Коси коса, пока роса!

  В один из июльских дней Гоша Шутов зашёл на усадьбу дома-музея «холодниста» Антипа Григорьевича Волоколамского. Вообще «холоднистов» было много. Только в Сибирь сослали больше сотни человека, не считая казнённых и отправленных воевать. Но персональные музеи были созданы потомками только для некоторых. «Холоднистами» назвали этих людей потому, что восстали они против царя в холодное время года. Царская власть в стране в то время уже стала тормозом прогресса, вот передовые люди и решили, что надо что-то менять. Для начала, например, хотя бы принять какую-нибудь конституцию, и, может быть, отменить рабство, которое тогда буйствовало повсеместно, или ещё что-нибудь хорошее сделать. Как бы то ни было, восстание, которое «холоднисты» подняли зимой, было подавлено. Многих инсургентов лишили жизни, других отправили на каторгу и вечное поселение в Сибирь, а проблемы с рабством и конституцией так и остались неразрешёнными.
Так вот мемориальный музей одного из видных восставших открыли в провинциальном городе, где тот проживал на поселении долгое время после выхода из тюрьмы. Будучи образованным человеком, этот бывший каторжанин организовал в своём доме самодеятельный театр и играл в спектаклях главные роли в сатирических спектаклях. Зная об этом из записок современников, директор музея решил подобный «домашний театр» возродить. Одним из первых организаторов самодеятельных постановок он попросил стать Гошу Шутова. К тому времени тот был другом музея и хорошим знакомым самого директора. Вместе с историками Шутов искал пьесы, игранные в этом доме в далёкие времена, и ставил их с участием сотрудников музей в большой гостиной, куда кроме исполнителей помещалось человек пятьдесят зрителей. Правда, работа эта была сезонной. Летом зрителей мало: все, либо на море отдыхают, либо на даче вкалывают. А зарубежных туристов, наоборот, много, но они по-русски не понимают. Спектакли смотреть некому.  Вот и получалось, что Шутов болтался летом без дела. От скуки он решил заняться конным спортом, так как неугомонный директор пригласил сотрудничать с музеем частных владельцев лошадей. Когда-то у бывшего хозяина дома также содержались лошади для выезда в город, поэтому уже в нынешнее время на усадьбе построили мемориальную конюшню. Лошадники получили её в распоряжение, но за это вместо аренды должны были учить сотрудников ездить на лошадях и иногда по торжественным случаям изображать кучеров и подавать бричку к крыльцу, как в старые времена.
Владельцы эти были весьма причудливой семейной парой с двумя детьми. Отец семейства по имени Рома очень походил на цыгана. Весь чернявый, с бородой, когда злился, вращал глазами очень страшно. Но на самом деле был довольно мирным и даже несколько трусливым евреем. Его жена Валя была очень темпераментная женщина, дочь бывшего вора в законе, расстрелянного за многочисленные злодеяния, Рому иногда била, когда ей надоедало его занудство. Два сына этой необычной пары отличались отсутствием всякого пиетета к взрослым. Огромный кузнец, которого нанимали для подковывания лошадей рассказывал, что он очень опасается детей коневодов, потому что они без всяких разговоров бьют его по коленке, а у него ноги больные. При встрече мальчики с разбегу лупят его так, что аж в глазах темнеет. Кузнец жаловался их родителям, которые отвечали, что воспитывают детей по японской системе, когда нельзя ничего запрещать до определённого возраста. Возраст этот не наступил, так что пускай кузнец терпит. Большой человек чуть не плакал и заявлял, что дети «шизнутые», а с их мамой и папой он больше дел иметь не будет – здоровье дороже.
Часто бывая на усадьбе, Шутов познакомился с хозяевами лошадей, начал ухаживать за животными, убирать денники и потихоньку осваивал азы верховой езды. Довольно трудное оказалось это дело, да и у каждой лошади, как выяснилось, был свой характер. Одни хорошо слушались всадника, другие артачились, стоило большого труда ими управлять. Были ленивые, которые боялись только плётки и только тогда начинали выполнять команды, когда им её показывали. Гоша лошадей никогда не бил, но, если животное хотело наступить ему на ногу, или укусить, скакало не в ту сторону, куда он направлял или вообще не слушалось, приходилось скручивать узду. Это было вероятно болезненно, но после такого наказания непарнокопытные начинали вести себя послушно, как подобает культурным четвероногим.
И вот однажды, когда Гоша в очередной раз пришёл на усадьбу, конезаводчик Рома поздоровался с ним и спросил, чем в данное время он, Гоша, занимается. «Да ничем», – ответил артист, который был в отпуске. «А не слабо накосить сена для лошадей на зиму?», – неожиданно предложил цыганский еврей. Надо сказать, что Шутов не то, что косить не умел, он и видел-то косарей только в кино. Не успел он отказаться, как неожиданно из людской избы, что стояла в глубине усадьбы, появился Гошин знакомый Мур Бабурин, который вероятно заходил к знакомым сторожам – представителям творческой интеллигенции, подрабатывавшим в музее в свободное время, то есть с вечера до утра. Это был человек неукротимого авантюризма, любитель идиотских приключений. Наверное, профессия давала себя знать. Мур был художником-дизайнером, как он сам себя называл «специалистом широкого профиля». Услыхав Ромино предложение насчёт сена и не обращая внимания на растерянного артиста, заявил, что они вместе с Шутовым накосят столько сена, что лошади за год не съедят. Лошадник воспрял духом и сказал, что щедро заплатит и обеспечит покос по первому разряду: выдаст и косы, и палатку, и привезёт на участок, где можно косить, и увезёт,продукты привозить будет. Очень другу музея не понравился этот быстрый сговор «цыгана» с дизайнером, но делать-то всё равно было нечего, и Гоша решил вписаться в авантюру. Прежде всего, Шутов спросил Мура, косил ли тот когда-нибудь? Бабурин уверенно ответил, что это не так уж и важно. Он сам не косил, но видел тысячу раз, и в этом ничего трудного нет, к тому же у него родственники живут в деревне. «Главное, нужно не забыть пятку для отбивки косы», – заявил он. «Какую ещё пятку?», – испуганно спросил новоявленный косарь. «Это такая железная штуковина, похожая на сапожную лапу, только круглая и со штырём снизу, чтобы в любую деревянную поверхность можно было вбить», – ответил дизайнер широкого профиля. «А зачем её вбивать в деревянную поверхность?», – не унимался Шутов. «Отбивать косу на ней надо», – терпеливо объяснял Мур. «А зачем косу отбивать?», – никак не мог успокоиться Гоша. Бабурину надоело объяснять дилетанту премудрости косьбы, и он сказал, что, когда они приедут на покос, всё покажет на практике.
Договорились с хозяином лошадей, что завтра встретятся утром у «Затона» – гаражного кооператива владельцев водного транспорта на водохранилище – так как Рома обещал отвести работников в нужное место на катере. Действительно, рано утром следующего дня он приветствовал «батраков» у причала радостной улыбкой и приветственным кликом: «Здорово, косари!» – чем смутил Шутова, но обрадовал Бабурина. Тот чувствовал себя великолепно в этой роли и несколько возносился перед неопытным служителем Мельпомены, который в «лыка не вяжет» в крестьянском деле.
Рома загрузил катер всем необходимым: косами, граблями, вилами, палаткой (жить предполагалось на покосе довольно долго), утварью для кострового приготовления пищи (котлы, алюминиевые миски, кружки, ложки), продуктами питания (крупы, тушёнка, чай, сахар, хлеб). Захватил и бредень для ловли рыбы. «А пятку взяли?» – строго спросил Бабурин, голосом в котором сквозила профессиональная компетентность. «Две, на всякий случай, и два молотка. В мешке с инструментом лежат», – ответил Рома. Шутов понял, что дело предстоит серьёзное!
Переплыли огромный водоём, вышли на заброшенный берег, поросший травой. «Вот здесь и есть наш покос», – торжественно объявил конюх, после чего стал выгружать из катера пожитки. Под несколькими берёзками, росшими небольшой группкой, Гоша и Мур выбрали место для лагеря. Поставили палатку, огородили камнями место для очага и решили освоить ловлю рыбы бреднем. Рома объяснил, что для начала надо вырубить два кола. Потом привязать их к краям бредня, который представлял собой большую сеть метров десяти длиной – в виде авоськи с вытянутым концом, куда должна была попадать добыча, пока ловцы бредут вдоль берега. «Бредень – от слова «брести», – заметил он, а потом пояснил, что один ловец практически идёт по суше, а второй – впереди под углом – на некоторой глубине, примерно по пояс, загоняя рыбу в ловушку. У каждого в руках кол, расправляющий сетку по краям, чтобы охватить загоном большую площадь воды. Нужно пройти метров пятьдесят и чувствуя, что в натянутом бредне что-то бьётся, второй загонщик, который в воде, должен двигаться к берегу, перегораживая попавшейся рыбе возможность выскочить из сети, после чего весь бредень вытягивается на сушу и вынимается улов.
Теоретически всё было понятно, и молодые люди решили наловить рыбки для ухи. Рома заявил, что в воду не полезет, будет руководить процессом с берега, а Гоше и Муру необходим практический навык и обретение опыта добычи еды. Ребята приготовили бредень, вырубили и привязали колья, разделись и вошли в воду. Оказалось, что тащить такую большую сеть, которую к тому же тормозит водная масса и растительность – то ещё удовольствие! Подальше от берега первым полез Гоша и понял, что дно илистое и вязкое – идти трудно. Решил отойти немного поглубже, может там дно твёрже, и тут же провалился в яму, выпустил кол из рук и в панике вылез на берег. Рома на берегу разорялся, обзывая его неучем и балбесом. Сам же лезть в воду отказался, когда мокрый Шутов предложил показать на практике, как нужно обходиться со снастью. Вытащили сеть, почистили от мусора, и в этот раз заводящим решил стать Бабурин. Он заявил, что в отличие от неопытного Георгия, постоянно бывал в селе у бабушки и можно сказать с деревенским молоком впитал крестьянскую повадку и сметливость. Резко ломанулся в воду, споткнулся о корягу, упал и запутался в сетке бредня. Чувствуя, что может захлебнуться, завопил дурным голосом: «Ё-ё-ё моё-ё, помогите-е-е же!». Всё произошло так быстро, что Рома и Гоша стояли, открыв рты, в каком-то оцепенении, глядя на буйство Бабурина в сети. Потом кинулись спасать бедолагу, и больше в этот день решили с бреднем не связываться. Ну его. Так сразу освоить промысел рыбы не получилось, да и снасть стала вызывать тревогу. «Не наш день сегодня», – согласились друг с другом косари. Пусть бредень полежит, посохнет, отдохнёт. Глядишь, потом и освоить можно будет, не торопясь без ажитации.
Разожгли костёр, приготовили гречневую кашу с тушёнкой. После обеда работники объявили, что им необходимо поспать, так как переезд, разбивка лагеря и рыбная ловля их сильно утомили. Хозяин поинтересовался, когда они начнут работу? Ответ был примерно такой: когда желание косить станет сильнее желания отдыхать. Рома что-то пробурчал себе под нос, что-то вроде того: «Ох, погорячился я, пригласив на работу хреновых косарей…» Потом сел в свою моторную лодку и отправился домой. Мур и Гоша неплохо выспались в палатке, а когда вылезли наружу, поняли, что уже вечереет. «Ну, что попробуем покосить?», – предложил Шутов. «Хорошо», – ответил Бабурин, – «Но надо сначала отбить косы». Он достал железную пятку, вбил её молотком в ствол поваленной берёзы и достал железную косу. «Смотри, как это делается», – бодро продолжал он, обращаясь к дилетанту. Положив острый край косы на железку, стал бить по нему молотком. Край плющился как-то неровно – зазубринами разной формы, и у Гоши возникло ощущение, что острая часть косы вообще не сможет резать траву. Но Мур, уверенно проколотив всю косу, сказал: «Теперь нужно пройтись по ней камнем», – и вынул из мешка точильный брусок. «В деревне это называется камень», – пояснил он и стал водить бруском вдоль косы, стачивая шероховатости и заостряя сплющенную острую сторону. «Пойдём покажу, как надо работать», – по-деловому пригласил он партнёра и, закинув косу на плечо, пошёл к ближайшей полянке. Шутов осторожно стоял в стороне, наблюдая за действиями Бабурина. Вот он снял косу с плеча, взялся за верхнюю часть черенка левой рукой, а правой – за ручку прикреплённую перпендикулярно древку посередине. «Эх, размахнись плечо, раззудись рука!» – театрально продекламировал он и, размахнувшись, с силой так воткнул косу в землю, что она погнулась. Видя недоумение на лице Гоши, Мур заявил, что, похоже, косу надо подгонять по эргономике, потому что для него она мала. «Косовище больше надо сделать», – сказал он. «Что сделать больше?» – переспросил Шутов, чувствуя, что покос будет полон приключений. «Косовище – палка, черенок», – объяснил опытный косарь. А менее опытный засомневался: «Так больше ручек нет, вторая коса такая же!» «Срубим молодую берёзку и сделаем», – бодро заявил Мур, – «Но не сегодня. Сегодня предлагаю осмотреть окрестности и прикинуть величину угодий. Лошадь ест сена больше, чем корова. А для одной коровы необходимо на зиму запасти 16 копён. При хорошей траве на одну копёшку потребуется сотки три-четыре поля. Надо замерить покос и определить перспективный объём сена».
Пошли по лугам, шагами замеряя длину и ширину разных участков – поле было неоднородное, разбивалось кустарниками, полевыми дорогами и оврагами. Сначала пытались запомнить примерную площадь разных частей покоса, потом запутались в цифрах и решили, что не за чем считать площади, а надо просто работать и делать копны, так сказать, эмпирически.  Пришли усталые, доели остатки обеденной каши и завалились спать. «Утро вечера мудренее», – философски произнёс самопровозглашённый бригадир и залез под одеяло.
Следующий день заметных результатов в косьбе не принёс. У Мура коса постоянно втыкалась в землю, а у Гоши срезала верхнюю часть травы, да и то так мало, что жаль было потраченных усилий. В фильмах косари махали косами с огромной амплитудой, так что скошенная трава ложилось полосой шириной метра три - четыре. У Шутова же ширина полосы срезанной травы была, наверное, метра полтора, а может и меньше. Бабурин винил во всём неправильный инструмент. Он слышал, что каждый косарь подгоняет размеры косовища и ручки по своим параметрам, но как это сделать на практике не знал. Молодые люди промучились целый день, но нарубили травы, потому что назвать этот способ косьбой не повернётся язык, совсем немного.
Неожиданно Гоша заметил человека, стоявшего в кустах и наблюдавшего за их действиями. Пожилой мужчина подошёл к измученным косцам и представился: «Я ваш сосед с косьбища неподалёку. Вон там», – махнул он рукой куда-то в сторону. У него была густая неряшливая борода, длинные немытые волосы, фуфайка и заскорузлые загорелые кисти рук, человека явно знакомого с крестьянским трудом. «Ещё вчера приметил вашу компанию, да подойти не решился», – продолжал старик-лесовик. «Здравствуйте!» – обрадованно приветствовали соседа ребята. «Мы вот тут сено косим», – сказал Бабурин. «Да, что-то не очень получается», – подхватил Шутов. «Дак у вас литовки не подогнаны по размеру!» – заметил дедушка. «Вы – ребята здоровые, а черенки на косах маленькие. Давайте помогу с этим делом. Пойдёмте ко мне на стан. Покажу, как подгонять правильно».
Городские сразу поняли, что им волшебно повезло. Бог послал им настоящего крестьянина, который поможет им справиться с непредвиденными трудностями. У доброжелательного косаря не было палатки, но был балаган, сделанный из жердей и покрытый брезентом и еловым лапником. Хозяин предложил для начала попить чаю и познакомиться. Он достал старые, но мытые консервные банки, которые ему служили кружками, налил в них только что заваренный чай и предложил гостям. У Шутова чуть глаза не выскочили, когда он попробовал этот напиток – горький и вяжущий, настолько, что рот свело. «Это что, чифирь?» – прохрипел Гоша, испуганно глядя на добродушного старика. «Нет, это просто чай. Чифирь без сахара не пьют. Шибко горький, хотя кому как», – ответил тот и продолжил: «Давайте знакомиться. Меня зовут Коля Гуляков. Работаю на цыгана». «Я Мур, а это Гоша», – представил себя и товарища Бабурин: «А вы на настоящего цыгана работаете?» «Да вроде похож на настоящего – чернявый с бородой. Лошадей у него много» - ответил Гуляков. «А у нас цыган-еврей», – заявил Бабурин, – «Я слышал, как жена Валя его не Ромой, а Рамом называла. Так и говорила: Рам пойди туда, Рам сделай то…» «Какое-то индийское имя «Рам»! Я фильм в детстве видел «Рам и Шиам», – засомневался по своему обыкновению Гоша. «Ей Богу, сам слышал!» – не унимался Мур. «Да, трудно разобраться в смешениях человеческих кровей», – примирительно сказал старший и более мудрый Коля: «Да и вообще, жизнь – штука сложная. Хотите расскажу свою историю?» «Конечно хотим!» – с готовностью отозвались ребята, довольные, что не надо заниматься косьбой. «Жил я в деревне, Жупановка называется. Была у меня жена. Женщина видная, с характером! Иной раз так ругалась, если что не по ней, ажно страх брал. А так, вроде, ничего: пироги пекла, скотине корм задавала, корову доила… Детей не народили. Может по моей слабости, а может по её – не знаю. Так жили мы с ней, жили, и, вдруг она в другого мужика втюрилась. Здоровый был детина и до баб охочий. Приводит она его домой и говорит мне, чтобы я жилплощадь освобождал: она с новым мужем в нашем доме жить хочет. Я говорю: «Как же так? Жили-жили, и на тебе – другой муж. А я по миру что ли идти должен?» Мужик этот заявляет: «Вали отсюда, пока ноги не переломал!» Я им в ответ: «Не пойду, будем хозяйство делить». Ну, он меня взял за шиворот и выкинул за ворота. «Сунешься», – говорит, – «убью!» «Здоровый чёрт, может и вправду ухайдокать», – подумал я и пошёл в лес. У нас леса повсюду! Недалеко на поляне у соседа сарайчик стоял. Он во время покоса в нём инструмент оставлял, утварь всякую, еду. Залез я в этот сарайчик. Смотрю: мешок, подвешен под потолком, чтобы мыши не забрались. Снял поглядел, что в нём. А там крупа перловая, сахар, чай, сухари и топлёное коровье масло в банке. Поел немного, а что делать дальше ума не приложу. Не будешь же век в сарае жить! Летом куда ни шло, а зимой как? Да и сарай чужой, хозяевам самим нужен. Что-то решать надо. Долго думал, уж ночь поздняя пришла. Пошёл я в деревню. Зашёл на свой бывший двор. Горько стало, чуть не заплакал. Собака меня признала, не лает, ластится. Зашёл я в стайку, где корова с бычком живут. Смотрю – не убирали хозяева сегодня навоз-то, другими делами занимались, ироды. Нашёл ведро и набрал лопатой целое ведро навозу. Потом поднялся на крыльцо. Вроде, тихо, никого шевеления в доме не слыхать. Дверь из сеней в избу открыл тихонько. Темно, видно плохо, но свой-то дом я знаю. Подошёл к кровати, где жена моя с новым мужем посапывает, да и вывалил на них всё ведро с коровьими отходами, а сам дал дёру. Слышу сзади вопли, визг, ругань. Мужик за мной погнался, да о косяк так приложился смачно, брякнулся на пол с грохотом и заорал ещё пуще прежнего. А я убежал и пошёл по дороге, куда приведёт. Несколько лет жил, где придётся. У одного набожного фермера получил приют и работу. Человек этот ударился в религию христианскую очень глубоко и решил помогать бездомным и вышедшим на свободу из тюрьмы, кому некуда было податься. Я на этого набожного хозяина несколько лет трудился. Он, вроде, неплохой человек, но как будто малахольный немного. Всё твердил, что слово «мужчина» означает чин мужа, а «женщина» – жена чина. Говорил, что люди не так живут, как надо. Молился часто. Дом у него большой деревянный в три этажа, а на верхнем этаже церковку соорудил. Всех хотел к религии привести, но с попами не дружил, не верил им. Сам благовествовал. Много через его усадьбу бездомных прошло. Всё желал людей на путь истинный направить. Он за ними в город каждый день ездил на своём уазике. Часто привозил. Бомж поживёт-поживёт у него в доме, потом украдёт, что плохо лежит – рассаду какую-нибудь, дверь от сарая, чтобы на бутылку хватило, и исчезнет. Я у этого сердобольного фермера спрашивал, сколько народу он к себе за всё время принял? Он ответил, что человек побольше двухсот. «Ну и кто-нибудь исправился? Перестал пить, бездельничать, скитаться?» – задал ему вопрос. А он вздохнул: «Нет», – говорит, – «Пока никто». На следующий день опять в город поехал бездомных подбирать. Божий человек!
 Однажды один из таких, о которых этот человек пёкся, поджёг его дом. Наверное, проповеди надоели, а может так, от внутреннего злодейства. Сгорела вся усадьба вместе с дворовыми постройками и церковью. Пришлось мне идти в город – там легче пропитаться, а про мужика этого я слышал, что он снова усадьбу свою отстроил. Денег ему на восстановление дома выделил известный на всю страну музыкант. Он долгие годы был депутатом от района, где фермерское хозяйство добряка стояло. Культурный человек, однако, горю посочувствовал. Набожного я в городе встречал, он по-прежнему бомжей собирал. Почему-то не захотел я снова к нему прибиться. На рынке познакомился с цыганом – и вот на него уже года три батрачу. Денег не даёт, но кормит и жильём обеспечивает», – закончил свой рассказ Гуляков. После рассказа опытный бомж показал парням, как настраивать литовку. Вырубил тонкую берёзку, очистил от коры и веток, потом приложил к плечу, так чтобы черенок упирался в землю под углом примерно 45 градусов. Лишнее срезал и «примастрячил» полотно косы к этой палке. Затем отрезал от другой берёзовой толстой ветки кусок сантиметров сорок и стал греть над огнём костра. Через некоторое время древесина стала легко гнуться. Коля вырезал посередине выемку, затем вставил этот фрагмент выемкой в косовище на таком расстоянии от верхнего края, чтобы правая рука, которая будет держать эту самодельную ручку была полусогнута. Попросил Гошу примериться. Затем согнул ветку, чтобы она плотно держалась на черенке, а два конца примотал верёвкой друг другу, так что получилась ручка-рогулька, перетянутая бечёвкой. Всё это он делал с косами новых друзей, ориентируясь на их рост и длину рук. Было уже темно, ребята поблагодарили хозяина становища за помощь и отправились в свой лагерь. Опробовать косы решили утром. Проснулись часов десять – солнце высоко. Лениво вылезли из палатки, приготовили завтрак, поели, попили чаю и пошли косить. На этот раз косьба получилась получше: небольшую полянку скосили, хоть и с трудом. Несколько раз отбивали и точили косу, потому что трава срезалась неохотно. Гоша вспомнил поговорку «Коси коса, пока роса» и спросил у Бабурина, что она означает. «Хрен его знает. Может надо косить мокрую траву?», – ответил специалист. Потом, когда спросили у Гулякова, что значит эта присказка, тот ответил, что нормальные косари работают с раннего утра, пока на траве роса, и это удобно для косьбы. Трава тяжёлая, её легче срезать. Когда же роса высыхает, трава становится лёгкой и гибкой – косить сложнее.
На следующий день встали рано и накосили больше. Появилась какая-то сноровка, и к косам приспособились. Но вечером Мур вдруг заявил, что у него срочные дела в городе и ему необходимо покинуть покос. «Ты же обещал наготовить Роме столько сена, что девать некуда будет!» – напрягся Гоша, понимая, что придётся париться одному. Мало накосить траву, её надо высушить и сложить в копны, которые Шутов никогда не складывал и предполагал, что один не справится. Но Бабурин твёрдо заявил, что утром уйдёт в город. Покос был на противоположной от города стороне водоёма, но дороги по суше, тоже были. Чтобы добраться до цивилизации, надо было пройти через лес, а там и общественный транспорт ходил.
Гоша обиделся на Мура и решил с ним не разговаривать – сам гад сбил с панталыку, убедил поехать на покос, а теперь решил слинять. «Ведь знал же с кем дело имею, а вот поддался на уговоры авантюриста», – раздражённо думал Шутов, прикидывая, как будет жить дальше. Утром Бабурин «здризнул», как говорят в народе, пока артист спал. Как ни парадоксально, но с уходом взбалмошного партнёра на душе у Гоши стало спокойнее. Он позавтракал и весь день работал. На следующий день так же трудился до заката, а вечером пошёл в гости к Гулякову. Его интересовало, что делать со скошенной травой, которой было довольно много. Коля поинтересовался, переворачивал ли Гоша траву. «Нет, я не знаю, насколько она высохла. Хотел у вас получить консультацию», – ответил Шутов. Пошли, посмотрели скошенные пажити, и Гуляков объяснил, что при хорошем солнце траву можно переворачивать к вечеру. Если солнце за облаками, но тепло, то на следующий день. Если идёт дождь, то траву нельзя переворачивать, пока дождь не пройдёт, иначе сгниёт. Ну а если сеногной зарядит, то тут переворачивай, не переворачивай – вся трава погибнет. «А что это за «сеногной» такой?» – поинтересовался Георгий. «Это, брат, такой долгий, противный дождик. Может неделями идти! Даже собранные стожки промочит, и сено сгниёт», – ответил Гуляков: «Для крестьянина – беда».
На следующий день Шутов и косил, и переворачивал траву. Погода стояла замечательная. Коля научил неофита-земледельца правильно делать копны. Обещал, если понадобится, показать, как зарод сложить. Шутов уже знал, что зарод – это огромный стог сена, который укладывают на сани из брёвен летом, чтобы зимой, когда земля замёрзнет, можно было привести стог к дому. Обычно хозяин нанимал водителя с трактором или тягачом, и тот тащил зарод по полям, болотам и лесам к усадьбе владельца живности. Гоша предположил, что зарод ставить не понадобится, так как хозяин собирался нанять грузовик и возить сено на усадебный сенник «под быстриком». Что это за «быстрик» такой неопытный косарь выяснить не успел. «Это бревно, которым придавливают сено, чтобы его с машины во время езды не сдуло», – пояснил Гуляков. Через неделю на катере приехал Рома, посмотреть, как идут дела, и привёз с собой девушку и парня.
Анна-Мария Коро, по происхождению испанка, жила в Канаде в городе Монреале. Родители дали ей возможность учиться моделированию одежды. Она стажировалась в Италии у Монтана, во Франции у Герлена, и, приехав домой, организовала фирму по пошиву спортивной одежды. Трудилась много, придумала форму для игроков в гольф и добилась того, что стала получать приличный доход. Поначалу это дело захватило её полностью, но со временем Анна-Мария стала чувствовать, что деньги не приносят былой радости. Их было довольно много, но смыслом жизни стать они не смогли. Девушка затосковала и решила поучиться в университете – вдруг откроется новый жизненный путь. Пошла на филологический факультет, потому что любила читать книжки, и они давали ей какую-то смутную романтическую надежду. Был набор на специальность «Русская литература и искусство». Она слышала фамилии: Толстой, Достоевский, Чехов, – но их книг как раз не читала, и решила для интереса прослушать курс лекций о литераторах далёкой загадочной страны, заодно уж и познакомиться с произведениями её классиков. Два года учила русский язык, ходила на занятия, изучала тексты писателей, сама начала писать стихи, правда на родном языке, и неожиданно получила возможность съездить на год в российский университет. Ей предложили выбрать два города: в одном предполагалось учиться девять месяцев, в другом – три. Она сразу остановилась на Ленинграде, о котором много слышала, а второй город определила так: закрыла глаза и ткнула пальцем в карту. Попала в озеро Байкал. Рядом город N, в котором есть государственный университет, а следовательно, есть и возможность поучиться. Сначала решила поехать в Сибирь, а уж потом в Питер. Так и поступила.
На филфаке ИГУ ей сказали, что учёба на курсах по русскому языку начнётся на следующий день, а пока пусть она познакомится с городом. Анна-Мария ничего не слышала про N и спросила есть ли здесь интересные писатели. «Конечно!» – ответили ей в учебной части: «Наши классики, известные в мире – это Василий Распопин и Алексей Волобуев». Канадка не знала этих писателей, но для себя решила обязательно их произведения прочесть. Она была девушка любознательная и спросила ещё, есть ли интересные поэты в городе? «Как же без поэтов?!» – ответили ей сотрудники университета: «Вот, например, у нас появился очень интересный поэт – Пафнутий Пападакис. За него два союза писателей бой ведут. «Союз российских писателей» хочет, чтобы он вступил в их ряды, а «Союз писателей России», тоже хочет, – но только чтобы он вошёл в их сообщество. А Пафнутий до сих пор не определился, куда записываться, и только и делает, что пишет стихи».
Анна, как чаще всего назвали её знакомые и друзья, подумала, что поэт, наверное, литовец, подивилась сложности литературной жизни в городе N и пошла гулять. В это время на усадьбе «холодниста» графа Волоколамского сидел Пафнутий с друзьями-сотрудниками музея в мансарде дома, где располагался служебный кабинет, и пил вино. В компании были актёр Гоша, сторож-поэт Дрюф(на самом деле его звали Андрей) и заведующий экспозицией Вова Базилевич. Директор Боря куда-то ушёл по делам, и компания чувствовала себя спокойно, потому что рабочий день подходил к концу, двери музея на вход уже закрыли, и посетителей не было. Вова спустился в экспозицию, отпустил смотрителей и вернулся к друзьям. «Ребята», – сказал он: «Так хорошо сидим, а денег на вторую бутылку нет. Заглянул в холодильник. Думал, там шампанское после банкета осталось, но похоже его кто-то уже выпил. Что делать будем?»
Паша, как обычно звали Пафнутия, предложил достать купюру из ящика для благотворительных сборов. Ящик этот был сделан из пластика, имел тонкую прорезь и стоял в прихожей дома, чтобы благодарные посетители могли положить туда денежку для развития музейного дела. Компания отправилась добывать деньги для продолжения банкета. Но как ящик ни трясли, ни переворачивали – достать заветную бумажку с водяными знаками не смогли. В этот момент Вова печально взглянул в окно и увидел, что к дому подходит девушка в белых шортиках, белой блузке с рюкзачком на спине. «Удача!» – воскликнул Базилевич: «Вот и бутылка идёт!» Он тут-же открыл входную дверь и приветливо посмотрел на девушку. Это была канадка Анна-Мария, которую занесло в Сибирь, а теперь ещё и в дом «холодниста»!
На ломаном русском языке Анна объяснила, что хотела бы узнать кто такой этот Волоколамский и посмотреть экспонаты 19 века. Вова пригласил девушку в музей, объяснил, сколько она должна заплатить за посещение и вызвался сам сопроводить её по экспозиции. Получив входную плату, Вова передал деньги Пафнутию, чтобы тот мог сходить в магазин, пока хозяин экспозиции водит иностранку по экскурсионному пространству. Гоша и Дрюф пошли в кабинет и стали ожидать товарищей. Паша притащил из магазина два бутыля недорого портвейна, потому что билет для иностранца в наших музеях гораздо дороже, чем для внутренних посетителей.
Неожиданно Вова зашёл в мансарду с девушкой и предложил компании познакомиться с Анной-Марией Коро. Мужчины представились и предложили гостье «каплю сакэ», как галантно выразился Шутов, что в реальности представляло собой полстакана портвейна «Агдам», произведённого, конечно, не в Азербайджане. Девушка согласилась. Она была любопытна и общение с русскими мужчинами в неформальной обстановке было ей интересно и с культурной, и с бытовой точки зрения. Дрюф прочёл стихии спросил Аню: «Интересные?» Та согласилась, хотя, возможно, поняла не всё. «А знаете, чьи это стихи?» – продолжал неугомонный чтец-декламатор. «Пушкин?» – попробовала угадать девушка-филолог. «Нет. Это стихи Пафнутия!», – торжественно произнёс Дрюфаня (как его ласково называли товарищи) и показал на скромно допивающего свой стакан любимца местных союзов писателей. Анна-Мария обомлела! Два часа назад ей рассказали в университете о будущей надежде иркутской словесности, но она никак не могла представить, что так скоро будет пить портвейн с этим гигантом поэтического слова. И хотя «гигант» выглядел весьма скромным молодым молодым человеком, Аня посмотрела на него с восхищением.
Разговор зашёл о покосе, куда буквально сегодня утром вписался Гоша Шутов под влиянием Мура Бабурина. Друзья наставляли Георгия и объясняли, что для крестьянина время косьбы – это постоянный праздник. Якобы на покос деревенские всегда берут очень много самогона, пирогов и иных яств. «А когда они работают?» – поинтересовался будущий косарь. «Когда, когда? В паузах между празднествами, хороводами и песнями» – заявил Пафнутий. «Я не уверен, что буду много праздновать. Во-первых, у меня нет самогона, во-вторых, – денег, чтоб его купить, в-третьих – я никогда не косил, и мне потребуется время, чтобы этот процесс освоить. К тому же я не уверен, что Мур захочет водить со мной хоровод и петь песни», – сказал Шутов. Анна-Мария слушала мужские разговоры о крестьянском труде и проникалась уважением к этим суровым сибирским мужчинам.
«А можьно мнье пасматръеть на пикос?», – спросила любознательная девушка. «Наверное, не получится», – ответил Гоша. «Я сам не знаю, где он находится, понятия не имею, как туда добираться. Да и нет уверенности, что зрелище моей косьбы произведёт на вас позитивное впечатление», – добавил он, имея ввиду свою полную некомпетентность. Аня с пониманием покачала головой. Потихоньку допили портвешок. Дрюфус отправился в сторожку в людской избе, Гоша пошёл готовиться к завтрашнему выезду в поля, Вова занялся постановкой экспозиции на сигнализацию, а Пафнутий вызвался проводить Анну-Марию до студенческого общежития. На следующий день Шутов уехал косить траву, предполагая, что иностранную студентку больше никогда не увидит. И вот через неделю на покосе появились оба: Пафнутий и Анна-Мария.
Оказалось, что, вернувшись в город, Мур всем стал рассказывать, как было классно в тех местах, куда они с Гошей отправились, – свежий воздух, дикие луга, цветы и настоящий мужской труд, который, если верить французскому просветителю Анри Руссо, облагораживает человека. На вопрос друзей, почему Бабурин отказался от облагораживания, ведь он ушёл с покоса, уклончиво отвечал, что у него появились срочные дела, к тому же он в облагораживании не нуждается, так как чувствует в себе внутреннее благородство с детских лет. Кажется, поэт Андрей поинтересовался: «В каком же виде Мур чувствует в себе благородство?» На вопрос тот ответил просто, но с достоинством: «Способность к добродетели», – чем, конечно «умыл» любознательного сторожа музея.
Как бы то не было, но Аня и Паша напросились к Роме в катер, чтобы побывать в благодатных местах и поучаствовать в заготовке сена для лошадей. Гоша обрадовался гостям. Одинокая работа несколько тяготила его. Он прекратил махание косой и радостно приветствовал приехавших. Рома удивился, видя несколько приличных стожков и сохнущее сено на лужках. Он встретил в городе Мура и сильно с ним поругался, потому что предположил, что неопытный Гоша ни хрена не накосит в одиночку. Всё оказалось не так уж и плохо, поэтому цыган-еврей даже обещал в следующий приезд привести в качестве поощрения бутылку водки, чтобы Шутов, как полагается на покосе, мог после работы расслабиться.
Анна-Мария удивлялась всему: и палатке, в которой жил Гоша, и очагу из камней, и костру, и косе, которую видела впервые. Чтобы порадовать гостью косарь предложил Пафнутию наловить рыбы бреднем, приготовить на костре и угостить девушку. На этот раз лов получился удачным, возможно потому, что рядом не было Бабурина. В сеть попала крупная щука и десяток небольших плотвичек. Этого было достаточно, чтобы всей компании поесть вволю. Ребята почистили рыбу, наткнули каждую на заострённую ветку и так пристроили к костру, чтобы та запеклась со всех сторон. Потом, когда рыба приготовилась Гоша выдал всем по печёной на «рожне» плотвичке, а щуку разломал на куски и положил в жестяную тарелку, чтобы каждый брал самостоятельно.
Аня пребывала в приподнятом настроении и лёгком когнитивном диссонансе! Когда она уезжала в Россию, семья провожала её с плачем и горестными воплями. Россия родственникам казалась диким краем, где нет законов, а люди – дикари. Но здесь же жительница Канады постоянно сталкивалась с совершенно неведомой ей, но очень увлекательной жизнью. Мужчины, которых она здесь встретила показались ей гораздо интереснее соотечественников. Профессиональный актёр Гоша косил сено и рассказывал, какая модель одежды (свадебное платье-кокон с вырезом для лица) его особенно поразила на юбилейной выставке Сен-Лорана в Эрмитаже. Поэт Пафнутий, про которого ей восторженно «пели» в университете, вместе с артистом ловил рыбу бреднем и готовил её на костре. Он уже много раз читал ей свои стихи, и Анна находила их удивительными…
Неожиданно, после обеда на стоянке появилась компания из нескольких парней и девушек под предводительством Бабурина. Это были друзья Мура – художники. Они в городе пожаловались ему, что не могут найти приличное место для плэнера. Тот сразу же предложил отправиться на покосные луга, где, как он объяснил, организовал работу для Шутова. Ребята принесли с собой палатки, этюдники и краски. Оставили пожитки в лагере и отправились писать этюды в поля и близлежащие перелески. Вечером устроили маленький банкет – художники принесли с собой вина, а после пели песни у костра под гитару. Шутов подумал, что у него здесь не серьёзное трудовое предприятие, а молодёжный лагерь по интересам. На следующий день вся компания училась косить, переворачивать траву, складывать копны. Руководил процессом приглашённый специалист Коля Гуляков. Бабурина руководителем никто не считал, и даже когда он что-то громко провозглашал, на него не обращали внимания, понимая, что хозяин здесь Шутов и его прораб – Гуляков.
После обеда играли в футбол, разбившись две команды. Пафнутий и Анна-Мария при этом ходили по полям с блаженными лицами, собирали цветы и рассеяно реагировали, когда к ним обращались. По всему было видно, что на молодых людей нахлынули неожиданно яркие чувства! «Ну и ладно, дело-то молодое…», – сказал, глядя на них многомудрый Коля Гуляков. Через пару дней компания художников и Мур Бабурин возвратились в город. Рома давно уплыл восвояси на своём катере, Коле нужно было заниматься своим покосом, и он перестал появляться в лагере. Остались только Гоша, Паша и Аня. На вопрос Шутова, не нужно ли студентке на занятия, девушка отвечала, что сейчас она должна посещать языковые курсы, а прямое общение с носителями языка даст ей гораздо больше и ласково взглянула на Пападакиса.
К вечеру на небе собрались очень неприятные облака тёмного цвета. Не успели ребята закончить свои дела: Гоша шевелить сено, а «блаженные» гулять  – как хлынул такой дождь, что в палатку они забрались основательно промокшие. Обидно было, что и фуфайки, привезённые из города в расчёте на непогоду, висевшие на сучках деревьев, тоже подмокли. В палатке нашли старый свитер, надели его на Анну, парни сняли с деревьев влажные фуфайки, все втроём закутались в них и попытались заснуть под шум дождя. Но было так холодно, что несмотря на то, что девушку положили посередине и пытались согревать, обнимая с двух сторон, она дрожала, как осиновый лист. Гоша подумал, что не хватало ещё, чтобы иностранка, не привыкшая к суровой жизни в нашей стране, заболела. «Паха, подъём!» – сурово сказал он: «Аня сиди в палатке и жди нас». Парни вышли под дождь, взяли топоры, вырубили в ближайшем леске четыре больших жерди. Потом вбили их с четырёх сторон от костровища, натянули брезент, как полог, привязав его концы к жердям. Затем под этим пологом разожгли костёр из веток и поленьев несмотря на то, что стояла непроглядная темень и всё вокруг было мокрое. Это было трудно, но ребята справились. Костёр распалили большой и жаркий, достали из палатки дрожащую девушку и усадили под пологом у костра греться. Фуфайки сняли и нацепив на грабли стали сушить над огнём, стараясь, чтобы те не загорелись. Часа через два отогревшись и высушив верхнюю одежду, надели тёплые фуфайки и залегли в палатку отдыхать. 
После этой ночи, кажется, Анна-Мария поняла, что на русских мужчин можно положиться. Лето пролетело быстро, покос Гоша завершил, отправив Роме два грузовика сена «под быстриком». Сказать, что бы это много было сена, нельзя: может, на половину зимы хватит. Денег еврей-цыган заплатил мало, мотивируя тем, что привозил еду, тратил средства на аренду транспорта и прочее. Однако Шутов был не в обиде. Он научился косить и складывать копны, провёл время в лесу, а не в душном городе, пообщался с интересными людьми, подружился с иностранкой и вообще способствовал возникновению новой международной семьи. Пафнутий женился на Анне-Марии и уехал в Монреаль. Там у них родились двое детей, и как писала потом Гоше в письме Аня – кажется в её жизни, наконец, появился смысл.