Слово Человека

Мир разрушался.

Когда это началось, уже толком никто и не помнил. Говаривали, что это правительства опять не поделили то ли земли, то ли ресурсы. Затем ещё кто-то то ли богатый, то ли влиятельный, то ли всё вместе, вмешался – и начался совсем беспредел. Ну а добила всё банальная вера: вечно придерживающиеся нейтралитета уши развесили и приняли все точки зрения сразу за чистую монету, устроили спор, упомянули матерей всех причастных, а затем в конец помешались и взялись за оружие. Так и началось разрушение. По крайней мере, так говорили.

Кому верить – было личным делом каждого, впрочем, как и всегда. Все случаи из истории, когда люди чудесным образом как-то друг с другом договаривались и объединялись в огромную силу, вызывали лишь ироничную усмешку. Любители поиздеваться и оскорбить за личное мнение упивались открывшимися возможностями, закидывая словесными фекалиями и тех, и других, и третьих, и четвёртых, потом сразу переходили к десятым, а затем и друг к другу: тогда ядовитые баталии становились ещё ярче, ещё злее и привлекали всеобщее внимание. Кто-то даже находил в этом юмор.

Ревус, чаще предпочитавший называть себя Рэй, чувствовал себя бессильным. В глубине своей души мечтавший поменять мир к лучшему через своё творчество, в складывающихся реалиях он совершенно не понимал, как ему жить. Казалось, что любые попытки поменять мышление окружающих, привнести в мир что-то прекрасное, обречены на провал. И даже со всеми практиками позитивного мышления по всем статьям выходило, что Рэй в своём мнении недалёк от истины. Когда одновременно с криками, взрывами, катаклизмами, терактами, бомбардировками массы предпочитали короткие шуточки о жизни, любви, а то и вовсе последовательности кадров ни о чём, складывалось стойкое ощущение, что о глубоком и осмысленном не может быть и речи.

«Не поймут», – думал Рэй, – «Не примут они всей глубины заложенных идей. Не нужны им такие сюжеты. Не нужно им ничего, только дешёвый и быстрый фаст-фуд».

Вновь и вновь Рэй выходил посмотреть на то, как мир разрушался. Вновь и вновь решал закрыться в себе в последние дни угасающей цивилизации. Вновь и вновь подумывал о том, чтобы и вовсе не дожидаться неминуемого конца. Вновь и вновь, однако, любопытство брало над ним верх. Уже не только ход его мыслей, но и сам мир становился тавтологичным: конфликты и ссоры вспыхивали повсеместно, под копирку заимствуя друг у друга причины и следствия. Если бы жизнь была приключенческим романом, а не учебником по всем предметам, можно было бы обвинить автора в скупости на идеи, закидать его оскорблениями за то, что он исписался. А так, Рэй мысленно оправдывал происходящее тем, что наблюдаемые события исходят из правила «повторение – мать учения». На душе тотчас становилось спокойнее. Через несколько минут, однако, тревога вспыхивала вновь: было совершенно неясно, кто же тот нерадивый ученик, который никак не может выучить урок?

Иногда Рэй собирался обсудить жизнь и творчество в компании друзей. Был среди них деловитый парень Вейд, даже в агонии мира видевший для себя уникальные возможности. Его не сильно волновали литературные потуги Рэя, он был от них далёк, жанр был ему чужд, а голова была забита множеством забот, чтобы ещё и о всяких выдумках задумываться.

– Ну ты это, не кисни слишком, – повторял Вейд снова и снова. – Да, жизнь тяжела. Станет ещё тяжелее. В том и прикол, чтобы ловить момент здесь и сейчас! А ты всё о судьбе мира думаешь, планы строишь... Реально веришь, что сбудутся они, планы твои эти?

– Надо во что-то верить, а то жить не хочется, – отвечал на это Рэй, нервно поглаживая чёрные волосы. – Всё-таки, в глубине души я надеюсь, что скоро это кончится... Не может же быть так, что всё, это конец...

Вейд рассмеялся:

– Бабка надвое сказала! Ну, это, конечно, не конец. Не может быть это всё концом, это да. Но то, что это скоро закончится – это как-то прям очень наивно. Я думаю, это всё затянется ещё лет на пять, или даже семь!

– А юмор... Ты хоть видел, что сейчас идёт? Над чем народ смеётся? Жаль, что ту передачу закрыли, вот там был юмор достойный, лучшее шоу на телевидении было, а теперь один сплошной мрак и жалкие пародии.

– Да то, что шоу закрыли, это фигня. Вообще не об этом, о другом переживать надо. Скоро цены ещё сильнее вырастут, поесть будет не на что. Пока что ещё есть эта вот иллюзия стабильности, народ всё хавает, но потом все деньги будут спущены на пепел... Тяжело жить будем. Но сейчас живём хорошо, надо кайфовать от этого. Хотя знаешь, я и там жить хорошо буду, помнишь ведь, кем буду работать? Сейчас нам всем зарплаты поднимут, уеду из провинции, поеду в столицу, буду жить хорошо. Тебе бы тоже надо выбираться из своей ямы.

– Я и выбираюсь, – огрызнулся Рэй.

– Да нет, – покачал головой Вейд. – Сидишь ты на месте, ничего в твоей жизни не происходит. Только и рефлексируешь по миру, а он тебе спасибо за это не скажет. Я понимаю, конечно, что ты это своё творческое не бросишь, но ты б хоть что-то для себя полезное делал. А то знаешь, родители сегодня поддерживают, а завтра ты всё – с носом.

– Я успею, – вполголоса убеждал Рэй не столько своего друга, сколько самого себя, – мне осталось самую малость. Я доделаю то, над чем работаю, и вот увидишь, мир обо мне заговорит...

– Да сдался тебе этот мир! Ты о себе подумай. Миру ни до кого дела нет, каждый только о своём думает. Ты вот как считаешь, люди почему всю эту фантастику читают? Ты вот плюёшься от этих вот «попаданцев». Ты думаешь, чего их все так читают? Да потому что всем просто убежать хочется, тоже вот так вот попасть куда-то – и всё.

– Но ведь там даже нет смысла...

– Да не нужен никому никакой смысл. Всем нужно лекарство.

Лекарство? Действительно, мир нуждался в санитаре, готовом отрубить всё ненужное и залечить всё израненное. Где такого взять, Рэю было совершенно неясно, в чём, правду сказать, он врал самому себе. То и дело он мнил себя тем самым санитаром, мудрецом, которому ведомо, как правильно, который знает, что есть истина, и решает, как поступить с неверными – теми, кто жаждет докопаться до истины не ради познания, а ради собственной корысти. Такая роль была молодому черноволосому человеку весьма по душе, а о большой ответственности он и не задумывался: когда лидеры мировых держав ведут себя безответственно, понятие порядочности ускользает даже из самых благих фантазий.

Когда с одной стороны передали сводку о победоносном манёвре без потерь, а с другой – о победоносном контрнаступлении с уничтожением войск противника, стало ясно, что главный яд уничтожающей мир болезни – ложь. Самое чистое, ничем неприкрытое враньё пронизывало всё вокруг и от него не было спасенья. В проплаченных рейтингах были лживые произведения, написанные лживыми авторами, возомнившими, что их графомания – писательский дар свыше. В Рэе от этого зарождалось отчаяние. Когда же он замечал, что по ставящим всевозможные рекорды популярности графоманским книжонкам создавались фанатские истории, насквозь пропитанные вторичностью от вторичности, плагиатом плагиата, то отчаяние сменялось неприкрытой ненавистью.

Ненависть царила повсюду. Любое смелое заявление встречалось хором согласных и ещё более громким гоготом противников, которым даже было плевать на суть и прежде всего хотелось похвалиться собственным остроумием в попытках задеть и пошутить. За разложением осмысленности дискуссий следовало разложение умов. Вскоре поспели и первые огненные цветки: особо одарённые интеллектом фанатики стали предпринимать попытки физической расправы над оппонентами, поджигая и разрушая всё, до чего могли дотянуться.

С течением месяцев жизнь действительно становилась тяжелее. Цены росли, перспективы таяли, как лёд по весне, а народ всё больше был рад источать желчь. Жестокие наказания за критику властей приводили к полной безнаказанности за оскорбления друг друга. Вчерашние родственники открещивались друг от друга, со всех сторон сыпались проклятья, и день за днём становилось очевидней, что мир не спасти. Не будет никакого санитара, а Рэй со своими идеями так и останется на обочине истории, которая и так близилась к завершению.

Мир, однако, никак не мог окончательно пасть и лишь неведомым образом продлевал свою агонию. Собираясь в баре раз в несколько месяцев, от встречи к встрече – и вот уже год минул со злосчастного разговора, когда Рэй услышал про потребность масс в лекарстве. Мысль вертелась у него в голове, не давала покоя.

– Ну как успехи с твоим творчеством, рассказывай? – неунывающим голосом спросил у него Вейд.

– Да так, потихоньку, – тяжело улыбнулся Рэй.

– Что-то ты начал выпускать рассказы, а потом забросил. Знаешь, в чём твоя проблема? Ты ничего не доводишь до конца, как мне кажется. Я вот вспоминаю, как ты ещё в былые годы придумывал всякое: то фильм хотел снять, то сериал, то собственные видео выпускал, теперь вот начал какую-то историю, а закончить – не заканчиваешь.

– Ну так в этом нет смысла, – развёл руками Рэй, сдерживая накопившийся в творческих терзаниях гнев. – Ты сам говорил, что народу не нужны смыслы, не нужны глубокие истории, им нужно лекарство. Ну а я же не врач! Обезболивающие пилюли – это не по мне, если и проводить эту метафору дальше, то я скорее психотерапевт. Пространные, наполненные интересными деталями беседы – вот что по мне, вот это мне нравится, вот это я люблю писать. А это никому не нужно! Вот все ходят к платным психотерапевтам, а знаешь, почему?

– Нет.

– Да потому, что платные психотерапевты продают иллюзию благополучия. Ты приходишь к ним, они тебя с сопереживающим видом выслушают, схемки нарисуют, книжки посоветуют и скажут: «Ну ведь вы уже чувствуете себя лучше, верно?» И так убедительно они это скажут, что клиент сразу согласится! И кажется, что всё, проблемы решены, ты победил своих внутренних демонов, а на самом деле – ни хрена. Остались все эти демоны, царапают тебе душу, проходит время и ты снова идёшь – и снова за пилюлей от всех проблем.

– Ну и это абсолютно нормально, так все делают, – утверждения Рэя были настолько очевидны для Вейда, что он усмехнулся.

– Но ведь это неправильно! – не унимался Рэй, поправляя пряди чёрных волос. – Люди ходят к платным психотерапевтам, а надо ходить к бесплатным. Знаешь, почему? Потому что тем невыгодно с тобой возиться годами. Они не будут жадно пересчитывать деньги, говоря заученные фразы. Им бы поскорее вылечить тебя и со спокойной душой помогать следующему – у них ставка за количество пациентов, а не за количество проведённых встреч. Только вот с ними ты халтурить не будешь, а будешь бороться. Встретишься с демонами лицом к лицу – и биться будешь, пока кожу с кулаков не сдерёшь.

– И к чему ты всё это сказал?

– Да к тому, что если я и психотерапевт, помнишь же метафору?.. Короче, вот если я и психотерапевт, то бесплатный. Я не даю лёгкое чтиво. Я веду беседу. Я душу препарирую, загружаю голову. А народу страшно такое. Никто не задумывается, а все знают: самый страшный враг не снаружи, он – внутри.

– Так написал бы об этом, – уже Вейд развёл руками. – Ты пишешь о каких-то непонятных материях, а написал бы об этом, о простом, о житейском. Может и задумался бы кто.

– Никто не задумается. Никому это не надо, – мрачно вздохнул Рэй.

– Бабка надвое сказала, – покачал головой Вейд. – Ты бы хоть попробовал.

Шли месяцы непрестанной мировой агонии. Мысли о творческом лекарстве, о собственной роли смыслового психотерапевта роились в молодой голове, прорастая в новые образы. И наконец, Рэя осенило: он придумал игру. Народ читает о попадающих в не своё время, а всё потому, что сам бы хотел куда-то попасть, лишь бы не жить в столь тёмную эпоху, лишь бы не сталкиваться с внешними и внутренними проблемами. Самый буквальный побег от реальности привлекал – и затмевал собой невзгоды.

Сомнения терзали душу Рэя, но он принялся за работу. Вновь и вновь он проектировал свою необыкновенно тонкую, по истине уникальную терапию. Массы не готовы ломать голову над написанными словами, но они сами не заметят, как доведут до автоматизма правильные вещи посредством игры. Народ не заметит, как сбежав от реальности в мир виртуальных проблем, он лицом к лицу столкнётся со своими демонами – и победит их.

Мир, впрочем, и не думал останавливаться в своём мрачном шествии к бесславному концу. В потоке гадости и обоюдной ненависти не было слышно тех, кто, возможно, был бы рад дарить добро, а ныне лишь вздыхал и сокрушался. Шансы на счастливый финал, как казалось, таяли с каждой минутой. Стрелка часов приблизилась к нулю. На горизонте замаячила красная кнопка.

– Думаю, нет уже смысла что-то лечить, – усмехнулся Вейд, когда они виделись в последний раз, – но ты попытайся. Тем более, раз тебя всё ещё поддерживают родители.

– От того и мало надежды, – устало вздохнул Рэй. – Я вижу все эти гигантские суммы, которые люди закидывают в благодарность не за тяжёлый труд, а просто ради минутной славы или смеха ради... А сам, со всеми своими трудами, в свои-то годы вынужден сидеть на шее у родителей.

– Так иди на работу.

– Сил не будет тогда. Да и какая работа: посмотри кругом.

Больше Рэй не видел Вейда. А вскоре и кнопка была нажата. Рэй успел закончить своё «лекарство», носился с ним по разным местам, советовал людям, но так как поддерживало его всего с десяток знакомых, ничего толком не добился. Крупные издатели, на публике сохранявшие улыбку, на деле рвали волосы от срыва международных поставок, от высоких рисков, от малого спроса вообще на всё, а денег перед самым финалом хотелось урвать побольше. Да и Рэй был бы рад попробовать шикарную жизнь, но та так ему и не открылась, оставив его в финансовой зависимости от родителей.

Он так и не понял, почему остался жив. Окидывая взглядом тлеющий мир, Рэй утирал пепел со своего лица, всматривался изумрудами глаз в клубы серого дыма и огненные всполохи огня. Поправляя мрачное пальто, изорвавшееся в хаосе катастрофы, он странствовал среди руин, периферией зрения и слуха улавливая завывания призраков, в которых превратилась цивилизация. Вода от пепла и яда окрасилась в тёмные оттенки, стала маслянистой. Изначально серый воздух вскоре тоже приобрёл следы отравления, по небесам пробегали ядовито-зелёные всполохи, а города разрушались. Год за годом, век за веком. Рэй наблюдал, взирал на всё опечаленными изумрудными глазами.

Именно тогда, когда уже ничего нельзя было исправить, ему и приснился сон. В том сне он увидел Вейда, но не в том виде, в каком был с ним знаком. Рэй также увидел и других неведанных существ, источавших могущество. Узрел драконов. Тот мир был прекрасен, и Рэй к нему потянулся, стремясь сбежать, забыть о пепелище и руинах. О городах, обратившихся в пыль. Об истории цивилизации, сохранившейся лишь в пожелтевших книгах с обуглившимися чёрными обложками.

Но Рэй оставался в одиночестве, далёкая реальность не давалась ему, не открывала перед ним свои врата. Век за веком, тысячелетие за тысячелетием. Молодой человек уже перестал удивляться своему долголетию, как и прекратил искать тому разумное объяснение. По ночам он либо видел кошмары, где ощущал в себе чудовищную чёрную сущность, окружённую множеством щупалец, паучьих лап и тысячей глаз, либо чарующие сны, где некогда увиденный мир тоже пережил катастрофу: драконы исчезли, бесследно пропали и могущественные полубоги, среди которых был Вейд. На их место пришли разумные, почти ничем не отличающиеся от тех, что некогда приходились Рэю родственниками, знакомыми, друзьями... Хотя сейчас он всё больше утрачивал с ними родство. Он всё больше ощущал свою иную, куда более необъятную и непостижимую природу. Он даже перестал называть себя Рэем и вернулся к своему полному имени Ревус. Лишь его желание сделать мир лучше, сделать мир правильным, направить цивилизацию в нужном направлении – лишь оно осталось от прежнего творческого юноши.

Это желание и привело его к Нему.

– Откуда ты здесь? – с лёгким испугом промолвил смертный. – Кто ты? Что ты?

– Это не имеет значения, пока что, – ответил Ревус, удивившись, как бесчисленные века молчания исказили его голос, наполнив его глубиной и проникновенной вибрацией. – Важно лишь это.

Он не воспользовался руками или своими бесчисленными конечностями. Вместо этого, озарив пространство ядовито-зелёным светом, в такого же загадочного цвета тумане он расположил перед смертным испещрённый печатными буквами фолиант.

– Что это? – завороженно спросил разумный.

– Это мой дар Вашему миру. Он сделает Ваш мир лучше, светлее, правильнее. Познайте мой дар полностью – и вам откроется истина.

Смертный окинул взором фолиант. Быстро, с некой одержимостью, его пролистав, он обратил свой взор в сторону Ревуса:

– Уйдут годы на то, чтобы все его приняли... Однако я благодарен Вам за то, что Вы сделали. Этот дар неоценим. Благодаря цветкам, мы видели, что мир ждёт множество злоключений... С Вашим даром, мы теперь будем знать, кем нам быть в будущем.

Ревус бесследно исчез, оставив смертного в недоумении, было то лишь видение, или нечто истинное. Вернувшись в родное, затопленное маслянистой жижой, пепелище, за тысячелетия отстроенное в роскошную библиотеку, Ревус расплакался. Он нашёл то недостающее, что однажды похоронило все его надежды спасти собственный мир. Он понял, что в той токсичной действительности, где каждый был горазд лишь на оскорбление и десятикратно думал, прежде чем что-то похвалить; где все пели дифирамбы тому, чему было модно петь дифирамбы, а собственное мнение скрывали до последнего; там, среди лжецов, лицемеров и алчных властителей не хватало самой малости.

Не хватало проявления доброты, но не инстинктивной, с целью заполучить желаемое, а осмысленной и искренней, свойственной одному единственному биологическому виду. Не хватало доброты, способной растопить лёд в самую пронизывающую стужу, остановить все разрушения и направить мир по пути развития, а не разрушения. Не хватало доброты, заложенной в самую простую форму, а потому имевшую все шансы столь легко распространиться.

Не хватало столь незначительного, но столь могущественного Слова Человека.