Преступление, затерявшееся в цифрах

– Оказывается, и у тебя бывают удачные дела? – сказал начальник, вызвав меня к себе и глядя с присущей ему мрачной усмешкой.
Похоже, это была шутка. Но я никак не мог понять, за какие такие заслуги удостоился этой «чести». Увидев моё недоумение, начальник, кажется, сам понял, что момент для шуток неподходящий, и тут же посерьёзнел.
– Вот, – сказал он, швырнув на стул пухлую папку. – Список нераскрытых преступлений времён правового нигилизма. Подними материалы по каждому делу, изучи, составь расширенный доклад. Мне предстоит выступать в Академии с лекцией о нераскрытых преступлениях. Особое внимание, на причины. Почему не раскрыты? Криминалисты плохо сработали? Данные с места происшествия собраны некачественно? Оперативники проявили вялость? Следователи были невнимательны? Не было взаимодействия между службами? Обрати внимание на всё, даже на то, вывозили ли на место служебную собаку.
Просмотрев список, начинаю понимать, что шеф имел в виду, говоря о «времени правового нигилизма». Да, были и такие – наглые, откровенные преступления, оставшиеся без ответа...
Копаясь в архиве, систематизирую, что было и что не было сделано по каждому делу. И вдруг моё внимание привлекает одно уголовное дело по факту убийства.
Хотя... убийство ли это? Скорее, просто загадка. Двадцатичетырёхлетний парень с утра вышел из дома со словами: «Поеду в город» и пропал. Более двадцати лет прошло, а он так и не вернулся. Его «Жигули» нашли у обочины, запертым. Документы остались внутри.
Учитывая возможность преступления, прокуратура возбудила дело по статье об убийстве. Шло расследование, велось дело, пухлый том с документами. Но поскольку ничего выяснить не удалось, следствие приостановили.
Составив по делу доклад для начальника, не отпускаю его из головы. Не потому, что верю в успех, просто самому любопытно. Куда же исчез этот человек? Ни слуху ни духу уже более двадцати лет...
Убили? Кто и зачем? Где тело?
Жив? Почему скрывается?
Или его похитили пришельцы? (Да, был и такой вариант – тогда в НЛО действительно верили, и те, в свою очередь, не подводили: летали то тут, то там.) Короче говоря, пока не разберусь – не успокоюсь. Но достаточно ли у меня знаний, ума, информации для этого? Вот это – под вопросом.
Очевидно, придётся выехать на место и провести собственное расследование.
Когда я предложил это начальнику, ему, мягко говоря, не понравилось.
– Проще будет разыскать прошлый четверг, – усмехнулся он. – Какой дурак согласится на такую бессмыслицу?
– Я, – ответил как можно мягче. Начальство, как и мы, не любит, когда ему читают нотации. – Я не умнее и не прозорливее тогдашних следователей. Но время работает на нас. Какие-то улики могли исчезнуть, зато другие, наоборот, всплыли, как щепки на поверхности. Если удастся зацепиться за что-то новое, всё остальное потянется следом.
– Ну, поезжай... Только чтобы не больше двух дней, – нехотя уступил он. – Вдруг тебе повезёт, и ты найдёшь ту самую «золотую нить». Тогда включу это в свой доклад: мол, вот как надо было работать. Будет чем ещё раз похвастаться. Ступай к заму, он оформит командировку.
Я в области. Машина и сопровождающий выделены, нас доставляют на место. Настоящую цель приезда не объясняю, просто говорю:
– Была тут одна история. Поручено разобраться.
И точка. Они не задают лишних вопросов.
Начинаю с семьи пропавшего парня.
– Что он говорит? – дедушка плохо слышит, глаза его уже затуманены. Он переспрашивает у пятнадцатилетнего внука.
– Деда, это люди по поводу того моего дяди… Помните, вы рассказывали, как он исчез? Они за этим пришли.
Мы сидим на топчане вокруг дастурхана . Дед с любопытством вытягивает шею, пытается рассмотреть меня, потом моего напарника. Похоже, кроме силуэтов он ничего не различает. Опять поворачивается к внуку:
– Зачем?
Мальчик пожимает плечами, сам ведь не знает.
– Я из Ташкента. Из Министерства внутренних дел, – говорю громче. – Ваш сын, Мехриддин, пропал двадцать лет назад. Мы хотим вновь заняться этим делом. Поручение руководства.
Дед, кажется, разобрал слова и откинулся назад:
– А, – махнул рукой. – Я думал, по поводу пенсии пришли… Что ты там собираешься выяснять?
Прошедшие годы стерли раны. Он говорит о сыне без волнения, как будто чужом.
– Мы хотим разобраться. Узнать, куда он ушёл. Почему. Что произошло. Официально дело до сих пор не закрыто.
Говорить громко утомительно и всё равно ты не можешь донести всего, что хочешь.
– Э, – снова махает рукой старик. – Что тут разбираться? Умер он. Кто-то убил и где-то закопал. Жена умерла с этой болью в сердце, а я смирился с судьбой. Всё, что было, простили. И тех, кто за всем этим стоял, тоже простили.
– Вы могли простить, но государство, нет. Мы разберёмся.
– Мы всё тогда рассказали милиции. Всё, что могли. Обошли всех, опросили каждого. Безрезультатно…
Такого поворота я, признаться, не ожидал. Напарник растерянно смотрит на меня, в его взгляде читается немой упрёк: «Ты ради этого тащился из Ташкента?»
– Попросите, пусть принесут фотографии. Посмотрим.
Нет уж, я не такой дурак, чтобы, проделав весь этот путь, послушать пару фраз и уехать с пустыми руками.
– Есть фотографии, – говорит старик и обращается к внуку. – Скажи маме, пусть принесёт узелок из сундука, что в поперечном доме. Это твоя бабка их хранила. Больше от него ничего и не осталось.
Мальчик уходит за узелком. Тот оказывается большим. Как только его ставят на край дастархана, я отодвигаю лепёшки и пиалы, развязываю узел и на стол рассыпаются фотографии, письма. С краю наблюдаю за всем.
Мехриддин, похоже, любил фотографироваться, снимков много. Детство – с друзьями, один; юность – с девушками; молодость, армия, фотографии у машины… Паспортное фото, снимок на память из школы, армейский альбом – короткая хроника его жизни. Маленький фильм.
Хочется, чтобы кто-то прокомментировал снимки, но старик видит плохо, а внук почти не знал дядю.
– Какая из них последняя? – спрашиваю, поднимая голову.
На последней фотографии должно быть что-то важное – кто-то рядом, место, где он был, хоть какая-то зацепка. Хотя бы узнаем, как он выглядел в последние дни.
Старик тянется к фото, всматривается, но не различает, опускает плечи и садится на своё место.
– Посмотрите, он стоит у машины. Цветное фото. Красная машина. Это, последнее, – говорит кто-то.
Я нахожу снимок: молодой, довольный жизнью парень стоит у красной «Жигули», приоткрыв дверь, улыбается.
– Машину только купил, гордился, – говорит старик с ноткой сожаления.
Похоже, воспоминания и чувства, затертые временем, оживают в нём снова.
– Вы ему купили машину? – спрашиваю.
– Где там… Сам купил. Заработал.
Я поражён. В девяностые?! В двадцать четыре года?! Знаю, слышал, читал, в те времена машина была недосягаемой роскошью.
– Где же он работал?
– В колхозе... Но не с колхоза деньги были. Кому он там нужен... Парень был ловкий, друзей не счесть.
Старик задумывается, голос его становится мягким:
– Видно, Всевышний каждому жизнь отпускает под определённое дело, сделаешь, и Он тебя забирает. Мехриддин жил спешно. Всё успел к двадцати четырём. А я вот до сих пор ничего толком не сделал...
– Надо найти тех, с кем он чаще всего фотографировался, расспросить, – предлагает мой напарник.
– Нет, – резко отвечаю. – Это уже делали до нас. Мы должны искать неочевидное. На банальные мысли и выводы, даже не тратим время.
– Тогда что будем делать? – спрашивает он.
Я пожимаю плечами. В самом деле, я не знаю, что делать дальше. Это не то дело, где можно всё спланировать на пять листов, подписать у начальства и спокойно шаг за шагом выполнять. Таких планов тут, наверное, уже было десятки и всё зря.
Возвращаюсь к фотографиям. Последняя... Никаких зацепок. Лето. Красная «Жигули». Радостный Мехриддин. На заднем плане – какое-то здание. Говорят, вокзал. Сделано, когда поехал в город. И всё. Не за что зацепиться.
Я переворачиваю фото. На обороте – красиво выведенные четыре цифры: 2445.
– Кто это написал? – спрашиваю старика.
Но он вряд ли даст чёткий ответ.
Под этим предлогом начинаю внимательно просматривать обороты всех фото. На некоторых указаны дата и место. Большинство – без подписи. В армейском альбоме – те же цифры. На обороте – даты. Почерк узнаваем: «2» написана вычурно, с завитком. Я всю жизнь завидовал тем, кто умеет писать цифры так красиво.
Кто же это писал?
Ясно одно – надпись сделана при его жизни. После смерти вряд ли кто-то решился бы превратить память в обычный лист бумаги.
Значит, надо выяснить, что означают эти цифры.
Я аккуратно передаю фото напарнику:
– Посмотри, что это может быть?
Он равнодушен. У него и без меня дел хватает – сколько дел висят на нём неделями. Ему явно не по вкусу копаться в давней истории.
– Не знаю, – говорит он. – Может, номер телефона? Раньше в городах были такие четырёхзначные.
– Ну и города у вас, – говорю с раздражением.
Вот ведь – мне и в голову не пришло. Что он там мог записать? Номер можно и запомнить. Мы, вон, по семь цифр в голове держим без труда.
Пока размышляю, вдруг вспоминаю, в материалах следствия ни о фотографиях, ни о номере ничего не сказано.
Скоро я уже фотографирую на телефон всё содержимое узелка: снимки, записи, бумаги и мы возвращаемся в город.
Сверяем номер по базе телефонных сетей, подставляем к нему код и звоним. Адрес остался прежним.
– Кого вы ищете? – не понимает женщина на том конце провода.
Мы объясняем. Но когда говорим, что ищем человека, жившего тут двадцать лет назад, она нам не верит. Возмущается и бросает трубку. Приходится пробивать номер по нашей базе, кто им владел двадцать лет назад.
Хонкелдиев Насиржон. Судим четыре раза. Один – за хранение и сбыт наркотиков, два – за разбой, один – за мошенничество.
– Ух ты, – цокает напарник. – С таким «другом» и исчезнуть  дело обычное.
– Начал с наркоты, – говорю, умничая. – Потом стал грабить. А когда силы ушли, перешёл на обман.
Недавно освободился. Мы едем по его нынешнему адресу.
– Отсидел, искупил, – встречает нас он с наглой физиономией, будто всё это время работал на огороде. – Никто не имеет права мне слова сказать.
– Мы по поводу Мехриддина, – без лишних слов говорю я.
Насиржон (интересно, когда родители давали ему это мягкое, почти ласковое имя, думали ли они, кем он вырастет?) поначалу не понимает, о ком речь. Лишь после получасовых объяснений, демонстрации фотографий и номера на снимке начинает что-то припоминать.
– А, тот, деревенский! Лихой парень. Один раз виделись. Самариддин познакомил. Я ему номер свой дал, он не звонил… А что с ним случилось?
Память у него, надо отдать должное, не подвела. Один раз всего видел человека, а вспомнил. Вряд ли врёт. Если бы они были старыми знакомыми, Мехриддин не стал бы записывать его номер на фото.
– Вы сказали, Самариддин? Кто он? Где сейчас?
Насиржон пожимает плечами.
Но у нас есть его имя. А значит – найдём. К вечеру устанавливаем адрес Самариддина. И, верные завету «не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня», несмотря на сгущающиеся сумерки, отправляемся к нему.
– Кто?! Кто?! – то ли от удивления, то ли по привычке, Самариддин, седой, с морщинистым лицом, дважды переспрашивает с округлившимися глазами.
Мы вновь объясняем, зачем пришли.
– Так я ж слышал, что он пропал без вести… – глаза его округляются ещё сильнее.
– Вот потому и спрашиваем…
– Что?! – в его глазах мелькнула искра, конечно же, от изумления. – Ты в своём уме, братец?! Столько лет прошло, кому теперь нужно его искать?! Это же полнейшее безумие!
Да, вот так вмешаешься в подобные дела и сам станешь либо дураком, либо растерянным глупцом! Главное, тогда никто их ни в чём не подозревал, никто и словом не обмолвился о Мехриддине.
– А что вы скажете о Насиржоне? – спрашиваю я.
– Насиржон? Кто это ещё такой? – изумляется Самариддин. Объяснения не приносят пользы, он только пожимает плечами.
– Разве не вы познакомили его с Мехриддином? – пускаю в ход последний довод.
– Я их познакомил? Кто это сказал?! – Самариддин начинает всё отрицать. – Глупости! Никого я не знаю, ни с кем никого не знакомил.
Отрицать что-то с таким жаром, это почти то же, что признаться! Такая уж у нас логика...
– Ладно, – говорю, делая вид, что собираюсь уходить, и, достав из кармана ручку и бумагу, протягиваю их Самариддину. – Запишите свой номер телефона. Если понадобится, свяжемся.
«Только бы в номере была двойка», – мысленно молюсь. Есть! Та самая, витиеватая, красивая двойка!
– Отрицать бесполезно, – говорю, забирая бумажку. – Это вы познакомили их, и на обороте фотографии одного из них написали номер. Это ведь ваш почерк?
Я показываю ему на телефоне фотографию с надписью.
– Не помню! – замешкался Самариддин, глядя на снимок. – Вполне возможно… Вон, даже что вчера ел, уже не помню, а вы про давность в двадцать лет спрашиваете!
– О чём вы тогда говорили? – спрашиваю с нажимом, но Самариддин не успевает открыть рот, мой напарник неожиданно встревает:
– А что вы вчера ели на обед?
– Плов ел! – поспешно отвечает Самариддин, не понимая, какое это имеет отношение к делу. – А что?!
– Да ничего, – говорит мой напарник. – Хотел лишь подчеркнуть, что у вас с памятью всё в порядке.
Самариддин мгновенно краснеет. Будто пойман с поличным, отводит взгляд, начинает ерзать:
– Это не я писал!
Почему он так боится каких-то цифр? – мелькает у меня в голове. Ну написал, ну номер телефона и что с того?
– Где именно вы тогда встретились? – переформулирую я вопрос. – У вокзала?
– Верно, – тихо соглашается Самариддин. – Но каждый потом пошёл своей дорогой.
– О чём шёл разговор?
– Да так, о том, о сём, о застольях, встречах, – отвечает он.
А я-то точно знаю, незнакомцы не говорят сразу о застольях. Там обязательно был интерес.
Но добиться чего-либо от Самариддина не удаётся. Он снова пожимает плечами.
Мы возвращаемся к вокзалу. Смотрим место, где была сделана фотография, всё изменилось: деревья подросли, дома отремонтированы, окрестности посветлели, посимпатичнели.
Я задаю себе вопрос: почему именно вокзал? Что-то здесь не так… Просто так туда не приходят. У Мехриддина ведь была машина, не затем же он её оставил, чтобы просто куда-то уйти…
Пытаюсь вспомнить, есть ли у меня личные воспоминания, связанные с вокзалом. Ничего. Я ведь вообще ничего не знаю о вокзале тех времён. Вспоминаю рассказы отца о тех местах: очереди за билетами, перекупщики, мошенники, шатающиеся по перрону бездомные, спящие в залах ожидания, ждущие поезда, чемоданные воры, камеры хранения…
Сидя там, на перроне, в голове у меня проносится тысяча мыслей, и вдруг всплывает воспоминание отца о номерах на железных шкафчиках в камере хранения.
– Здесь были камеры хранения? – с волнением спрашиваю я.
– Э, – не понимая моего волнения, говорит напарник. – Это тебе не Ташкент и не Москва, какая ещё камера хранения?
Теперь ясно! Значит, Самариддин тогда уезжал с вокзала!
Я звоню Самариддину:
– В тот день, когда вы познакомили Мехриддина с Насиром, куда вы направлялись?
– Не я… Насир тогда в Ташкент ехал, – говорит Самариддин, уже менее уверенно, с заметной нерешительностью.
– А что вы хотели спрятать в ящике номер 2445?
Голос Самариддина обрывается. Нам приходится вызывать его в управление.
После трёхчасовой беседы, поняв, что скрывать уже нечего, он наконец говорит:
– Тогда Насир занимался рэкетом… Время было такое – каждый промышлял, чем мог… Мехриддин торговал наркотой, купил машину, стал на виду. До Насира дошли слухи, он потребовал встречи. Я их познакомил. Насир потребовал долю. Сказал: «Иначе можешь забыть о своей машине». Мехриддин ответил, что «товар» уже отправил в Ташкент, но денег пока не получил. Насир обрадовался: велел своим положить деньги в ящик №2445 у вокзала. Мехриддин согласился. Но когда Насир приехал в Ташкент и открыл ящик, он оказался пуст. Насир велел мне срочно отправить Мехриддина туда. Я посадил его на попутную машину и отправил.
Так он сказал. Но на следующий день мы допрашиваем Насиржона, и тот сообщает: ящик действительно был пуст, он разозлился и велел Самариддину «проучить» Мехриддина. А тот, перестаравшись, убил его.
Меня же заинтересовал сам ящик.
– Чтобы не забыть, я выбрал номер, совпадающий с домашним телефоном. Сделал дубликат ключа. Получал деньги от других таким способом, – признался он.
Останки тела мы находим у подножия холма – в сорока километрах от ближайшего города, под грудами камней.