Орден порядка 37. Крик скал

Ночь разорвал крик тревоги. Я взлетел на стену — ворота распахнуты настежь. Снаружи ревела армия Мефиса: слуги тьмы, изуродованные, безглазые, лезли в пролом, как чёрная вода. Кто-то предал нас.

На башне, у рваного края зубцов, стоял Кайл. В руках — чёрный посох, улыбка — холодная и пустая.
— Добро пожаловать в новый мир, Себастьян! — крикнул он. — Твой Орден рухнет не от чужих рук, а от твоих!

Крепость захлестнул хаос. Одни ринулись к воротам, другие сбились в кучки, не зная, кому верить; третьи — последовали за Кайлом и вскинули оружие против своих. Кулагор превратился в кошмар: враги снаружи, предатели внутри.

Я метнул огонь — десятки тварей осыпались пеплом. И тут:
— Себастьян! — голос Лины резанул сквозь гул.

Она сражалась рядом с Шоном против магов Кайла; её молнии разрывали ночь, лёд Шона сковывал землю. Кто-то из бывших наших метнул чёрное копьё. Я успел — пламя перехватило снаряд, но обожгло её. Лина упала, тело в ожогах; Шон закрыл её щитом льда и, не глядя, прошипел:
— Ты её сжёг!

Я отшатнулся, глядя на собственные ладони, всё ещё полыхавшие. Внутри зашипел голос: «Видишь? Даже любовь обугливается в твоём огне. Это не слабость. Это сила». На башне Кайл смеялся:
— Вот он, ваш лидер! Он жжёт своих же! Он — новый Мефис!

В это мгновение его сторонники начали меняться: кожа потрескалась, из глаз потекла чёрная жижа, беззвучные рты вытянулись в крик. Они рухнули — и поднялись уже не людьми, а искажёнными слугами тьмы. Паника взвыла новым кругом.

И тогда у Кайла на башне проявился другой силуэт: бледная, рубцовая кожа, белые, мёртвые глаза, густая чёрная кровь в трещинах — Мефис. Его голос, как сама тьма, накрыл крепость:
— Смотрите на него. На вашего лидера. Разве он не моё отражение? Разве он не сжигает тех, кого любит?
— Я не ты, — шагнул я вперёд; огонь клубился вокруг.
— Нет? — он едва скривил губы. — Ты сделал то, чего я не делал: сжёг ту, ради кого сражаешься. Я не притворялся героем.

Толпа дрогнула. Даже взгляд Шона стал чужим. Лина лежала без сознания; её грудь едва вздымалась. Изнутри, громче хриплого смеха Мефиса, взвыл другой голос: «Отпусти всё. Прими огонь. Пусть сгорит мир — и ты станешь свободен».

Я сжал кулаки. Передо мной — Мефис, Кайл, предатели, твари. За спиной — Лина и Шон. В груди — пламя, готовое пожрать всё.

И мир остановился.

Холод разлился по камню. Передо мной вырос Турос — высокий, недвижный, как сама смерть.
— Ты зовёшь меня, — сказал он. — Всё в этом мире имеет цену.
— Спаси её, — выдавил я. — Возьми что угодно.
— Я удержу её душу, — ровно ответил хранитель, — но часть твоей души займёт её место. Ты выживешь, но потеряешь то, что делает тебя человеком.
— Пусть так.

Дым содрогнулся, и рядом проступил Мефис, бледный и искажённый:
— О, как трогательно. Зачем мучиться? Я спасу её целиком. Без боли. Без цены. Признай меня своим учителем.
— Нет, — я даже не обернулся к нему. — Никогда.

— Сделай это, — сказал я Туросу.

Боль рванула из груди, как раскалённый крюк. Мир вспыхнул белым. Где-то за гранью я услышал слабый вдох — Лина дышала. Шон поднял голову, расширил глаза. Я рухнул на колени, чувствуя, как огонь внутри тяжелеет и темнеет; тепло исчезло — остался обжигающий жар.

Турос растворился, оставив шёпот:
— Ты спас её. Но часть тебя — принадлежит мне. Чем меньше в тебе души, тем ближе ты к нему.
Голос Мефиса догнал из глубины:
— Первый шаг сделан.

Атака была отбита. Стены почернели, дворы завалило мёртвыми — чужими и своими. Лина дышала тяжело, ожоги скрывала повязка; Шон не отходил, его взгляд — холодной сталью в меня. Я же чувствовал пустоту — словно из меня вырвали кусок и оставили зияние. Пламя стало ярче и злее.

На первой же тренировке огонь сорвался метеором, вихрь прожёг стену.
— Ты не контролируешь себя, — Шон встал между мной и камнем. — Это не защита. Это хаос.
— Мне нужно время, — сжал я зубы. Но знал: дело не во времени. Осколок, отданный Туросу, раскрепостил огонь — теперь он жил своей волей.

Ночью Турос пришёл во сне:
— Лина жива. Твоя сила одичала. Сумеешь ли удержать её — зависит только от тебя.
— Ты обманул меня, — выдохнул я.
— Я не обманываю, — ответил хранитель. — Я соблюдаю равновесие.

Когда холод исчез, зашептал другой голос — из самого пламени:
— Видишь? Турос забрал то, что делало тебя человеком. Я научу держать огонь. Я не дам ему жечь тех, кого ты любишь. Перестань сопротивляться.
Я зажал виски. Прими — и пути назад не будет. Откажись — и, стоит огню сорваться, он снова ударит в Лину.

На рассвете пришёл Шон — голос твёрдый, но уже без дружбы:
— Если ты не остановишь огонь, я остановлю тебя.

С каждым днём я менялся. Пламя было голодно и ненасытно, но страшнее оказалось другое: чувства выцвели. Радость, страх, сожаление — будто между мной и миром поставили стекло. Я видел чужую боль, но она не брала меня за живое. Только Лина оставалась связью с тем, кем я был.

Её ожоги долго затягивались, и под бинтами кожа иногда светилась багровым, словно в ней дышал отблеск моего огня.
— Я чувствую его, — прошептала она ночью. — Пламя во мне. Порой жжёт, порой защищает. Что ты сделал?
Я не нашёл слов.
Шон бросил, не отводя глаз:
— Он обрел тебя на свое проклятье.

Утром Лина поднялась и вызвала молнию — вместе с ней из ладоней сорвался язык пламени. Она вздрогнула, посмотрела на меня.
— Это твоё. Оно во мне.
— Мы связаны, — сказал я глухо. — Но я не этого хотел для тебя.
— Если твоё пламя во мне, — она коснулась моей руки, — значит, мы едины. Даже если это проклятие.

Тепло, едва тёплое, прошило пустоту — и я понял: это её тепло, не моё.

Ночью Мефис вернулся шёпотом:
— Видишь? Теперь она часть тебя. Думаешь, это дар? Нет — узел. Когда ты загоришься окончательно, она сгорит вместе с тобой. Ты уже потерял себя. Скоро потеряешь и её.
Я закрыл уши ладонями — поздно. Голос звучал изнутри.

И впервые за всё это время я ощутил страх — не за себя. За неё.