Глава 40. Под шумок Жасминного вальса...

Под шумок «Жасминного вальса», напутствуемая одобрительным взглядом Плениры Петровны, – и без всякого энтузиазма предвкушая одинокую дорогу в потёмках, – Розамунда Витальна пробралась к выходу и, кое-как миновав развеселую толпу у дверей – с принуждённым, досадливым смехом увильнув от хмельных объятий, – выбилась в коридор. Ей совсем не хотелось никуда идти, хотя бы и ради Плениры Петровны, – добираться пешком до самого города по бездорожью, по холоду и вдобавок рисковать своей головой. (Ну конечно: кто-то танцует, а она скачи по колдобинам «короткой дорогой», ломай шею.)
 
Грядущая экспедиция так нервировала Розамунду Витальну, что, одеваясь внизу, в гардеробной, – сердито обматывая шею платком, – и ревниво прислушиваясь к звукам музыки и взрывам хохота наверху, она начала спешить, раздражённо решив разделаться «со всем этим» как можно скорей.

Она вышла на улицу и, в плаще нараспашку, неспешно, словно прогуливаясь, дошла до угла, повернула – и сразу ускорила шаг: щебневая дорожка, деревья с белёными стволами, цветник, огород, теплицы, примятые тьмой кусты, баня, высокий забор, – а потом калитка и, сразу за нею, нелюдимый сумрачный лес.

 Да уж… Роза Витальна не сразу решилась шагнуть в закоряженный тёмный подлесок – продираться сквозь несговорчивые кусты, полные жутковатых шорохов. Она долго обшаривала их мерклым, подслеповатым лучом карманного фонаря, и когда справа вдруг показалась гладко-пасмурная прогалина, на которой виднелся жердями огороженный стог с почерневшим овершьем, и повеяло старым, лежалым сеном, сыростью, плесенью, словно распахнули дверь в старый погреб, и в глубине прогалины, чуть правее, среди неровного лиственного сумрака внятно темнела просека: лесная дорога, – Роза Витальна ещё помедлила, перевязала пояс плаща, подняла воротник и только потом, охая, и кряхтя, и неуклюже цепляясь за стволы своим неверным, ломким лучом, полезла вперёд.

Сначала она продиралась напрямик, шурша в цепком кустарниковом подросте, скользя и спотыкаясь на кочках, потом нащупала стоптанную, увёртливую тропинку – и по неровной кривой, далеко обогнув стог с его безыскусной оградой, вышла к просеке.
Заморосило, и тогда она, всуе помянув оставленный дома зонтик, втянула голову в плечи, поддёрнула воротник и пошла, выбирая, насколько возможно, колею поровней, с тайной злорадной мыслью не соваться, добравшись до города, ни в какой особняк, а направиться прямо домой и, напившись горячего чаю, спокойно улечься спать. Пусть тогда графиня попрыгает. Пусть.

Раздосадованная, то и дело оступаясь в бугристой колее, запинаясь о корни, падая и поднимаясь, Розамунда Витальна упрямо пёрла вперёд. Вскоре просека вывела её на берег реки, где в полусотне шагов от моста (не Кузнецова, другого) приглушённо гудел лесопильный завод. Она увидела фонари, и штабеля белых досок, и жёлтую насыпь опилок у стены, и заторопилась, заторопилась… – и вдруг… 
 – Ветка, – подумала Розамунда Витальна и рванулась, обрушив за собой целый проливень: так сказать, хлопнула дверью.
 
А совсем уже рядом, по ту сторону моста, таинственный, тёмный город, с ветреными садами и с окнами как бархатцы и бессмертники, расцветал, распускался, превышал все лимиты ландшафта, выйдя из повиновения у географии, – был само чудо, – и, споря с алхимией звёзд, тут и там раскалялись тигельки фонарей, переплавляя вчера в завтра, прошлое в будущее. ДомА, уже заминированные звонким утренним пробуждением – уже начавшие отсчёт, – молчаливо-многозначительные, как заговорщики, в накладных бакенбардах плюща… право, жаль, что Розамунда Витальна была абсолютно невосприимчива к чёрному юмору ночи.
 
Она пошла по Котельной, потом по Мереженной, вдоль чугунной ограды, под которой недвижно лежала полосатая тень: проявление косности, пусть и косвенной, – мимо колоннады гимназии; дальше, повернув у пустого Сарынного Торга, узкой улочкой – в гору, мимо старых деревянных домов с померкшими окнами. Оттуда – на Ферапонтовскую, где горели огни и заливалась гармошка, играя мелодию, казавшуюся, с одной стороны, до боли знакомой, а с другой… – нет, Розамунда Витальна слушала с незнакомой стороны. Здесь, должно быть, справляли свадьбу: во дворе курильщики громко спорили, есть ли жизнь после секса, а в комнате, перед открытым окном, из которого неслись звуки пляски, толстушка в сбившейся набок шляпе лихо встряхивала грудями: «И-их!..» – уплывала куда-то вбок и опять возвращалась с каблучным дроботом…

Размышляя о предполагаемой новобрачной (потаскуха, валялась по всем канавам, а теперь вот, бесстыжая, корчит из себя порядочную), Розамунда Витальна добралась до шумящей липами Малой Патетической, где возле памятника Первому Королевскому Фонарю задирал свою лапу чугунный барбос, – и, пройдя ещё с полсотни шагов, оказалась в Запрягаевом переулке. Тот, покривлявшись немного над сдержанным, консервативно чёрным Английским прудом, повернул, огибая бессонные Ермолаевские сады, и ещё через несколько минут показалась спящая Гужевая, почтительно расступившиеся дома, подъездная аллея, ворота и, сбоку, калитка, открывшаяся со свойским кряком, и каменный ангел, и за ним, над просторным, широким газоном – осанистый особняк.
 
Вдоль безмолвной тёмной стены Розамунда Витальна прокралась в глубину двора, к заднему крыльцу, поднялась на него, не чувствуя под собою ступеней, и – тише, ох, тише, тише… – после тягостной, бросившей её в пот канители с замком, опасливо приотворила дверь: затаив дыхание, протиснулась в чужие сени. Здесь она остановилась, держась за сердце. Отдышавшись, собравшись с мыслями – уговорив себя, что всё в порядке… в порядке… всё обошлось, – она вытащила начерченный Пленирой Петровной план, сверилась и, в напряжённой тишине, осторожно пошла по, казалось, дрожавшей под ногами лестнице наверх и оттуда, по коридору, в вестибюль. Не удержавшись, обвела его любопытствующим лучом: высокая падуга, плавные ринальдиевские углы, мифологические темнОты плафона и десюдепортов, затейливая позолота: рокайли, аканты… – ни черта непонятно.

Дальше – по лестнице и направо – Розамунда Витальна шла с чувством  смутной досады, а может и зависти, – и, в сердцах, взяла на заметку первый же подвернувшийся ей запертый шкаф. Неизвестно, что в нём хранилось, но Розамунда Витальна, как истинно целомудренная женщина, сразу заподозрила всё самое худшее. И резиновых баб.

В столовой, где она оказалась, бумаг не было – во всяком случае, Розамунда Витальна их не нашла. В кабинете обнаружился тощий блокнот с недописанной фразой на первой странице: «Дорогая Алиса, без вас…» – и больше, из незапертого, ничего. Обыскала гостиную, нервно позвякивавшую хрупкими безделушками, – опять ничего; из неё без особой надежды перешла в какую-то «турецкую» спальню, где стояли низкие диваны и пахло амброй; поводила вокруг раздражённым лучом, пошарила им под диванами: пусто… – и, в изнеможении, присела на кровать. И вот тут… ну конечно!.. – за штофным балдахином притаился, и уж, разумеется, неспроста,  небольшой сейф.
 
…Незапертый. Не веря своей удаче, Розамунда Витальна опустилась на колени и дрожащей рукой... Нет, не то: «Принципиальные электрические схемы. Альбом 3»
Вторая попытка …дрожащей рукой… На сей раз - довольно увесистая канцелярская папка, и если уж в особняке и хранились какие-то письменные улики, то именно в ней. В этом Розамунда Витальна была уверена.
 
Но настоящее вещественное доказательство она, что называется, почувствовала на себе: твердый ящик под просевшей под весом незваной гостьи периной...
Смесь Петровой.
Ну, все. Попались.

И уже без тени сомнения, уже торжествуя победу, заторопилась назад: ей ведь нужно ещё возвратиться на бал, а до этого спрятать папку у себя в квартире, и почистить одежду, и вызвать карету (Розамунда Витальна больше пешком не пойдёт ни за что), и объясниться с кучером – объяснить ему кое-что на слюнявом языке одной или двух лишних банкнот…

Продолжение когда-нибудь, да следует.