Деревенская пьяная свадьба...

1973 год. Август. Воздух пахнет пылью, спелой рожью и дымчатым  шлейфом цивилизации, который ещё тянется за поездом, увозящим меня из Москвы в сторону Калуги. За окном мелькают берёзы, пашни, редкие деревни, где время будто откатилось лет на двадцать назад. Я  Игорь Савельев, двадцать два года, только что недавно вернулся из Германии, где отслужил два года в группе советских войск. Два года строевого шага, казарменной скуки, немецких пейзажей на редких выездах на учения.
Но всё это уже позади. Теперь — гражданская жизнь. Пока без работы, без определённости. Только что получил отпускной билет, купил себе гражданскую одежду, и первое, что сделал — сел на поезд к другу детства, Славке Баранову, на его свадьбу.

Славка — мой школьный кореш, с которым мы вместе лазили за яблоками в сады, дрались с мальчишками из соседнего двора, мечтали уехать в большой город и стать кем-то значительным и знаменитым. Он простой  механик в колхозе, живёт в деревне под Калугой, где и родился. Его невеста  Лена, учительница младших классов в той же деревне. Свадьба там целое  событие года. Всё село зовут. Я практически  единственный «приезжий», «немецкий гость», как шутил в письмах мне мой дружбан.

Поезд равномерно и монотонно качает.
Я смотрю в окно и думаю: что ждёт меня там? Две недели назад я ещё стоял на посту в Альтенхайме, а теперь — еду на деревенскую свадьбу, где, как пишет Славка, «будем пить до усрачки, плясать до упаду и спать плотными штабелями». Я про себя  улыбаюсь этому...

Станция  маленькая, деревянная, с облупившейся краской. Меня встречает сам  Славка. Он  всё тот же: широкоплечий, с густыми бровями, чуть сутулый от работы с тракторами, но глаза, как у мальчишки. Он обнимает меня так, что хрустят рёбра.

— Игорёк! Живой! Целый! — кричит он, хлопая меня по спине. — А я уж думал, немки тебя прибрали!

— Да ладно тебе, — смеюсь я. — Там всё строго. А тут — свадьба. Вот где приберут, наверное, как тебя!

Он хохочет, хватает мой чемоданчик (в нём — две рубашки, бритвенный прибор, фотоаппарат «Зенит» и бутылка коньяка ему в подарок), и мы идём к «Москвичу», который стоит у станции, весь в пыли и с веточкой берёзы на капоте — это его  примета удачи.

— Ну, рассказывай, как там? — спрашивает Славка, заводя машину.

Я начинаю рассказывать  про казармы, про Берлин, про девчонок, которых мы только издали и видели...
Про то, как мы с друзьями тайком слушали «Битлз» на крохотных и запрещенных приёмничках и мечтали о джинсах. Славка слушает, кивает, иногда поддакивает. Но видно, что  ему не до моей Германии. Ему  до Лены. До завтрашнего дня...

— А у нас тут, брат, — говорит он, переключая передачу, — девчонок — тьма!
Особенно сейчас. Мужиков мало. Вон, в нашем колхозе на три женщины  один мужик. Так что завтра — будь готов! Тебя, как приезжего и новенького, свеженького , будут душить в объятиях в  первую очередь.

— Да ладно, — отмахиваюсь я. — Я устал. Два года без толку, коту под хвост!
Хочу просто отоспаться!

Славка смеётся:

— Поспишь на том свете. Завтра не спать будешь, а воевать с девками!

Деревня  тихая, уютная. Дом Славкин  большой, деревянный, с резными наличниками. Двор  уже полон народу. Столы накрыты прямо на улице, под яблонями. Уже пахнет жареной свининой, укропом, водкой и даже терпкими  духами. Женщины в ярких платьях суетятся у печи, мужчины тусуются толпой  у самогонного аппарата за сараем. Музыка — гармошка, потом иногда заводят патефон, потом даже играет чей то магнитофон с записями Высоцкого и Пугачёвой.

Я подхожу к ним— и сразу же  становлюсь центром их внимания.

— Вот он! Немецкий гость! — кричит кто-то.

— Ой, какой красивый! — визжат хором  девчонки.

— Солдатик! Ну -ка, с приездом!— подмигивает какая то тётка с усами, протягивая мне полный стакан.

Я пью. Потом ещё. Коньяк я отдаю Славке — он ставит его рядом с иконами, как и положено.
Лена, его невеста — тоненькая, с косой до пояса, глаза, как у лани. Она стесняется, краснеет, когда я их  поздравляю. Славка сияет, как начищенный медный пятак. Его счастье просто настоящее. Я очень рад за него.

Но вечер катится, как валун с горы. Люди пьют. Много. Очень много. Танцуют. Поют. Обнимаются. Некоторые даже плачут. Смеются. Я  тоже пью с ними. Водка, самогон, вино из смородины.
Голова начинает  кружиться, как в калейдоскопе...
Я сижу на лавке, смотрю на звёзды, слушаю, как кто-то поёт «Калинку» с хриплым надрывом.

Всё только  начинается...

К часу ночи пьяный народ начинает расползаться по местам. Но дом  один. А этих  мест очень  мало. Решено: кто где уляжется. На печи  старухи. На диванах молодожёны (теоретически!). На полу  все остальные. Штабелями. Как в окопе. Или, вернее будет, как в казарме...

Я ложусь на матрас, расстеленный в самом углу комнаты. Под голову  подушка, под боком  чей-то локоть. Вокруг сплошной  храп, похрюкивания, стоны, тихий смех. В окне в глаза  светит луна. В носу  запах пота, духов, водки и сена.

И тут — ко мне кто то лезет под бок!

Сначала одна. Рыжая, с веснушками, в платье с вырезом до пупка. Она пьяная в дым.

— Игорь... ты такой... Хороший, красивый... — шепчет она, падая плашмя  мне на грудь. — Возьми меня всю! ... Ну, хоть на пять минут...

Я отталкиваю её мягко:

— Иди спать, девочка. Я очень устал... И ты поспи, иди!

Она обижается, плюётся, матерное что то буркнула и  уползает в другом  направлении.

Через пять минут уже  другая ползет и чем то  шуршит.
Брюнетка, с томными хищными глазами, огромной вывалившейся грудью.
Она жарко, почти огненно,  шепчет прямо в ухо:

— Я не пьяная... я просто... хочу... тебя очень сильно... А то все вусмерть напились!

Я снова отбиваюсь. Вежливо, но твёрдо:

— Не сегодня. Прости. Я устал очень...

Она хлопает меня ладонью обиженно по щеке и уползает почти по пластунски через всех лежащих...

Потом третья. Четвёртая. Все пьяные. Все очень настырные. Все, наверное, уверены, что «солдат должен служить народу»,  в том числе и в постели?

Я начинаю злиться. Устал уже от всего шухера. Голова раскалывается. Хочу спать. Но они слетаются,  как мухи на варенье.

И тут я случайно увидел другую!

Она не лежала со всеми, а сидела одиноко  в углу, на табуретке.  Просто задумчиво смотрела в пол. Платьице  простое, синее, без глубоких вырезов. Волосы — светлые, длинные, чуть вьющиеся, собраны немного в хвостик. Лицо — тонкое, бледное, с большими серыми глазами. Она была сейчас,  как островок тишины в этом океане пьяной  возни и храпа.

Я встал, подошёл к ней. Налил  ей воды из кувшина.

— Попей, и я попью, — говорю ей. — Почему ты не спишь?

Она поднимает глаза. Смотрит на меня, долго, внимательно. Потом кивнула:

— Спасибо!

Голос — тихий, чуть с хрипотцой. Как будто она давно не разговаривала.

— Ты же  Игорь, друг Славика? — спрашивает она.

— Да. А ты?

— Маша.

— Маша... — повторяю я. — Хорошее имя.

Она чуть улыбается. Улыбка какая то очень  грустная.

— Ты не такой, как наши парни и мужики! — говорит она.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты девчат пьяных  отталкивал. А они всё  лезут и лезут.

Я сажусь рядом с нею...

— Я просто устал. Два года не спал по-человечески. А тут  сразу же в этот кипящий  котёл.

Она понимающе кивает:

— Я поняла тебя. Я тоже очень устала!

— Да? А ты от чего?

Она помолчала. Потом ответила  тихо:

— От своего мужа!

Я удивлённо  смотрю на неё. Вижу отчётливо, что ей больно. И вижу, она не хочет об этом  говорить. Но я всё же её спрашиваю:

— Он тоже здесь? На свадьбе?

Она кивает в сторону печки. Там, на матрасе, храпит здоровенный мужик,  с красным лицом, разинутым ртом, в мокрых штанах.

— Он что ... обмочился или облился? — шепчу я ей.

— Обмочился...
В третий раз за вечер, — говорит она без всяких эмоций. — Уснул, как свинья. Даже не шевелится. Стыдно за него перед людьми...

Я молчу. Мне стало жаль её. Очень.

— Ты... давно замужем? — осторожно спрашиваю её.

— Год. — Она смотрит на меня. — А ты? Есть кто у тебя?

— Нет. После армии  никого. В Германии не положено. Там служба, наряды, караулы. А здесь... — я посмотрел пристально  на неё, — здесь еще не успел ни с кем познакомиться.

Она тихо  улыбается. На этот раз заметно, что  чуть теплее...

— Ты  странный. У нас нет таких в деревне! Какой то  ты добрый очень!

— А ты  красивая девушка, мне такие нравятся. Но очень  грустная такая...

Мы замолчали...
Вокруг — храп, стоны, кто-то громко целуется в углу. Но мы, как-будто  отдельно от всех.
Как в пузыре. И вокруг нас никого!

— Пойдём, — шепчу я ей. — На улицу. Подышим.

Она кивает и идёт следом...

Мы вышли во двор. Луна  полная, очень яркая. Воздух — прохладный, пахнет сеном и росой. Мы садимся на лавку под яблоней.

— Ты откуда? — спрашиваю я.

— Из этой деревни. Работаю в библиотеке. Муж — тракторист. Его зовут Витя. Мы... поженились  почти по расчёту. Ему хозяйка была нужна. Мне хоть какая то  защита. Родители наши  так  настояли!

— А любви не было?

— Почти что не было. — Она смотрит на луну. — А у тебя? В Германии или здесь уже  любил кого?

— Нет. Как то  не было этого...  — Я смотрю на неё. — Тем более такого, как сейчас с тобой и здесь!

Она поворачивается ко мне. Глаза чуть заблестели при свете луны  искрящейся влагой...

— Ты... не говори так. Завтра ты же  уедешь. И всё забудешь сразу.

— А если не уеду?

— Уедешь. Ты же городской. Ты  из другого мира и здесь тебе не ужиться...

— Мир, он один для всех! И люди везде живут, вокруг нас...

Она замолчала. Потом доверчиво положила свою  голову мне на плечо. Я обнял её. Она такая тёплая. Нежная. Но вся дрожит.
Я обнял ее еще крепче, успокаивая.

— Мне очень сейчас страшно, — шепнула  она.

— Чего ты сейчас то боишься?

— Что ты... Через день исчезнешь из моей жизни. Останется воспоминание. Как какой то странный  сон! А я останусь... С этим мужем...

— Не исчезну. Обещаю тебе.

Она подняла голову. Посмотрела  мне в глаза. И осторожно поцеловала.  Нежно. Как будто еще чего то ужасно боится.

Я целую её в ответ.  Она жадно  отвечает. Руки цепляются за мою рубашку. Губы очень  мягкие, чуть солёные, видимо,  от ее слёз.

— Пойдём, — шепчу я. — На сеновал. Там тихо и потеплее, никто нам мешать не будет...

Она кивнула и встала.

Сеновал был большой, тёплый, с терпким запахом сухой травы и накопленных лучей  солнца. Мы забираемся наверх, укрываемся сеном. Луна светит во все  щели крыши. Внизу тихо мычат коровы. Где-то осторожно поёт петух.

Мы лежим рядом. Я  погладил  её волосы. Она доверчиво и плотно прижалась ко мне.

— Ты у меня такой первый, — шепчет Маша. — Кому я так,  по-настоящему нравлюсь и кто мне очень тоже нравится! Ты хочешь меня?

— Я не просто хочу. Я... Схожу с ума от этого!

Она жадно  целует меня. Я  её. Руки мои лихорадочно  гладят её спину, плечи, шею. Платье  как бы само собой  сползает. 
Она вся  дрожит. Но уже не от страха. От сильнейшего желания.

— Не бойся, — шепчу я. — Я с тобой!

Она кивает. Глаза — закрыты. Губы призывно приоткрыты.

Мы целуемся. Нежно. Без всякой  спешки. Как будто у нас с нею   целая жизнь впереди.

Она  тихо стонет... И со всей силы прижимается мягким и желанным телом ко мне.Как будто боится хоть на секунду отпустить.

— Игорь... — шепчет она. — Не уезжай, пожалуйста... Без тебя мне будет совсем плохо!

— Машенька! Не уеду. Я постараюсь! Съезжу в Калугу, там много дел надо сделать, потом приеду к тебе... Хорошо?

Мы любили друг друга  до самого утра. До первого звонкоголосого  петуха. До рассветного  розового неба.
Маша любила так, как в первый и последний раз!
Доводя и себя, и тем более меня,  до полной потери чувств от их шального избытка!
Видимо, ее муж никогда ей этого не дарил...

Утро было очень  тихое. Солнце опять проснулось и заглядывало  в щели кровли. Мы  лежим, тесно  обнявшись. Она еще сладко и устало спит. Я  смотрю на неё. На её лицо. На ресницы. На губы. На шрамчик на плече — от давнишнего  ожога, как она мне  сказала. На ее родинку на шее.

Я почти уже  влюблён в нее. По-настоящему. Впервые. И так сильно!

Она просыпается. Смотрит на меня и  счастливо улыбается:

— Доброе утро, Игорь!

— Доброе, Машенька!

— Ты... останешься? Как обещал?

— Хочу. Но... Мне надо ехать. Как я тебе говорил, на время.
 Поеду в Москву. Работу искать, в Калуге что то не нахожу подходящего для себя.

Она кивает. Глаза сразу же стали  грустные.

— Я тебя понимаю... Ладно, нам пора идти ко всем, а то подозрительно будет...

Мы — встаём. Одеваемся. Молча. Потом опять крепко  целуемся. Долго.

— Дашь мне адрес свой, — говорю я. —Я  напишу тебе. И потом приеду.

В доме она  написала мне свой   адрес на клочке бумаги. Аккуратно. Чётко.

— Я буду  ждать. Очень буду!

Во дворе  пока не видно  никого. Все ещё или  спят. Или уже пьют  в самом доме.

Мы  возвращаемся в дом. Тихо. Незаметно.

Второй день был  ещё буйнее. Ещё пьянее. На столах ещё больше еды и самогона.
Муж Маши снова сильно опьянел. Упал даже в обморок после третьего тоста. Положили его  на лавку в другой комнатушке, храпит, пускает слюни. Никто не обращает на него  внимания.

Я стараюсь быть рядом с Машей. Но уже немного  осторожно. Чтобы никто не заподозрил. Мы часто  переглядываемся. Улыбаемся друг другу. Иногда  касаемся руками. Всего на мгновение, на секундочку. Этого нам хватает.

Вечером  снова танцы. Я — приглашаю её. Мы лихо кружимся. Она сильно  прижимается ко мне. Я даже  чувствую её биение сердца. Бьётся часто и сильно!

— Сегодня ночью придешь  снова на сеновал? — шепчу я.

— Да, — тихо отвечает  она. — Обязательно приду.

Вторая ночь была даже не повторением сумасшествия первой!  Ещё страстнее. Мы вообще всю ночь  не спим. Мы любим, отдыхаем, потом разговариваем обо всём.
О чём?
Обо  всём! О детстве. О мечтах. О книгах. О том, как дальше  хотим жить оба.

Она — рассказала, как мечтала уехать в город. Учиться. Работать в театре. Но вышла замуж. И забыла все свои мечты.

Я рассказал ей, как мечтал стать знаменитым  фотографом. Снимать людей. Их лица. Их души. Но пришлось уйти в армию...

— Снимешь меня, на память тебе и мне? — спросила меня неожиданно Маша.

Я  достаю свой фотоаппарат  «Зенит», который всегда со мной рядом, потому что очень дорогая вещь.
Снимаю её  в лунном свете без вспышки и со вспышкой. Лежащей в  сене. Обнажённую. Красивую. Очень грустную с виду. Но и счастливую...

— Эти снимки  мои, — говорю я. — Я их никому не буду показывать. Только тебе  пришлю, и ты их спрячь, а то муж увидит...

Она крепко целует меня.

Мы  снова занимаемся любовью. Очень долго. Страстно. Нежно. Как будто, чувствуем, что это  прощание...

Потому что остро оба  чувствуем: это в  последний раз.
Но не признаёмся себе в этом...

Вот и утро. Мне пора уже ехать. Поезд в десять...

Я  собрал вещи. Она  стоит у калитки. В том же синем платье. Волосы  распущены. Глаза  красные.

— Приезжай,  Я буду ждать! — шепчет она.

— Обязательно.

— Пиши.

— Хорошо! Каждую неделю буду писать...

Мы целуемся. Последний раз. Долго. Отчаянно. Я даже забыл об осторожности и что кто то может нас увидеть.

— Я тебя люблю, — шепчу я Маше.

— Я тоже, — почти плачет она. — И очень!

Я  сажусь в «Москвич». Славка за рулём. Лена его рядом. Они  молчат. Понимают всё...

Машина  трогается. Я  смотрю назад. Маша стоит. Машет. И плачет.

Я — тоже плачу в душе и украдкой вытираю предательские слёзы...

Я ей  пишу. Каждую неделю. Длинные письма. О Москве. О поисках работы. О мечтах. О Маше.

Она — отвечает. Коротко. Но — искренне. «Жду». «Скучаю». «Люблю».

Я  выслал ей фото, снятые в Москве. Она мне  присылает свои,  снятые в деревне. На фоне яблонь. У реки. С книгой в руках.

Мы — живём письмами. Месяц. Два. Три...

Потом  письма приходят реже. Потом  одно в месяц.

Потом  полная тишина...

Я  пишу. Она не отвечает.

Я  позвонил  на почту их деревни. Мне сказали, что она уехала. Куда, никто  не знает.

Я опять поехал туда. Через полгода. Дом стоит  заколоченый. Говорят,  муж устроился в другой колхоз. И они уехали. Куда именно, так  никто точно  не знает.

Я потерянно сел  на ту самую лавочку  под яблоней...

2007год. Я уже почти  пожилой  человек. Седой уже. Фотограф на пенсии. У меня — двое детей, трое внуков. Жена очень добрая, умная, но она... не моя Маша...

Я  иногда достаю свою старую коробку. Там все наши с Машей  письма. И фотографии. Её фото  на сеновале. В лунном свете. Обнаженная. Красивая. Грустная. И счастливая.

Я долго  смотрю. Вспоминаю. Улыбаюсь. Иногда даже плачу, тихо, про себя в душе...

Где она? Жива ли? Счастлива ли? Любит ли  своего мужа? Или уже обо мне  не вспоминает?

Я этого не знаю.

Но теперь я знаю одно: та свадьба под Калугой  была для меня самым прекрасным, самым страстным, самым душевным временем во всей  моей жизни!

Две ночи. Два дня. И  целая буря  в сердце...

PS...

Только в 2013 году мне позвонил на сотовый Славик и убил меня наповал известием о Маше...
 Оказывается, муж ее нашёл письма и увидел фото ее на сеновале.
Не стал бить ее, скандалить, просто уехал и договорился с председателем другого отдалённого колхоза об устройстве на работу. Потом приехал, молча собрал свои вещи, Маши, погрузили домашнюю утварь на прицеп тракторный и уехали... Славик только недавно узнал, где они живут и просто ради меня съездил туда и поговорил с Машей.

Она родила сына от меня, как она сказала Славику, муж всё это  принял, как есть, он после переезда перестал пить совсем, относился к Маше хорошо, не напоминал о ее измене. Сына полюбил, как родного, хотя знал, что он не его...
 
Славик еще передал мне  последнюю просьбу Маши - пусть всё останется, как есть, она теперь давно уже живёт нормальной семейной жизнью, муж ее любит, уважает, заботится о семье и их сыне! Не надо ничего больше менять...
Да и времени уже прошло сколько, почти целая вечность!
 
Но она будет помнить эти два дня всегда...