отрывок Шаманка

 Все совпадения случайны и надуманны автором.

                14

При цугцванге, в шахматах, у одной из сторон или у обеих сразу нет полезных или нейтральных ходов, и передвижение любой из фигур ведёт к ухудшению собственной позиции.
Так и в нашей оперативной игре, казалось, что не осталось полезных ходов, улучшающих нашу позицию, и каждый следующий шаг, грозил провалом операции. Внедрение, своего человека, в воровское сообщество, было немыслимым делом, ведь он должен был обрести безграничное доверие «Грека», чтобы перед ним раскрыли карты и планы организации.
  Олег мог быть таким человеком, но были нюансы, которые путали карты и не иметь запасного варианта, пусть даже хлипкого и тщедушного, уж совсем не профессионально. 
Надо было срочно что-то предпринимать, что-то экстраординарное, чтобы перевести этот, чёртов, цугцванг, хотя бы, в позиционное противостояние, и избежать потерь.
  - А может – это мнимый цугцванг, а мы просто, не видим нужный ход? – рассуждал «Седой», размешивая сахар, чайной ложечкой, в предоставленном для группы кабинете, ожидая важный звонок из Москвы, - не бывает безвыходных ситуаций, есть неправильно принятые решения. А пока, необходимо предпринять ряд критически важным мер, стабилизирующих создавшееся положение в оперативной разработке.
Первое: надо вывести Таю с сыном из-под возможного удара. Придумать причину и отправить к родителям или куда-нибудь, что не будет вызывать лишних вопросов. В комбинате «Воркутауголь», в Геленджике, есть детская санаторно-лесная школа и кажется круглогодичная с учёбой и лечением, вот, лучше и не придумаешь. Да, Геленджик предпочтительней и присмотр там организовать сподручнее и вопросов меньше. 
Второе: надо срочно вводить в игру «Софью» и это не обсуждается.
Третье: Олег – это и возможность, и провал одновременно, один неверный ход и трагедии не избежать. Придётся, по ходу операции и в зависимости от поступающих новых вводных, корректировать первоначальный замысел.   
Четвёртое: всех, непосредственно участвующих в оперативной игре, ознакомить с истинным положением дел, а не играть в кошки мышки, как было задумано, первоначально, в Москве. Но это потребует согласования с Главным Управлением и конечно же нелицеприятных объяснений и железных аргументов.
Пятое: художник - приговорён, ясно, как божий день, вопрос только, когда он станет для «Грека» бесполезен и его информация не будет иметь ценности? А значит, надо выходить на него, использовать на нашей стороне, в тёмную или нет, там поглядим, главное, держать на плаву и подбрасывать нужную «Греку» информацию. А вообще, с какой стороны посмотреть на этого художника, а может он – это возможность, которую я не вижу, и ему стоит помочь обрести доверие «Грека»? Он ему понятен, и он сам втянул его в орбиту своих делишек, это не то, что убеждать «Грека» в ценности «Олега». С чего ему верить, неизвестно откуда, свалившемуся на его голову прошлому. Да и не разглядит ли подмены? Вот вопрос.

На лестничной площадке подъезда, послышались шаги, пересчитав ступени до второго этажа, они замерли у двери в нашу квартиру. Поворот ключа в замочной скважине: щелчок, второй и дверь, нехотя поддалась нажиму ладони торопливой руки. В коридор прошёл «Олег» и закрыв входную дверь, прошёл к двери своей комнаты. Те же, два привычные оборота ключа, и он, не включая свет, прошёл через комнату к столу у окна. Присев на край, задумался уставившись в чёрный прямоугольник окна.
- Кажется всё, - то ли прошептал, то ли подумал он про себя, - дело сделано. Таю и Сергея отправил, в Геленджик, посадил на поезд и теперь она в относительной безопасности. 
С шапки в его руке, на пол падали капельки воды от тающего снега.
— Вот и первый снег, - подумал он, глядя на мокрую шапку, - внезапный, под вечер, как вор в подворотне, вдруг сыпанул из чёрных дыр неба и сбежал куда-то. Закурить, что ли, а может хлопнуть грамм пятьдесят, для поднятия духа? Ладно, надо разоблачаться, сушиться, а там видно будет.   

 После прихода «Олега», коридор коммуналки, восстановив нарушенное равновесие и колебание воздухов, уже собирался вернуться в своё естественное полусонное состояние, как совершенно непроизвольно и бесшумно, приоткрылась дверь в комнату бабы Паши и тоненькая полоска света, от лампочки абажура, в её комнате, легла поперёк коридора, поделив его на две неравные части. За дверью, послышалось, какое-то монотонное бормотание, коридор замер в ожидании, и старинное зеркало, стало подавать признаки жизни. По стеклу пробежала рябь, следом, небольшая волна, отражение противоположной стены исчезло, и гладкая поверхность стекла, стала выгибаться внутрь, приобретая форму конуса, затем процесс повторился в обратном направлении и конус, принял выпуклые очертания маски женского лица и замер. Процесс трансформации завершился возвращением зеркала в обычное состояние, только с той разницей, что оно стало проницаемым. Из зеркальной зыби, в пространство коридора, выплыла рыбина, напоминающая сома, с длинными усищами. Усы обшаривали стены коридора, и рыбина двинулась в дальний конец к приоткрытой двери бабы Паши, светясь неоновым свечением. Коридор снова погрузился в полуобморочное состояние и из зеркала, перешагнув резной оклад, как через порог, вышла и пошла неспешным шагом, фигура женщины, в чёрном, бархатном, вечернем платье с сигаретой, вставленной в длинный изящный мундштук, тем же маршрутом, что и светящаяся, усатая рыба. Стекло прекратило свои вибрации и восстановило способность отзеркаливать реальность коридора. Дверь бабы Паши, без видимых усилий, закрылась, оставив узенькую полоску света под порогом.
  Спустя какое-то время, дверь, ведущая в комнату «Олега» распахнулась и в коридор вышел «Олег», постучав в дверь напротив, спросил разрешения войти и прошёл в раскрывшуюся дверь Зоиной комнаты.
 На пороге, его встретил Андрей.       
- По какой нужде, сосед, - поинтересовался художник, - чайку или по пятьдесят коньячку и шахматы?
Андрей, проводив Зою в командировку, скучал и был рад скоротать время, тем более что объект его наблюдений сам явился, да ещё очевидно с какой-то просьбой, ведь они не были в дружеских отношениях, чтобы запросто заявиться под вечер без видимой причины. Да и для задания «Грека»: составить подробный психологический портрет, нужен был непосредственный контакт с объектом описания.
- Мне неловко вас беспокоить, но хотел одолжить у Зои пачку сигарет, свои не рассчитал, - признался «Олег» о цели визита.
-А Зои нет, отправилась в командировку в Хальмер-Ю, сказала надолго, пока не накопают на статью в уголовном кодексе, - проинформировал Андрей и пошёл за сигаретами, - по секрету сказала, что собрали на совещание и объявили: рыть до руды и если не накопают, то ОБХСС займётся уже ими.
- Всё понятно, болтун – находка для шпиона, - пошутил Олег, — значит Зои, какое-то время не будет дома, а ты на хозяйстве значит.
- А я на хозяйстве, - весело отозвался Андрей, - может партию в шахматы? Твоих тоже, что-то не видно и неслышно, в гостях, наверное, задержались?
- Да нет, не в гостях. У Сергея, врачи обнаружили на медосмотре, перед школой, что-то серьёзное с лёгкими, я на их латыни ни черта не понимаю, сказали, что срочно из Воркуты, куда-нибудь в Крым. Вот сегодня и отправил обоих, Тая присмотрит, да и что ей тут делать без Сергея? У меня командировка скоро заканчивается и обратно в Москву. Так, что, как и ты, привыкаю к тяготам холостяцкой жизни, вот первые плоды, остался под вечер без сигарет.
- Ладно, я-то ещё к семейной жизни не успел привыкнуть, держи сигареты и не расстраивайся, всё будет хорошо, - Андрей протянул пачку сигарет и закрыл за «Олегом» дверь.

 На следующее утро, «Седой», как и наметил, собрал свою группу и в закрытом режиме, не привлекая «смежников», проводил закрытое совещание. После согласования с центром, детально разъяснял истинные задачи и цели группы, обстановку на текущее время и тонкости оперативной работы. Он решил искать объект поиска, через «Грека», интуиция подсказывала ему, что они связаны событиями минувших дней. Он предположил, что «Грек», осуждённый за шпионаж в пользу румынской разведки, в Одессе и исчезнувший штурмбанфюрер СД разведшколы в Гродно, каким-то непостижимым стечением обстоятельств, оказались в одном месте.
Немецкая разведка, прекрасно знала и понимала перспективу Воркутинского ИТЛ, концентрация такого количества заключённых, около трёх с половиной дивизий в одном месте, осуждённых на максимальные сроки, да ещё разных национальностей, униженных до скотского состояния и люто ненавидящих советскую власть, давала, просто немыслимый простор для агентурной деятельности. Тем более, что с ними были, чуть в лучшем положении, их интернированные семьи, на вольном поселении.
 Поэтому, предположил «Седой», сюда, непременно, должен был отправлен, в конце войны, офицер немецкой разведки, высокого ранга и подготовки, возможно, даже, с группой своих курсантов школы, свободно владеющий русским языком. А после войны, очевидно, англичане разнюхали это спящее осиное гнездо, и активизировали работу по перевербовке и контролю над ним. И ещё, он предположил, что надо поднять документы по «Воркутинскому восстанию», в которых, возможно, отыщется след «Грека», а если повезёт, то и факты, попытки, вооружить заключённых, а на такое способно, только подполье в городе.         
- Вся правда, - начал он из далека, - давно канула в болотах Воркуты, но часть её пылится в архивах, за семью печатями и под грифом «Совершенно секретно» и секретность не снимут никогда, поскольку – это оружие разрушительной силы, почище ядерной бомбы. Поэтому проведение операции требует большой осторожности и не привлечения внимания со стороны гражданских лиц и общественности в большей мере.
   По каналам разведки Первого Главного Управления КГБ СССР получена информация о принятии решения разведками НАТО, о форсировании разведдеятельности в Заполярье,  с целью не допущения роста промышленного потенциала СССР, и препятствии разведки минеральных ресурсов континентального шельфа Ледовитого океана, для последующей отработкой, и как следствие, развития СЕВМОРПУТИ.
С этой целью активизируются разведки Англии, Финляндии, Норвегии, под патронажем Стратегической разведки США.
В связи с вышеизложенным, предлагается рассматривать трагические случаи на шахтах:
№40, 1 апреля 1961 года, на которой, в результате взрыва метана погибли 28 человек;
№1 «Капитальная», на которой, 20 февраля 1964 года, в результате взрыва метана погибли 59 человек;
И №5, на которой 4 апреля 1964 года, в результате прорыва плывуна в наклонном стволе шахты, погибли 17 шахтеров.
Как акты диверсий, спланированных диверсионно-разведывательной сетью противника, с целью дестабилизации обстановки в регионе, и возобновлении активных действий, диверсионной направленности, на других предприятиях Воркуты.   
 
  Предыстория этого совещания, уходила не в такое уж далёкое прошлое, к «Воркутинскому восстанию» и совпавшему с ним, странным образом, подобному «Норильскому восстанию». Бытовало мнение, не подтверждённое никакими фактами, что этими регионами интересовались, с начала основания, английская, а с 1941-го фашистская разведки, и кого они направили вживаться и лежать до поры на дне, одному Богу известно. 
 
 В том, судьбоносном 1953-м, в марте, смерть Сталина, в лагерях всего ГУЛАГА, восприняли с воодушевлением. Смерть «Отца народов», дарила надежду на ослабления режима и пересмотра дел невинно осуждённых.
Но долгожданной всеобщей амнистии не последовало, а вместо неё, в конце марта выпустили на волю только уголовников и заключённых с малыми сроками лишения свободы, каких было совсем мало. В Речном лагере, с особо строгим режимом содержания, это вызвало разочарование и как следствие, справедливые обиды и гнев.
 Восстание не носило форму вооружённого мятежа, хотя попытки вооружить заключённых и захватить власть в городе была, но руководители восстания её отвергли, прекрасно понимая последствия. Началось всё, как бы спонтанно, с отказа выходить на работу.
 Руководители забастовки были вынуждены действовать в рамках существующей, в то время, советской законности. Поэтому, ограничивались митингами и собраниями заключённых для выработки общих требований, массовыми голодовками, невыходом на работу, «выдачей на-гора порожняка» у горняков, написанием писем, жалоб, заявлений, просьб, обращения в Советское правительство и Президиум ЦК КПСС и многое другое.
В июне, подобная практика сидячей забастовки, привела к смене начальника управления Речного лагеря. Прислали генерал-майора Деревянко А. А., когда он входил в курс дела и принимал дела, 26 июня, в Москве, был арестован Л. П. Берия. После его ареста опер-работники отделов МГБ в Речном лагере, ужесточили репрессии во вверенных им лагерных отделениях и пунктах.
30 июня, на шахте «Капитальная» (лагерное отделение № 1) были обнаружены листовки с призывами к заключённым «Не давать угля», «Свободу заключённым».
В производственной зоне шахты № 40 (лагерное отделение № 5) на стене была обнаружена надпись «Не давать угля, пока не будет амнистии». Аналогичные надписи стали появляться на вагонетках, выходящих из шахты на поверхность. Вагонетки с такими надписями выходили из шахт на поверхность пустые, без угля.
17 июля, на шахте «Капитальная» группа заключённых тяжело избила десятника, за то, что он призывал заключённых прекратить саботаж. В связи с этим, в тот же день все десятники второй смены, из-за боязни расправы над ними, спускаться в шахту отказались.
19 июля, 350 заключённых лагерного отделения № 2 отказались выйти на работу и потребовали прибытия к ним начальника Управления лагеря и прокурора.
Прибывшим начальнику Управления лагеря и прокурору заключённые заявили, что они свои требования им излагать не желают, так как на месте их вопросы решить всё равно никто не может и они никому не доверяют, поэтому требуют приезда в Воркуту представителей Правительства и ЦК КПСС.
21 июля, в зоне лагерных отделений № 1, 6 обнаружены листовки с требованиями о полной амнистии и призывами «нет свободы и не будет угля», выдача угля с шахты резко упала. Листовки были подписаны «Комитетом действия».
22 июля, 1500 заключённых первой и второй смены лагерного отделения № 2 отказались выходить на работу в шахту № 7, заявив: «Пока не прибудет в Воркуту представитель ЦК КПСС, на работу не выйдем».
23 июля, число отказавшихся от работы в лагерном отделении № 2 возросло до трёх тысяч человек. От заключённых, тайно сотрудничавших с лагерной администрацией, поступила информация о трёх законспирированных штабах подстрекателей к саботажу в разных отделениях, предположительно из числа «бандеровцев», бывших членов ОУН, Армии Крайовой, эстонцев, латышей и литовцев.
24 июля, во всех лагерных отделениях, в соответствии с полученным указанием МВД СССР, было объявлено о введении для заключённых Речного лагеря ряда льгот, в частности:
 — о введении девятичасового рабочего дня;
 — о снятии номеров с одежды;
 — о разрешении свиданий с родственниками;
 — о разрешении переписки с родными;
 — о разрешении перевода заработанных денег своим семьям;
 — об увеличении выдачи денег с лицевых счетов до 300 рублей в месяц.
25 июля, 8700 заключённых лагерных отделений № 2, 3 и 6 не вышли на работу. На шахтах № 7, 12, 14 и 16 и строительстве ТЭЦ-2 все работы были остановлены.
26 июля — первая кровь. Заключённые лагерного отделения № 3 напали на штрафной изолятор и освободили ранее арестованных 77 активных участников акции неповиновения.
При нападении заключённых на штрафной изолятор охраной было применено оружие. Двое заключённых убито и двое ранено.
28 июля, к забастовке примкнули заключённые лагерного отделения № 13, работавшие на шахте № 30.
Среди заключённых распространился призыв: «Нам идут на уступки, а раз этого мы добились, то добьёмся своей цели. На удочку приказа о льготах не идите и никаким провокациям не поддавайтесь. Нам нужна воля и мы хотим, чтобы из ЦК КПСС нам сказали о наших сроках…»
В лагерных отделениях № 2, 3 создаются забастовочные штабы.
Штаб лагерного отделения № 2 возглавил заключённый Кендзерский Ф. Ф., бывший капитан польской армии, осуждённый в 1949 году по ст. 58-1"б" УК РСФСР на 15 лет.
Штаб лагерного отделения № 3 возглавил Колесников В. Д., бывший подполковник госбезопасности, осуждённый 12 марта 1953 года военным трибуналом войск МГБ Московской области на 25 лет.
В лагерном отделении № 10 на шахте № 29 создан «Местный забастовочный комитет», в который вошли Э. А. Буц, И. Р. Рипецкий, В. К. Малюшенко, В. Ф. Камашев и другие.
В лагерном отделении № 16 штабом руководил Иванов Александр Михайлович, он же Вершинин Александр Николаевич, он же Метёлкин Михаил Петрович, осуждённый в 1943 г. ОСО при НКВД СССР на 20 лет ИТЛ за шпионаж.
29 июля, 15 604 заключённых, 6-ти лагерных отделений отказались выйти на работу.
29 и 30 июля, прибывшей из Москвы с Комиссией МВД СССР во главе с заместителем министра внутренних дел СССР генералом армии Масленниковым И. И. провели переговоры с заключёнными во всех бастующих лагерных отделениях.
В ходе переговоров комиссией отмечено, что «организаторы саботажа в лагерном отделении № 10 вели более дерзко и вызывающе».
Их основное требование — немедленно решить вопрос о массовом пересмотре дел и об освобождении из лагеря всех заключённых.
В то же время, параллельно с переговорами комиссией МВД разработан план операций по ликвидации забастовки и изъятию организаторов саботажа в каждом лаготделении.
Велась подготовка дополнительных лагерных пунктов для размещения в них изъятых заключённых.
31 июля, в 10 часов утра, комиссия приступила к операции в лагерном отделении № 2.
Вначале по местной лагерной трансляционной сети было предложено заключённым прекратить «волынку» и всем выйти через центральную вахту из жилой зоны. Одновременно заключённые были предупреждены, что в случае нападения их на конвой будет применено оружие.
Вначале произошло замешательство, но, когда в зону ввели безоружных надзирателей и заключённые увидели, что они окружены усиленной войсковой охраной, одиночками и группами стали выходить через ворота за зону, где они тут же группами по 100 человек брались под конвой и направлялись в тундру для фильтрации.

После изъятия организаторов и активных участников забастовки, остальная масса заключённых была водворена обратно в зону. После этого в лагере был восстановлен нормальный порядок, и в вечернюю смену заключённые вышли на работу.
Заключённые лагерных отделений № 3, 4, 13 после проведённых с ними бесед прекратили забастовку, вышли на работу и стали выполнять указания лагерной администрации.
Изъятие организаторов и активных участников забастовки в этих отделениях было произведено постепенно.
В лагерном отделении № 16 заключённые сами связали организаторов и руководителей забастовки, привели их к администрации лагерного отделения, заявив, что они «не хотят участвовать в саботаже и просят убрать от них этих саботажников». После этого заключённые забастовки прекратили и вышли на работу.
В лагерном отделении № 10 организаторы забастовки, несмотря на проведённую разъяснительную работу, отказались прекратить забастовку.
Руководители забастовки приняли решение о недопущении действий, провоцирующих администрацию применить оружие.
1 августа 1953 года, Лагерное отделение № 10, шахта № 29
В 10 часов утра, начальник Управления лагеря, призвал заключённых прекратить сопротивление и разъяснил им об ответственности, если они будут продолжать беспорядки. Заключённым, не желающим участвовать в забастовке, было предложено выходить за зону через центральную вахту.
В жилой зоне лагеря в 50 метрах от выходных ворот собралось 350—400 бастующих, к ним ввели 50 надзирателей без оружия.
Увидев вошедших в жилую зону надзирателей, забастовщики стали ломать забор и, используя доски, как щиты, вытеснять надзирателей из жилой зоны.
При попытке рассеять и оттеснить от ворот большую группу заключённых, струей воды из шланга пожарной машины, бастующие, выхватили у пожарников пожарный рукав и попытались отобрать, у одного из пожарных, топор.
Приближение бастующих к выходным воротам на расстояние 5 метров было расценено, как факт «явного прорыва за зону» и была дана команда на применение оружия.
По команде, с вышек, по заключённым ударили пулемёты, заблаговременно поднятые туда. За пулемётами были офицеры МВД.
При применении оружия (по официальным данным МВД) было убито 42 и ранено 135 заключённых, из них 83 человека ранены легко. Всего были убиты и умерли от ран 53 заключённых согласно секретному поимённому списку.
С 3 августа, по 10 сентября 1953 года — опер-отдел Особого совещания при НКВД СССР, Речного лагеря возбудил дело № 92 по факту организации массового контрреволюционного саботажа политзаключённых 10-го лаготделения Речного лагеря (при шахте № 29). По делу № 92 проходили 14 организаторов массовой забастовки.
Решением военного трибунала войск МГБ Коми АССР все они были приговорены к длительным срокам лишения свободы.
В результате проведённых мероприятий во всех лагерных отделениях было изъято 1192 заключённых, из них: 29 человек были арестованы как «организаторы саботажа», 280 активных участников и подстрекателей. 883 заключённых размещены отдельно от всех других заключённых в двух вновь организованных лагерных пунктах.
События в Норильске, развивавшиеся примерно по аналогичному сценарию, были более кровопролитны. По официальным данным, было убито 123 человека, ранено 242.

  Порой казалось, что этим бесчисленным: «Делам», протоколам, донесениям и прочим архивным ценностям, не будет конца, мы искали иголку в стоге сена или точнее, кончик нити, потянув за которую, возможно, размотаем клубок, свитый умелыми руками профессиональной разведки. Я приходил домой и добравшись до кровати, валился в постель, и засыпал мгновенно, и просыпался от дребезжания, ненавистного, будильника. И снова, папки бесчисленных дел, за которыми прятались поломанные судьбы, личные трагедии и надежды, фотографии осуждённых с нашивками лагерных номеров на шапках и правой штанине ватников, стенограммы допросов руководителей восстания, подстрекателей и активистов, отчёты информаторов и сочувствующих администрации лагера, колонки имен и фамилий, от которых рябило в глазах. Голова шла кругом, а нить ускользала или, как это обычно бывает, лежала на самом видном месте, только протяни руку и потяни на себя.
      С какой-то необъяснимой периодичностью, мне снился один и тот же сон: я оказывался в наклонном стволе, какой-то шахты, на меня летела вагонетка, гружёная углём и в самый последний момент, меня, кто-то толкал в спину с рельс, вагонетка пролетала мимо и незнакомое, улыбающееся лицо, мне говорило: «Ну, разве так можно, надо быть внимательней», потом, проектор сна, менял картинку и на чёрном фоне, «Квадрата Малевича», возникала «Софья», в своём чёрном, вечернем платье. Чёрный фон квадрата, скрывал очертания её фигуры и можно было разглядеть, только бледную маску лица, на которой ярко накрашенные, алые губы, жили своей жизнью не соответствуя застывшему состоянию маски, а руки, порхали на чёрном фоне, как две белые бабочки, в одной руке дымилась сигарета, вставленная в длинный, дамский мундштук, а на другой, сверкал огромный алмаз, в перстне , на указательном пальце. «Софья», назидательно, покачивала пальцем с перстнем и произносила, только, одну фразу: «Так нельзя, Ромео, это непрофессионально, неужели вы не видите очевидного, нет, так решительно нельзя», и я просыпался.
  Что я упускал? И почему ей это было очевидно, а мне нет?
 В общем, окончательно зайдя в тупик, я решил отправиться на место событий тех лет. На площади «Металлистов», сев в маршрутный автобус, с табличкой «Север», так назвались в Воркуте, два главных маршрута следования автобусного сообщения между посёлками: «Север» и «Запад», были ещё «Рудник», «Цемзавод», «Советский» и другие по названию шахтёрских посёлков, главных было два. Автобусы выходили с площади и следовали до «Второго района», там их пути расходились, и они начинали движение по большому кольцу, от посёлка к посёлку, навстречу друг другу.
 Шоссейное кольцо, проходило по периметру угольного месторождения, через болота и торфяники, ручьи и две речки: Воркута и Аяч-Яга. Автобусы ползли по тундре, взбирались на холмы и огибали их, где было возможно, и у каждого была цель, совершив круг, вернуться обратно на площадь «Металлистов» и после небольшого перекура, снова двинуться по заданному маршруту, с новыми пассажирами.
 Выйдя на остановке «Шахта 29», я прошёл на территорию предприятия. Конечно, никакого лагеря, уже не было и в помине, лишь мои умозрительные образы, подпитанные архивными данными и фотографиями, рисовали: периметры жилой и промышленной зоны, вышки охраны и бараки администрации и заключённых. Единственное, что не требовало моего воображения – это промышленная площадка шахты, сохранившиеся копры для спуска и подъема людей и угля, и совсем неподалёку, большое кладбище с покосившимися и почерневшими от мороза и дождей крестами, ржавыми оградками и пирамидками, металлических памятников со звездой на стержне арматуры.
После административных преобразований ГУЛАГА, ставших следствием восстания 1953 года, передачи Комбината Воркутауголь в подчинение Министерства Угольной промышленности, кладбище стало общедоступным и там хоронили, уже, как полагается, но за захоронениями никто, практически не смотрел, так и стаяло – это напоминание о суровых днях, неухоженное, заросшее травой и карликовым лесом по пояс.
Промышленная площадка, шахты №29, конечно, менялась, что-то подстраивали, что-то перестраивали, но неизменным ещё, оставалось здание администрации: длинный деревянный барак с множеством комнат для технических служб шахты.
Постояв, немного, на пороге, я прошёл внутрь и пошёл по длинному коридору с множеством дверей, на которых были прикреплены таблички, указывающие на принадлежность: Отдел кадров, ОГМ, Маркшейдер, Касса, Приёмная директора, Архив, Геолог, читал я надписи на двери. У меня не было никакой особой цели, для посещения этих комнат, мне надо было, подышать, зацепить глазом, неуловимое, что жило в этих стенах и хотело поделиться своим знанием, что бы оно не кануло, как Титаник, на дно Атлантического Океана, унеся в глубины тайну трагедии. 
 Вернувшись на крыльцо, я представил, как заключённые, проходя мимо, опускали голову, пряча улыбку, узнав от смерти «Отца народов», как светились глаза, как полнились души надеждой, придавая силы. Как, взахлёб, убеждали друг друга, что скоро домой, в родные края, и предстоящая полярная ночь с лютым морозом и пургой, заметающая жилые бараки и саму шахту до крыш, им не грозит. Что не будет невыносимых унижений, непосильных норм, лая собак охраны, пайки, номеров на одежде, стирающих грань между человеком и животным, ничего не будет, что лишало их человеческого достоинства и надежды на дожитие до конца срока заключения. 
Я закурил и присел на скамейку у входа в администрацию шахты.
Следом за мной, вышел, не сказать, чтобы дед или пожилой человек, но человек поживший и видно, в годы войны, был призывного возраста.
Присев рядом, он спросил закурить и угостившись, глубоко затянулся сигареткой, закатив глаза к небу. Потом, немного поразмыслив о своём, он с интересом спросил, смерив, предварительно, меня глазами: «На работу устраиваешься?» и сделав ещё одну затяжку, не выдержал и разразился бранью: «Нет, ты представляешь, не хотят платить сверхурочные, у них, видите ли, перерасход фонда заработной платы. Когда стоит забой и надо срочно отремонтировать двигатель, то пляшут передо мной краковяк в присядку, а как закрытие месяца, то денег нет, но вы держитесь. Директора жалко нет, уехал, говорят, в комбинат, будет к вечеру. Ну ничего, я дождусь, Шестаков, мужик справедливый и работяг в обиду не даёт. Они без него, шагу боятся шагнуть, он тут и директор, и прокурор в одном лице. Захочет помилует, а нет, так в Воркуте больше нигде не устроишься, собирай манатки и вали из города.
- Ещё не определился, - прерывая его поток сознания, пространно ответил я, надеясь направить разговор в нужное мне русло. По опыту оперативной работы, прекрасно зная, что практически ниоткуда, может свалиться такая информация, которую будешь рыть годами и не нароешь.
- Я смотрю, у вас тут кладбище приметное, прямо у дороги, слышал тут, кого-то расстреляли при Сталине, не страшно под боком у жмуриков, уголёк добывать? - специально напутал я, предполагая, что меня начнут переубеждать. Так оно и вышло.
Мой неожиданный собеседник, ещё раз, пристально, поглядел мне в глаза, будто решал, стоит ли развивать эту тему, но не найдя, очевидно, противоречий и всерьёз решив дождаться директора шахты, выпалил: «После смерти Сталина, летом 53-го. Я, правда, своё отсидел и уже гулял на воле в 53-м, но кое-что слышал от друзей, которые участвовали в забастовке».
- А сам то, за что, в эти края попал? – поинтересовался я, поддерживая разговор.
- Да черт его знает, если честно, со стороны по дурости, анекдот на пьяной офицерской вечеринке рассказал про усатого, а если откровенно, то испугался, наверное, и решил, что лучше на зоне, чем рыб кормить. Правда не ожидал, что отправят тундру огораживать, думал на худой конец, где-нибудь потеплее приземлят.    
- Рыб кормить? – переспросил я, это как?
- Да очень просто, - с ноткой грусти, как бы вновь переживая, то время, понизив голос, сказал мой собеседник, затушив сигарету, - в 1942 -м, мне всё же удалось убедить комиссию по мобилизации, снять с меня бронь и с третьего курса Политехнического Московского института, я добровольцем ушёл на фронт. Но пришлось, как оказалось, ещё поучиться. Направили на курсы бортмехаников штурмовой авиации и по окончании в 46 -й штурмовой авиационный полк. До весны 1943-го воевал в составе Черноморского флота, а потом, полк перебросили на север, в состав Северного флота.  Вылетали на штурмовку аэродромов, береговых укреплений и портов, и Бог знает чего ещё, бомбили одиночные корабли, конвои, всё что движется. И всё шло, как-то само собой, гибли товарищи, сам горел не раз, но всегда дотягивали до дома. А с весны 1944, не поверишь, будто, что-то во мне надломилось, то ли уже почувствовал неотвратимость победы, то ли ещё что, но в сердце, поселился такой страх и тоска, хоть в петлю лезь. Иду к машине на техобслуживание, а ноги ватные, руки, как плети висят, нутро всё холодеет, аж подбородок трясётся.
Ну, что летал, можно сказать, зажмурившись и после каждого задания, напивался до чертей, хорошо свои ребята из аэродромной обслуги прикрывали, а так точно бы в штрафбат загремел. А потери, как назло, росли в геометрической прогрессии, на каждом вылете, теряли экипаж, а то и два. Мой экипаж, конечно, сочувствовал, как мог, видели, что я сломался, командир, Илюха Катунин, пытался привести в чувство, но бесполезно. Так, долетал до апреля, ну, сам понимаешь, до чего доводит пьянка, ну, и не помню, даже где и с кем, по пьянке, намолол, видно на статью. Экипаж на вылет, а я в особом отделе на табуретке с разбитой мордой, кровью харкаю. Выбивали из меня, подготовку диверсии на аэродроме и склонение экипажа к перелёту за линию фронта для сдачи фашистам. Ну, что? Экипаж доукомплектовали и в составе группы штурмовиков на немецкий конвой Ki-117-Rp, 23 апреля. Моих ребят подбили, и командир принял решение таранить транспорт. Вот и вся история. Командиру звезду героя на грудь, посмертно, а мне пять лет лагерей за длинный язык, учли награды и заслуги, которых, правда, лишили. Да и Бог с ними, не за награды воевал.
Ну, вот, значит, а сюда, как по этапу пригнали, по профессии определили в механические мастерские, технари всегда в цене, даже в ГУЛАГЕ и режим у меня был общий, а не строгий, так что как-то краями разошлись.  В 1950 освободился, но уезжать не стал, заработки приличные, да ещё и любовь свою тут встретил из вольнонаёмных, нарожали детей, комнату дали на посёлке при шахте, что ещё надо, калымил потихому, лампочки на Новый год паял в гирлянды, разноцветные, на ёлку, и так по мелочи, что починить, люстру подключить, в общем на все руки. А 1958-м, когда телевидение в Воркуте появилось, так у меня наступили, просто, сказочные времена, три курса политеха, даром не прошли и ремонт на дому телеприёмников, стал и хобби, и второй зарплатой. Вот такие дела, уважаемый. Что-то директор не едет, заболтался, пора в цех бежать, скоро смена заканчивается. Ну, прощевай, а жилая часть лагеря, если интересно, была напротив, через дорогу, метрах в ста отсюда, прямо за автобусной остановкой, что напротив. Там до сих пор ещё пеньки от свай остались.
Я хотел спросить его за «Грека», да передумал.
Перейдя на другую сторону кольцевой дороги, я действительно увидел, торчащие, как кочки, обросшие мхом, полуистлевшие сваи от барачных фундаментов, по которым, легко угадывалась конфигурация жилого сектора 10-го отделения Воркутинского ИТЛ и получалось, что шахтное кладбище, практически было сразу за колючим забором зоны, буквально в двух шагах от ближайшего жилого барака.
Вернувшись в город, уже под вечер, я шёл не торопясь, по улице Ленина, от площади «Металлистов» к площади «Мира», навстречу торопились прохожие, рабочий день был завершён, и многих ждали семейные заботы и радости. Кто-то забегал по пути в кафе «Лакомка», покупал сладкую выпечку и торопился дальше. Город утопал в уличном освещении и рекламных огнях, по улицам сновали люди, такси и автобусы, личный транспорт и никого не заботили события лета 1953 года, да про них, просто и не знали, а кто знал, помалкивал, потому, что Брежневская оттепель, конечно имела место, но вряд ли она касалась неосмотрительных граждан. 
 Я шёл и рассуждал о цугцванге, про который на утреннем совещании пространно рассуждал «Седой». Да, ситуация действительно была неконтролируемая, главное заключалось в том, чтобы не потревожить разведывательную сеть противника и что бы она пребывала в ощущении безнаказанности и недосягаемости.
Как им удаётся создавать иллюзию отсутствия стороннего вмешательства и сваливать всё на горную геологию и головотяпство шахтёров? Ведь приезжают госкомиссии и под микроскопом разбирают, каждое действие ответственных лиц и уезжают со стандартными заключениями. Они что, не могут сложить два плюс два, скорее всего не хотят, потому что так работает бюрократический аппарат, от сих и до сих, а дальше не их дело. Оценка действий на несоответствие инструкциям, оргвыводы и домой в Москву. Дело в архив и до следующего раза. Интересно, а когда наработаем статистику по авариям, для выработки единственно правильного решения, то на месторождении не останется шахт для применения этих решений и разведсеть свалит в на новое, уже подготовленное место, куда-нибудь в Кемерово. А может у меня начинает прогрессировать шизофрения и мания преследования, как профессиональное заболевание?
Нет, ну, если серьёзно посмотреть на ситуацию, то нет никакого цугцванга, даже дебютом не пахнет. Обрывочные сведения, намёки и предположения. А что будет в эндшпиле, когда фигур на доске не останется и король вынужден будет принять бой, понимая цену ошибки, и главное, есть у него проходная пешка, которая решит судьбу партии в пользу короля, став ферзём или мы сможем нейтрализовать и короля, и пешку? Одни вопросы и нет ответов ни на один вопрос.
И всё же, явно попахивает шизофренией.

 Вечером, на коммунальной кухне, давали премьеру: к бабе Паше, внезапно, приехала её далёкая родственница «Софья», древнее самой бабы Паши, но держалась молодцом, даже можно сказать с юным задором. В её эскорте, значился племянник, неопределяемого возраста с комичной внешностью героев сатирического журнала «Крокодил». На его, невероятного размера голове, торчали выпученные глаза мопса, с неоновым отливом и под приплюснутым носом, покоились пышные и очень длинные, императорские усы, выходящие за уголки вытянутого рта, которые слегка закручивались вверх на кончиках. Создавая впечатление, что он постоянно улыбается и радуется жизни.
- Ромео! – приветствовала, увидев меня, в коридоре, «Софья», - ну, как ваши поиски, нашли Атлантиду или только останки древностей?
- А неплохое оперативное название того, что мы ищем, «Атлантида», - ухмыльнулся я, проходя в свою комнату, - сейчас буду, только скину с себя «вериги».   
Мне, реально, нужен был отдых, отключиться от поисков чёрного кота, в чёрной комнате, в которой, его, возможно и не было никогда. 
 - Баба Паша, пожурила «Софью»: «Сонечка, разве возможно вот так с молодыми людьми? У них же психика ещё не сформирована.» 
- Ну, вот ты и формируй, а я посмотрю, - отбила мяч в сторону бабы Паши, «Софья», - я что его должна была спросить: «Товарищ особист, как идёт расследование?».
- Зачем так прямо, - приняла мяч, баба Паша, и покрутив его в руках, бросила под стол, прекратив глупый спор.
Я зашёл на кухню, приготовить, что-нибудь для лёгкого перекуса и побеседовать с вздорными дамами ушедшего века. Надо было отвлечься, иначе, я просто сойду с ума, тихо и мирно, буду искать «Атлантиду» в степях Украины, на задворках Российской Империи в психиатрическом трудовом лагере.
«Софья» готовила бразильский кофе, запах из турки, шоколадно-ореховых ноток, с лёгким оттенком сухофруктов и тростникового сахара, сводил с ума, он щекотал рецепторы носа и наполнял ароматом кухню, проникая в общий коридор, думаю, дальше лестничной площадки второго этажа он не двинулся. Иначе, прибежали бы соседи. Но откуда, такая драгоценность у Софьи, да ещё турка, было загадочно и непостижимо, что добавляло к плавающим ноткам воздушной симфонии, щепотку пряностей и специй востока.
Когда кофе был готов, «Софья» щедро поделилась со мной, божественным напитком.
- Как вы разместились у бабы Паши, ума не приложу, - с искренним сочувствием спросил я.
- Очень даже приятно и вообще, даже не стеснили, вы не поверите, но меня всё устраивает и спасибо за участие, - поблагодарила «Софья» и забрав турку с остатками кофе и мою кружку, с расплывшейся по стенкам кофейной гущей, удалилась в сопровождении странного вида племянника. Бросив на ходу: «А на этом, мы погадаем, на сон грядущий».

 Я перекусил и пошёл готовиться ко сну, а чем порадует завтрашний день, знали в нашей коммуналке, только две странные дамы, собравшиеся гадать на кофейной гуще.
      
                15

Вечером, следующего дня, из командировки вернулась Зоя, уставшая и злая. Ни слова не говоря, только поздоровавшись с Мариной, выскочившей в коридор, думая, что со службы вернулся Димка, прошла в свою комнату и плотно прикрыла дверь. И с порога, без паузы, бросила в лицо Андрею: «Собирайся немедленно и чтоб духу твоего тут не было».
От неожиданности, художник, раскрыл рот и остолбенел, прямо по середине комнаты.
- Зоя, ну, что ты так, прямо с порога, давай я тебе всё объясню. 
- Ничего объяснять не надо, собирай манатки и через пять минут, чтоб тебя тут не было, - ставя небольшой чемоданчик на пол, настаивала Зоя.
- Зоя, ведь ты ничего не знаешь, меня нельзя выгонять, меня просто убьют.
- Кому ты нужен, кто тебя убьёт?
- За карточный долг убьют, ты ничего не слышала ещё, а вчера у магазина, мужчину зарезали, говорят, проиграли в карты. Он из дверей магазина, с авоськой выходит, а ему пику в бок и поминай, как звали.
- Так это его проиграли, не тебя, а ты все деньги наши спустил «Греку» и сидишь себе, песенки насвистываешь, в трусах на табуретке.
- Так ты всё знаешь? – с испугом в глазах, сказал художник, - Зоя, мне нельзя покидать квартиры, меня «Грек» заставил следить за вами и докладывать о всех переменах. Я не соглашался, просил дать время собрать деньги, а он пригрозил, что пустит вас с Леной по кругу, ну ты понимаешь, что мне было делать?
- Сдохнуть, - холодно отозвалась Зоя, - ты как себе представлял отдавать долг со своей жалкой зарплатой, или в шахтёры решил податься? Так в шахте, кругом опасность, прибить может в любую минуту, это тебе не афиши малевать.
- Зоя, умоляю, только не выгоняй, они меня прямо в подъезде прирежут.
- Прирежут, похороним, пошёл вон, говорю, не заставляй меня соседей просить, вышвырнуть тебя из комнаты.
Художник, оставив попытки переубедить Зою, обречённо собрал вещи и покинул, понурив голову, спасительную квартиру.
Зоя, бес сил, опустилась на диван и заплакала, горючими, бабьими слезами, обжигающими щеки, смывающими беззаботность и румянец, оставляя рубцы на сердце и морщинки в уголках глаз.
В дверь постучали и не дожидаясь разрешения, приоткрыли её. В образовавшейся щели, угадывался силуэт «Софьи».
- Можно, милочка?
- Можно, - ошарашено ответила Зоя, приоткрыв от неожиданности, свой маленький ротик.
- Так даже лучше, - сообщила Софья, бесцеремонно проходя в комнату, - клин клином вышибают, если у вас неприятности, можно, конечно, выйти в окно, например, но что такое горе? Абсолютно субъективное восприятие реальности! И вообще, у кого-то горе, а кому-то надо нанести визит вежливости. Помните, Марго, Булгакова, правда не всем так везёт, как ей. Я, лично вам, не рекомендую. У вас шпингалеты на окнах исправны? Михаил Афанасьевич, конечно, непревзойдённый выдумщик, но роман то не дописан, Елена Сергеевна, не нашла в черновиках финального замысла. А полёты во сне или наяву, надо согласовывать.
- С кем? – ошарашено поинтересовалась Зоя.
- Во сне, да, хотя бы со мной, - равнодушно заметила Софья, - или с бабой Пашей, как вы, тут, её величаете, надо же, кому сказать, не поверят, баба Паша?! А наяву, очевидно, с теми, кто контролирует окна.
Зоя продолжала сидеть на диване, с открытым ртом, не представляя, как реагировать на эту забавную старушенцию с бутылкой вина в одной руке и с дымящейся сигаретой, вставленной в длинный мундштук, в другой. И главное, ведь она была права, стоит ли тратить слёзы на человека, не заслуживающего твоей любви.
Ну, что расселась, неси бокалы, штопор, разве так гостей встречают?
У меня, Шато Лафит 1787 года, у тебя не найдутся устрицы шабли или на худой конец, сыр Шатолафит, что мы будем запивать этим прекрасным напитком, мы же не с французских баррикад, в конце концов, а приличные дамы, нам закусить полагается. Вот, где были проблемы, милочка, а тут, мужик заначку в карты проиграл, Зоя, право, неси же бокалы наконец.
Зоя бросилась на кухню за бокалами, а когда вернулась, в комнате никого не было.
- Я потихоньку схожу с ума, - сказала Зоя себе, устало опускаясь на диван с бокалами в руке, - лучше никому не рассказывать, засмеют. Она, в полумраке, подошла к столу поставить бокалы и застыла от неожиданности. На подоконнике окна, стояла бутылка «Шато Лафит» 1787 года и рядом, горстка пепла от сигареты.

С квартирой, явно, происходило, что-то неладное. По ночам, когда все заснут, по длинному коридору, как в аквариуме, плавал неоновый сом, ощупывая длинными усищами высокие стены коридора и нырял сквозь стены в комнаты жильцов, по своему усмотрению, пробыв там какое-то время, он выныривал и продолжал кружить, то под потолком, то по самому полу. Иногда, сквозь входную дверь, проникали какие-то тени, они скользили по полу, через весь коридор и растворялись в двери бабы Паши. Сом уступал им проход и продолжал своё кружение до самого утра, пока, кто-нибудь из жильцов не просыпался.

Откладывать встречу с «Греком» было просто опасно и Зоя, решила на следующий день, поставить все точки над «и», и определиться в конце концов, что ему надо от неё и её Лены. Просить меня, сопроводить её к «Греку» и как-то поспособствовать решению создавшегося положения, она не стала, решив, что «Грек», даже разговаривать не станет в моём присутствии. Поэтому, принарядившись, чтобы произвести впечатление, вечером, после работы, она отправилась в Третий район, в ресторан «Урал», решать свою судьбу.

«Грек», сидел на излюбленном месте, обозревая посетителей заведения, из своего кабинета, через раздвинутые шторы. Настроение у него было приподнятое и он желал «Любить и жаловать».
Зоя зашла в ресторан, сняла, в гардеробе, верхнюю одежду и попросила официанта, провести её к «Греку».
- А вот и наша беглянка, - балагурил «Грек», - хороша, нет слов, хороша, принарядилась по случаю, молодец, люблю ухоженных дам, слабость, заешь ли имею такую. Ну, проходи, поговорим, ты ведь для этого пришла?
Зоя прошла за шторы и встала в уголке, не решаясь присесть к столу. А «Грек» и не приглашал за стол, нескромно шаря по ней глазами, как бы примериваясь к чему. Его глаза приобрели масляный оттенок и не сулили Зое ничего хорошего.
- Ну, что застыла, как изваяние, рассказывай, по какой нужде, - играл с ней, как кошка с мышкой «Грек», чувствуя полную власть над красивой женщиной. Она пьянила его, а страх в Зоиных глазах, поднимал волны неописуемого удовольствия из его чёрном нутре. Он предвкушал, что сегодня, он будет на седьмом небе, не ниже. Он уже представлял, как вопьётся в её белоснежную шею, скользнёт к ключице, сдвинув бретели платья, оставит сочный засос, сожмёт своей лапищей, небольшую, упругую грудь и обслюнявит её губы, жарким поцелуем, но, это всё потом, сначала дело, которое ему тоже не терпелось решить, хоть он это тщательно скрывал. Он в конце концов собрался, взял волю в кулак и с хмельной улыбкой на лоснящемся лице, показал Зое на стул напротив себя.
- Присаживайся, - ласково предложил он и махнул кому-то в зале ресторана.
К нему подбежал официант и «Грек» велел ему позвать художника. Андрей явился через пару минут, в одежде официанта и замер у входа.
- Проходи и задвинь шторы, свидетели мне ни к чему.
Художник, выполнил приказ и замер у стола, как изваяние, дожидаясь новых распоряжений.
- Ну, что счастливое семейство, правда не в полном составе, но это поправимо и пока терпит. Как будем рассчитываться? Видишь, Зоя, суженый твой, уже шустрит, как швабра в зале, старается?
- Я тебе ничего не должна и пришла, только за одним, чтобы ты отстал от нас с Леной, а с ним делай, что хочешь, хоть на ленточки режь, мне всё равно.
- Вон оно как, всё же отстань, понятно. Ну, раз ты за него отвечать не хочешь, и вы теперь, вроде, как расстались, я правильно понял, Зоя?
Зоя, качнула головой в знак согласия и ждала развязки или приговора, ей было всё равно, страх сковал её по рукам и ногам, она не могла пошевелить даже пальцем.
Слушай сюда, художник, значится так, ты с этого часа, мой раб, вечером в зале, днём в подсобке ишачишь. Чаевые, зарплату мне, будешь на посылках, куда, что скажу бегом выполнять, нет – перо в бок и в угольный вагон, на Череповец в доменную печь. Ясно? Вопросов нет?
Андрей, стоял белый, как лист бумаги и кивал головой.   
- А теперь пошёл вон работать, да скажи там, что я занят, для всех, понял?
Андрей выскочил за шторы, в зал, как ужаленный.
- А с тобой, конфетка, поговорим, - обратился он к Зое, - ты серьёзно решила, вот так запросто, развести вора? Я с ним рассталась, - передразнил он Зою, - я тебе не должна. Должна и столько, сколько скажу, ты через пару месяцев с ним опять сойдёшься и будете ржать надо мной, ты с ним в который раз, посчитаешь или помочь? 
- Но у меня ничего нет, комната в коммуналке и дочь тащу на горбу, как могу, уже взрослая, а бы что не купишь, одни сапоги, как зарплата у шахтёра. Что тебе надо? Можно сказать, что ты не знаешь, как я живу.
- Знаю, Заинька, всё знаю, - сластолюбиво замурлыкал «Грек», - даже знаю цену, каждой твоей цацки на твоих ушках и шейке. Можно подумать, что ты не знаешь, как расплачиваются в твоей системе за недостачу, когда нет денег.
- И как? - поглупев от страха, спросила Зоя.
- Натурой, радость моя, исключительно натурой, а как иначе? Разок за себя, второй за дочу, а там поглядим, как дело пойдёт.
Зоя, хотела встать из-за стола и убежать, но как они вдвоём с дочкой, против воров, выхода не было. Ладно я, у меня и так всё вверх дном, но Лена, они ведь ей всю жизнь переломают или зарежут в подъезде. Они отказов не принимают и объяснений не слушают. Да или нет, решать мне и если нет, то ходи и всю жизнь оглядывайся, не захочешь, сам петлю скрутишь и мылом намылишь, чтоб верёвка лучше в петле скользила.
Зоя сидела напротив «Грека» понурив голову.
- Где, - каким-то чужим голосом, испугавшим её саму, спросила Зоя.
- Да здесь, на диване, он у меня специально, для таких случаев и приготовлен, - признался «Грек».
Зоя подошла к дивану и обречённо села, удерживая себя от рыдания, скрестив руки на коленях. «Грек» наслаждался моментом, но вдруг, в его сознании, где-то в потаённых глубинах, которых он боялся больше всего на свете, всплыл образ подпольщицы Риты, в подвале румынской контрразведки. Ещё до войны, они дружили, и она позволяла за собой ухаживать. Какое было время, они вместе ходили на курсы Ворошиловских стрелков, он угощал её мороженным в парке культуры, из репродуктора звучали бравурные марши и на Екатерининской площади кормили голубей.
Бедная Рита, сколько в ней оказалось железной воли, кто бы мог подумать.
Его вызвали поговорить с ней и попытаться склонить к выдаче своей, небольшой, группы. Он помнил всё, до мелочей, как лязгали ключи в замке, как скрипели на ржавых петлях решётки подвального помещения. Как он, в начищенных до блеска сапогах-гармошках, спускался по скользким ступеням к её камере, как подбирал слова, чтобы быть убедительным. А когда вошёл, ужаснулся, на соломе, у зарешёченного окна камеры, сидела Рита, в рваном платье, с разбитым лицом и засохшими сгустками крови на коленях. Её руки лежали точь-в-точь, как теперь, лежат у Зои, только взгляд, блуждающий по камере, будто, что-то потеряла, очень важное и его надо обязательно найти. Она подняла голову и пристально посмотрела ему в глаза. «Грек» отступил на шаг, будто получил пощёчину.
- И многих сдал, Иуда, - прошептала она, - что пришёл уговаривать или сразу пытать начнёшь, руки у тебя все в крови.
«Грек», машинально, посмотрел на руки и провёл ими по пиджаку, как бы вытирая мнимую кровь.
- Ты, что несёшь, какая кровь, Рита, это же я, ты, что не видишь?
Рита сидела, опустив голову и не подавала признаков жизни. «Грек» сделал неуверенный шаг навстречу и остановился, собрался сделать еще, но Рита резко подняла голову и так же тихо сказала: «Ненавижу, будь ты проклят, разговора не будет уходи, хоть до смерти пытай.»   
Следом за «Греком» спустился надзиратель, из своих, одесских.
- Хороша дивчина, мы её по кругу пользуем, бережём, чтоб надолго хватило. У нас этого добра по камерам хватает. Всё равно она ничего скажет, красная шлюха.
«Грек» выхватил пистолет и выстрелил надзирателю в лицо и в голову Рите.
Разбирались совсем недолго, таких надзирателей у проходной, стояла целая очередь одесситов, страждущих послужить румынскому правительству. В виду ценности «Грека», как агента, списали на нервный срыв и больше не привлекали к допросам. 
Грек вышел из оцепенения, налил водки в фужер и залпом выпил.
- Пошла вон, и что б на глаза не попадалась.
Зоя встала и вышла в зал, пошатываясь, руки и ноги не слушались. Она, прошла пьяной походкой к гардеробу, что абсолютно не привлекло внимания, оделась и вышла на улицу. Следом выскочил Андрей: «Зоя, ну, как ты?»
- Закурить есть? – спросила Зоя.
Андрей достал две сигареты, прикурил и одну передал Зое. Они постояли пару минут и каждый пошёл своей дорогой. Андрей вернулся в зал ресторана, а Зоя пошла по залитой, уличным освещением, Вокзальной площади, к автобусной остановке.