Правда о сыроежках. Глава 39. Толстоколонный бальн

Толстоколонный бальный зал загородной королевской резиденции встретил их огнями и музыкой: сводный оркестр Королевских Бухгалтерий играл танго «Дерзость». Капельмейстерша Шмидт, в голубом гипюровом фраке, радостно скаля зубы, перегнулась с балкона, приветствуя наших героев во весь мах своей палочки. Это породило смятение в духовых, и одна из валторн (Клитемнестра Смирнова, главбух комбината «Королевская Сушка») сказала: «Вот чёрт!» Но Иван Януарьич немедля пырнул её взглядом, и она, пойдя красными пятнами, снова закусила мундштук.

Хотя большая часть приглашённых ещё не приехала, в зале было весьма оживлённо от взаимных приветствий – «скольких лет-скольких зим».

– Здрасьте… здрасьте… – Иван Януарьич кланялся, как пружинный, налево, направо: получал поцелуи, возвращал поцелуи…
Селиванов возбуждённо мычал.

Симметричные, по обе стороны двери, братья Жуковы – в белых черкесках и с подрисованными усами – раздавали входящим трёхцветные бутоньерки. Иван Януарьич, между делом, сгорстал сразу две:
– Недурная вещица… Полезная.

Тут подлетел в скобку стриженый мальчишка с коктейлями, а вслед за ним, улыбаясь, сияя белоснежными гетрами – отражаясь по щиколотку в паркете, – подкатился Его Величество с приветственными объятиями:
– Наконец-то!

Он пожал лапу дракону, хлопнул по плечу Селиванова и с чувством обнял кронпринца. Тот смущенно улыбнулся и отступил на полшага. Тогда король проворно подскочил к нему и, заложив ручки за спину, делая вид, что любуется новобрачными Креббс, которых держал на розовой сворке Василиск Митрофаныч, отец престарелой невесты (просторный зелёный сюртук, накладные бакенбарды в бельгийской перхоти и ведёрный басище), зашептал:
– Принцесса скоро прибудет. Через час будем ждать Вас в моем кабинете. Это в первом этаже, рядом с лестницей в сад…

Новобрачные, схожие между собой словно брат и сестра (оба бледненькие, полудохлые, но один с рыжеватыми усиками, а другая с седыми), синхронно вздохнули и, понукаемые папашей, вяло напечатлели друг другу поцелуй.

Между тем приглашённые всё прибывали. Вошёл, щедро благословляя собрание, отец Полоний, в прелестном, простенько, но со вкусом шитом гладью подряснике (ему по ошибке обещали пижамную вечеринку), за ним Егозинские и Двоеглазовы: разноногий, щелкунчатый Фёдор Ильич и рябая, под павлиньими перьями, Анна Михална. За ними внесла в зал свои каравайные стати владелица хлебозавода Кукушкина, в полнометражных крепдешинах. Калякины, старые, с черепашьими шеями, под одинаковыми камуфляжными пледами, въехали на инвалидных колясках, – в рассеянном сопровождении глазастенькой медсестрички. (К ней тут же подбежал, плеща фалдами, завитой и запудренный Эдик Палкин, распорядитель бала, – звать её на кадриль.) Татиана Роберовна, сопровождаемая дождемером Семендухиным, даже не взглянула на Эдика поверх застланного волосами плеча, остро расхохоталась и тихо уплыла в дамский грот. Капельмейстерша Шмидт ещё раз возмутила духовые: пришли Первый Министр и, в новых серьгах с изумрудами, в ореоле завистливых взглядов, Пленира Петровна. За ней как привязанный плёлся синявый брюнетик – поручик Свистунов. Следом прибыли Щёткины, Папиросовы, Гаучи (он хоть куда: моложавый, упругий, порывистый; она – тяжелая, рыхлая, вся в безуспешных вытачках), конопатые сёстры Брунковские, сёстры Тычинские, Мерлин Иваныч с завуалированной Риммой ПьЕровной, Икс, в белых «ангельских» буклях, Ершов, Гадов, Туххлер, обвитая виноградной лозой Коломбина ПьерОвна, молодая Мамыкина (по предварительному сговору своих бесчисленных тётушек считавшаяся первой красавицей королевстваа), Гогин-Галашенков, Петряева, Nepovtorimaya (в куньей горжетке), Гремяко… – и всё продолжали прибывать.
 
Братья Жуковы, полностью исчерпав бутоньерки, теперь раздавали открытки с автографами короля. Рядом толкались девицы из фан-клуба – в шитых золотом мундирчиках и с лентами ордена «За все! За все!». Мальчишки с коктейлями бегали сломя голову, чокаясь на ходу, торопливо допивали за гостями…

Но вот, королевские бухгалтерии что есть мочи врезали галоп, и все новоприбывшие понеслись в зал попарно, сплетя руки кренделем и тряся головами…

Кронпринц хватился Селиванова: тот, угодив в самую быстрину галопада, мелькал среди белых пелерин начинающих фей, относимый всё дальше, к буфету. Рядом с ним трепыхалась полицмейстерша, в синем, отбиваясь от опытных рук массажиста Плениры Петровны. Дебютантка Куницына, красная, деревянно смеясь, пролетела в паре с Зигмундом Палычем, невозмутимо пыхтевшим своей трубкой…

Розамунда Витальна прошла, симулируя хромоту (что позволило ей избежать галопада), к боковому диванчику, села – взвалила одну трикотажную ляжку на другую, – и, быстро продышав, протерев стёкла в модной оправе, воззрилась, в ожидании условного кашля Плениры Петровны, на бурлящее весельем собрание. На неулыбчивого кронпринца, ещё более помрачневшего под её взглядом. На Татиану Роберовну, как лунный свет блуждавшую между гостями. На «Галерею влюблённых», где взволнованная почтмейстерша самозабвенно тискала селивановский рукав, – а сам Селиванов, в пиджаке с одним рукавом, потихоньку напивался в буфете…

Тем временем гости собрались, и как-то сама собой составилась и понеслась по залу первая кадриль: Мундштуков – Папиросова, Гадов – Подкладкина, Туххлер – Азалия Тычинская…
 
За кадрилью последовал менуэт, за менуэтом мазурка, за мазуркой гроссфатер, и отец Полоний уже отчитывал суровым библейским слогом младшего из четырёх гаучат, застигнутого им с преждевременной бутылкой шампанского, а в углу уже кто-то затеял игру в «часики»; тут же завязался и какой-то научный спор. Постепенно всё смешалось – танцующие, играющие, ленты, дамы, цветы, обнажённые плечи, нафабренные усы… Пленира Петровна ещё раз осмотрелась: да, пожалуй, пора, – и, выразительно скосив глаза в сторону Розамунды Витальны, закашлялась: кхе-кхе-кхе… это сколько? три?.. – кхе.