Альтруистка Часть 3 Глава 13

Через два дня ожидали приезда Луи, и, наверное, впервые Александр не радовался перспективе увидеть друга. Он был не в том состоянии, чтобы принимать кого бы то ни было. Всегда взвешенный, в благостном настроении, Александр неизменно нравился Луи своим беззлобно-ироничным стилем общения. Если быть честным, Луи и наведывался в Нячанг с завидной регулярностью именно ради этих прекрасных бесед, нередко превращавшихся в искромётные словесные поединки. При всей скромности Йерсена, Луи не нашёл в здешнем своём окружении никого, с кем было бы столь же приятно общаться, поэтому даже не напрашивался в гости к учёному, а просто уведомлял, что его стоит ожидать в тот или иной день. Надо отдать ему должное, он никогда не являлся с пустыми руками и не позволял Йерсену забыть, что такое гастрономические удовольствия. И всё бы и текло так ровно и гладко, если бы однажды ни появилась Нина и ни нарушила бы гармонию этих добрых посиделок.

Александр чувствовал, как в нём остаётся всё меньше доброты, - она истекала из него, как истекает кровь из глубокой раны. Внешне он держался комильфо и стал разве что менее приветлив. Со своими подчиненными начал общаться сухо и исключительно по делу; вместо рекомендаций принялся отдавать короткие, как выстрел, приказания. Знающие Александра - а знали его многие аннамцы, потому что он сходился со всеми без оглядки на социальный статус, - конечно, сразу почувствовали в нём перемену.

Но это всё было потом, позже, - а пока тайну Нины не знал никто, кроме неё самой и Александра. Утром Йерсен пригласил княжну проехаться верхом. Две белоснежные кобылы, будто сошедшие со страниц сказаний о зачарованных мирах, плавно и неторопливо несли всадников на своих сильных спинах. Александр не подбадривал лошадь, позволяя брести, как ей того хотелось. Он щурился от солнца, но при этом улыбался вполне счастливо. Нина покорно следовала за ним, про себя с грустью замечая, что сегодня Александр совсем немногословен, не рассказывает ей ни о созревающих кофейных зёрнах, ни о хинине, ни о том, как русский натуралист Федченко нашёл способ победить дракункулез. Но не решалась прервать молчание.

Через некоторое время расслабленность от разворачивающихся по сторонам прекрасных пейзажей стала сменяться тревогой - казалось, Александр подспудно вёл свою лошадь по определенному маршруту. Наконец, он остановился, спешился, подошёл к Нине, чтобы и ей помочь слезть.

- Давайте сядем тут, чудесное местно, пусть лошади покормятся! - простодушно сказал Александр. - Что с вами, Нина, вы нервничаете? Вот здесь, по-моему, подходящее место, чтобы отдохнуть, эти камни вполне подходят для того, чтобы присесть…

Подведя Нину к небезызвестным ей камням, в углублении между которыми лежали опрастанные и подвядшие под солнцем большие пальмовые листья, он пристально посмотрел ей в лицо и в очередной раз удивился непроницаемости её взгляда и умению владеть собой. Он сказал ей «вы нервничаете?», но это то, к чему он, видимо, хотел подвести её, а не то, что он в действительности в ней почувствовал. Нина села на камни, смотря прямо перед собой. И это хладнокровие так больно хлестануло по его чувствам, что он дёрнулся и приник губами к её губам, как он знал, - в последний раз. Александр всё вложил в этот поцелуй: свою злобу, разочарование, горечь от предательства, желание наказать, желание оправдать, всю свою истерзанную нежность и кровью истекающую любовь.

«Что я творю? Решил же не разводить спектаклей!» Но в тот момент боль, а не разум, решала, как будут развиваться события. Александр пытался эту боль приручить, но она довлела над ним, складывала, как ей это нужно было, - словно японское оригами - выражение его лица. Складывала по своему произволению слова во фразы. Предательски дрожал голос, дрожали и кончики пальцев, сжимающие худенькие плечи Нины. Плохо владея собой, он боялся сделать ей больно.

- Что с тобой? - спросила Нина, когда он, наконец, отпрянул от неё.

- Ты сделала мне больно, Нина, - прошептал Александр, уткнувшись лбом в её лоб и приблизив свои зрачки к её зрачкам так, что у обоих закружилась голова. - Вы… - он сделал ударение на этом «вы», - сделали мне больно, Нина Гагарина… Или вас лучше называть Олимпиада? Красивое у вас имя, мадмуазель Шишкина…

- Это ты вскрыл мой тайник? - спросила она, глядя в землю.

- Я.

- Я не могу расчитывать на прощение?

- Я не сержусь на вас, - поэтому говорить о прощении ни к чему.

- Прощают не потому, что не сердятся. Прощают за причинённую боль.

- Я вас прощаю, но прошу вас уехать.

- Значит, вы меня не прощаете…

- Вы обладаете способностью тонко чувствовать людей и ситуацию, и это притом, что вам так мало лет. Насчёт вашего возраста вы меня, кстати, тоже обманули…

… Александр не сомкнул глаз до утра, просидел в своём кабинете над двумя документами, которые лежали прямо перед ним, как ответчики и судьи. Поначалу он долго их изучал, крутил в руках, знакомился. Досконально изучив, отложил и больше не прикасался к ним, а только смотрел на них пытливым взглядом, как в лица людей, которые решают твою судьбу, хотя, в сущности, им абсолютно всё равно. Даже в годину своих странствий, на море ли, в горах ли, - Александр не чувствовал себя таким одиноким, как в это предрассветное время.

Перед ним лежал заграничный паспорт на имя Шишкиной Олимпиады Алексеевны с её фотографией и подписью. 24 страницы с отметками в Кяхте, Монголии, Китае, Аннаме. Двухглавый орёл, смотрящий в противоположные стороны, внушал Александру одновременно трепет и восхищение.

Вторым документом было рекомендательное письмо, от некоего принца Ольденбургского, которого Йерсен не знал лично, но с которым познакомился бы с большим желанием. У Александра не было русских знакомых, но ведь это не означает, что среди славян нет достойных и  занимательных личностей. Он знал о трудах и победах на поприще науки многих русских учёных, знал их имена, уважал и первым бы пожал им при встрече руку.

Принц писал, что в России он выполняет почётную миссию, - так как сам не одарён, - покровительствовать учёным и развивать различные отрасли медицины на благо своего Отечества и всего мира. Примечательно, что слово «Отечество» он повсеместно писал с заглавной буквы.

Принц ссылался на свою дружбу с Луи Пастером и просил приютить, а также по возможности помочь возрастанию медицинского таланта - коим она, несомненно, не была обделена, - юной протеже Олимпиады Шишкиной. «Не смотрите на столь юный возраст данной барышни, - писал Александр Ольденбургский, - потому как девушка подаёт большие надежды, очень интересуется бактериологией, при этом прекрасно говорит по-французски и не доставит вам никаких хлопот во взаимном понимании».

Йерсен горько усмехнулся: да, она никоем образом не нарушила лёгкости его бытия! Продолжал: «Детство, проведённое во Франции, сформировало её прогрессивные взгляды и целеустремлённость. Я выражаю искреннюю надежду на то, что и она, с её опытом ухода за больными чумой во время эпидемии в Китае два года назад, сможет быть вам чем-нибудь полезной».

Йерсен пытался представить и понять, что за человек этот русский принц. С первого взгляда, письмо его было вполне дружественное и открытое. Не было ли оно лишь прикрытием и не дано ли было Олимпиаде - как непривычно было называть Нину этим именем - распоряжение шпионить за ним, Йерсенем? Кто стоял у руля этой миссии? Сам ли Ольденбургский или это было самочинное решение русской княжны? Кстати, в её титуле тоже теперь приходилось сомневаться, как и во всей этой истории и во всех её действующих лицах, - во всех, кроме одного себя.

Александр был поражён: он слышал про таинственные организации, которые осуществляют шпионаж в пользу того или иного государства, из патриотических или самых обыкновенных меркантильных соображений. Они искусно внедряют своих людей в разные сферы жизни на другом конце земного шара и добывают нужную информацию никому незаметным способом. Он не понаслышке знал о соревновательном духе, царящем в среде учёных разных стран и национальностей. Он сам был частью этой рулетки, стараясь, чтобы заветный шарик прилетел именно к нему, а не к соседу… Но, Боже, как он был далёк от того, чтобы представить, что однажды прекрасно замаскированный шпион проберется в его дом и станет жить с ним под одной крышей!

Он пристально разглядывал фотографию Нины - никак не мог начать называть её другим именем - в паспорте. Она была совсем ребёнком, - зимой, чтобы запутать его, она прибавила себе целых пять лет, а он принял эту ложь за чистую монету. Наверное, оттого, что уже забыл, как выглядят двадцатитрехлетние девушки, а о восемнадцатилетних и говорить не приходится… Но ведь сейчас она выглядела старше, намного старше своего реального возраста! Он совсем запутался во всех её больных, ущемлённых, затравленных взглядах, нападениях, шрамах, непонятной истории любви, которой, вообщем-то, может, никогда и не было… Он перестал понимать, как сложить в одно целое расколотый образ Нины, - да и не желал резать об это пальцы. Всё равно он никогда не доберётся до правды, - которую ему вообщем-то знать уже не хотелось. Жизнь Нины была пронизана туманом, соткана из него, - а Александр хотел жить в понятном мире, залитым солнцем. В конце концов, разве не поэтому он сбежал из Швейцарии в Нячанг, распрощался с европейцами и окунулся в бесхитростные проблемы и нужды местного населения?

Он искал простоты, а самым главным его достоинством и тем, что он жаждал видеть в людях, - была честность. И когда он осознал фальшивость, в которой, ни о чём не подозревая, прожил последние несколько месяцев, ему сделалось противно и тошно. Даже сейчас, глядя на фотокарточку Нины-Олимпиады, узнавая их друг в друге, Александр поймал себя на мысли, что до конца быть уверенным в их идентичности он не может. Перед ним было светлокожее, совсем юное лицо с красивыми пропорциями и ровными чертами, открытым умным взглядом, - во всяком случае, он производил впечатление наличия в этой красивой головке значительной доли интеллекта. В глазах Нины же иногда было такое, чего Александр объяснить не мог: последствия травмы? Мастерская игра? В них иногда метался страх затравленного зверька, какая-то неизбывная тревога - можно ли нарочито сыграть такую вселенскую, всё поглощающую и всё засасывающую  пустоту? Он всегда считал это частью её обаяния, но узнать что там внутри этой пустоты, учёный никогда бы не смог, ни с помощью своих расчётов, ни с помощью своего микроскопа. Морально Александра это выматывало и истощало. Эта русская шпионка оказалась куда более сложной для понимания, чем даже все аннамские качу, которые нарочно кутаются в шлейф таинственности, делая её частью своего особого шарма.

Единственное, что делало похожими девушку с фотографии и Нину, которую он знал, - это неизгладимая бороздка между бровями, печать какой-то вечной озабоченности и непокоя. У Нины эта бороздка, правда, вырисовывалась глубже и чётче, отчего лоб над переносицей казался мясистее, а пушок бровей мило вставал торчком на этом месте. Как он мечтал целовать всё её лицо, и эту бороздку, и даже розовеющий шрам! Ему хотелось показать ей, что не стоит хмуриться, жизнь прекрасна, удивительна и многогранна, - но теперь весь его энтузиазм разбился о кручу её обмана.

Нина не пыталась оправдаться - да он бы и не позволил, вернее, его честолюбие не позволило бы ей открыть рта, и она знала это лучше, чем он сам. Все заверения в каких бы то ни было чувствах сейчас были бы напрасны, - да она и сама пока не знала, в каких чувствах стоило признаваться.

Олимпиада знала одно: это должно было рано или поздно как-то разрешиться, - и это разрешилось вот так. Да, она совершила ошибку, изначально обманув Александра, но она же эту ошибку вчера и исправила, правда, никто даже не догадался бы, какой ценой. Она знала, что Александр идёт за ней по пятам, - сегодня ночью она сознательно вела его к тайнику! А потом оставила его там наедине с его открытием, предоставив ему самому решать, как теперь быть.

Олимпиада не могла просто так сбежать, - хотя это задумывалось первоначально как развязка её плана, - ей, в конце концов, не хватило хладнокровия. Александр оказался совсем не тем бесчувственным и зацикленным на своих открытиях учёным, у которого она придумала «мило, скромно, а главное - незаметно, позаимствовать кое-какую информацию на благо русских страждущих». У неё не получилось… Не получилось обмануть его, потому что в один прекрасный день, проснувшись под кровом, который он дал ей, в очередной раз увидев в зеркале шрам от операции, которую он провёл, спасая ей жизнь, - она осознала, что обманывает не Александра, а только саму себя.

А теперь ей стало несравненно легче - он узнал правду, - и подчиниться любому его решению было куда отраднее, чем трусливо бежать под покровом ночи. Александр протянул ей паспорт и рекомендательное письмо от Александра Петровича Ольденбургского.

- Вот ваши документы. У вас была замечательная рекомендация, и я с удовольствием принял бы вас, как дорогого гостя. Но вы распорядились иначе. Завтра приедет мой хороший друг, Луи, - я ему полностью доверяю, - он сопроводит вас в Нячанг, ну а оттуда уже возвращайтесь, как знаете, на родину или куда вы ещё собирались. Прощайте!

- Но я… а как… ? - промямлила было Олимпиада, но потом поняла, что всё - пустое.

- Прощайте, мадмуазель Шишкина! - Александр ещё раз пристально и долго посмотрел ей в глаза, тяжело отвернулся и стремительно забрался на лошадь, которую пустил галопом в направлении хижин.

До самого отъезда Олимпиады Александр больше не попадался ей на глаза, а она не осмеливалась искать его.


Продолжить чтение http://proza.ru/2025/09/25/1198