Тайна, засыпанная обвалом

Вернувшись в Ташкент, я почувствовал, что моя репутация заметно возросла. Даже начальник заговорил со мной иначе – мягко, почти ласково:
– Видим, чувствуем, опыта у тебя прибавилось… Не распознали мы вовремя твой потенциал, – сказал он, вызвав меня к себе. – Нашёл для тебя подходящее дело.
Я расправил плечи: решил, что вызвали отчитывать. Из скромного опыта знал – оперативников не хвалят. Вечно: «Что с тем преступлением?» «Когда это раскроется?» «Почему тот ударил?» «Зачем тот зарезал?» – будто бы преступники перед делом с тобой советуются.
– Ну, раскрытие старых дел мне вроде даётся, – пробормотал я, не желая давать повода для похвалы и стараясь сам всё заранее выложить.
– Каких ещё старых дел? – нахмурился начальник. – Говорю же, в горах ты ловко действуешь. Сказали, ты неутомимый. Сегодня поедешь в область. В одной деревне на два дома надвигается оползень, поможешь с эвакуацией.
– Людей эвакуировать?! – не смог скрыть удивления.
– И людей, и склон… Готовься. Из области приедет машина, поедешь с ними.
Пункт назначения – отдалённый район, деревня у подножия гор. Напарник рассказал: когда-то одна сторона склона обрушилась и накрыла дом на краю села. Специалисты установили: оползень может повториться. Весенние дожди размыли основание, почва напиталась водой, стала тяжелее и в любой момент может рухнуть вниз. А внизу – два дома… Людей решено переселить в безопасное место, склон  взорвать, чтобы вызвать контролируемый обвал.
Честно говоря, не понимал, зачем понадобился здесь я. Люди, хотят они того или нет, грузят своё имущество на машины. Тут же и махалля, и хокимият, и чрезвычайщики, и пожарники, и прокуратура, и ОВД… Кто-то помогает переезжающим, кто-то уводит остальных подальше, кто-то следит за порядком. А я – как лишний. Хожу туда-сюда, жду, может, кто что-то поручит. Но, видно, боятся: я ведь из министерства. Молодой, но всё же. Никто не решается дать прямое указание. Спрашиваю у напарника – представителя областного УВД:
– Что делаем?
– Тут побудем. На всякий случай, – отвечает уклончиво.
Ну, побудем, так побудем…
Старейшина ворчит, прохаживается туда-сюда:
– Сто раз говорили, не строй здесь, опасно… Вот и результат!
Я смотрю на него, наблюдаю. Похоже и он боится пересудов.
– Им ведь говорили, – подходит ко мне. Видимо, принял меня за начальника какого-нибудь большого ведомства, слишком серьёзно я выглядел. И спешит оправдаться. – Здесь шахид похоронен, строить  грех. Не послушался. Сначала деревья посадил, сад развёл, а потом дом построил…
Мне не нравится его тон. Сейчас не время искать виноватых, нужно решать проблему.
Не нахожу себе места, как говорится, внутри всё закипает. Решаю подняться на склон и посмотреть сверху, всё же я тоже отвечаю за порядок, значит, должен видеть, кто и что делает.
– Кто вы? – интересуется человек, сидящий на корточках на вершине, задумчиво глядя вниз.
– Никто… Просто… – уклоняюсь от прямого ответа.
– Из госорганов, значит, – говорит, не поднимая глаз.
Я чувствую, к себе симпатии он не питает.
– Типа того…
– Вот, – говорит он с печалью в голосе, – думал, это последнее пристанище моей жены… Но не стало оно последним. Придётся переселяться.
– Кого вы имеете в виду? – не понимаю его слов.
– Себя… – говорит он, и видно, что не хочет говорить.
– Что вы здесь делаете? – резко спрашиваю. Имею право. Для этого я здесь.
– Наблюдаю… – отвечает и вдруг, словно себе под нос, бормочет. – Оползень можно было бы и предвидеть… А вот мою семью не переселили… Погибли…
Я смотрю на него, в его потухших глазах застыл бескрайний траур. Худое лицо, выступающие скулы, отросшая щетина, подмышка чапана разорвана, ткань выцветшая, в целом – потрёпанный, жалкий, скорбный человек. И в нём – бездна боли. Мне становится интересно:
– Кто не переселил?
– Тогдашняя власть… Речь о событии тридцатипятилетней давности, – погружается в воспоминания и вдруг заговорил. – Мне тогда было двадцать два. Только женился. Отец построил дом у нашего садика на склоне и переселил меня. Была поздняя осень… Весной случилось это. Жена погибла под обвалом.
– Погибла?! – поражён я.
– Погибла!
Минуту-другую не знаю, что сказать. Да, случай давний, но для меня – новый. Волнуюсь.
– Вы откопали её? – наконец спрашиваю.
– Нет… Старики хотели, не позволил. Не дал копать… «Не тревожьте», сказал. И они смирились. Сказали: «Аллах сам принял её в землю, зачем теперь тревожить».
– Сколько было погребённых?
– Не знаю… Но жена была одна, – говорит, голос его дрожит, он нервничает.
И теперь ясно вижу тот старый оползень – спустя годы на месте обвала выросла трава, склон покрылся зеленью, только на месте срыва виднеется жёлтая земля. Половина склона съехала – и осталась здесь. Не укатилась далеко. И я понимаю, под теми слоями – человеческое тело. И меня пробирает дрожь.
Когда участковый инспектор крикнул, что пора спускаться, тот человек поднялся и пошёл в сторону деревни. Я пошёл за ним. Взрывники уже начали работу, оставаться опасно. Как и все, спустился вниз, пробираясь сквозь село.
– А что случилось в прошлый раз? – спрашиваю аксакала, идущего рядом.
– Ужас был… Двое погибли…
– Двое?! – удивляюсь. – Там на склоне один мне сказал: «Жена погибла».
– Бузрук это, – говорит аксакал и поясняет. – Его жена… и Мамат остался под завалом.
– Про Мамада он ни слова не сказал… Не знал, выходит.
– Не знал, будто… – бормочет аксакал, как бы себе под нос. – Не знал он…
Аксакал ещё немного идёт вперёд, затем останавливается и оборачивается. Милиционеры и взрывники в пёстрой одежде остались в начале улицы. Значит, здесь безопасно. Впрочем, и моё место – там, рядом с ними. Но что я там буду делать? Мне интереснее говорить с людьми. Я останавливаюсь и смотрю на аксакала. Чувствую, он что-то скрывает. Точнее, хочет сказать, да не решается. Я должен спросить:
– Что он знал?
Аксакал не отвечает, продолжает смотреть в сторону склона.
– Как думаете, если взорвут, докатится ли земля до сюда?
– Нет, – твёрдо отвечаю. – В лучшем случае метров на пятьдесят. Дальше не пойдёт.
– Верно. Прошлый обвал тоже у самого склона остановился… Человеку ведь не впрок всё это. Не построили бы дом и не случилось бы…
– Землю в других местах тоже не просто найти, – помолчав, возвращаюсь к прежнему вопросу. – Тот человек… Вы хотели что-то сказать о Бузруке…
– А? – аксакал смотрит на меня. – А, да… В ту ночь он ушёл в горы, проверить скот. Думал, жена дома одна…
– Вы ведь говорили что-то про Мамата, – подгоняю его. Мне не терпится узнать.
Аксакал откашливается и заговорил вполголоса:
– В наши-то годы такое говорить вроде как и неприлично… Но тогда мы были молоды, знали, Мамат любил жену Бузрука… Ещё до того, как она стала его женой… Потом выдали её за Бузрука, говорят, парень и не хотел особо… Да и кто знает. Эти разговоры засыпало землёй… В ту ночь, когда сошёл оползень, Мамат тоже исчез.
– Куда?!
– Вот этого и не знаем… – говорит аксакал с намёком. – Некоторые видели, как он шёл в ту ночь в сторону дома Бузрука. Вы ж знаете, в деревне ничего не утаишь, кто-нибудь обязательно увидит, будет свидетелем. Родные потом говорили, будто пошёл в горы искать ягнят. Но ни ягнят, ни Мамата не нашли. Ни живым, ни мёртвым… Если бы волки, хоть бы кости остались, разве не так?
– Свидетелем чего? – спрашиваю, хотя понимаю, на что он намекает, но хочу услышать прямо.
– Да хоть чего… Тех самых дел. В общем, Бузрук не захотел раскапывать дом, и родители Мамата тоже не настаивали. Дело тяжёлое, пять-десять метров земли легло, может, даже сдвинуло дом. Где копать, как копать, никто не знал.
Вдруг раздаётся грохот, земля сотрясается, ветер словно с гор срывается, что-то глухо обрушивается, всё заволакивает пыль. Меня прошибает дрожь – будто земля под ногами стала зыбкой, вот-вот расколется и унесёт меня прочь. Все мои мысли обращаются в сторону взрыва. Аксакал тоже замолкает.
Спустя некоторое время я бегу к склону. Аксакал идёт следом. Но теперь мы больше не говорим о прежнем. Я вижу, аксакал погружён в свои мысли, а я всё думаю об этой трагедии, не могу отделаться от её ощущения. Ему-то что, прошло тридцать пять лет, чувства притупились. А я услышал всё только сейчас, и у меня всё будто происходит наяву. Да и новый оползень потряс меня, я ясно понимаю, насколько всё было опасно.
Когда пыль оседает и страх утихает, склон становится виден во всей красе. Ещё недавно он был зелёным, теперь пейзаж изменился до неузнаваемости: кусок склона обрушился, захватив край прежнего обвала. Трава покрыта пылью, вокруг всё засыпано жёлтой и бурой землёй. Потоки докатились до двух дворов, дома не задели. Другая сторона склона превратилась в отвесную скалу. Виднеется сухая, жёлтая земля.
Среди обломков сгнившие балки, комья земли… Неужели это остатки дома Бузрука?
Я бросаюсь туда. Мне преграждает путь участковый:
– Нельзя туда!
– Нам  можно, – говорю, слегка высокомерно. – Я при исполнении.
Участковый понимает, отходит в сторону, сомневаясь:
– Опасно… Может, ещё обвалится… Видите, какой крутой склон?
– Быстро посмотрю и вернусь.
Пробираюсь среди земли к обнажившейся стене, как глиняной. Да, вот балки… Обломки шифера… Уплотнённая земля… Остатки самана, принесённого прошлым оползнем…
И тут внезапно, из крутой стены вываливается кусок земли, снова поднимается пыль. Осадки не добрались до середины склона.
Дело в том, что под этим склоном находится водонепроницаемый слой, говорят специалисты. Сюда просачивается вода с гравийных и песчаных пластов, скапливается и, размачивая почву сверху, провоцирует сползание… Годы собиралась вода и вот, склон снизу стал скользким. Так они объяснили. Я не сразу понял, но теперь всё ясно.
Свежевывалившийся кусок земли напоминает, что я в опасном месте. Я уже почти собираюсь отступить, но тут мой взгляд выхватывает из земли, рядом с балкой, нечто… похожее на череп. Я вздрагиваю. Подхожу ближе. Сине-жёлтые кости аккуратно расположены, не рассыпались – словно скелет.
Я поднимаю всех. Приказываю расчистить склон от начала до конца. Прокурор поддерживает мою инициативу, берёт дело в руки, вызывает следственно-оперативную группу, останавливает остальные работы. Начинается сбор костей и улик.
До заката, когда солнце уходит за горы, мы завершаем расчистку крутой части склона и собираем останки. У черепа – пролом, как от удара.
Я замечаю: пока все заняты костями, уликами, Бузрук стоит в стороне и следит с тревогой. Не вмешивается. Кости – женские. Рядом находят прядь волос, серьги. Когда об этом становится известно, Бузрук встаёт и подходит к нам.
– Дайте гляну, – говорит, раздвигая людей. – Хочу посмотреть на серьги.
– Видимо, при обвале её ударило, проломило череп… – говорю я предположение. – Умерла сразу.
На белом платке разложены улики – в том числе пара золотых серёжек. Бузрук присаживается, берёт их в руки. Долго смотрит.
– Это они, – говорит наконец. – Назокат… Я сам подарил ей…
Он отворачивается, смотрит на меня:
– Там только один человек? Кости принадлежат только одному?
– Да, – отвечаю твёрдо.
Бузрук сдерживает слёзы. Возвращает серьги. Я отхожу в сторону и начинаю зарисовывать место происшествия. Отец всегда повторял: «Учись делать всё добротно, не будешь потом краснеть».
Когда я был занят с чертежами, ко мне подошли родственники Мамата – того самого парня, которого, как предполагалось, погребла под собой оползень.
– Где мой сын? – спросил старик, перешагнувший восьмой десяток, сгорбленный, опирающийся на трость, с черными пятнами на лице, вялым взглядом и дряблой кожей.
Поняв, что это отец Мамата, я внутренне напрягся.
– Говорили, что он остался под завалом. Почему тогда его не нашли? – с надрывом в голосе воскликнул старик. – Ведь невестку же нашли!
Кажется, в голове у него крутится одна-единственная мысль: «Тридцать пять лет назад я, похоже, ошибся…» Он выглядел ужасно встревоженным. Что тут скажешь – тяжело!
– Найден скелет женщины, – тихо проговорил я. – Больше никого.
Почему они цепляются ко мне? Что им от меня надо? Ведь в то время меня здесь даже не было!
Эти вопросы и крик души звучат у меня в голове, но я сдерживаюсь, в таких делах ответственность велика и зачастую приходится отвечать за то, к чему ты вовсе не причастен.
– А куда же тогда делся мой сын?! – старик волнуется всё сильнее, руки дрожат и если бы не сдерживался, наверное, уже стукнул бы меня своей палкой.
Я пожимаю плечами, сказать нечего.
– Мы разроем весь завал и найдём Мамата, – говорит он тем, кто пришёл с ним. – А если не найдём, значит, он вообще был не здесь… Может, тогда он сбежал в Россию… Может, и по сей день где-то живёт…
Искра надежды вспыхивает в его глазах. И я, признаться, тоже склонен в это верить, ведь знаю, что на бескрайних просторах России люди годами могут скрываться, а то и вовсе просто жить себе в тени. Тем более, тридцать пять лет назад уехать туда и затеряться было делом почти обыденным.
Прокурор даёт разрешение на проведение поисковых работ с соблюдением всех мер предосторожности.
Я отхожу в сторону, в их дело вмешиваться не стоит. Родственники старика, словно саранча, бросаются вверх, к свежему слою оползня. Ошибку прошлого повторять не хотят и теперь во что бы то ни стало хотят пролить свет на ту давнюю тайну. Когда уже стемнело, и ничего не было найдено, в людях вновь зажглась надежда: а вдруг Мамат действительно убежал? И мне самому стало не по себе.
– Может, поедем уже? – тихо спрашивает мой напарник. – Поздно, я заеду в управление, доложу начальству.
– Работа ещё не окончена, – говорю, кивая на продолжающих копать людей.
Когда тень горы незаметно превращается в густую темноту, один за другим поисковики прекращают работу. И понимаю: если сама гора не захочет раскрыть свою тайну, человек тут бессилен.
Уже собирался уходить, как вдруг с края старого оползня раздался крик:
– Нашёл!
Все бросаются туда. И я тоже. Я заметил того мужчину ещё днём, когда он один, в стороне, копал землю маленькой лопаткой. Тогда мелькнула мысль: «Что за идиот, чем он занят?» – но спрашивать не стал. Может, в этом, на первый взгляд, бессмысленном действии для меня, постороннего, и был свой смысл. И вот я уже рядом с ним. Он откопал ещё одну кость – у края старого оползня, всего в полуметре под дерном.
– Думал, ну чего зря землю трогать, дай-ка тут копну… Завтра хотел тут грецкий орех посадить, – торопливо говорит мужчина лет сорока. – Стукнула лопатка обо что-то… Сначала подумал, камень. А потом смотрю…
Человеком движет выгода… Пока все в тревоге, он пользуется случаем, хочет воспользоваться тем, что семьи переселены, и захватить землю под ореховую рощу.
В спешке под фонарями начинают раскапывать всё вокруг. И минут через десять находят ещё один скелет – и рядом с ним кости ягнёнка или козлёнка. Мы аккуратно складываем их на траву.
– Скелет мужчины и, возможно, ягнёнка, – говорю, рассматривая находку. Рядом на колени опускается старик. Молчит.
– Это ягнёнок… – тихо говорит он. – В тот день Мамат ушёл искать нашего потерявшегося ягнёнка… Мне никто не верил… А вот, оказывается, нашёл. Возвращался домой…
– Столько лет пролежал тут, у самой дороги, почти на поверхности… – произносит кто-то, сдерживая вздох.
Все остаются на месте. Я же отхожу в сторону и, в свете фонарика, отмечаю на своих чертежах место новой находки. К нам подходит Бузрук.
– Всё-таки нашли, негодяя… – говорит он с лёгкой печалью и долей отвращения.
– Он не негодяй, – отвечаю, держа фонарик и показывая ему схему. – Вот ваш дом, вот здесь улица. Тело вашей жены нашли здесь… Мамата, вон там. Он шёл по дороге, неся ягнёнка на плечах. А ваша жена в это время спала дома. Вдруг оползень сошёл и накрыл их…
Я замолкаю и смотрю на Бузрука. Затем продолжаю:
– Они были в разных местах, но судьба у них оказалась одна. А ваши тревоги были напрасны.
Бузрук будто сбрасывает с плеч камень, который тяготил его все эти годы. Лицо светлеет:
– Да… Она была ангелом…
А меня вдруг окутывает чёрная тень – нет, не от того, что тайна двух людских судеб наконец раскрылась. Я ведь – оперативник, многое повидал, многое вынес. Но тревожит другое – эти оползни, похоже, будут происходить и дальше. И даже это не самое страшное. Самое страшное – это короткая человеческая память. Особенно когда в дело вмешивается выгода – память притупляется. И вот в этом – настоящий ужас оползней.
В конце концов, пройдёт ещё какое-то время и на этом самом месте кто-то, как и я, будет сидеть в раздумьях о прошлом и будущем, с болью в сердце. А кто-то другой будет строить планы, как бы поскорее захватить освободившиеся земли…