Дневник

Запись 1. Симптомы.

Я никогда не любил вести дневники. Забавно это осознавать при том, что читать исследовательские заметки и чужие дневники я обожал всем сердцем. Почему же рука не поднималась сотворить нечто своё в таком ключе и запечатлеть события жизни на листке бумаги? Да поднималась, много раз. Каждый увенчался провалом: я бросал это дело после первых же нескольких страниц, понимая, как сильно и неискренне вымучиваю каждую строчку. Дневник начинал походить на журналистскую фикцию, а не на сеанс психоанализа наедине с самим собой, как это, вероятно, должно быть.

Почему же я сейчас пишу эти строки? Потому что не могу иначе. Происходят вещи, о которых молчать нельзя, а за откровенное их освещение где-нибудь в социальных сетях засмеют, признают безумцем и окончательно предадут забвению. Страшная участь для писателя, всецело жаждущего положительного внимания массового читателя! Поэтому я обозначу происходящее здесь, в этих бумагах, с той надеждой, что их сочтут за очередные фантастические потуги никому неизвестного автора. Ибо я не могу ручаться за безопасность тех, кто столкнётся с тем, с чем столкнулся я, пусть даже в формате обыкновенной груды текста…



Пришлось прерваться. Вот так всегда, когда решаюсь начать вести дневник: наваливаются обстоятельства, выбивающие почву из-под ног и рушащие все планы. В этот раз, например, снова стучались в окно. Жутко то, что единственное окно выходит на балкон, а живу я на четырнадцатом этаже. Кто мог залезть на такую высоту и пробраться ко мне на балкон? Что это за расплывчатая фигура?

Я предполагаю, что это всё следствие недосыпа. Из-за низких, почти отсутствующих рейтингов из-за такой же низкой, почти отсутствующей, авторской активности, моё творчество, естественно, не приносит мне ничего. Только боль и слёзы от того, что очередной рассказ не взлетел, очередная глава истории не поразила публику в сердце. О деньгах вообще молчу: их приходится добывать, работая в самом обыкновенном продуктовом магазине, ибо больше меня нигде не взяли. Нелепая ситуация: вроде в стране кадровый голод повсюду, но спокойно берут на работу только в самых прогнивших, низменных конторах, где платят копейки за рабский труд. Четырнадцать рабочих часов в сутки – от этого легко может помутиться рассудок. Особенно когда толком не высыпаешься из-за того, что живёшь один и должен ещё тянуть на себе весь быт.

Да, бесспорно, там, за стеклом, есть какая-то фигура. Мне кажется, она на меня смотрит. Посмотрел на часы, сейчас уже час ночи. Нехорошо. Завтра на работу, вставать в шесть утра… Всего пять часов на сон, а я всё ещё не лёг. Неразумно писать дневник в столь позднее время, да ещё и в ущерб сну накануне рабочего дня. Но у меня не остаётся выбора. Я должен в точности описать своё состояние и то, что происходит.

А происходит, если отбросить рефлексивные блуждающие мысли, ненормальное. Я заметил это с пару недель назад. Периодически, когда голова особенно сильно ноет, во мне нарастает ощущение чего-то странного, подозрительно неправильного и сверхъестественного. Будучи скептиком, я не верю в то, что подобные вещи могут являться знаком присутствия некой сущности. Наверняка, это следствие моего недосыпа. А не сплю я из-за того, что не могу. Трудно спать, когда там, за стеклом, эта странная тёмная фигура. Мне кажется, она смотрит на меня. Даже сейчас, когда я не смотрю на неё. Может отвернулась?

Проверил, нет. Наверное, мне только кажется. Конечно, кажется. Я нутром чую, что мне грозит опасность, пока я сижу здесь и не пытаюсь прогнать эту тень со своего балкона. Но как эта тень там появилась? Да, это точно мне мерещится.

Сначала, я не придавал значения своим странным ощущениям. Подумаешь, какие-то предчувствия! – надо банально проспаться, и это мистическое наваждение останется в прошлом. Но я и так высыпался в выходные, однако ощущения не проходили. Что это были за ощущения? Да всякое мельтешение где-то на границе взгляда. Галлюцинации? Нет, это точно не они. Я читал в умных книгах по психиатрии, что болезненные иллюзии, рождаемые воспалённым рассудком, выглядят совершенно иначе. Они именно что кажутся. Ты смотришь на них, ты слышишь их, они кажутся тебе реальными, но опять же, кажутся. Здесь же мне не казалось, мельтешение реально было. Не только же я на него реагировал, но и окружающие. Они же реагировали? Один раз, когда стоял на кассе и ощутил, как в окне чуть сбоку и позади меня что-то пронеслось, я обратил внимание на покупателя: тот тоже явно вздрогнул, но сразу решил, что ему-то как раз почудилось. Но та бесовщина была реальной, я это нутром прочувствовал.

Затем всё чаще стала болеть голова. Тоже странное дело. В роду ни у кого никогда не было проблем с головой. Были сердечники, гастритники, онкобольные. Но голова ни у кого не болела, тем более так, как у меня. Боль эта имела следующий, крайне непривычный характер: она походила на мигрень, как будто что-то высверливает дыру в лобной части мозга, но при этом разливалась по телу глубокой дрожью, бурными волнами тревоги и подозрений. Может, мне только причудилась эта боль? Надо бы сделать ЭЭГ.

Времени нет. Когда я успею сделать ЭЭГ, если у меня работа по четырнадцать часов в сутки, а в выходные я стараюсь выдавить из себя хоть что-то творческое и восстановиться перед новым рабочим марафоном?

Ха, да, я никогда не вёл дневников ещё потому, что они всегда скатывались в нытьё. Парадокс, ведь психотерапия в том и заключается, верно? Ты приходишь к психотерапевту и банально ноешь о своих проблемах, пока специалист внимательно слушает, делает заметки, а затем говорит комбинацию слов, удивительным образом программирующую твоё сознание на путь исцеления. Настоящее волшебство, как по мне. Но даже оно вряд ли найдёт объяснение этим странным ощущениям.

Как только вспоминаю об этом, сразу вздрагиваю… Да, фигура всё ещё там. Когда же она уйдёт? Периодически она постукивает, и ненавязчивый её стук по стеклу… Вот, снова. Это сильно сбивает с мысли, но я должен… Должен описать всё в деталях. Хотя может выйти и прогнать эту фигуру? Убедиться, что это лишь галлюцинация? Нет, стоит мне открыть дверь на балкон – и она войдёт. Я впущу её в свой дом, а этого допустить нельзя. Нельзя же?

Недавно мне показалось, что меня кто-то звал. Это случилось прямо по дороге с работы. Я шёл своим привычным быстрым шагом, чуть неровной, из-за усталости, походкой. На город уже спустилась холодная тьма зимней ночи. Проходя мимо подворотни, я услышал, как кто-то зовёт меня из её непроглядной черноты. Голос был глубокий, скрипучий, но в то же время чарующе звонкий. Помню, в тот момент я на мгновенье остановился.

Это была ошибка.

Из тьмы на меня что-то громко дыхнуло. Дьявольский шёпот, словно бы став осязаемым материальным объектом, помчался на меня из тьмы. Я бросился бежать, спотыкаясь о предательские неровности дешёвого асфальта, стучась плечами и локтями об углы жилых колоссов, чувствуя, как слабое сердце вот-вот разорвётся от прилива адреналина. Я бежал не оглядываясь, явно осознавая, что этот шёпот не отстаёт, он здесь, прямо за спиной, стоит мне остановиться, как он тут же схватит меня! Сердце стучало, лёгкие болели от панически циркулирующего холодного воздуха. Я понимал, что несколько клятых секунд мне придётся потратить на то, чтобы достать ключ и открыть дверь подъезда. Эти драгоценные, но проклятые секунды могли стоить мне жизни! Глаза заслезились, душа преисполнилась обречённостью, разум объяла паника, которую я никому не желаю испытать. На ходу, спотыкаясь всё больше, с трудом переставляя уставшие после работы ноги, я начал рыться в карманах куртки. Под холодными мелкими монетами, огрызками чеков и билетов общественного транспорта, я нащупал продолговатый металлический отрезок, способный открыть мне спасительный путь. Оставалось лишь успеть его приложить, открыть дверь подъезда, забежать и закрыть дверь до того, как этот жуткий, неестественный шёпот настигнет меня… Это невозможно. Это казалось невозможным.

Я не помню, как оказался дома. Но уверен, именно тогда эта фигура узнала, где я живу. Уверен, шёпот принадлежит ей. И теперь эта фигура там, лишь тонкое оконное и дверное стекло защищает меня от её злобных помыслов. Сейчас я вглядываюсь в эту фигуру, на мгновенье откладывая ручку, и замечаю, что у этой фигуры есть глаза. Жуткие глаза, ничего кроме глаз. И глаза эти светятся. Ядовитый зелёный свет исторгается этими неестественными очами паранормальной сущности, которую я, сам того ни желая, привёл на свой балкон. Но нет, я не верю в паранормальное! Всё это морок, иллюзия, галлюцинация! Я просто должен хорошенько поспать, и тогда всё наладится. Наладится же?

Поиски в интернете указали на то, что это очевидные признаки шизофрении. Смешно. Да, у меня есть к ней предрасположенность, но с чего вдруг она у меня появилась и обострилась так, что даже другие люди замечают то, что чувствую я? Почему тот покупатель тоже посмотрел в окно? Он увидел то же, что почувствовал я? Разумеется, иначе зачем ему было так смотреть!

Заварить что ли себе кофе? Я люблю кофе. После кружечки вкусного капучино возвращается желание жить. Это прекрасный напиток, жаль, что его так трудно сварить. Можно было бы взять кофемашину, но как на неё заработаешь с моей зарплатой продавца? Кофе успокаивает. Даже мысль о кофе отвлекает меня от осознания, что тёмная фигура по-прежнему там, за стекольной гранью, буравит меня своими светящимися зелёными глазами.

Проблема дневников для меня ещё в том, что мне всегда кажется, что их прочитает кто-то посторонний. Кто-то совершенно меня не знающий. Наверное, это связано с тем, что я сам люблю читать дневники и заметки абсолютно незнакомых мне людей и через них погружаться в их мировоззрение и прослеживать линии их судеб. Из-за этого, я стараюсь… я должен писать всё в деталях, таких, чтобы понял даже тот, кто никогда обо мне ничего не слышал.



Что ж, меня зовут Олег. Мне двадцать четыре года. Я – молодой писатель, который не хочет быть голодным, и потому постоянно творчески экспериментирующий. Ведь публика любит очаровательные эксперименты, верно? Фокусы, поражающие воображение…

Я впервые почувствовал тягу к творчеству тогда, когда мне было восемь лет. Я учился в начальной школе, прочитал учебник окружающего мира – и он оказался спусковым крючком, выстрелившим в меня пулей писательского вдохновения. Это абсурдно звучит, но я написал сиквел к учебнику окружающего мира! Как такое может быть? Нюанс в персонажах, которые сопровождали образовательный материал на протяжении всего учебника – муравье Вопросике и черепахе Тортилле. Даже спустя шестнадцать лет, я помню эти образы, как сейчас. Я вычитал множество энциклопедий и в своей манере написал увлекательную историю, где эти двое узнавали всё то, что я прочитал в энциклопедиях. Они путешествовали по стране биологии, по стране математики, по стране литературы, по стране космоса… И чем дальше, тем больше они узнавали о мире вокруг.

Конечно, это было только начало, которое я так и не довёл до конца. Следующим этапом моего творчества стал сиквел уже к «Властелину колец», что звучит ещё более абсурдно и стыдно. Десятилетний ум ещё не мог познать всю глубину и красоту мира, созданного оксфордским профессором. Тогдашний мой интеллект вовсе считал, что все короли – и Рохана, и Гондора, и далёкой древности, – все друг другу родственники! Конечно, из «Сильмариллиона» и «Неоконченных преданий Нуменора» мы узнаём, что это так, но только отчасти. По факту же это разные семьи. Но я не мог тогда того понять, зато что я мог понять, так это атмосферу. Обволакивающая эстетика мира Средиземья меня гипнотизировала и побуждала вновь и вновь отправляться в фантазийные путешествия по этому миру. До той поры, пока я не обрёл собственный творческий голос.

Он пришёл ко мне в период с четырнадцати по шестнадцать лет. Тогда, периодически, я словно бы открывал в своём сознании уникальные, доселе нигде невиданные и нечитанные детали мира, поразившего моё воображение. Фрагменты мистического пазла складывались очень постепенно, от месяца к месяцу, по крупицам. В сознании всплывали сначала имена отдельных персонажей, затем названия отдельных государств, очертания материков. По прошествии лет, в течение которых я раз за разом силился постичь открывшийся моему воображению мир, пазл расширился за изначальные пределы. Когда мне было семнадцать, я и вовсе постиг неуловимую, сводящую с ума систему вселенского мироустройства. Я удивился тому, как это легко помещается в моей голове. Но фрагментов поступало только больше…

Первый рассказ об увиденном я написал в шестнадцать лет. То был рассказ «Иллюзия». Преисполненный личными переживаниями, он заложил основы концепций, в будущем доработанных и представленных аудитории в более глубоком, захватывающем виде. Конечно, все эти бесконечные «Иллюзии» не нашли того отклика, который я ожидал. Тем более, что даже за столько лет я так и не смог довести тот цикл рассказов до конца. Каждый раз я находил ту или иную деталь, которую кровь из носа нужно было переработать. Так работа затягивалась на недели, месяцы и годы. И до сих пор эта работа не завершена.

Я в целом часто хватался за какие-то идеи и не доводил их до конца. Как Дон Кихот, штурмовавший мельницы, я штурмовал колоссы концепций в своём рассудке, надеясь с наскока перенести их на бумагу. Ясное дело, что у меня ничего не выходило. Это становилось поводом для недоброжелателей, с наличием которых мне везёт всю жизнь, утверждать, что я вовсе не писатель, а просто бездельник. Боль стала привычной платой за созидание того, что мне казалось захватывающим.

Несмотря ни на что, во мне сохранялось желание творить, хоть моя вера в себя и подтачивалась неодобрением близких и окружающих. Вновь и вновь я закапывался в тетради, переводил чернила и истощал сознание с целью сотворения всё новых и новых историй. Ведь мир, который привиделся мне тогда, в подростковые годы, того заслуживал. Он требовал, чтобы я описал его во всех деталях. Он настаивал на моей роли хрониста и летописца, достоверно излагающего все факты, какими бы нелепыми они ни были. А кому понравится нелепость? Только единицам, жаждущим унижать за причудливость повествования.

Немудрено, что я стал позволять себе вольности. Я допустил искажения тех образов, что увидел тогда. Чёрные волосы становились каштановыми и тёмно-русыми. Голубые глаза становились зелёными. Духи становились людьми. Метафизические сущности донельзя упрощались, чтобы была яснее их личная драма.

Этот путь принёс только больше разочарований. Проделанная работа не была отмечена достойным вниманием со стороны читателей. Странно, ведь истории от этого только выиграли. Наверное.

Заварил себе кофе, с ним стало думаться лучше. На часах уже два часа ночи. Да, это мне тоже всегда не нравилось в дневниках. Пока их пишешь, минуты превращаются в часы. То, что мог бы рассказать за десять минут – пишешь несколько сотен минут. Страшно, как быстро утекает время, что нам отмерено. И всё ради чего? Ради мнимого душевного спокойствия, что пока я не смыкаю глаз и пишу эти строки, та тёмная фигура останется там, за стеклом? Не посмеет разбить окно и проникнуть в мою гипсокартонную крепость без приглашения?

От кофе даже словно перестаёт так сильно болеть голова. Неприятные ощущения в недрах извилин и странное покалывание в глазах, конечно, остаются. Но общее состояние, несомненно, улучшается. Это ли не магия чудодейственного арабского напитка? Всё-таки, на Ближнем Востоке знали, как чувствовать эту жизнь, как её жить, как получать от неё удовольствие. Не нравится твой быт? Переложи ответственность на Господа, это по его воле тебе выпали страдания, будь за них благодарен и преодолевай их, чтобы показать Господу, что ты достоин его райских угодий. Жизнь кажется скучной? Вот тебе наследие античных мистических практик, трактаты которых изрядно растеряли своё уникальное могущество, но всё ещё поражают воображение. Надоела сонливость? Вот тебе прекрасный насыщенный напиток, расслабляющий организм, но бодрящий рассудок. Арабы знали толк в жизни.

Жаль, что ни один мистический трактат не объяснит присутствие этой тёмной фигуры. Впрочем, я и не специалист в эзотерике. Наверняка в языческих традициях найдутся наименования духов, преследующих кого бы то ни было за ведомые только им самим прегрешения. Но это же бред! Да не бывает никаких леших, домовых и духов. Это всё есть только на бумаге. А фигура, там, за стеклом – это лишь галлюцинация… постукивающая по стеклу.

А ведь на кого-то эта фигура похожа… Но это совсем уже бред. Забавно, у меня в произведениях мелькает один мистический персонаж – демонический лорд Фолиреус Хор. Неутомимый хранитель запретных знаний, соблазняющий уникальных индивидов по всему Элларанту с целью пополнения своей жуткой коллекции умов учёных и творцов. Талантливый иллюзионист, способный создавать свои копии, манипулировать большими сообществами, провоцировать войны и эпидемии, лишь бы добиться своих неведомых целей. Очень красивая фигура, как по мне. Манящая, таинственная. Бледный мужчина-аристократ с изумрудными глазами и чёрными волосами, такой сразит любую девицу с хорошим вкусом. Впрочем, есть у него и истинная форма…

Нет, даже думать об этом не хочу! Одной из главных особенностей Хора является то, что он слышит мысли разумных. Стоит тебе лишь однажды вообразить его, подумать о нём – и ты уже в его лапах, он уже чувствует тебя, он уже присматривается к тебе сквозь пространство и время. И если ты соответствуешь его интересам, Хор будет тянуться к тебе. Он придёт за тобой, где бы ты ни был. Ибо рамки реальности над ним не властны.

Какой же классный образ! Как жаль, что его не оценили по достоинству, читая «Иллюзии» … И тем более не оценили, читая «Фолиум». Теперь же это не имеет значения, ведь нечто очень похожее находится там, за окном. Это нечто смотрит на меня. Но ведь такого не может быть! Это наверняка наваждение, я просто не выспался, или не до конца проснулся. Хотя я давно нормально не спал. Каждый сон – безумное путешествие в страну грёз, где за каждым поворотом поджидает фонтан утомительных идей. Как тут выспаться?

Кофе остывает.

Грустно, когда кофе остывает и ты вынужден пить его прохладным. А разбавлять новой порцией кипятка не хочется, чтобы не нарушать идеальный баланс крепости и вкуса. Когда-нибудь я улыбнусь своему будущему…

Что это? Что это за странная фраза? Откуда она взялась в моём тексте? А если задуматься, улыбался ли я когда-либо тому, что меня ожидает впереди? Столько вопросов… Непонятно, где искать ответ. Буддисты утверждают, что истина сокрыта внутри нас. Наверное, мне тоже следует попробовать их медитации. Вдруг, это поможет мне избавиться от чёрной фигуры за окном?

А она ведь смотрит. Эта фигура продолжает смотреть. Непонятно, что хуже: видеть, как она смотрит на меня, или отводить глаза и чувствовать её взгляд на уровне первобытных инстинктов? Жаль, дневник мне не ответит. Дневник лишь запомнит, что я задавался этим вопросом и не мог дать на него вразумительного ответа. Ещё запомнит, как сильно у меня устали пальцы держать ручку, уже даже буквы чуть кривыми получаются. Невозможно написать столько слов, столько строчек – и не устать. Я вот устал. Но мне нельзя идти спать. Это даст фигуре шанс. А его давать не надо.

Жаль, дневник не может задавать вопросы. Тогда, когда пишешь о себе, о своих мыслях, переживаниях, очень легко затеряться. Очень легко потерять ту невидимую нить, что сплетает образы в твоей голове воедино и переносит их на бумагу. И тогда весь текст коту под хвост. Хоть вырывай страницу и пиши заново. Странный подход, когда пишешь дневник, а не очередную историю, которая по определению должна быть складной и не противоречивой. Ведь должна же?

Мысли путаются. Всё-таки надо бы пойти поспать.

Но тогда фигура наверняка зайдёт. Да и смогу ли я спать, зная, что оттуда, с балкона, за мной постоянно следит какая-то сущность? Сомневаюсь. Я сомневаюсь. Наверное, это невозможно. Я не смогу. Хотя давно можно было бы выйти туда, наружу, и прогнать эту паранормальную тварь. Или убедиться, что это лишь наваждение рассудка…

Я зашёл на второй круг в своих мыслях. Мусолю одно и то же. Я очень устал.

Жаль, что эффект от кофе так быстро проходит.

Наверное, я всё же открою дверь на балкон. Надо убедиться, что эта фигура мне только кажется. А если не кажется? Вероятно, меня никто не хватится. Никто не будет сопереживать, ведь медийно я пропал ещё несколько дней назад. Уже столько времени не выходило новых постов в телеграм-канале. Уже столько времени не выходило новых видео или хотя бы небольших рассказов. Творчески, я абсолютный ноль. Я не могу сотворить ничего вразумительного.

Голова закружилась. Мысли путаются, но я ещё могу отдавать себе отчёт в происходящем и анализировать самого себя. В глазах периодически темнеет, вероятно, это от сонливости. Каждый раз, когда кажется, что вот-вот засну, меня вырывает из дремоты жуткое постукивание в окно. Проклятая фигура незнакомца. Да он сам не даст мне заснуть! Он сам сделает всё возможное, чтобы я страдал, помутился рассудком, открыл ему дверь! Но я этого не сделаю…

Я попробую лечь. И раз он смотрит, я буду смотреть в ответ. Я буду следить за тем, чтобы эта тварь не вошла в мою квартиру. Мой дом – моя крепость. Пока я не сплю, это будет так. Да и даже если сплю… Надо верить, что, когда наш разум погружается в состояние сна, мы не перестаём контролировать происходящее в реальности. Иначе мы все в опасности. В постоянной опасности. Ведь кто может гарантировать, что на нас не смотрит зеленоглазая тёмная фигура, пока мы спим?

На часах уже полтретьего. Вставать через три с половиной часа. Подъём в шесть утра, полтора часа на сборы, в восемь утра уже на работе. Четырнадцать часов до десяти вечера. Десять минут до дома. И долгие вечерние часы, объятые предчувствием ночи и следующего рабочего дня. Только теперь в них вторглась эта сверхъестественная сущность. Наверняка, это симптомы нервного расстройства. У меня есть к этому предрасположенность. Может сходить к врачу?

Нет времени на врачей. Ни на что нет времени. Живу от работы до работы. От выходных до выходных. Я абсолютно потерян в петле рутинной бытовухи, и петля эта всё сильнее меня душит.



Я попробовал лечь. Даже не попрощался с дневником. Хотя, я и не здоровался. Может, это некультурно с моей стороны? Стоит ли мне переживать о том, как я обращаюсь с дневником? Переживаний и так хватает: меня выдернули из дремоты тяжёлые, яростные стуки во входную дверь. Я выглянул в окно – фигуры там уже не было. Я даже осмелился приоткрыть дверь на балкон, чтобы убедиться, и да, неизвестная сущность оттуда убралась. Пока я вздыхал с облегчением на балконе, стуки во входную дверь повторились. Такие громкие, что могут и соседи проснуться…

Я подошёл ко входу так тихо, как только мог. Открыл глазок. Посмотрел.

Там была абсолютная тьма, среди которой стояла та самая тёмная фигура. На сей раз некий мистический белый свет обозначил детали её внешности. Аккуратную бороду. Чёрные длинные волосы. Утончённые черты аристократичного лица. Яркие, проницательные, светящиеся изумрудные глаза, прорезающие пространство и время, проникающие прямо в душу, выворачивающие её наизнанку.

Каюсь, я пробежал к кровати и забился под одеяло, сопровождаемый всё новыми и новыми стуками в дверь. Петли вздрагивают до сих пор, когда он стучит. А воздух… Воздух тоже поменялся. Он стал приторным. Будто вся моя квартира – это старая книга, отпечатанная добрых пару сотен лет назад.

Мысль потерялась. Меня клонит ко сну. Только лишь яростные стуки в дверь держат меня на поверхности, не давая провалиться в безжалостные бездны грёз, где я стану уязвим для этой сущности. Я не знаю, сколько сейчас времени. Возможно, уже три. Может, уже четыре. За окном всё ещё темно. Зима: рассвет застаёт меня уже на работе… Лишь бы эти проклятые стуки закончились, лишь бы эта фигура убралась куда подальше! Я не хочу идти во мрак к ней. Я не хочу попасть в ловушку из-за работы.

Очередной яростный стук. Кажется, один из замков открылся. Этого не может быть! Встать и проверить?

Снова!

Он ломится! Нет, он ломится и как-то взламывает мои замки! Замки на моей двери! Дневник, помоги мне! Хотя чем ты поможешь, ты всего лишь стопка листов… Я должен сам. Я попробую.

Нет. Надо погасить свет. Надо затаиться. Может спрятаться в шкаф? А может убраться на балкон? Нет, балкон его не остановит, он уже был там. Я в безвыходном положении… Я не знаю, что делать. Мне нужна помощь. Но кто мне поможет? Я сам по себе. Все теперь сами по себе. И даже в самый жуткий час мы вынуждены противостоять невзгодам в одиночку.

Стучание усилилось.

Я слышу, как ноют замки и петли.

Нет, он…

Дверь открывается!

Запись 2. Гость.

Я не помню, какая сегодня дата. Знаю лишь, что время уже близится к трём часам пополудни. Рабочий день пока был наполнен стандартной рабочей рутиной: замена бесконечных ценников, пробивание бесконечных покупателей на кассе, выкладка бесконечного товара на бесконечные полки, выслушивание бесконечной ругани от бесконечно добрых покупателей насчёт того, что это именно я их обманываю на деньги, именно я привёз не тот товар, именно я виноват во всём, что они смогут вспомнить. Удобно, наверное, сваливать свою вину на обслуживающий персонал любого заведения. Ты забыл кошелёк дома? Это виноват водитель маршрутки, на которой ты приехал! Ты развёлся с женой? Это виновата та симпатичная официантка в ресторане! Ты отравился дешёвой продукцией? Это лично продавец подсыпал тебе яд, чтобы ты мучился! Очень удобная позиция… Впрочем, я рассуждаю слишком резко, надо бы помягче, а то ещё и за это будут винить. Тоже, конечно, забавная черта современности: винят не за безответственность, не за ложь, а за правду и запрос на справедливость.

Однако, не о том я должен сейчас писать. Куда важнее сейчас зафиксировать события минувшей ночи, пока они не выветрились из памяти. Непрекращающееся стучание в окно, светящиеся зелёные глаза, тёмная фигура, взломавшая замки и вошедшая в мою квартиру. Всё это промелькнуло где-то на грани между жизнью и фантазией, явью и сном. Дверь наутро оказалась заперта, впрочем, фигура вполне могла закрыть её за собой. Раз она умеет открывать дверь ко мне домой, значит она должна уметь её и закрывать, верно?

Я стараюсь рассуждать спокойно, хотя душу переполняют эмоции. Возможно, внешнее спокойствие и держащийся на соплях скепсис подпитывается недосыпом. Из-за того, что заснуть мне удалось очень поздно, я поспал всего несколько часов – и всё равно проспал. Успел разве что выпить утренний кофе, после чего со всех ног помчался на работу. Однако на то, что дверь действительно заперта, я успел обратить внимание. Равно как и на то, что в квартире исчез приторный запах, до того полностью её удушавший.

Что же случилось после того, как я прекратил свои ночные записи и затаился под одеялом? Как сейчас помню медленные, мощные шаги, но не от тяжести их источника, а от его властности. Сквозь хилую тканевую преграду я чувствовал, как он пытливо осматривает мою комнату, как его зелёные глаза рыщут в поисках ведомой ему одному цели. Неведомый гость обошёл всю мою небольшую квартирку, а затем, по всей видимости, уселся прямо рядом с раскладным диваном, на котором я сплю. Он дышал… Даже не дышал, а скорее сопел, шипел… Казалось, что у изголовья висит гадюка, готовая в любой момент броситься на меня и впрыснуть смертельный яд.

Последним, что случилось наяву, если это можно назвать явью, был шёпот. Неизвестный прошептал глубоким, величественным, пробирающим голосом загадочную фразу, перевод которой мне неизвестен, так как банально не существует языка, на котором можно было произнести тот набор звуков. Однако я прекрасно понял, что то была именно фраза, причём угрожающая, обещающая некую суровую расправу – настолько яркой интонацией подчеркнул гость свои слова. За прошедшие семь рабочих часов у меня уже поистёрлось из памяти точное звучание таинственной фразы, но она была похожа на что-то вроде этого: «Фельар агирра гах».

Пробормотал себе под нос. Это бросило меня в дрожь. Эта фраза как нельзя лучше походит на мой выдуманный язык! Впрочем, мои эстетические звуковые потуги нельзя назвать языком, я не великий Толкин, создавший языки, на которых можно действительно говорить. Я скорее придумал некоторые принципы, по которым некие наделённые смыслом звуки можно соединять в красиво звучащие сочетания. Впрочем, не в этом ли смысл любого языка?

Я без понятия, что значит та фраза. И откуда та тёмная фигура узнала про мой язык? Я не верю, что существует кто-то, настолько глубоко вникнувший в моё творчество. С другой стороны, может мне показалось? Может это всё-таки был плод моего воображения? От обилия мыслей кружится голова и упускается смысл написанного, так ещё и недосып.

Рабочий день идёт спокойно, хоть и клонит в сон. Из-за этого стараюсь не сидеть, а стоять за кассой. На днях одна женщина уже написала жалобу в контролирующие инстанции. Написала, что я сплю на рабочем месте, а значит, я ужасный, плохой, меня непременно нужно штрафовать и всячески наказывать. Я же, видимо, так много зарабатываю, чтобы меня штрафовали?

Такая беспощадная работа очень эффективно деморализует. И не даёт тебе продохнуть, осознать, что ты, на самом деле, медленно гниёшь заживо. И, как заведённый, повторяешь одни и те же словесные конструкции:

– Доброе утро! … О, отличный кофе, может возьмёте к нему печенье по акции? … Ну а может шоколадку? … Нет? – очень зря… Пакет-то вам будет нужен? … Карта нашего магазина у вас есть? … Угу, прекрасно … С вас шестьсот пятьдесят два рубля, оплачивать будете картой? … Наличными, хорошо … Ой, а у вас поменьше денежки не найдётся, у меня всё очень плохо с мелкими купюрами, с трудом сдачу наберу? … Спасибо огромное, замечательно! … Да, всего доброго!

Из-за того, что повторяю одно и то же, совершаю одни и те же действия, я деградирую. Рабочие дни слились в один большой, непрерывный марафон безумия. Высасывающий время, жизненные силы, надежды и перспективы, эта работа – единственный мой источник средств к существованию. Справедливо ли это? Видимо, справедливо. По крайней мере, надо в это верить. А то жить не хочется.

– Доброе утро! … Да, конечно, скажу, давайте сюда … Так, эта штучка у нас стоит сто семьдесят девять рублей … Да, пожалуйста.

Очень хочется перемен. Хочется, чтобы в жизни произошли перемены. Чтобы вся эта опостылевшая и выматывающая рабочая рутина резко завершилась, а впереди забрезжил рассвет известности, благосостояния и успеха. Впрочем, кто я такой, чтобы на такое рассчитывать? Не гений литературного слога и глубокой мысли, уж точно. Такие находят признание исключительно слишком поздно, когда уже нет запаса времени на жатву заслуженного успеха. А то и вовсе после смерти. Да, как правило, после смерти. Про них ещё вспоминают: «О был гений, о был человек! А теперь всё, он потерян для нас, а ведь сложись судьба иначе, какое бы наследие он нам оставил!»

– Доброе утро! … Пакет нужен? … Карта? … Хорошо, прикладывайте … Всего доброго, хорошего дня!

Приятно, когда попадаются удобные покупатели. Быстро оплачивают всё банковской картой, забирают то, что им надо, и не трясутся над каждой копейкой. Впрочем, времена такие, что скоро каждый начнёт над своими копейками чахнуть. Деньги превращаются в фантики шустрее, чем в самом дивном фокусе. Кто в этом виноват? Разумеется, продавцы. Это мы обесценили деньги, из-за чего хлеб теперь стоит не сорок рублей, а семьдесят при официальной инфляции в девять процентов.

– Доброе утро! … Пакет нужен? … Большой можете взять под кассой, вам сподручнее будет его достать … Наша карта? … Отлично … Чек нужен? … Хорошо … К оплате восемьсот двадцать четыре рубля … Угу … Сдача двадцать шесть рублей – и чек … Всего доброго!

Впрочем, даже приятные покупатели не могут изменить всей деструктивности такой работы. Поэтому, собственно, почти никто и не идёт в продавцы. Все понимают, что эта работа высосет из тебя душу, подотрётся твоими нервами, похитит бесконечные дни и связанные с ними перспективы из твоей жизни. Поэтому никто здесь не работает. Поэтому меня здесь и взяли. Я нужен там, куда никто не пошёл. Все пошли в успех? Я пошёл в неуспешность. Все пошли в достаток? Я пошёл в выживание. Все пошли на вершину общества? Я пошёл в…

– Доброе утро! … Восемьдесят четыре рубля … Всего доброго!

Перечитал то, что написал выше. Забавно, как элегантно резко всплывшие в памяти фразы встроились в ладное автобиографическое повествование. В некоторой степени, здесь ты становишься роботом. Ты, как машина, нажимаешь одни и те же кнопки, говоришь одни и те же фразы. Что особенно ужасает: практически вся работа стала такой. Неважно, куда ты пойдёшь, везде ты будешь безвольной частью полностью автоматизированной системы. И если ты только посмеешь не быть безропотно вертящейся шестерёнкой, тебя выкинут – и ты умрёшь от голода, не имея возможности себя прокормить. Неудивительно, что от ужаса перед такой перспективой десятки миллионов сограждан начинают пить. Пить много. Пить самозабвенно при первой же возможности.

Я и сам не исключение. Был период, когда мог неделями заливать израненную депрессией душу дешёвым фруктовым вином. Валяться на полу среди пустых бутылок, заливаясь слезами и катаясь на карусели спиртного головокружения. Периодически читаю писателей и литературоведов, которые романтизируют чужой и собственный алкоголизм. Я же себя презираю. Та страница моей жизни, равно как и её отголоски в настоящем – это чёрное пятно, бездна позора, разверзнувшаяся на моём рассудке и сердце. Может написать об этом историю?

Должен покаяться: помимо ароматного кофе на дне кружки сегодня было налито несколько десятков граммов виски. Да, от этого слегка кружится голова и пьяный рассудок так и норовит не сдержать эмоций при встрече с очередным «добрым» покупателем, но то был единственный, как мне кажется, способ унять дрожь и трепет после встречи с моими ночными гостями. Речь идёт даже не о чёрной фигуре, свободно расхаживавшей по моей квартире. Речь идёт о снах, что посетили меня сразу после того, как фигура ушла, а я смог забыться в царстве Морфея.

Первый сон поначалу вызвал у меня эстетический восторг. Я оказался на краю крыши гигантского бетонного небоскрёба. Во все стороны от меня к самому горизонту простирались лабиринты крыш точно таких же небоскрёбов, растворяясь в серых пасмурных небесах, нависших над сей антиутопической картиной. Да, этот пейзаж способен пробудить тревогу, но в то же время он почему-то восхитил меня. Невероятный простор абсолютной серости – кто бы мог подумать, что такое скрывает в себе странную, противоестественную красоту? Ни намёка на зелень, одни лишь серые тучи и такой же серый бетон – и всё равно красиво!

Так бы я и любовался оттенками серого, как вдруг почувствовал сильный толчок в спину – и именно тогда понял, что стоял на самом краю. Не удержав равновесия, я тотчас по инерции шагнул вперёд – и шагнул в пустоту. Чувство падения во сне всегда вызывало у меня паническую дрожь. Невозможно поверить, что кто-то способен разочароваться в жизни настолько, чтобы добровольно ощутить подобное не во сне, а в реальности. Видеть, как серый, но освещённый пасмурным небом, простор сменяется мраком теней, прячущихся у подножия бесконечно высоких небоскрёбов. Ощущать, как ветер свистит в ушах. Чувствовать пронизывающий холод. В последний миг осознавать, как много ты не успел и как именно ты мог решить все свои проблемы, даже если они казались тебе неразрешимыми. Полёт в один конец, после которого никогда не будет второго шанса. Только осознание собственного полного поражения, внушающего тебе ужас, несравнимый ни с чем.

Стоило мне столкнуться с мрачной поверхностью – и я уже начал задыхаться не от плотных воздушных слоёв, бьющих в грудь, а от густого дыма. Разомкнув веки, я обнаружил себя в полыхающем здании: повсюду гремел огонь, пожирающий пространство вокруг меня. Но даже не перспектива сгореть заживо меня ужаснула: я слышал визг. Предсмертные стоны и крики полов, стен, потолков – все внутренности дома молили огонь о пощаде, но тот неистово продолжал своё пламенное пиршество, издавая сытный треск. Паника, подпитываемая неукротимой жалостью к полам, стенам и потолку, зародилась во мне и пробила меня на слёзы. Обжигая руки, я принялся прорываться сквозь бушующее пламя и отдирать почерневшие щепки, стремясь спасти крупицы дома – и спастись самому. Визг становился всё громче. Мольбы о спасении разрывали ушные перепонки, слёзы и густой, непроглядный дым, душили с той же силой, с какой любая девушка жаждет расквитаться с оскорбившим её честь бывшим молодым человеком.

Когда огонь поглотил меня вместе с обречённым домом, я, обожжённый и морально разбитый, осознал себя лежащим на бумаге. В ноздри ударил приторный запах, но будучи во сне я не смог провести параллели с произошедшим буквально перед погружением в царство ночных видений. Я разомкнул заплаканные глаза: книги. Меня окружало неисчислимое множество книг и листков бумаги. Они хаотично валялись на полу, сгруппировывались в высокие стопки, забирались в книжные шкафы. Те, в свою очередь, взмывали бесконечно вверх и простирались бесконечно в разные стороны. Хотя тогда в восприятие резко врезалось, что само понятие «бесконечно» чрезвычайно мало и незначительно по сравнению с увиденным мною. Грандиозная библиотека или архив с неисчислимым количеством книг, живущих своей жизнью – плывущих где-то в вышине, собирающихся в завихрения, перелистывающихся под воздействием незримых умов, выискивающих в них сокровенные тайны.

Превозмогая жжение в руках, я прополз к ближайшему стеллажу, а вернее будет сказать, стене из книг. Только здесь я заметил, что каждая книга была в чёрном переплёте, с гадкими склизкими узорами, постоянно вибрирующими и ползающими по поверхности обложек и корешков. По злой иронии сновидений, осознание чего-то настолько неестественного и отвратительного не удержало в узде моё любопытство: я осмелился протянуть руку и дотронуться до одной из книг. Потянув ту с полки, я смог различить еле проступающие сквозь склизко извивающийся узор руны, значение которых понял и не понял одновременно. Зато что я точно смог понять, так это возникновение жуткого рокота где-то за спиной.

Я не осмелился осмотреть того, кто за мной погнался. Моей силы воли хватило лишь на то, чтобы вскочить и броситься прочь по бесконечной книжной галерее, отбросив жуткий фолиант в сторону. Рокот настигал меня, он был всё ближе, я чувствовал, как неведомая тварь уже тянет ко мне свои бескостные конечности…

В торговом зале какой-то грохот. От воспоминаний и этого грохота мороз по коже. Кажется, это что-то упало с полки.

Нет, это упала сама полка!

Я слышу крики!

Что там такое?



Я в лесу. Мне холодно. Я вижу свои каракули в тетрадке только благодаря фонарику. Собственно, у меня нет ничего, кроме фонарика, дневника и ручки. Я не знаю, где я. Я не знаю, как отсюда выбраться.

Руки дрожат. Из-за этого сложно сохранять аккуратность почерка, хотя странно, что я так принципиально к этому отношусь при таких-то обстоятельствах.

Магазина, где я работал, больше нет. Можно, наверное, этому обрадоваться. Но то, что способствовало его уничтожению, вызывает холодный трепет, ещё более холодный, чем зимний лес, в котором я сейчас очутился.

Когда я вышел в торговый зал, я увидел человека. Неизвестный силой мысли расшвыривал стеллажи с товаром, а следом принялся швырять покупателей и моих коллег. Тела летали под потолком, как банки с консервированной свеклой, также смачно превращаясь в багровые кляксы при столкновении со стальными опорами крыши. Возможно, я описываю такую ужасную картину слишком поэтично, но это лишь потому, что даже такая разруха меркнет перед тем, что я увидел лишь несколько минут спустя.

Неизвестный у меня на глазах превращал в труху столь удручавшее меня рабочее место, пока не повернулся в мою сторону. Я не разглядел деталей его лица, но ощутил, как оно приняло хищный оскал. Человекоподобный монстр поднялся в воздух с такой же лёгкостью, с какой дети отправляют в полёт бумажный самолётик, после чего с жутким рёвом полетел в мою сторону.

Я тотчас бросился к эвакуационному выходу – тот как раз был по левую руку от меня и по всем нормативам безопасности должен был быть всегда открыт. Однако, как и многое в нашей стране, нормативы часто шли лесом, когда речь заходила о сохранности личной собственности. Именно поэтому дверь не захотела поддаваться, отрезая мне возможность эвакуироваться из здания при очевидно аварийной ситуации.

Монстр уже приближался.

С трудом сохраняя самообладание, всхлипывая от панического ужаса, я бросился обратно в подсобку – там, в дальнем конце помещения, был ещё один служебный выход на улицу, через который мы обычно принимали новый товар. Небольшие размеры дверей не остановили преследователя: тот с неистовой яростью проломил листовой металл, из которого были сооружены стены, и продолжил свой безжалостный полёт.

Вздрагивая от грохота, дрожа от паники, я начал трясти дверь, ведущую на улицу, во все возможные стороны. Когда дверь наконец-то открылась, я, не раздумывая, сделал шаг наружу.

И именно здесь случилось то, что затмило весь тот кошмар, что я лицезрел до этого. За дверью оказалась не заснеженная зимняя улица, а небо. Чёрное январское небо в нескольких километрах над землёй. Одного моего инстинктивного шага было достаточно, чтобы я обнаружил себя стремительно летящим вниз – без парашюта и какой-либо дополнительной амуниции. Всё в той же майке, корпоративной жилетке, спортивных штанах и кроссовках – одетый совершенно по-летнему, я тогда прорезал потоки зимнего воздуха, содрогаясь от страха, растерянности и мороза, пронизывающего до самых костей.

Прищурившись, я попытался понять, где именно я падаю. Сквозь неожиданную ночную тьму я разглядел огни промышленной зоны, а если быть конкретнее – нефтезавода, одного из крупнейших в стране и самого стратегически значимого в моём родном регионе. Я летел ему навстречу, пронзая десятки метров в секунду, как вдруг в поле моего зрения попало совершенно немыслимое: целая стая огнедышащих чёрных виверн сделала круг вокруг нефтезавода и начала поливать его своим пламенным дыханием. Сотрудники НПЗ, словно бы, были готовы к чему-то подобному и принялись расстреливать жутких тёмных ящеров из зенитно-ракетных комплексов, чем вызывали в небе огненно-рыжие фейерверки.

Яростные всполохи зениток, не менее отчаянные струи пламени из пастей виверн – всё это завертелось вокруг меня. Чувство восторга, ужаса, эстетического восхищения и благоговейно трепещущего воображения: всё это преисполнило моё сердце. На долгие десятки секунд я забыл, что пронзаю воздушную гладь и несусь напрямик к своей смерти, ожидавшей меня при соприкосновении с незыблемой земной твердью. Уворачиваясь от воздушных всполохов, я необратимо приближался к окончанию своего полёта и как бы я ни пытался маневрировать, я не имел ни одного шанса избежать того, что ждало меня в конце. Сон, посетивший меня недавней ночью, стал реальностью. Я зажмурился.

И именно так я оказался здесь. Как только мне показалось, что мне наступил конец, всё, что я ощутил – это вездесущий влажный холод. Я сижу в снегу, вокруг меня сосны и ели. На мне всё та же майка, разве что жилетка превратилась в куртку, а кроссовки – в зимние ботинки. То и дело с разных сторон доносятся волнительные шорохи: то лесная живность, пытающаяся за ночное время наверстать упущенное за день, испуганно прячется по кустам и сугробам. Я совершенно один.

Моей психике свойственно преувеличивать грядущее и испытывать стресс в момент предположения возможного исхода. Тогда же, когда ужасное уже случилось, я удивительным образом сохраняю хладнокровие и воспринимаю любую жуть, как изначально предначертанное событие. Будучи писателем, мне значительно проще воспринимать любые жизненные препоны, как обыкновенное сюжетное испытание, призванное проявить мои исключительные навыки, либо привить мне новые, доселе невиданные, способности.

Я понятия не имею, какие способности мне может привить то сюжетное обстоятельство, в котором я оказался. Мороз. Лёгкая одежда, промокшая от снега. Сам снег, тускло отражавший жалкие отголоски лунного света, прорывающегося через толщу облаков. Жуткие шорохи лесных обитателей. Забавно, что я крайне любил видеоигру, помещающую тебя в подобные обстоятельства. Примечательно, что разработчики на экране загрузки прямо писали, что их игра – не гайд по выживанию и не способна помочь выжить в дикой зимней среде. Иронично, что так и оказалось. Я совершенно не имею понятия, что мне делать дальше, и на сколько мне хватит батарейки в фонаре. Куда мне идти? Где спастись от холода? А ведь ещё чертовски хочется спать… Кажется, что я не спал уже несколько дней…

Шорох. Я слышу шорох и хруст снега. Это очень похоже на шаги. Где-то справа.

Может выключить фонарик? Но тогда моя нервная система окончательно не выдержит…

Человек! Ко мне приближается силуэт человека! Это его шаги!

Он заметил меня? Я держу фонарик так, чтобы он не палил меня раньше времени. Неизвестно, что за человек может ходить по лесу в столь позднее время.

Он всё ближе.

Он смотрит на меня.

У него светящиеся зелёные глаза…

Запись 3. Грань.

Мы никогда не задумываемся о том, насколько же здорово быть дома. Мы воспринимаем свою уютную квартиру, как клетку, как четыре стены, сжимающие нас со всех сторон. На самом же деле, будь у тебя огромный дом или же крохотная студия, как у меня – здесь ты чувствуешь себя в безопасности. Ты чувствуешь тепло, способное развеять любые опасения.

Конечно, когда в окне начинает мелькать жуткая фигура, стучащая по стеклу, грань безопасности и уюта истончается. Однако тогда, когда нет ничего сверхъестественного, ты приятно вздрагиваешь, переступая порог своей обители; невольно улыбаешься, заваривая кофе; чувствуешь себя бесконечно счастливым, накрываясь с головой одеялом. Да, мы воистину недооцениваем богатство, которым владеем. Дом. Квартира. Свой уголок в этом огромном и опасном мире. Только безумец назовёт подобное сокровище бетонной клеткой и уйдёт жить под открытым небом.

Мне чертовски повезло, что у меня есть такое убежище. И вдвойне повезло, что тогда в лесу меня встретил друг. Теперь не остаётся никаких сомнений: то, о чём я писал – это не фантазии несчастного одинокого писателя, жаждущего поразить всех своими историями. Это реальность, прорвавшаяся сквозь измерения и теперь меня преследующая. Часть её желает мне зла, жаждет со мной расквитаться. Другая же часть излучает добро и готова защитить меня, тактично объяснив, как мне жить дальше с внезапно обрушившейся на меня ответственностью.

Что же случилось тогда в лесу? Ужас, наполнивший меня за мгновенье до выключения фонарика, оказался излишним. Светящиеся зелёные глаза – лишь побочный эффект специального снадобья, усиливающего ночное зрение. Человеком же, обнаружившим меня в снегу, был Кристофер Фалькон – знаковый персонаж моих историй. Найдя меня продрогшим, дрожащим, абсолютно растерянным, Кристофер мигом напоил меня горячим кофе из термоса, а затем сопровождал через лесные заросли и овраги на пути к безопасности – высотке, стоящей на самом краю города, где среди десятков других обиталищ притаилась моя квартира.

И я должен признаться, прежде чем заговорить с моим спасителем, я напился. Только переступив порог и скинув обувь, я в несколько шагов прошмыгнул к полке со спиртным и опрокинул в себя несколько рюмок с виски и колой. Это моя слабость. Я признаю, что проигрываю этот бой со своим внутренним демоном раз за разом, когда сталкиваюсь с чем-то настолько изматывающим и жутким, как те события, что я пережил накануне.

Можно ли назвать Кристофера Фалькона «богом из машины»? Я так не думаю. Он не спас меня по мановению волшебной прихоти сюжета. Нет, он преследует конкретную цель. Странную и совершенно неординарную для нашей столь обыкновенной и приземлённой действительности. Как только я опрокинул в себя последнюю рюмку из тех, что позволил себе проиграть своему внутреннему алкогольному растлителю, могущественный персонаж из моих рассказов заговорил со мной. Впрочем, до меня донеслись лишь слова «Бог», «Тень», «Порок» и «Непогрешимость», тогда как прочее потонуло в тумане.

От головокружения я рухнул на диван, запрокинув голову к потолку. Волна густого расслабления прокатилась по моему телу, отозвалась теплым ликованием клеток и нейронных связей, упивающихся наркотической подпиткой спиртного. Являюсь ли я богом, как утверждает Кристофер? Пусть даже и так. Означает ли божественный статус то, что его носитель должен быть непогрешимым? Скорее всего нет. Православный Бог, ведомый лишь жаждой возмездия, уничтожил десятки, если не сотни миллионов живых существ. Такой ли уж это непогрешимый поступок? Обрёк ли себя Господь на прозябание в адских котлах за то, что дал слабину и позволил негативным эмоциям и поступкам взять над собой верх?

Следующий десяток минут я помню достаточно смутно, чтобы детально его описать. Меня обуревали эмоции, раскалывающиеся полным ментальным истощением. Трудно до конца принять то, что я встретил личность из собственных историй. А уж факт спасения этой личностью от преследующего меня жуткого существа из мира моих собственных грёз совсем не укладывался в голове. Да и не укладывается. Невозможно поверить в то, что все события, происшедшие на кануне – это правда, а не болезненный сон! Возможно, я всё-таки крепко заснул и сейчас блуждаю в лабиринте подсознания, не имея никаких шансов проснуться лишь из прихоти.

А может это всё правда. Трудно судить, когда нет свидетелей. Надо проверить, что пишут в интернете насчёт ночных пожарищ и разгрома магазина… Собственно, я проверил. Ночной налёт виверн на нефтезавод выставлен, как налёт боевых беспилотников. Разгром же магазина вообще произошёл в совершенно другом месте, где я даже не был никогда, и там нет особых жертв: лишь обрушилась пара стеллажей с товаром.

Интересная интерпретация того кошмара, что явился мне. Впрочем, истина – предмет бесконечных споров. Кто сказал, что именно я видел действительное? Может, это моё воспалённое сознание пририсовало фантастические элементы к безрадостной и обыденной картине реальности?

Слишком много вопросов. Да и Фалькон лишь косвенно смог подтвердить мои догадки. Сквозь алкогольный туман я смог понять лишь то, что он охотится за той сущностью, которая посещала меня в ночи и которая уничтожила магазин, где я работал. Но что это за сущность? Если за ней охотится один персонаж из моих историй, то не может ли и эта сущность быть родом из моих фантазий? Впрочем, такие ли уж это фантазии? Выдумка не может воплотиться в виде живого человека, откликающегося на выдуманное имя и обладающего выдуманной внешностью, выдуманной памятью, выдуманным характером… Да не может такого быть! Или может? Неужели мне удалось силой мысли сотворить целый мир, лежащий где-то за гранью наших представлений? Или же я всё-таки услышал его эхо и описал так, как почувствовал?

Вопросов всё больше. Ответов практически нет. Я блуждаю в полной неизвестности, оставаясь, при этом, в опасности. Убедившись, что я беспробудно пьян и засыпаю, Фалькон, по всей видимости, ушёл. Я не знаю, сколько я провалялся, но, когда рассудок протрезвел, на улице всё ещё было темно. Да и сейчас темно. Такое чувство, будто я в самом сердце полярной ночи, хотя её никогда не было в наших краях.

Для того, чтобы продолжать писать, вновь делаю глоток из проклятой рюмки. Недосып. Кофеин. Алкоголь. Не хватает ещё сильнодействующих препаратов. Тогда я точно потеряю рассудок и мои фантазии окончательно поглотят меня, разорвав на части.

Это месть. Я уже не сомневаюсь в том, что это банальная месть. Осознав, что являешься лишь марионеткой в чьих-то руках, а вся твоя жизнь – лишь плод беспечных фантазийных замыслов, не мудрено воспылать справедливым гневом. Почему люди предпочитают верить в Бога и свободу воли, а не в бездушный фатум? Как раз потому, что людям неприятно чувствовать предрешённость мировой истории и осознавать собственную никчёмность, понимать, что их действия – часть загадочного сценария, театральная постановка. А если всё так и есть, то ведь хочется же быть непременно главным героем. Однако суровая правда драматургии в том, что главный герой – только один. Максимум – несколько. Большая же часть так и остаётся лишь в эпизодах, какой бы глубокой и многогранной не была бы их судьба, личность и характер.

Так вот, это месть. Всё, что со мной происходит – это месть существа достаточно могущественного, чтобы дотянуться до любого в моей реальности, и достаточно тщеславного, чтобы не суметь смириться с собственной ролью марионетки. Казалось бы, каноны фантастики рисуют божеств и всемогущих существ, как нечто метафизическое, не поддающееся пониманию смертных. Великий демон не может испытывать простых человеческих эмоций, верно? Так почему же Он – может?

Потому что эмоции – это лишь интерпретация химии. Откуда мне и кому бы то ни было знать, что Фолиреус Хор жаждет именно отомстить мне? Откуда мне знать, что его сверхъестественная тень, – Посланник Фолиума, – прибыла в мою действительность для того, чтобы проучить меня за нарушение причинно-следственных связей и упрощение деталей в угоду увлекательности историй? Ниоткуда. Я могу лишь интерпретировать неподдающиеся анализу события и поступки так, как подсказывает мне мой человеческий разум.

Способен ли Бог испытывать гнев? А Дьявол? Возможно то, что люди привыкли называть гневом – лишь поступок, похожий на человеческий гнев? А на деле, там может крыться что угодно. Возможно, поступок всемогущего существа – некое событие в вакууме и не несёт в себе никаких подтекстов. В таком случае, любое явление высших сил произошло не ради воплощения неких приземлённых смертных целей, а просто потому, что произошло. И не нам судить о причинах и следствиях.

Здорово, конечно, рассуждать об этом так спокойно. Придаваться философии, чувствуя, как алкогольное тепло растекается по телу, притупляет одни химические реакции и ускоряет другие. А самое главное, расковывает мысли, благодаря чему умолкает внутренний скептик, самокритик и судья, давая волю чувствам излагаться на бумаге так, как они того заслуживают. Пусть даже на свет родится бред. Хотя как провести чёткую грань между адекватным и бредовым тогда, когда сама жизнь превращается в калейдоскоп безумия? Возможно, вся моя судьба – это бред сумасшедшего. Ха, я так не думаю.



Сделал небольшую паузу: решил проверить свои переписки. Убедился в том, что новых сообщений нет. От того ли рождается такое сильное чувство одиночества? Признаться честно, визит Кристофера Фалькона вдвойне обрадовал тем, что впервые за долгое время я был по-настоящему не один. Болтовня на работе, выпивка с друзьями-собутыльниками – это приятно, это помогает забыть о более серьёзной, давно укоренившейся проблеме: одиночество сжирает меня. И, как и подобает одинокому писателю, я постепенно умерщвляю себя изнуряющим творчеством и тем, что заливаю душевные раны спиртным. Забавно, как Мироздание бездушно соблюдает баланс: даруя тебе выдающиеся способности, оно закаляет тебя, кидая на острые скалы вредных привычек и одурманивая в дремучем лесу неприятных обстоятельств.

Как писатель, я прекрасно знаю, что выход есть всегда. Даже когда мир рушится у тебя есть шанс выжить, если ты вовремя включишь голову и будешь действовать. С другой стороны, ради кого действовать? Ради чего действовать? Если мир рушится, то какой толк от писателя в мире переродившемся? Не иначе, как писать загадочные хроники утерянной цивилизации. Возможно, именно благодаря таким вот литературным гениям мы и имеем сведения об античных народах, от которых не осталось ни следа ввиду того, что те жили десятки тысяч лет назад.

Мне нравится писать в дневник. Созерцая поток сознания, рождающийся из-под пера, я меланхолично улыбаюсь: вот он – признак одиночества, признак желания, чтобы кто-то очень долго выслушивал мои рассуждения. Впрочем, я даю себе такую волю только потому, что почему-то чувствую себя в безопасности. Хотя более чем уверен, что это лишь временно. С другой стороны, может Кристофер Фалькон уже расправился с моим преследователем? А под силу ли это ему? Я как-то даже и не задумывался о том, чтобы сталкивать лбами пусть даже выдающегося смертного с полудемоном. Надеюсь, Фалькон обладает качествами, о которых я не подозреваю. Вот это будет номер! – создатель персонажа узнаёт, что выдуманный им персонаж обладает качествами, о которых сам создатель даже не подозревал.

С другой стороны, мне не нравится то, что в моём дневнике очень много мыслей похожи на банальную текстовую воду. Впрочем, не в том ли и смысл дневников? Вода в голове превращается в воду на бумаге. Хотя тут ещё можно поспорить: кто определил, что именно является водой, а что – достойным текстом? Будь мой дневник блогом в интернете, было бы очень здорово почитать комментарии, но мой дневник – это лишь история моей жизни на бумаге. Кто здесь напишет комментарий? Никто. И вот снова оно – одиночество.

Рука устала писать. Именно поэтому в своё время я стал писать все свои истории на компьютере. Если писать истории от руки, то сильно много не напишешь, ведь пока достаточно много раз исправишь хотя бы один абзац – рука уже успеет онеметь. Впрочем, кто я, чтобы жаловаться? Я не Антон Павлович Чехов, который ежедневно, как ремесленник, брался за перо и писал по нескольку страниц. Я – фантазёр, возомнивший себя гением. Я придумал свою литературную гениальность. Я придумал себе жизнь. Может и всю ту жуть, которая происходит, я просто себе придумал?

СТУЛ ДВИНУЛСЯ! Кто бы мог подумать, что после всего пережитого такая мелочь, как стул, сможет меня так напугать! Но он, мать его, двинулся! Сам по себе! Я его не трогал! Фалькон давно ушёл! А был ли Фалькон?

Я немного пьян. От спиртного чугунная голова, во рту сладкий привкус колы, а глаза туманит тень меланхолии: всё-таки, на ровном месте никто не пьёт. Наверное. Я тоже не пью на ровном месте. Мне одиноко и страшно. У меня, чёрт возьми, стул шевельнулся сам по себе!

Ну, хотя бы в окне нет никаких фигур. На балконе закрыты все окна, я даже микро-проветривание убрал. Если что, я, наверное, смогу там затаиться, раз в этот раз там никого нет. Нет же?

Как только от волнения забилось сердце, абзацы тотчас же стали короче. Забавное наблюдение. На деле же, мне просто проще начинать писать с новой строки после паузы, пусть даже длиной в пару секунд.

Опрокинул в себя ещё одну рюмку. Соврал себе, что для храбрости.

Стул снова двинулся. Да что же такое происходит?

Видимо, кончилось моё спокойствие. А я так классно писал обо всём и ни о чём. Надеюсь, это никто никогда не прочитает, потому что мне стыдно. Я не допускаю подобный поток сознания в своих историях. Именно поэтому и пишу их по полгода. Потому что мыслей именно столько, и они именно такие вот скользкие, пронырливые и быстрые.

Скользкие мысли?

Дверь дрожит под ударами.

Ну сколько можно, опять?! А где Фалькон? Я, конечно, валялся без памяти, но отчётливо слышал, как он пообещал охранять меня! Может то было лишь моей иллюзией? А может и это иллюзия? Может я в пьяном бреду?

А сейчас ведь ещё собираются штрафовать за двери, открывающиеся наружу, а не вовнутрь квартиры! Да если бы дверь открывалась вовнутрь, эта тварь бы уже вломилась ко мне! Кто в здравом уме будет ставить двери, открывающиеся вовнутрь? Да сами подъезды планируются так, чтобы двери открывались наружу! Бессмыслица!

А дверь ведь вздрагивает. Нечто вновь ломится ко мне в квартиру.

Опрокинул в себя ещё одну рюмку. Больше не буду. А то это прямая дорога обратно в алкоголизм. От спиртного в душе просыпается зверь. Одиночество? Не страшно. Я в одиночку разорву на части ту гадость, что не даёт мне спокойно жить! Я смогу защитить свой дом… квартиру… крепость!

Дверь снова вздрогнула – ну и пусть! Пусть заходит! Я встречу его так, как ещё никто его не встречал! Возьму кухонный нож – он-то явно без оружия, а потому точно растеряется и уберётся прочь!

Прилив храбрости был недолгим. Через полминуты всё улеглось. А дверь по-прежнему дрожит и уже даже трещит. Хотя стальная. И какой же, всё-таки, крепкий замок!

Но даже он не спасёт, очевидно. Пойду спрячусь на балконе…

СТУЛ ВЗЛЕТЕЛ!

Ну уж это не может мне казаться! Полёт среди виверн, разлетающийся вдребезги магазин, телепортация – это ещё куда ни шло, но вот левитирующий стул! – я даже могу его потрогать, он действительно в воздухе!

Я на балконе.

Дверь вздрогнула особенно сильно.

Как жаль, что я в одиночестве… Мне так не хочется сейчас быть одному…

Дверь хрустнула, как кость в позвоночнике.

Она с грохотом пролетела через всю квартиру, чудом не разбив окно на балкон и компьютер.

Нечто переступило порог моей квартиры…

Я не могу больше отсиживаться. Я же не трус какой-нибудь! Я мужчина! Значит должен сделать поступок! Мой отец будет гордиться мной!

Я выйду навстречу этой твари.

Я выхожу.

Запись 4. Туман.

Каждый, пожалуй, когда-либо обнаруживал себя в подобном месте, или, вернее сказать, состоянии. Не помнишь, какой сегодня день, не знаешь, куда именно тебя занесло. Никто не поможет тебе, потому что вокруг никого нет. Ты совершенно один, бредёшь через непроглядную серость тумана в неизвестном тебе самому направлении. Что за погода вокруг? Это снег так метёт, застилая взор? Может накануне был сильный дождь, ныне активно испаряющийся? Смысловые конструкции, пытающиеся объяснить происходящее, одна за одной всплывают в рассудке, одна за другой рассыпаются в прах. В скором времени, они сменяются тревогами и сомнениями. Эмоциональные импульсы запускают шарманку воспоминаний об упущенных возможностях, о том, кем ты мог бы быть, но не стал. В видениях альтернативной жизни ты непременно успешнее, непременно богаче и сильнее, а потому с лёгкостью справился бы с любым обстоятельством, особенно тем, в котором умудрился оказаться. Что бы я сделал в этом тумане, будучи успешным, богатым, известным, сильным? – без понятия, но уверен, что в таком вот случае хотя бы не был бы здесь совершенно один. Или был бы?

Передо мной открылся главный смысл ведения дневников, да и, пожалуй, всего литературного творчества: есть мысли, которыми ты никогда, ни при каких обстоятельствах, не сможешь поделиться с близкими и друзьями. Одной попытки будет достаточно, чтобы лишить тебя того микроскопического перечня людей, которым ты вроде как доверяешь. А поделиться хочется. Мысль, как червь-паразит, проедает дыры в твоём мозгу, она сводит с ума, и держать её в себе не представляется возможным. Именно в этот момент на помощь и приходит записная книжка, куда ты можешь излить всё, что тебя беспокоит. Никто не будет корить, винить и бросать тебя из-за сокровенной боли, потому что узнает о ней только безмолвная бумага.

С творчеством же ещё проще: ты и вовсе можешь завуалировать свои переживания в красивые образы. Не «взрослая жизнь» и «страх ответственности» – а тёмная мистическая фигура. Не «тусклый оптимизм» – а знаковый персонаж из рассказов. Ловко я это придумал? Разве что всё равно блуждаю в тумане. Всё равно привычный уклад вещей безвозвратно утрачен. Всё равно я не знаю, куда именно мне теперь идти. И тяжёлые мрачные мысли, как вездесущий туман, застилают глаза тенью сдерживаемых слёз. Мужчинам же нельзя плакать, верно? Иначе ты не мужчина. Через воспитательный абьюз я уяснил это на подкорке – физически разучился плакать. Не могу, даже когда очень хочется. Как сейчас.

Бегло перечитал предыдущую запись. Забавный бред пьяного меланхолика. Хотя бредом здесь следует назвать, скорее, форму текста, чем его суть. Суть-то до боли в сердце верна. Одиночество ведь действительно преследует меня повсеместно, но особенно в минуты тоски, сожалений и отчаяния. Оно пронзает меня ледяным клинком через грудь, когда я вспоминаю, что ни с кем не держался за руку уже около года. Ощущается же это так, словно никакого тактильного тепла в моей жизни не наблюдается минимум несколько лет.

Когда я по очередному кругу начал прокручивать мысли о своём одиночестве, где-то там, в сумрачных клочьях тумана, показалось нечто, что я не ожидал встретить в столь жутком чистилище. Я увидел Её. Одетая в пальто, как и я, она шла через туман со старинным свечным фонарём в утончённой нежной руке, большими печальными глазами всматриваясь в тревожный туманный сумрак. Я не осмелился её окликнуть, боясь спугнуть столь чистый и прекрасный образ. Как часто в жизни удаётся увидеть нечто настолько приятное глазу? Да, наверное, только единожды. Повезёт, если представится второй раз. Мне повезло: это было второе явление торжества женственной красоты, впрочем, ощущалось оно, как в первый раз. Я не мог себе позволить крикнуть. Не мог себе позволить догнать Её – и коснуться. Хотя мне чертовски этого хотелось. Прикоснуться, хотя бы взять за руку! Вновь почувствовать то тепло и безмятежность далёкой юности, которого я столько лет был безвозвратно лишён!

Всё, что было допустимо – это идти. Неспешно идти следом через туман, синхронно останавливаясь и восхищаясь величественными монументами, растворяющимися в сливках сумрачных испарений. Когда Она замедляла шаг, поднимала ясные, юные глаза, не омрачённые переживаниями бурных лет ранней взрослости, я вздрагивал от щемящей тоски и благоговения. Мне хотелось, чтобы Она как можно дольше так стояла, и я мог любоваться чертами Её лица, да всей Ею. Но путь неумолимо продолжался, и я, как завороженный и безвольный, плёлся следом, надеясь в скором времени вновь насладиться томительной паузой в нашем безмолвном странствии.

Здесь я понимаю, что в тумане с самого начала не было страшно. Не было злости, разочарований от резкой перемены тона обстоятельств. Ещё недавно ты трясся от страха, чуть позже ты созерцал невозможное, буквально вчера ты бросил вызов преследующему тебя ужасу. И вот – печаль. Да, сумрачное, подсвеченное призрачным голубым светом, царство тумана внушало скорее пронзительную грусть, чем любые испытываемые ранее эмоции.

С появлением же Её в сердце, разуме, да и в душе… С Её появлением, где-то среди золы несбывшихся надежд и тоски по упущенным возможностям вспыхнул уголёк надежды. Ещё не всё потеряно! Чистый образ, идущий там, впереди, напомнил мне о том, каким чистым был некогда я сам. Это не просто чистый образ, это очищающий образ! Одно прикосновение, одно жаркое объятие – и дано мне будет стать таким же чистым, переродиться, отринуть невзгоды последних лет. Повернуть вспять время и вернуться в то состояние, которого я был лишён круговертью боли, страданий и переживаний, преследовавших меня все последние годы.

Но я не мог себе этого позволить. Она всё скользила вперёд, увлекая меня по ведомым лишь Ей тропам туманного царства, освещая дорогу золотистыми лучами ручного фонаря. Я не мог себе позволить грубо нарушить Её естество по своей прихоти, – только с Её позволения. Только бы Она обернулась, только бы Она призывно улыбнулась горячей мысли, в чудесный миг ставшей обоюдной. Но она скользила вперёд. А я плёлся следом, завороженно восхищаясь её великолепием.

В тумане я потерял счёт времени. Когда не знаешь, какой сегодня день; когда не чувствуешь голода, жажды и сонливости, ты не можешь сосчитать, сколько недель, месяцев или лет вот так бредёшь через бескрайние облака голубоватого тумана. Ты знаешь лишь то, что где-то там впереди идёт Она – твоя путеводная звезда, улыбающаяся не тебе, но своим безмятежным мыслям, восхищающаяся красотой тёмных руин, скорбно прячущихся в тумане. И в каждом Её движении, в каждом Её взгляде сияет ослепительный свет юности и спокойствия. Способна ли она тревожиться, грустить, переживать? Без сомнения, да. Но то тревоги ещё совсем юные, не те, что вырывают с фундаментом замки амбиций, изничтожают неизлечимым мором целые страны былых намерений и планов. Она – чиста, безмятежна и мила в своей юности, отчего пылает в твоём рассудке, как нераспустившийся цветок потаённых страстей.

А почему, собственно, в твоём? Она пылает в моём рассудке, а не в чьём-то ещё. Не каждый может прочувствовать то, насколько Она прекрасна, увидеть в Ней то, что способен увидеть я – художник слова, инженер судеб человеческих. И равно как я могу ощущать излучаемое Ею великолепие, равно так я и не могу себе позволить окликнуть, догнать, прикоснуться. Это нарушит столь очаровательную картину, столь притягательный образ. Только если Она сама…

– Почему ты идёшь за мной? – доносится до моего сердца трепетный голос, будоражащий до головокружения.

– А за кем ещё мне идти? – осмеливаюсь я ответить на вопрос собственным вопросом, вслед за которым тотчас всплывает следующий:

– Зачем тебе вообще идти за кем-то? Иди сам по себе.

До чего же Она умна! До чего же Она проницательна! Она словно считывает мои мысли, и сама же мне их озвучивает. Почему я иду за Ней? Почему я вообще должен идти за кем бы то ни было? Неужели я не способен сам определять свой путь? Конечно, способен. Я это и делаю почти всю жизнь. С самого подросткового возраста меня продавливали и воспитывали всеми тяготами ответственности за свои, зачастую глупые и ошибочные, решения. Никакой мудрой помощи, исключительная вилка: либо полное подчинение, либо полная независимость. А коли избрал независимость – ищи правильные решения сам, никто тебе подсказывать не станет.

И к чему же меня привели мои решения? Я в тумане. Вокруг меня – неизвестность и сумрак. У меня никого нет. У меня ничего нет. Есть только багаж двадцати четырёх лет жизни, шестнадцати лет творчества, года бурных эротических приключений и двух лет жалкой попытки построить прекрасное с бесконечным компромиссом. На каждом этапе у меня отключался разум, я позволял эмоциям и сиюминутной боли направлять меня. К чему это привело? Только к большей боли. Только к большей потерянности. Всё это привело меня в туман, в котором я лицемерно вижу красочные фантазийные образы и необыкновенные перспективы будущего… Тогда как в будущем нет ничего, кроме эпизодических мечт.

Почему я иду за Ней? Потому что Она – живой памятник тому мне, каким я был когда-то. Живой памятник тому мне, когда я ещё не начал совершать одну ошибку за другой.

– Куда ты сама держишь путь? – спрашиваю я, не ожидая ответа. Она не обязана мне отвечать. Кто я для Неё? Незнакомец, странноватого вида двадцатичетырёхлетний мужик, а не милый юноша, каким себя вижу и ощущаю только я сам. Ха, а ведь кто-то говорит, что у меня впереди целая жизнь. Для таких прекрасных созданий, как Она, у меня позади целая жизнь, я уже старик, меня стоит списывать со счетов уже только из-за возраста.

– Куда глаза глядят, – загадочно улыбается Она, продолжая скользить сквозь туман. Очаровательная живая тайна!

– У тебя они очень красивые, – вырывается у меня. И вправду. Я много видел глаз: зелёных, карих, голубых. Янтарные я вижу впервые. Сияющие таким же золотом, как и фонарь, освещающий Её путь.

– Обыкновенные глаза, – холодно отвечает Она. – Не вижу в них ничего особенного. Так чего ты за мной увязался?

Почему Она так резка? Откуда такая грубость – у такой-то чистой и безмятежной души?

– Может, мне интересно, – неловко улыбаюсь я. – Может, наши пути совпадают.

– Ты тоже идёшь, куда глаза глядят? – улыбается Она.

– А что ещё остаётся делать в этом тумане?

– Ни о чём не думать, например.

Как легко это было сказано! Как мудро это было замечено! И вправду, что ещё делать в таком густом, непроглядном тумане, кроме как забыться и очистить сознание от ненужных мыслей! Вот та чистота рассудка, о которой можно мечтать, к которой можно стремиться, за которой хочется идти…

– У тебя очень приятный голос, – вновь вырывается у меня. Я должен быть сдержанней! Если я буду нахваливать Её, Она всё поймёт – и исчезнет! Так было всегда.

– У тебя тоже, – усмехается Она, хотя и повёрнута ко мне спиной. Но я догадываюсь по лёгкому всплеску локонов, что Её лицо украсила улыбка.

– И мне с тобой очень приятно. Поэтому мне и хочется идти рядом.

– Но ты идёшь следом, а не рядом. Ты преследуешь меня?

– Нет, вовсе нет! Я бы и рад идти непосредственно рядом, но вдруг тебе от этого будет некомфортно?

Она ничего не отвечает, продолжая безмятежно скользить сквозь туман. В момент, когда мне кажется, что я как-то серьёзно ошибся, я сильно жмурюсь, скалю зубы и мысленно проклинаю допущенный промах. Помню, тогда я сделал так же. Надо было идти молча, а не пытаться завести разговор через комплименты… С другой стороны, слово – это моя единственная сильная черта. Равно как и прикосновения: нежные, аккуратные, благоговейные, как у скульптора, восторгающегося моделью. Здесь же получается, что я лишён своих главных сил. А как тогда мне расположить Её к себе? Как мне заслужить очищение?

Тревожные вопросы дополнились страхом как-то задеть Её. Да, тут у меня уже не осталось никаких сомнений. За тот год эротических буйств я не чувствовал ничего. Каждая новая девушка являлась обыкновенным ребусом, к которому было интересно и забавно подбирать ключ, а затем триумфально получать заслуженные лавры. Не было тревог и страха, потому что сиюминутный ребус не страшно отбросить – найдётся новый. И только тогда, когда находишь не ребус, а разгадку тебя самого, ключ к самому себе, ты поражаешься утрате своего былого напора. Это уже не очередная. Это – ключ, способный тебе самому открыть то, кем ты являешься. Напомнить тебе о том, что ты всё ещё способен чувствовать…

Любовь. Проклятая, забытая, неоднократно изранившая душу любовь вновь начала пылать, выжигая уверенность, опыт и тактическое безразличие. Она скользила там, впереди, и я уже не мог остановиться, не мог принять Её отсутствие в поле моего духовного зрения, не мог допустить исчезновение боке Её золотистого фонаря, озарявшего путь в сумрачном тумане. Помню, я снова зажмурился и оскалился, укоряя себя за вновь возникшее чувство – и осмелился ускорить шаг. Поравняться с Ней. Начать идти рядом.

Удивительным образом Она согревала пространство рядом с собой, отчего хотелось отбросить все догмы вежливости, и жадно обнять Её, сгореть в этом тепле, будто мотылёк. Но я не мог себе этого позволить. Элегантное чёрное пальто чарующе подчеркивало Её фигуру – так, будто и не было никакого пальто, а была воздушная полупрозрачная мантия, позволявшая Её телу дышать юной красотой. Словно древний вампир, сдерживающий подступивший голод и не позволяющий себе его утолить из-за восхищения настолько прекрасным созданием, я шёл рядом, вновь и вновь жмурясь от вспыхивающих уколов самокритики: зачем я подошёл так близко? почему я ничего не сказал? я должен был сказать! почему я позволяю себе так долго смотреть на Неё?

– Так намного спокойнее, – внезапно говорит Она. – Не люблю, когда идут у меня за спиной.

Знала бы ты, как сильно и я этого не люблю! Но если ты боишься непредвиденной опасности, то я боюсь однажды оглянуться – и понять, что я снова один. Если ты настолько чиста, что тебе никто не нужен, то я уже настолько истерзан жизненным опытом, что не могу оставаться наедине с собой. Ибо ко мне тотчас возвращаются все мои внутренние демоны, и вновь начинается бесконечный бой, бесконечная кровавая боль, заливаемая алкоголем и беспробудным видеоигровым эскапизмом до самых глубоких ночных часов. И как же чудесно, что тебе не дано ещё в полной мере почувствовать всю эту боль! До чего же ты прекрасна в своей невинной безмятежности!..

Да, мыслей у меня роилось много. Пока Она могла спокойно идти и ни о чём не думать, я думал и думал, и думал, и думал. Искусанный сомнениями, опухший от тревог и самобичеваний, растерянный от тумана, от недавних событий, от внезапного Её появления среди окружающего меня сумрака, я тонул в бездне, созданной моим собственным разумом. А ведь мог бы просто наслаждаться Ей, идущей так близко, хоть и так далеко, ибо я не могу взять Её даже за руку.

– А зачем тебе моя рука? – словно догадавшись, спросила Она.

– Мне просто хочется…

– Нет, – коротко отрезает Она, продолжая свой безмятежный путь.

Почему это «Нет» так сильно меня ранит? Почему мне так важно прикоснуться? Почему я не могу просто насладиться Её присутствием, а затем спокойно отвернуться, уйти прочь, сохранив в памяти тёплое воспоминание о том, насколько волшебно было увидеть столь чистое создание, вызывающее у меня благоговение? Неужто всё дело в прошлом?

Я вновь зажмурился и оскалился. А ведь и правда! – корень моих нынешних страстей устремляется в прошлое. В ту дивную пору, когда я сам был чист, невинен и полон беспочвенных амбиций, тогда ещё не разочаровавших своей неосуществимостью и недостижимостью. Я вспомнил Ту, которая стала ключом к моему внутреннему ребусу, и тем самым на всю жизнь отпечатала себя в моей памяти. Ту, с которой я всё сделал неправильно.

Я вспомнил самое начало. Холод. Снегопад. Весна уже пришла, но зима всё ещё не уступала. Были самые первые числа марта. Одетый в весеннее пальто, а скорее, плащ – единственную красивую верхнюю одежду, которая у меня была, я шёл через весь город от своего дома к Её дому. В руках у меня была роза – единственная роза, потому что у меня было только сто десять рублей, чего могло хватить только на одну единственную розу. Пряча багровый, как огонь страстей, цветок от пронизывающего ветра и снегопада, я шёл, ничего не сказав заранее. Не было никаких шансов на то, что Она вообще выйдет.

А Она вышла. С не до конца просушенной после душа головой, одетая так же легко, как и я, Она вышла из дома ко мне. И в ярком свете уличного фонаря, за пределом которого свирепствовала вечерняя тьма и снег, мы с Ней впервые крепко обнялись. Я шептал о том, как мне дорог этот момент, что он мне запомнится на всю чертову жизнь – до грусти забавно, что я оказался прав. Тьма сгущалась, равно как и холод, пока Она согревала меня руками, и прижималась к моему плечу, давая мне вдыхать аромат шампуня – аромат, который запомнился мне точно так же, как и весь этот эпизод. Ведь то был момент истинного счастья, истинной безмятежности, миг прикосновения к бесконечно вечному. Мало кому везёт испытать такое хотя бы единожды. Получается, мне повезло.

Вслед за первым воспоминанием понеслись и другие – и я особенно сильно жмурился, проклиная свою неопытность, свою тупость, свою бурную эмоциональность, манипулятивность, нерешительность – и многие десятки недостатков, которые я вывалил на Ту, которую должен был оберегать от всего, как зеницу ока. Грубыми, рваными ранами вспыхивали мои проступки: газлайтинг, злоба, агрессия, шантаж, манипуляции в попытках разжалобить. Вспомнилась безумная сексуальная жажда, развязывавшая руки в момент поцелуев, но сдерживаемая игривым «Нет», которое всегда означает «Да, но только если ты всё сделаешь правильно». Вспомнились моменты, когда с Её стороны обрушивалась лавина намёков, а я не замечал их лишь потому, что был слишком увлечён своими страданиями и игривым «Нет», формально закрывавшим мне следующую ступень отношений. И каждый эпизод, каждый момент, когда я мог бы всё сделать правильно, когда я мог бы поступить иначе – и продлить то истинное счастье, озарившее нас в лучах уличного фонаря холодным весенним вечером, – весь калейдоскоп воспоминаний, связанный с Ней, был омрачён моими бесконечными ошибками.

Я вспомнил, как долго страдал. Вспомнил, как пытался всё вернуть. Вспомнил, как я без конца слышал, что «Эта дверь для меня закрыта». А всё потому, что только спустя время, пережив собственные потрясения, лично пройдя через подобную боль и исцеляющую агонию, мы осознаём, как можно было бы всё исправить. Но время не поворачивается вспять и некогда допущенные ошибки чёрным ядовитым клеймом остаются на нашей душе, до конца наших дней напоминая нам о том, что мы могли бы быть счастливы, но чудом выпавший шанс бездарно просрали, променяв чудодейственный покой на хаос юношеских эмоций.

Я упал на колени, только тогда осознав, что всё это время шёл по воде. Глубиной по щиколотку, по округе растекалась лужа, или, скорее, болото. Холодное, оно вызывало бы дрожь, если бы не жаркое пламя трагедии, развернувшейся в моей душе.

Стоя на коленях, я смотрел вслед юной красавице, молча ускользающей прочь. И слёзы, столько месяцев просившиеся наружу, скудно потекли по моим щекам. Я смотрел ей вслед и глухо шептал:

– Я полюбил не тебя… Я полюбил воспоминание…

Закрыв глаза, я устремился внутренним взором в самые дебри израненного духовного мира, прячущегося за обликом оптимизма и веры в то, что всё будет хорошо. Конечно, всё будет хорошо. Потому что не хочется допускать, что всё может быть ещё хуже. Хотя, если судить рационально, может. И, вполне вероятно, будет.

Открыв глаза, я убедился, что золотистый фонарь превратился в тусклую точку, а туман почти рассеялся. В сумраке проступали всё более чёткие очертания руин – громадного мавзолея моих надежд и стремлений, некогда сиявших в моей безвозвратно ушедшей юности. Юности, о которой мне напомнила такая же юная красавица, какой была и Та, безумно любимая мной в давно прошедшие подростковые годы. Я действительно уже старик для неё. Пока номинальные старики, прожившие десятки лет, тешат своё самолюбие, считая себя мудрыми только из-за возраста, я начал чувствовать себя старым по факту.

Я оглядел руины вокруг себя. Знакомые очертания вызвали грустную улыбку. Вот огрызок Башни Семейного Благополучия. Некогда я мечтал о том, чтобы построить семью. Я мечтал о том, что у меня будет красавица-дочь, которую я смогу воспитать так, что она будет счастливой. Не женственной, не самой-самой, а счастливой. Такой, какая она есть. Но с кем такое построить? Достойных партий уже не осталось. Многие ровесницы уже повыскакивали замуж, нарожали от других. Со страшными мне не хочется: я не на помойке себя нашёл. Те, что младше? – так для них я уже старик. Так и остался от Башни лишь огрызок с тлеющей свечой осознания, что вся жизнь будет проведена в одиночестве. Если, конечно, не случится чуда.

А вот обезображенная куча камней, в которую превратился Дворец Успеха. С ранних подростковых лет, когда я стремился понять, как жить эту жизнь, отец подсовывал мне книжки инфоцыган. Именно их абсолютно глупые, неправдоподобные, нереалистичные розовые идеалы, призванные лишь одурманить сознание доверчивого стада, сформировали мои подростковые взгляды на жизнь. Я искренне считал, что и вправду, достаточно только захотеть, только загадать желание – и успех придёт сам, и деньги придут сами. Правда же в том, что успех – это труд, помноженный на огромное количество удачи. Можно трудиться всю жизнь – и всю жизнь провести в безвестности, в бесперспективности. Умереть, так и не познав беззаботного богатства. С другой стороны, так ли уж оно и нужно?

Я брёл среди останков былых убеждений. Обуреваемый тоской по тому безмятежному времени, когда любовь была бурной, мечты – смелыми, а вера – твёрдой, я шёл, куда глядят глаза. Шёл навстречу неизвестности, потому что куда бы я ни пошёл, везде была только она. Других маршрутов попросту не было. И, наверное, к лучшему.

Сейчас, когда я пишу эти строки, я решил ненадолго сделать привал у осколков Обсерватории Амбиций. Некогда дивное здание, своим мощным телескопом пронзавшее мрак рациональности, оно вырисовывало в звёздном небе исполнение самых нереалистичных желаний. Как и от всего, что раньше было частью меня, от Обсерватории остались лишь руины.

Соорудив костерок из чего попало, вырвав пару страниц из записной книжки, я сейчас сижу и согреваюсь после бесконечно долгого блуждания. Ко мне постепенно возвращаются чувства. Оказывается, мне всё это время было холодно и только сейчас, у весело пляшущего костра, я приятно вздрагиваю от тепла. Настоящего тепла.

Жаль, что подобная идиллия длится недолго.

Я слышу хлюпанье чьих-то шагов. И вижу очертания тёмной фигуры.

Но мне уже не страшно.

Туман рассеялся.

Запись 5. Откровение.

Тёмная фигура приблизилась к костру и откинула тёмный же капюшон, которым прятала свой лик от вездесущего сумрака. Впрочем, от сумрака остались лишь воспоминания. Я сидел у костерка на уступе высокой заснеженной горы, с которого открывался восхитительный вид на окружающие земли. Изумрудные леса, золотые пастбища, заря, тускло занимающаяся за горизонтом. Вид восхищал и побуждал сорваться с места – исследовать этот мир полностью. Но душевное спокойствие было сильнее. От того я даже не вздрогнул, заслышав тёмную фигуру и уж тем более завидев её. А уж когда фигура откинула капюшон, обнажив локоны чёрных волос и бледное лицо, инкрустированное светящимися зелёными глазами, я лишь усмехнулся.

Нарушитель моего привычного унылого мира молча присел у костра, глубоко вдыхая горный воздух и созерцая веселые языки пламени, гипнотически воздействующие на любого человека, даже на сверхъестественного.

Ветер мелодично выдувал ведомые ему одному мелодии, играя на скалистых вершинах гор, когда гость нарушил тишину:

– Красиво здесь.

– Да, – усмехнулся я, чуть потупив взор, однако почти сразу с прежней внимательностью посмотрел на собеседника.

Тот задумчиво наблюдал за пламенем, уютно трещавшим и выстреливавшим в воздух рыжие искры. Свет в его глазах чуть поубавился, чуть поумерив зловещее очарование образа. Интересно, раз он здесь сидит, значит Кристофер Фалькон не смог до него добраться? Или он вот-вот появится? А может его вообще не было?

Вопросы не имеют значения. Вихрь анализа вновь и вновь пытался нарушить установившийся покой, но я возвращал своё внимание к костру, потрясающему виду, собеседнику в тёмной мантии и снежному ветру, мелодично воющему где-то в вышине.

– Долго мы не виделись, – вновь произнёс Посланник.

– Воистину долго.

– Жаль, что былое безвозвратно утрачено, – он обвёл рукой руины, проступавшие из-под снега, больше смахивающего на пепел. – Впрочем, нам ничего не мешает восстановить его.

– Не стоит.

Посланник будто бы удивился моим словам, внимательно на меня посмотрев. Поправив воротник тёмно-зелёного кожаного пальто, скрытого под чёрной мантией-плащом, он чуть придвинулся к костру. Он обратился ко мне вполголоса, хотя нас никто не слышал. Никто не забредёт в такую высокогорную глушь только лишь ради красивого вида.

– Я не забыл о том, что нас связывало.

– А я вот забыл, – мне оставалось только вздохнуть. – Слишком много времени прошло. Ты затерялся среди других воспоминаний. Мне казалось, я окончательно попрощался с тобой в «Фолиуме». Но, как вижу, ты решил вернуться, пусть и в своей новой форме. Как она тебе, кстати?

– Непривычно, – усмехнулся Посланник. – Слишком много власти.

– И слишком мало величия. Слишком наивно ты решил объявиться после стольких лет. Мог бы придумать что-то более элегантное.

– Например?

– Как сейчас, – я пожал плечами. – Неожиданно появиться и говорить загадками. Впрочем, тень давней дружбы мешает тебе в полной мере быть загадочным.

– И то верно, – согласился он. – Но я здорово нагнал жути в первой записи.

– А вот это уже хорошо, – я улыбнулся. – Слом четвёртой стены, пусть и совсем незначительный, почти незаметный. Это то, что я люблю и уважаю. Постарайся делать так редко, но очень выразительно.

– Боюсь, такое право закреплено за лордом Фальрондом, – вздохнул собеседник. – Но я учту твои замечания. Однако, мы же встретились здесь не для разбора моих полётов.

– Да, не для него.

Теперь уже вздохнул я, молча опуская взгляд на озорное пламя. Оно постепенно ослабевало, но до полного угасания было ещё далеко. Разговору будет сопутствовать прекрасный художественный элемент. Мой внутренний эстет ощутил скромный восторг.

– Мы здесь потому, что ты кое-что понял, для того, чтобы ты это кое-что принял. И разумеется, мало кто может составить тебе в этом компанию лучше, чем старый воображаемый друг.

– Верно, Эстор, – с похвалой посмотрел я на собеседника. – Проницательность у тебя осталась прежней. Тень безумия обошла тебя стороной.

– Не отвлекайся, – во взгляд Посланника закрался упрёк. – Антураж располагает к беседам о фантазийном, которые покажутся очень непонятными и загадочными, но мы здесь не для этого. Мы здесь для того, чтобы поставить точку.

– Точку? – усмехнулся я. – Да я всю жизнь положил…

– Не всю, – оборвал меня собеседник. – Ты не творил потому, что не мог не творить. Ты творил, потому что жаждал внимания и восхищения. Ты хотел восхитить Её, хотя она даже при всём желании не обратила бы внимания на то, что ты делаешь. Хотя бы потому, что вы говорите на разных языках.

– Ты же знаешь, что я бы сам сделал перевод…

– Перевод чего? – меня вновь прервали. – Прошло семь лет. За это время ты не продвинулся ни на йоту. Только и возишься, что с прахом своей наивной молодости, пытаясь найти бриллиант там, где осталась лишь зола. И даже в своих попытках ты перевираешь саму суть творчества. Какой ты после этого творец? Какой ты после этого писатель?

– Не зарывайся, – попробовал я добавить грозности своему голосу. – Не забывай, что в моих силах свести тебя с ума, подвергнуть страданиям…

– И что? – на лице Посланника засияла усмешка. – Да, ты бог собственных фантазий. Да, ты можешь разгневаться на выдуманных смертных, смеющих высказать своё «фи» в ответ на твои наивные грёзы, которые ты прячешь в своих писательских потугах. Но что потом? А потом просто не останется совсем никого, для кого ты имеешь хоть какое-то значение. Признай, что все эти годы ты зависел от нас. Именно в тех увлекательных историях, эхо которых доносилось до тебя, ты находил спокойствие и защиту от настоящего мира. Реальности, которая тебя так пугала.

– А теперь не пугает, – с достоинством заметил я.

– Но вгоняет в тоску, – с таким же достоинством заметил собеседник. – И куда это тебя приводит? Снова к нам. К нам, к играм, к прочей иллюзорной фикции, подмене истинного мира. Вместо того, чтобы принять неизбежные перемены, ты продолжаешь убегать и прятать голову в фантазийный песок. Разве так ведёт себя мужчина?

Я тяжело вздохнул, отводя взгляд на безумно красивый пейзаж, озаряемый призрачными лучами рассветного солнца. Собеседник не торопил, давая мне собраться с мыслями. Я кивнул, шмыгнул носом, подкинул дров в костёр, переводя внимательный взгляд на Эстора. Всё-таки, с чёрными волосами он выглядит слишком непривычно. Может, снова вернуть ему седину? А то и вовсе сделать беловолосым? Будет контраст с Фолиреусом…

– Ты отвлекаешься, – грозно вернул меня к беседе Посланник. – Даже от разговоров о насущном ты предпочитаешь убегать. Трус.

– Я не трус. Просто предпочитаю не торопиться…

– А время уходит. Ты предпочитал ждать и надеяться вместо того, чтобы действовать, ну и во что обратились твои былые стремления? Осмотрись кругом!

Я вновь взглянул на заснеженные руины, оставшиеся от моих юношеских идеалов. Горько усмехнулся, смотря на Эстора:

– Таков был мой выбор. Но я всегда могу изменить решение, верно?

– Можешь. Но сколько раз ты его менял – и это ни к чему не приводило? По пальцам руки не пересчитать. Да даже по пальцам рук и ног. Ты вечно придумываешь себе нового себя, а решиться на перемены не можешь. Всё ещё грезишь прошлым.

– Уже нет, – не без тоски заметил я. – Ты сам сказал посмотреть на руины. По чему здесь грезить?

– По тому, как было красиво тогда, раньше. А надо действовать. Либо восстанавливать всё так, как было, заходя на новый круг, уже третий. А можно наконец-то всё снести – и построить новое.

– Были бы силы построить новое…

– Ну на восстановление былого силы же находятся, – закатил глаза Эстор.

– Верно, – горько выдохнул я, помедлив.

Огонь гипнотически вытанцовывал, играя на наших лицах рыжеватыми отблесками. Приятный треск разносился по округе, отзываясь в мелодичном вое высокогорного ветра. Разговор был тяжёлый, но на душе, почему-то, становилось всё легче. Потому что туман рассеялся.

– Мой господин предлагает тебе сделку, – внезапно сообщил собеседник. – Шаткий компромисс с суровыми условиями. Один проступок сулит неминуемую гибель в забвении.

– Как будто весь мой жизненный сценарий не сулит мне того же, – мрачно усмехнулся я в ответ, но тотчас нахмурился от вспыхнувшего интереса. – Что за сделка?

– Мой господин даст тебе Знание. Ты поймёшь, где кроется грань между реальным и ирреальным. Будешь знать, как писать о сказочном так, чтобы оно меняло судьбы в настоящем. Но всему есть своя цена.

– И какова же она в моём случае?

– Это ты сам уже знаешь, – улыбнулся Эстор. – Не знаешь только, как сформулировать коротко и ёмко, чтобы у читателей пробежали мурашки. Впрочем, об этом тебе тоже не стоит беспокоиться. Там, где надо, тебе будет открываться секрет подобных фраз. Но означенная сделка касается только моего господина и тебя. И полные условия должны знать только вы.

– Одна читательница искренне поверит, что я описал заключение сделки с Дьяволом, – усмехнулся я, вспоминая один из отзывов на первую запись «Дневника».

– Но ты уже Знаешь, что ни Бог, ни Дьявол не сравнятся с истинным и самым страшным судьёй. С тем, от которого все убегают при свете дня, и который приходит лишь в минуты уязвимости, перед сном.

– Этот судья – ты сам.

Последнюю фразу мы произнесли почти одновременно. Я задумчиво посмотрел на угасающий костёр, окинул взглядом очаровательный пейзаж, а также горизонт, из-за которого всё более явно проглядывало утреннее солнце. Светило несло в себе тепло и надежду на то, что путь, который начнётся сегодня, приведёт к хорошему, а не плохому.

– Время пришло, – не без грусти заметил Эстор. – Ты знаешь, каким будет твой следующий шаг?

– Да, – картинно покивал я головой, придавая театральной значимости своему утвердительному ответу. – Проклятый «Иллюзарий», мучает меня уже столько лет…

– Но ты справишься. Теперь ты Знаешь, о чём он на самом деле. Что именно ты хотел им сказать все эти годы.

– Да ничего я не хотел им сказать! – махнул я рукой, вставая и поворачиваясь к живописному, роскошному виду, открывающемуся с уступа. – Просто хотел под пафосными киношными названиями рассказать пафосные киношные истории, которые придумал сам. Хотел впечатлить всех концептуальностью придуманных локаций и персонажей.

– Только вот ни один концепт не будет нужен, если в нём нет жизни, – вздохнул Эстор.

Я молча кивнул. И ведь действительно, за продуманностью и обоснованностью всех фантастических элементов, за дотошной детализацией громадной идеи не было ничего, кроме подростковой жажды внимания и восхищения. «А я могу придумать вот такое!» – кричали мои юношеские сочинения. Как это глупо и наивно. Пусть и не все, но многие, если сильно напрягутся, смогут придумать вещи более масштабные и детализированные, чем придумал я. Но вот вдохнуть в них жизнь…

Без сомнения, все мои персонажи жили. И живут. Но живут они подростковыми идеями, подростковым пафосом, подростковыми поступками. Это мелочно, наивно и банально по-дурацки. С таким подходом можно построить парк развлечений для малолетних, но не целую литературную вселенную. А хочу ли я её строить?

Не было ли и в стремлении к масштабу, к созданию франшизы всё тех же подростковых амбиций, от которых теперь остались лишь руины, обращающиеся в прах? Не было ли во всём этом гигантизме идей и непомерных размерах миров и городов банального шапкозакидательства? Да скорее всего именно оно и было. Кто-то умеет зубрить уроки. Кто-то умеет подтягиваться и отжиматься сто раз. Кто-то классно играет на инструментах и красиво поёт. Кто-то умеет запудривать мозг. А я умел придумывать штуки – и старался придумать их всё больше и масштабнее, чтобы однажды Она взглянула на них и восхитилась мною.

Но Она – это юность, безвозвратно теряющаяся в высокогорных снегах. Впереди новое путешествие, лежащее там, у подножья горы и уводящее вдаль – к самому горизонту. Страшно ли оставлять столь привычные руины и отправляться в дорогу? Безусловно. Но солнце уже восходит над горизонтом – и его лучи будут радостно освещать мой жизненный путь.

– Прощай, Эстор, – напоследок обернулся я к своему собеседнику. – Видимо, это конец нашей прекрасной дружбы.

– Но там, где кончается наша дружба, начинается наша жизнь, – поднялся вслед за мной собеседник, уверенно становясь рядом и устремляя взгляд к горизонту. – Уверен, теперь ты не будешь искажать первозданной сути.

– Не буду. Даю тебе слово.

– Принимаю твоё слово, – с почтением кивнул Эстор. – Но не мне ты должен давать обещания. И не высшим силам, выдуманным либо реальным. Обещай самому себе.

– Я и дал слово самому себе, – улыбнулся я, сдерживая слёзы и направляя взор в ту же сторону, что и мой старый воображаемый друг.

Интуиция подсказала, что тёмная фигура исчезла. Так оно и было. Там, где ещё мгновение назад была тень моей ушедшей юности, теперь не было ничего. Вот тогда-то я и понял, что окончательно вырос.

– Увидимся между строк, – прошептал я на прощание призраку ностальгии.

Присыпав костёр снегом, чуть потянувшись, я мысленно позволил ветрам снести руины, оставшиеся от бурной наивной юности. Медленно спускаясь с горы, я слышал, как свирепо стихия расправляется с печальными останками некогда красивых башен и дворцов. Наверное, мне и взгрустнулось тогда немного, но я тотчас же улыбнулся: через кроны деревьев дивно светило солнце, делая лучи визуально видимыми. Восхищённый такой красотой, я продолжил свой путь дальше по склону. Впереди уже бурлила цивилизация. И пусть ей было всё равно на то, что я пережил в последние несколько дней или недель.

Ведь вправду, кто воспримет такое всерьёз? – это же всего лишь очередная фантастическая байка! Но, как и в любой сказке, сюда тоже закралась доля истины. Закралось моё откровение.

Пожалуй, мне больше не нужен дневник. Теперь уже точно. Потому что мне незачем прятаться и нечего бояться. Да, будущее страшит своей непредсказуемостью и неизбежностью. Но перед будущим всегда лежит настоящее. А в настоящем я нахожу покой и умиротворение в лучах рассветного солнца, более не заслоняемого обезображенными руинами юности.

Я пишу эти строки в тепле и уюте. Когда-нибудь я разделю их с кем-то ещё – с той, что будет близка мне и внешне, и по духу. А может, у меня всегда будет на них монополия. Даже такой исход, вероятно, неплох. Некоторые и вовсе к этому сознательно стремятся, вечно оставаясь наедине с собой, в своём уютном коконе из сомнений и страхов. Когда-то и я таким был. Но руины, напоминавшие об этом, больше не отравляют небесный свод. И я больше не в коконе.

Да мне он, собственно, и не нужен. Меня ждёт необыкновенное приключение. Незабываемая жизнь, полная добра и зла, радости и горя, счастья и боли. Но Жизнь, а не чахлый анабиоз в туманных грёзах, преисполненных тоски по упущенным возможностям прошлого. Вдуматься только – столько лет я боялся! А чего, собственно, боялся? Неизвестности? Да, наверняка. Но ведь именно неизвестность дарует самые яркие эмоции. Когда ты получаешь радость, которую не ждал – это куда приятнее, чем получать закономерную награду за труды, которую ждёшь, и исключительно ради которой трудишься. Надо уметь трудиться не потому, что ждёшь воздаяния, а просто потому, что трудиться тебе в удовольствие. Вот и мне в удовольствие – сочинять истории.

Я сижу у окна. Кто-то говорит, что сложнее всего начинать истории. А мне вот сложно заканчивать. Тем более, что это первое, за многие годы, комплексное произведение, которое я заканчиваю. Здесь было много неожиданной искренности, было предостаточно и фантазий. Были честные тревоги, а были и те, сопереживание которым вызывало у меня радостную усмешку и восторг собственным мастерством. Но истории, тем не менее, подошёл конец. Удачный ли был эксперимент? Что ж, судить тем, кто прочитает эти строки. Все же любят читать чужие дневники, верно?

Вот кто-то стучится в оконное стекло. А вот это уже интрига! Стоит ли мне вздрогнуть? Стоит ли мне тревожиться, что за мной снова пришла некая мистическая сущность? Интересно, а догадается ли кто-то, чем на самом деле была тёмная фигура, преследовавшая меня в самом начале? Посланник Фолиума? Воображаемый друг из детства? Ха, нет! На самом деле, я сам терялся в догадках. Только проживая эмоции, как мне кажется, ты можешь передать их максимально достоверно. Если ты уже что-то точно знаешь, тебе будет трудно изобразить незнание. Впрочем, нет ничего невозможного!

И снова стук! Так стоит ли мне тревожиться?

Я думаю, что нет.

Сейчас посмотрю в окно – и вы убедитесь, что это никакая не тёмная фигура. Как тот блогер, я азартно посмотрю в свои записи и с драматичной паузой сообщу, что нет никакой мистики. Что ж, смотрим!



Вы не просто убедитесь, а даже удивитесь.

Тут не просто не было никакой мистики.

Это была сова!