько себя помню — каждое лето здесь. Чаще всего на неделю, но бывает, что приезжаем всего лишь на день, если работа не отпускает. Да, приезжаю не одна — с мужем. Мы вместе любуемся этим пейзажем: хребты гор, будто в дымке акварели; мягкие холмы, переходящие в полосы сочной зелени; и блестящая голубая гладь, сияющая под солнцем, как полотно стекла. Ночью всё преображается: на другом берегу вспыхивают огоньки домов, звёзды и Луна дрожат отражениями на воде, а по тёмной глади скользят светящиеся следы — пенистые полосы от скутеров и глиссеров, исчезающие в темноте, как хвосты комет.
В поселках вокруг водохранилища люди гостеприимны и неторопливы. Они хранят свои традиции и привычный уклад жизни: женщины рано утром выставляют на солнце медные кувшины, из которых пахнет свежей родниковой водой; старики сидят в тени платанов, неторопливо беседуют, а мальчишки гоняют мяч по утоптанной земле. Тут всё пропитано ощущением векового спокойствия и мудрости — будто сама земля учит не спешить, ценить малое.
Кухня местных — отдельная история. Пища горцев неповторима: лепёшки, пышные и хрустящие, с особым запахом углей; ароматный плов, приготовленный на открытом воздухе, в котором смешались тепло костра, дымок можжевельника и терпкая свежесть горных трав. Может, это воздух, вода, почва, растения придают такой вкус и аромат любому блюду. Я никогда не отказываюсь от угощения, которое нам предлагает Ибрагим-ака, старый кузнец из посёлка Юсуф-хона. Мы всегда останавливаемся у него — его дом с глиняными стенами и резными деревянными ставнями стоит чуть выше дороги, и оттуда открывается вид на весь Чарвак.
Мой муж любит фотографировать. Нет, он не журналист — он менеджер одного узбекско-китайского совместного предприятия. Но фотоаппарат для него — как продолжение руки. Он собирает не только снимки, но и местное творчество: записывает легенды, сказки, мифы — иногда эти старые истории звучат так, будто родились не в уставах, а в самих горах. Потом он публикует их в газетах, чтобы не забылись.
А я — обычная учительница средней школы. Мне сорок лет, я бездетна, и потому особенно люблю своих учеников, стараюсь дать им больше тепла, чем просто знания. Врачи говорят, что у меня врождённые отклонения, и ребёнка не будет даже с самыми передовыми технологиями. Это гложет меня, а моего мужа — ещё сильнее. Но он любит меня и не бросает. Я же по ночам кусаю губы и плачу в темноте, зная, что не могу продолжить род. Видимо, это дано кем-то свыше — как крест, который нужно нести.
Моя жизнь течёт, как у тысяч и миллионов людей в этой стране: то радостные события, то минуты, когда есть о чём грустить. Но всё же именно эмоции, страсти, сама энергетика бытия — то, что заставляет меня смотреть на мир радостными глазами, с чувством надежды. Для кого-то это может быть обыденным, но не для меня. Не знаю почему, но меня так влекут самые обычные человеческие эмоции, будто они драгоценны. Наверное, в прошлой жизни у меня не было этого дара…
Прошлая жизнь… Порой мне кажется, что я здесь чужая. Будто что-то было когда-то, только теперь это утонуло под толстым пластом забвения. Иногда во сне вспыхивает нечто — образы, как рваные кадры старой кинопленки: чёрное небо, усыпанное ослепительными звёздами; планеты, проплывающие мимо моего взгляда, медленные, как гигантские киты в глубинах космоса; галактики, переливающиеся потоками энергии, звёздными водоворотами, будто в них кипит сама сила жизни. Просыпаюсь — и всё исчезает, остаётся лишь глухая тоска, как будто я что-то потеряла. Когда я рассказываю это мужу, он смеётся и говорит, что я просто романтик-космонавт, приземлённый, но всё же летящий мыслями выше облаков. В переселение душ, реинкарнацию и прочее он не верит, хотя с интересом читает статьи в газетах и журналах про НЛО.
Сегодня он уселся на камне, глядя с насыпи на озеро, где кипела туристическая жизнь — разноцветные зонтики, детский смех, вода, разрезаемая лодками, — и сказал:
— Сегодня разговаривал с Рахим-бобо. Это сосед нашего Ибрагим-ака. Столетний старец, а память — ой-ой-ой, всё помнит, даже басмаческое движение в горах и борьбу с ними отрядов Красной Армии и местной милиции. В которой, кстати, и сам служил.
— И что? — спросила я, глядя на водохранилище и думая: а что там, на глубине, что тянет мой взгляд, как магнит?
— Он говорит, что водохранилище создали в семидесятом году прошлого века, — муж понизил голос. — И что в зоне затопления оказались десятки посёлков, сады, кладбища… Сам понимаешь, жуткое начало.
— О-о-о, опять фольклор о зомби и мертвецах? — улыбнулась я. Последние годы фильмов и книг на подобную тематику стало столько, что порой кажется, будто сама реальность впитала их — на полках книжных магазинов и в телевизоре, где экраны полны чёрных глаз и шепота из-под земли.
— Нет, — он сделал паузу, — он говорит, что почти пятьдесят лет назад в озеро упал космический корабль…
— Что? — я удивлённо посмотрела на мужа.
Тот пожал плечами:
— Ну, такова молва. Прилетели инопланетяне, им понравилось у нас, и они остались жить среди людей. А корабль свой схоронили здесь…
— Зачем?
— Ну, на всякий случай. Вдруг им надоест и они захотят вернуться домой…
— Интересная легенда, — пробормотала я, чувствуя, что это не совсем уж выдумка. Что-то было в этом рассказе особенное, будто отголосок моих снов. — Но откуда это знает Рахим-бобо?
— Говорит, сам всё видел и даже разговаривал с пришельцами, — произнёс муж и захохотал. — Да-а, чего только не придумают люди, чтобы заманить сюда туристов.
— Так туристы и без этого сюда едут, — тихо ответила я. Слева раздавалась весёлая национальная музыка — где-то среди деревьев, скрытый от глаз, располагался двор, на котором шли приготовления к свадьбе. По обычаю накрывали длинные столы, пахло горячим самсой и ароматным чаем, гремели казаны; вечером там развернётся шумное торжество с танцами, криками детей, смехом женщин и глухими хлопками в ладони. Узбекские свадьбы любят шум и размах, и этот гул жизни, доходящий сюда, казался пульсом самой земли.
— Ладно, я пошёл вниз, помогу Ибрагим-ака сделать плов для тебя, — сказал муж, вздыхая, словно не хотел меня от чего-то отвлекать. Я знаю: он любит меня, переживает о многом, хотя нас обоих порой гложет предстоящее одиночество старости. — Ты останешься или пойдёшь со мной? — спросил он, уже зная ответ.
— Иди, иди, я приду потом, — ответила я, оставаясь на камне, одна наедине с ветром, водной гладью и своими странными мыслями.
Муж кивнул и оставил меня одну. Я смотрела, как он спускался вниз по узкой тропинке, пока его силуэт не скрылся за листвой кустарников и деревьев. Ещё какое-то время виднелась его жёлтая соломенная шляпа, покачивающаяся среди тропинок, ведущих к Юсуф-хоне, а потом исчезла и она. По автодороге внизу сновали грузовики, подпрыгивая на ухабах, тянулись ряды легковых машин с раскалёнными крышами; изредка проезжали рейсовые автобусы, оставляя за собой запах дизеля и звон пустых оконных рам. На обочине, прямо у остановки, мальчишки выкладывали на ящики и картонки свежие персики, виноград, орехи, лепёшки — и всё это предлагали громким голосом гостям и отдыхающим. Жизнь здесь текла равномерно и неторопливо, как горная река в конце лета: прозрачная, чуть прохладная, с блеском полуденного солнца. Был август, и туристский сезон потихоньку шёл на спад — пляжи пустели, вечерние костры становились редкими. Мне это было в радость: я любила быть одна, любоваться природой Бостанлыка, когда шум человеческий уходит, а остаётся только дыхание ветра и шелест листвы.
И всё же в тот день меня не оставили в покое. Минут через пять за моей спиной послышались шаги — мягкие, но уверенные. Я обернулась. Это были мужчина и женщина в лёгких туристских костюмах, почему-то смутно знакомые. Мужчина — среднего роста, с коротко остриженной, чуть проседевшей чёрной головой, с небритым, будто нарочно подчеркнутым лицом, с жёсткими, внимательными глазами цвета стали и спортивной фигурой, словно привык к долгим переходам. Его спутница — белокурая, волосы собраны в небрежный хвост, который колыхался при каждом движении; гибкий стан, тонкие плечи, мягкий, чуть усталый взгляд, будто она смотрела сквозь меня. Оба они выглядели так, как выглядят люди, давно привыкшие к дороге: лёгкие рюкзаки, удобная обувь, телодвижения без суеты, но с внутренней решимостью. Казалось, они шли именно сюда, к этому месту — это было заметно по их сосредоточенности, по направленному прямо на меня шагу.
— Не помешаем, Титра? — спросил мужчина тихо, словно знал меня с детства.
— Кто, кто? — не поняла я.
— Э-э-э… ты не помнишь нас? — в голосе женщины прозвучала тревога. — Я — Амели, а он — Сэд…
Я растерянно посмотрела на них.
— Извините, но вы ошибаетесь, я вас не знаю, — произнесла я, чувствуя, как внутри всплывают тревожные мысли. Может, мошенники? Аферисты? Хотя что они могут сделать здесь, на берегу? Зачем им нужна я, обычная учительница без миллионов на счету и без недвижимости, за которую можно ухватиться? И что за имя — Титра? Я впервые слышала его…
Но гости явно имели иную цель. Амели, не спрашивая, села на тот самый камень, на котором до этого сидел мой муж. Сэд остался стоять, глядя на меня пристально, почти изучающе, будто что-то сверяя внутри себя. В его позе была настороженность, но и какая-то тихая уверенность, от которой становилось ещё тревожнее. Они знали обо мне больше, чем я сама.
— Тебя же тянет всё время сюда, не правда ли? — тихо, почти утвердительно произнесла Амели, её глаза сверкнули мягким светом.
— Почему вы так решили? — я подчеркнуто обратилась к ним вежливо, но с ударением на «вы», словно невидимой чертой отделяя себя от этих странных людей. На близкие отношения рассчитывать им не сто;ит. Мысль мелькнула: позвонить мужу — сотовый телефон ведь в кармане. Но что-то, необъяснимое, говорило: не спеши, послушай.
— Потому что мы тоже часто бываем здесь и много раз видели тебя, сидящей на этом холме… — ответил Сэд.
Я нахмурилась:
— Ага, вот мне почему показалось, что я вас где-то видела…
Сэд кивнул:
— Конечно. Ведь это ты создала наши тела.
— Чего? Вы о чём?
Женщина усмехнулась, повернувшись к Сэду, и в усмешке её было не злорадство, а усталость:
— Она себе поставила мощный барьер в памяти. Она не помнит ничего…
— Что я должна помнить?
— Нашу прежнюю жизнь, — пояснила Амели. — Кем мы были раньше.
Тёплый ветер развевал мои волосы, тонкими прядями цеплял щёки; солнце приятно, но настойчиво грело спину. С горных склонов плыл смешанный аромат трав и цветов — горьковатый, смолистый, с едва уловимой сладостью; от озера доносилась влажная свежесть, пахло камнем и водой. Жужжали пчёлы, стрекотали кузнечики; иссохшая трава колола руки, когда я машинально касалась её ладонью. Вся эта яркая, жизнерадостная идиллия только подчёркивала странность разговора, который казался инородным, как чужой звук в знакомой мелодии, и вызывал раздражение.
— По-моему, у вас бред, — сказала я, чувствуя, как внутри нарастает нервная дрожь. — О какой прежней жизни вы говорите?
— О той, что была пятьдесят лет назад…
— Пятьдесят лет назад меня не было на этом свете! Я родилась в 1970 году!
— Это так отмечено в твоих документах. На самом деле тебе гораздо больше лет, чем человек способен прожить, — мягко сказала Амели.
Откровенно говоря, разговор уже переходил в стадию, когда хочется просто развернуться и уйти. Меня раздражали их спокойные, уверенные интонации, их странная осведомлённость. Сердце билось чаще, я чувствовала, как напряглись плечи, как хочется поднять голос — не от страха, а от усталости и раздражения, от ощущения, что на меня давят чужие слова, пытаясь протолкнуть их внутрь.
— Можно покороче? — резко спросила я, едва сдерживая нетерпение, желая поскорее закончить эту беседу.
— Можно, — тряхнула волосами женщина, и в её движении была какая-то решимость. — Мы хотим лететь обратно. Наша экспедиция потеряла смысл. Нам Земля перестала нравиться. Впрочем, она нам и раньше не нравилась. Ты, Титра, это знала.
— Лететь обратно? Куда? Кто вы? — я уже почти выкрикнула, хотя страха не испытывала. Эти люди не пугали меня, и я не боялась их. Мне было страшнее узнать нечто другое — то, что стояло за их словами. Я не понимала, чего именно я жду, но ощущала: это ожидание вот-вот прорвётся. Позвать мужа?.. Нет, не стоит.
— Мы с тобой прилетели с одной далёкой звезды, — спокойно пояснил Сэд. — Она расположена в созвездии Дракона. Звезда, получившая нумерацию HIP 56948, находится в двухстах восьми световых годах от Земли, невооружённым глазом её не разглядеть. У неё пять планет: четыре — «горячие юпитеры», огромные, близкие к звезде, и одна — похожа на Землю, только в полтора раза больше и массивнее.
Я почему-то тут же мысленно представила эти планеты. Сначала — четыре гиганта: раскалённые, огромные, окутанные бурлящими, золотисто-красными атмосферами, на которых клубятся штормы и вихри, как огненные ураганы. И дальше — пятая, наша: зелёно-синяя, с медленными океанами и массивными материками, с облаками, скользящими по атмосфере, и луноподобными спутниками, вращающимися, как бусины на невидимой нити. Казалось, от неё тянется тонкая, но прочная нить — прямо ко мне, сюда, на этот холм.
Я сидела, словно прибитая к камню. Внутри всё сразу стало тугим, напряжённым, как струна: одна часть меня возмущалась и отталкивала их слова, другая — осторожно, как в детстве, когда впервые трогаешь огонь, тянулась к этим словам.
«Чепуха, — говорила привычная, рациональная часть. — Сумасшедшие туристы, романтики, секта, мошенники. Позвать мужа. Уйти. Закрыться». Эти мысли шли ровным потоком, откуда-то с поверхности сознания, как бы читались вслух внутренним голосом учительницы, привыкшей всё объяснять и проверять.
Но глубже — тёплый, но странный ток: будто в теле открывается давно забытая жилка памяти. Звуки вокруг стали мягче, но ярче: я вдруг слышала, как издалека идёт запах нагретого камня, как пчёлы звенят каждая своей частотой, как ветер несёт с озера не просто влагу, а что-то знакомое. От этого дыхания мира по спине побежали мурашки.
Я пыталась удержаться за привычное. «Меня зовут не Титра, меня зовут…» — но в голове вдруг, как вспышка, возникло: тёмное небо, пылающие звёзды, огромный прозрачный купол, по которому скользят корабли, чьи корпуса светятся, как ртутные капли. Это было не видение из книги, не сон — это было, как воспоминание о давно пережитом.
Слова Амели и Сэда звучали рядом — мягко, не нажимая, но как будто пробивая стены. От этого у меня пересохло во рту. Я сжала ладонью траву, но сухие острые стебли больно укололи пальцы. Эта боль — маленькая, настоящая — была якорем, возвращала сюда, на землю.
Я чувствовала раздражение, как жар под кожей: хотелось встать, рявкнуть, уйти, чтобы эта странная парочка со своими историями исчезла. Но под раздражением росло другое — не страх, а чувство, что я стою у края чего-то. Что стоит только сделать шаг — и я узнаю то, чего так боялась узнать.
— Мы своё солнце называли Глитой, богиней мира и тепла, — продолжила Амели, глядя куда-то за горизонт. — Глита моложе этой звезды, — и она ткнула рукой на Солнце, — ей всего три с половиной миллиарда лет. Но она грела нашу планету, и на ней жили мы, эвиляне. Мы достигли значительных успехов в области космических исследований, освоили ближайшее пространство. Ты, Титра, была командиром нашей экспедиции к центру галактики Млечный Путь. Однако по пути мы вынуждены были остановиться на Земле, когда вышел из строя наш навигатор. Пришлось совершить посадку в этих горах. Теперь наш корабль скрыт под водами этого водохранилища.
У меня перехватило дыхание. В груди поднялась тяжёлая волна, сердце застучало гулко, будто зазвучал барабан. Я ощущала, как холодный пот проступает на висках, пальцы слегка дрожат. Слова Амели текли мимо, как вода, но каждая капля обжигала. Удивление, недоверие, ощущение, что почва уходит из-под ног — всё смешалось в одно. Я хотела что-то сказать, но голос застрял в горле.
— Пока мы перепрограммировали компьютер, ты всматривалась в жизнь землян, — голос Амели стал мягче. — Тебя поразили их чувства, желания, образ существования. Да, многое у нас отсутствовало, что есть у жителей этой планеты. Мы ушли далеко вперёд по интеллектуальному развитию: у нас нет войн, бедности, преступлений. А ты считала, что эти преграды можно преодолеть, если мы вольёмся в их жизнь, перестроим людей на иной, правильный лад. Ты наивно полагала, что люди — существа, которых легко в чём-то убедить. Ты начала с нас, с экипажа — убедила остаться здесь…
Я слушала. Казалось, мир рядом со мной затих, как будто кто-то убрал звук: перестали жужжать пчёлы, исчез стрёкот кузнечиков, ветер стих. Солнце всё так же грело спину, но тепло стало каким-то нереальным, как свет в старой фотографии. Я чувствовала только запах сухой травы и воды и слышала — их голоса.
— Ты перестроила наш организм, — продолжил Сэд, и в его тоне звучала не обида, а усталое констатирование. — Мы совсем не похожи на людей ни внешне, ни внутренне. У нас иная генетическая структура, иной метаболизм, мы мало нуждаемся в кислороде и больше — в азоте. Ты, Титра, была великим биофизиологом. Ты изменила нас, эвилян, до такой степени, что внешне мы ничем не отличаемся от землян. Нам пришлось учиться жить в новой телесной оболочке: ходить, кушать, спать, думать как люди. Наше прежнее сознание ты заглушила — настояла на этом. По твоему мнению, мышление эвилян мешало бы нам вжиться в земную цивилизацию, стать частью человечества. Поэтому мы мало что помнили из прежней жизни, пока стрессовые ситуации не прорвали блокаду.
— Какие стрессовые ситуации? — тихо спросила я. Странно, но я почему-то им верила.
— Мы жили на Ближнем Востоке, куда ты нас и отправила пятьдесят лет назад, — сказала Амели. — Там всегда неспокойно. Мы оказались в зоне военных действий. Разорвавшаяся бомба рядом с нашим домом ошеломила нас, ранила, но и открыла шлюзы памяти. Мы вспомнили, кто мы и откуда. И больше не хотим жить здесь… Ты знаешь, сколько было членов экипажа, Титра?
— Нет…
— Тысяча двести эвилян. В живых осталось двадцать три, если считать и тебя! — воскликнула женщина. — Мы перестроились биологически, но одни умерли от войн, другие — от автомобильных катастроф, некоторых сожрали земные животные, а некоторых погубили болезни, иммунитета к которым у нас не оказалось! Может, мы и не умерли бы от инфекций, если бы использовали лаборатории нашего корабля, но ведь до корабля не так легко добраться!
— Границы, паспорта, визы, контроль — это часть земных барьеров, которые люди искусственно ставят между собой, — подхватил Сэд, жестко рубанув рукой. — Мы с трудом добрались до Узбекистана.
И вдруг где-то за чертой сознания, словно сквозь плотную ткань, мелькнуло нечто чужое и в то же время до боли знакомое. Сначала — только цвет: глубокий, густой, сине-зеленый, почти фосфорный, будто кто-то пролил по небу расплавленный изумруд. Потом запах — не земляной, а холодно-сладкий, как аромат разогретого кристалла. Я замерла, перестала дышать, и перед внутренним взором расцвела планета, которую они называли Глитой.
Я видела два солнца — маленькое, янтарное, и большое, медово-белое, оба низко висящие над горизонтом; от их света океаны казались зеркалами опала. Горы, покрытые растениями, напоминали гигантские кораллы, прозрачные, словно стекло, и в их глубине пробегали светящиеся токи. Воздух был плотный, мягко пружинил кожу, пахнул морской солью и неизвестными специями. По гладким равнинам скользили тени существ, не похожих ни на кого земного: длинные, тонкие тела, гибкие шеи, серебристые крылья, которые не хлопали, а дрожали в воздухе, как свет.
И я — другая. Высокая, в облегающем, но легком костюме цвета холодного золота; в руках нечто вроде живого прибора, который дышал и светился. Я стою на балконе прозрачной башни, где под ногами струится река света. За спиной — голоса экипажа, и всё это кажется таким естественным, будто я туда всегда принадлежала.
Сердце колотилось, пальцы сжимали колени. Я снова слышала кузнечиков Бостанлыка, но теперь каждый их стрёкот смешивался с тем шёпотом далёкой планеты. Слёзы сами потекли из глаз — не от страха, а от внезапного, невыносимо яркого узнавания.
Я подняла голову. В синеве, словно яркая стрекоза, скользил по небу параплан. Купол его распластался, как гигантское цветное крыло бабочки, и человек под ним казался подвешенным к самому воздуху. Ветер поднимал его выше, мягко толкал вперед, и, наверное, оттуда, с высоты, всё вокруг — горы, водохранилище, крошечные дома и дороги — лежало перед ним, как развернутая карта, как детская игрушка в ладони. Наверное, так же выглядит и планета с борта космического корабля: блестящая, дышащая, но удивительно маленькая, будто драгоценный камень, который можно положить на раскрытую ладонь… хотя у эвилян — есть ли ладони? есть ли руки и ноги, как у людей? или их тела вообще были другими?
Слова Амели текли ровно, будто холодный ручей.
— Мы поняли, что земная жизнь — чужая для нас. Мы не сумели изменить их, людей, но они изменили нас настолько, что мы с отвращением смотрим на их цивилизацию и не хотим быть частью их мира… — она говорила без надрыва, но с каким-то внутренним напряжением.
Я невольно представила то, о чём они рассказывали: высокие, чужие, неуязвимые для укусов пчёл и комаров, но беззащитные перед простой земной инфекцией. Длинные тела, подстроенные под человеческую оболочку, а внутри — иная биохимия, метаболизм, нервная система. И вдруг, как в кошмаре, представилось, как в их организмы проникает обычный паразит — тонкая белая лента ленточного червя, который не чувствует чуждости хозяина и пожирает его изнутри, пока тот осознаёт себя живьём разлагающимся. Меня передёрнуло, я содрогнулась, будто по коже прошёл ледяной ток, и в горле стало сухо.
Напряжение между нами сгущалось, как грозовое облако. Они стояли всё ближе, и казалось, ещё мгновение — и эти двое сорвутся, шагнут ко мне, вырвут признание силой. Но я сжала губы и сидела неподвижно, выжидая.
— И что вы хотите от меня? — голос мой прозвучал твёрже, чем я ожидала.
— Мы хотим вернуться домой. Нам нужен ключ к кораблю, — ответила Амели.
— Почему вы думаете, что я храню ключ?
— Потому что ты — наш командир, — Сэд наклонился чуть вперёд, глядя в упор, — и всё это время ключ был вживлён в тебя. Просто ты не помнишь и не желаешь вспоминать. Это не бунт, но мы не хотим больше продолжать твой эксперимент. Если хочешь — оставайся здесь, живи дальше. Но ты никогда не будешь человеком. Ты ведь не способна выполнять женские функции… ты не можешь родить.
Слова ударили, как пощёчина. Они попадали прямо в ту боль, которую я долгие годы прятала глубоко. За двадцать лет супружества я не смогла забеременеть, врачи разводили руками. Мы страдали с мужем, но он не бросал меня, любил, как умел, и мы вместе научились жить с этим. А теперь, получается, я знала причину? Успокаивает ли это? Стимулирует ли к чему-то? Внутри поднялось странное чувство: не облегчение, не страх — пустота.
— Мы не совместимы ни биологически, ни генетически, — тихо сказала Амели, и в её глазах мелькнула настоящая грусть. — Мы испытывали физиологические затруднения в человеческом обличии и не понимали, в чём причина, пока не вспомнили, кто мы. Человеческие страсти и эмоции нас пугают. Люди способны на ужасное, и нам это противно. Ты жила здесь, в спокойствии, а нас отправила в другие части планеты, где страсти зашкаливают… Ты когда-нибудь видела казни? Как отрубают голову за атеизм, как женщин забивают камнями за взгляд, как расстреливают за непокорность, как пьяные водители сбивают пешеходов, даже не осознавая, что делают, как толпы требуют, чтобы ты слепо верила в их безумие?..
Она говорила всё быстрее, будто распечатывала боль, которая копилась десятилетиями. Сэд стоял рядом, стиснув кулаки, но его взгляд был не злобным, а усталым, почти безысходным. И я вдруг почувствовала, что эти двое действительно не враги. Они — выжившие.
— Ты не представляешь, как я ненавижу своё тело, — сдавленно, почти шипя, произнёс Сэд. — Оно чуждо мне. Мы были бесполыми, делились, как кристаллы, размножались почкованием; ты же сделала меня мужчиной, а Амели — женщиной. Ты придала нашим органам внешнюю схожесть с человеческими, но всё равно мы не стали физиологически и психологически ими. Мы пытались влиться в жизнь «хомо сапиенса» — и всё же ни я, ни Амели не сумели найти спутников, завести семью, обрести друзей. Даже коллеги были чужды нам, а мы — им. Я пошёл служить в американскую армию, был на двух войнах… Амели отправилась в «Корпус мира»… Титра, это кошмар. Они не вправе называться разумными! Они уничтожают себе подобных с такой лёгкостью, что я не мог поверить, с пренебрежением относятся к жизни — как к своей, травясь наркотиками и алкоголем, так и к чужой, убивая и насилуя. Ты хочешь после этого, чтобы я остался на этой планете? Никогда!
Они подняли головы и смотрели вдаль — не на Чарвак, а сквозь него, куда-то за горизонт, будто там начинались их настоящие миры. В их глазах не было земного пейзажа: небо, горы, водохранилище исчезали, и вместо них, как в отражении, сверкали холодные светила, хороводы спутников, чёрное пространство, дрожащие точки чужих солнц. Казалось, они всматриваются в невидимую карту галактики, где ещё можно найти тот самый «рай», недосягаемый человеческому бытию, а для межзвёздного корабля — быть может, реальный пункт назначения.
Тем временем разговор не прерывался. Снизу доносились голоса подростков у остановки, торгующих солёными косточками, вяленой рыбой, фруктами и овощами. Их крики и смех, как звонкая рябь, ложились на воздух, но не проникали сюда, на холм: казалось, прозрачная стена отделила нас троих от остальной земли, и эта стена дрожала в такт моему сердцу.
— Я не понимаю, как ты пришла к выводу, что мы с людьми родственные по разуму существа? — тихо спросила Амели. — Эмоции — это не интеллект. Люди больше руководствуются инстинктами и чувствами, что губит их и разрушает цивилизацию. Смотри: своей индустриальной политикой они уничтожают биосферу, изменяют климат, который поставит точку на факте их существования! Нет, нам здесь не место. И как ты справилась? Как ты стала человеком — это для нас загадка!
Их слова волновали меня, и всё же я до конца не могла поверить в правдивость сказанного ими. Слишком фантастическим казался рассказ о моём и их инопланетном происхождении, о том, что под Чарваком мы схоронили межзвёздный корабль. Но, с другой стороны, меня ведь всегда необъяснимо тянуло сюда — и ни разу за все годы я не нашла этому внятного ответа. Может быть, эта тяга — зов памяти, что прорывается сквозь блокаду?
— Мы все хотим домой. И если ты хочешь — лети с нами! — предложение прозвучало почти так же тихо и неуверенно, как слова моего мужа, звавшего меня спуститься вниз.
Их слова ещё звенели у меня в ушах, когда вдруг внутри что-то сдвинулось. Сначала — лёгкая дрожь, едва уловимый ток, словно в грудь вошёл невидимый ветер. Потом — тёплый жар, расползающийся от солнечного сплетения к плечам и ладоням. Сердце пропустило удар, и мне показалось, что под кожей что-то вспыхнуло мягким золотым светом. Я даже огляделась — нет ли рядом электрического кабеля, — но это шло не снаружи, а изнутри.
В висках запульсировал гул, похожий на далёкое пение — не человеческое, а металлическое, как если бы тысячи маленьких колокольчиков звенели в вакууме. Перед глазами проступили бледные, мерцающие линии, как очертания звёздных карт, будто кто-то на миг наложил на привычный мир прозрачный астрономический атлас.
Я вдохнула и вдруг почувствовала: воздух густой, вязкий, его можно пить как жидкость. Запах травы, солнечного камня, воды — всё стало резче, ярче. Каждый звук — стрёкот кузнечиков, смех ребят у остановки, шелест волн — будто накрыт серебристым куполом и доносится издалека.
Я сидела на том же камне, но мир вокруг будто отодвинулся: горы и водохранилище стали плоскими, как карта, а где-то за ними, в темноте, дрожала точка — зов. И в этом зове было моё имя — не земное, не школьное, а другое, то самое, которое они произносили: Титра.
Я сжала руки на коленях. Под пальцами ощущалась пульсация, мягкая и ритмичная, как биение сердца корабля.
Я молчала. Честно говоря, сказанное этими людьми — точнее, инопланетянами — многое объясняло во мне, и всё же… трудно было поверить, что я со звёзд и что Земля — чужая для меня родина. И тут что-то в глубине подсознания начало пробиваться наружу: словно старые плотные завесы памяти разорвались, и кадры начали всплывать сами собой.
Я видела себя, каким была на корабле: стою на мостике, командую экипажем, проверяю приборы, ощущаю мягкое, но упругое давление пола под ногами. Вдали сверкают планеты и звёзды, мы пролетали сквозь их системы, делали короткие остановки, чтобы изучить уникальные солнечные системы и новые миры, и снова уносились дальше, к неизведанным галактикам, к тайнам, которые манили нас как магнит. Всё это было настолько реальным, что я невольно вздрогнула: наши формы действительно несовместимы с земными. Человек, увидевший нас, испытал бы естественный страх — длинные гибкие тела, серебристые отблески кожи, глаза, светящиеся мягким внутренним светом.
Но другой поток чувств хлынул сразу же: я ощутила привязанность к Земле, к людям здесь. Мне нравился этот мир — мой муж, друзья, коллеги, школа, город, все проблемы и маленькие успехи, которые всегда сопровождали меня. Почему я предпочла якорь этой жизни — людей — космосу? Почему решила остаться здесь, среди существ, которых Сэд и Амели называют отвратительными? Ответа я не знала.
Я провела рукой по волосам и вздохнула:
— А я понимаю людей. Я их люблю. Эмоции — сильнейший мотиватор действий, это то, чего нет у эвилян и не будет. У нас нет понятий счастья, доброты, милосердия, хитрости, подлости, лицемерия — полного спектра положительных и отрицательных качеств. Мы ровные, прямые, нами движет жажда знаний и цель перестройки мира, в то время как у людей желание перестроить себя само по себе.
— Ты стала человеком, — покачала головой Амели, — ты должна стереть в себе человека и вернуть прежний разум Титры. Ты — эвелина, а не человек!
— Прошу тебя, отпусти нас, — почти умоляли Сэд и Амели.
— Что я должна сделать? — я встала, сурово уставившись на них. — Если это правда, удерживать вас я не вправе.
— Отдай нам ключ корабля, — попросила Амели. — Мы вернёмся на родину. Мы скучаем по нашей планете! Мы хотим стать собой и больше никогда не меняться.
— Как я отдам вам ключ? Я даже не знаю, как он выглядит, — растерянно ответила я. — Ведь это в подсознании, которую мне не вскрыть.
Но оказалось всё просто.
— Протяни руку, — сказал Сэд.
Я протянула. Его ладонь мягко легла на мою, и я ощутила необычный жар, словно внутренняя энергия переплыла через точки соприкосновения, струилась по венам, пронизывая руки и плечо. Тело слегка задрожало, и одновременно появилось чувство, что что-то глубоко внутри сдвинулось, словно внутренний механизм активировался. Через несколько секунд Сэд отпустил мою ладонь.
— Всё, ты передала мне ключ, — произнёс он, отступая на два шага. — Спасибо. Я запущу все бортовые системы корабля. Теперь я — командир… с твоего позволения.
Я кивнула. Мне было всё равно, кто поведёт корабль и будет отвечать за экипаж.
— Ты не полетишь с нами? — спросила Амели, вставая с камня.
— Нет.
Я была честна. Я не помнила прежнюю жизнь, но хотела остаться человеком. Наверное, не объяснить моим… соотечественникам, почему Земля теперь мой дом. Пускай даже я здесь чужая. У этого мира всё ещё впереди. Да, прогресс идёт через войны, насилие, кровь и ужасы, но всё равно люди всё ближе к звёздам. Возможно, они станут такими же, как эвиляны, или, может, лучше. Этого я не знала. Просто знала, что хочу приложить своё маленькое усилие — очистить человека от плохого. Хотя начать нужно с себя: не заставлять кого-то делать против их воли, а я, видимо, как командир экипажа, заставила эвилян принять человеческий образ, отправила их жить в чуждый мир… И теперь гибель многих из них — на моей совести.
— Мы можем вернуть тебе память, — сказала Амели. — На корабле есть оборудование…
— Нет, не надо, это будет мешать мне оставаться человеком, — обрубила я. И это была правда.
Сэд помолчал немного, потом произнёс:
— Титра, мы улетаем сегодня ночью. Уверен, что корабль в порядке и навигационный компьютер настроен правильно. Мы будем помнить тебя. Может, не все с добрыми мыслями, но всё равно ты помогла нам понять, насколько разнообразным может быть мир разумных существ. Ты проживёшь больше, чем обычный человек, но не столько, сколько эвилянин, ведь ты перестроила свой организм, лишив многих защитных функций и механизмов.
— Прощай, — сказала Амели, казалось, грустная, но в её глазах была радость: она сумела убедить меня отдать им ключ. Наверное, в прошлой жизни я была строгим командиром.
— Прощайте, — ответила я.
Сэд и Амели стали спускаться вниз. Я смотрела им вслед, пока они не затерялись среди холмов, где зелёные склоны переливались в золотые поля, а мягкий ветер колыхал высокую траву, подсвечивая её последними лучами солнца. Тени деревьев ложились длинными полосами на дорогу, и только слышался редкий звон велосипедного колеса и стрёкот кузнечиков.
Потом я перенесла взгляд на озеро. Там, на дне, был спрятан мой корабль — тот, на котором я совершила перелёт со звезды Глита. Внезапно пришла мысль: «Нужно заглянуть в обсерваторию и посмотреть на него». У мужа был одноклассник, работающий в таком учреждении Академии наук Узбекистана — может, он поможет.
Посидев ещё час, я решила вернуться. Шла неторопясь, постоянно оглядываясь. Поле подсолнухов задержало меня: высокие, золотые растения устремляли к солнцу свои головы, их лепестки горели на ветру, как живые факелы, а пчёлы тяжело гудели, собирая нектар. Возможно, земная природа притянула меня, иначе почему я отказалась от жизни эвилина? Или любовь и дружба, верность и солидарность, нетерпимость и толерантность — эти чувства были притягательными? Ответа я не знала. Он где-то глубоко в памяти. Но нужно ли его знать? Живется и так — и этого мне хватало.
У ворот дома Ибрагим-бобо я встретила старика. Это был Рахим-бобо, высокий, слегка сутулый, с морщинистым лицом, где каждая складка будто хранила сотни историй. Чапан, который он накинул на плечи, слегка дрожал на жаре, словно защищая от солнца не тело, а душу. Под чинарой он сидел на старом деревянном стуле, неспешно крутя в руках пиалу с чаем, и его взгляд, ясный и глубокий, встречался с моим.
— Ассалому алейкум, дочка, — приветствовал он меня.
— Здравствуйте, Рахим-бобо, — ответила я, останавливаясь напротив него.
— Опять смотрела на озеро?
— Да…
— Там твой корабль, Титра…
У меня пробежал холодок по спине. Откуда этот человек знает то, что я узнала только что? Но Рахим-бобо не пытался запугать или шантажировать меня. Он неспешно пил чай из пиалы, тихо всматриваясь в горизонт, и говорил:
— Я был первым, с кем ты встретилась в ту ночь… Я охранял поле подсолнухов, и ты вышла из-за скал. Я не испугался, потому что война, через которую я прошёл разведчиком, научила меня не бояться ничего. Конечно, ваш образ совсем чужд нам, и всё же… я спокойно принял, что ты прилетела с другого мира. Мы долго общались, и ты решила остаться… Ты не жалеешь о своём решении?
— Нет, — мотнула я головой.
— Вот и хорошо, — улыбнулся старик. — Твою тайну я сохраню, не бойся… Ты стала настоящим человеком, и я горжусь тобой. Ладно… Иди, а то муж давно приготовил для тебя плов, старался, я же видел. Он любит тебя, а что ещё нужно женщине?
— Только любовь, — произнесла я.
— Да, любовь. Именно этого не хватало тебе там, — сказал старик, указывая пальцем на небо. Я поняла, что он имел в виду.
Я улыбнулась и вошла во двор, где у казана прыгал мой муж, осторожно открывая крышку. Изнутри исходил аромат горячего плова, смешанный с запахом жареного мяса и свежих трав — он окутывал меня теплом и домашним уютом.
Ночью я стояла у тахты и смотрела на звёзды. Муж спал, укрывшись одеялом, а ветка с персиками слегка касалась его лба, шевеля листья в лёгком ночном ветерке.
Я ждала, смотря на часы, и мои ожидания оправдались. Вдруг что-то большое вспыхнуло и взмыло к звёздам, оставляя за собой тонкий серебристый след, и исчезло в черной бездне космоса. Лёгкий холодок и трепет смешались в груди. Это были мои соотечественники, возвращавшиеся домой, туда, где им по-настоящему место.
А я осталась. Чужая и родная одновременно. Сердце сжималось, но в нём жила странная смесь горечи и умиротворения. Я понимала: здесь — мой дом, даже если иногда он кажется чужим; здесь люди, с которыми я связана, здесь жизнь, полная ошибок и красоты, страха и любви, и всё это — моё.
Раннее утро опустилось на Чарвакское водохранилище. Туман, словно лёгкая вуаль, стелился над гладью воды, мягко скользя между тростником. Я шла по берегу, босиком касаясь прохладного песка и камней. Каждый шаг отдавался в сердце — как будто сама Земля принимала меня, признавая моё право быть здесь.
Вокруг просыпалась природа: трели птиц, запах сырой земли и травы, капли росы на листьях, мерцающие, как крошечные звёзды. Я останавливалась, вслушиваясь в шелест воды о берег, в тихий гул насекомых. Всё это казалось удивительно живым, словно мир сам дышал рядом со мной.
На горизонте первые лучи солнца окрашивали горы в золотисто-розовые тона. Я взглянула на озеро — гладь воды блестела, отражая небо, деревья и облака. Казалось, сама вселенная соединилась здесь, на этом клочке земли, между прошлым и настоящим, между космосом и домом.
Сердце билось спокойно, но в груди ощущалась глубина и полнота жизни. Я понимала, что никогда не смогу быть прежней, что часть меня осталась среди звёзд, а часть навсегда осталась здесь, с людьми, которых я люблю и которых могу понять. Любовь, дружба, доверие, забота — всё это теперь было моим якорем, моей силой, моей жизнью.
Я подняла руки к солнцу и вдохнула полной грудью, чувствуя, как воздух наполняет лёгкие, тело и душу. Ветер шептал сквозь тростник, как старый друг, и на мгновение мне показалось, что слышу тихий голос Эвилян, прощаясь со мной. Но это было не тревожно. Это было спокойно, как обещание: их путь продолжится среди звёзд, а мой — здесь, среди людей, среди жизни.
Я сделала шаг вперёд, и вода мягко коснулась моих ног, омывая их прохладой. В этот момент я поняла: быть человеком — значит принимать мир таким, какой он есть, со всеми его ужасами и радостями. Быть человеком — значит любить, несмотря на несовершенство.
Я улыбнулась самой себе, и в этой улыбке был весь мир, вся жизнь и вся надежда.
(20-21 декабря 2015 года, Элгг)