Прощальный дар Калипсо Фома Неверующий

Одиссей, как всегда, проснулся рано – почти на рассвете.

Медленно и осторожно, стараясь не потревожить покой молодой женщины, мирно спавшей рядом на огромном и мягком, как лебяжий пух, ложе, он встал и оделся.

Надев на голову сверкающий полированный шлем, он опоясался прямым мечом, закинул на спину щит с тонкой изящной гравировкой, схватил длинное тяжелое копье и одним прыжком выскочил наружу. На секунду ослепнув от ударившего в глаза яркого утреннего солнца, он бросился вперед и вниз по мраморным ступеням к полосе прибоя и побежал вдоль берега, глубоко утопая сандалиями в мельчайшем белом песке.
 
Пробежав три стадии так, что сердце начало биться, как молот, он остановился, поднял копье и метнул его в сосну, росшую на прибрежной скале. От пронзившего его насквозь копья, сохраняющего еще остатки немалой вложенной в бросок силы, ствол сосны загудел. Потом Одиссей выхватил из ножен меч и начал отрабатывать удары.
 
Рубящий удар – закрыться щитом. Колющий удар – закрыться щитом. Горизонтальный удар с разворотом туловища в пол-оборота. Да, в искусстве фехтования мало кто мог с ним сравниться! Надо только сохранять навык. Удар меча должен быть не только мощным, но и стремительным, как удар молнии. Тогда он неотразим.
 
Загоняв себя до седьмого пота и бросив доспехи на песок, Одиссей с разбега нырнул в прохладную воду и плыл под водой, пока воздух не начал рваться из легких. Потом вынырнул, фыркнул, как дельфин, выгоняя из носа и ушей воду, и поплыл на спине.

Полчаса спустя, бодрый и посвежевший, он вернулся в сумрак мраморной спальни.
Калипсо уже проснулась и сидела на постели, подтянув голые колени к подбородку. Струя рассыпавшихся длинных волос почти полностью скрывала ее прелестную девичью фигурку.

Плечи Калипсо слегка вздрагивали. Она то ли плакала, то ли только собиралась заплакать.
- Ты опять меня бросил одну, Одиссей? – тихо всхлипнула она.
- Что случилось, о божественная нимфа? – спросил он, присев рядом.
- Всего только божественная? – нимфа капризно сморщила носик. – Раньше ты говорил: «любимая».

- О непревзойденная, – чуть заметно улыбнулся Одиссей. – Вечно юная и вечно прекрасная! Красота твоя совершенна. Никакому художнику или поэту не описать тебя! Даже если бы они были дотошны и придирчивы, как старый ювелир к драгоценным камням, они и тогда не сказали бы, что более ласкает взгляд: твои нежные, словно персик, покрытые легчайшим пушком и румянцем ланиты, твои круглые, как мраморные шары, упругие груди, божественной формы легкие бедра, или шея и плечи, движения которых подобны колыханию морской волны.

- Так в чем же тогда дело? – сердито спросила нимфа. Теперь она напоминала маленькую обиженную девочку.
- Красота твоя совершенна, - повторил Одиссей. – Совершенна, как красота бесценной статуи. И тот, кто ее видит, – видит ее как бы сквозь исходящее от нее золотое сияние. Такой красотой можно восхищаться, ее можно боготворить, перед ней можно преклоняться. Но, увы, совершенство имеет один изъян. Его нельзя любить. Любить так, как любят живую женщину.

- Ты до сих пор не можешь забыть свою Пенелопу? Подумай, сколько лет прошло с тех пор, как ты отправился в поход на Трою. Уже тогда она не была и в половину так молода и хороша, как я.
 
- Я ее помню. Хорошо помню. Каждую родинку. Каждую морщинку возле глаз. Ее живот – живот не девочки, но рожавшей женщины, ее грудь, наверное, излишне полна и тяжела. Ноги привыкли к долгой ходьбе, а кожа на руках огрубела от тяжелой работы. И ее запах – не запах лепестков роз, а чаще всего пота, пролитого в ежедневных заботах. Но именно ее запах сводит меня с ума, а грудь и живот зовут к необузданной страсти.

- Но почему?.. – воскликнула нимфа с отчаянием.
- Кто знает? – пожал плечами Одиссей, отводя взгляд в сторону. – Если даже Бог Богов – громовержец Зевс предпочитает живых женщин богиням, то чего же ты хочешь от нас, простых смертных?

Когда несчастный глупый Парис взялся судить красоту богинь и ему в награду была обещана любовь прекраснейшей женщины, каждая богиня втайне надеялась, что он пожелает ее. А он на свою голову ими пренебрег, выбрав живую женщину Елену.

 Богини так и не простили ему своего позора. Лишь один человек влюбился в совершенную статую, притом в свое собственное творение. Это был скульптор Пигмалион. Но и он возжелал, чтобы она стала обычной живой женщиной. И стал счастлив только после того, как это свершилось. Быть может, потому, что живые женщины дарят нам живых детей?

- Хочешь, я рожу тебе сына? А хочешь – целых пять? Десять? И буду оставаться такой же молодой и прекрасной.
- Божественная, среди рожденных от смертных и бессмертных есть немало великих героев, первым из которых стал Геракл. Ими гордятся. Нередко их боятся. Их почитают, иногда даже в их честь строят храмы и ставят алтари.

Но скажи: был ли кто-нибудь из них счастлив? Не был ни один. Они везде изгои. Они не принадлежат ни миру смертных, ни миру богов. И ни тот, ни другой мир не принимает полукровок.
 
Одиссей осторожно обнял плачущую красавицу.
- И потом: с годами я медленно состарюсь и угасну. А прекрасная Калипсо будет все так же свежа и юна. Когда я умру, она вытрет слезы и найдет себе другого смертного.

- Ты неправ, герой, и несправедлив. Ты пробыл на моем острове почти семь лет. Разве стала твоя рука слабее, а глаз – менее зорким?
- О нет, божественная. Иной раз мне кажется, что мое копье летит даже дальше и точнее, чем в молодости, а глаз различает самых мелких птах в небесах.

- Это потому, что все эти годы я по капле подливала тебе в пищу небесный нектар. Чтобы ты тоже стал бессмертным. Хочешь бессмертия – оставайся. Не хочешь – возвращайся на свою Итаку.

Одиссей задумался.
- Тебе надо было влюбиться в Агамемнона или в Менелая. Беспринципные политики, борющиеся за власть и готовые отдать за нее все на свете. Вот кому пригодилось бы бессмертие. А вместо этого…

Калипсо гордо вскинула прелестную головку.
- А вместо этого я полюбила героя. Бездарный Агамемнон со спесивым Менелаем девять лет стояли под стенами Трои, не в силах сломить сопротивление троянцев. И стояли бы еще девять лет, если бы не ты, Одиссей!

Это ты придумал подарить троянцам деревянного коня, в брюхе которого спрятались лучшие греческие воины, и притвориться, будто бы греческое войско ушло. Чтобы доставить подарок в город, троянцы даже разобрали городскую стену. Ночью воины выбрались из брюха деревянного коня, перерезали перепившуюся на радостях стражу и впустили остальное войско. Правда состоит в том, что Трою победил ты, а вся слава досталась им!

- Правда состоит в том, что мне не нужна такая слава. И это единственный из моих подвигов, который заставляет меня краснеть от стыда. Мы превосходили троянцев численностью, но никогда не смогли бы победить их в честном бою. Однако Агамемнон согласился бы снять осаду и вернуться в Грецию не раньше, чем все его огромное войско полегло бы под стенами Трои.

А вернулся бы он с одной лишь целью – набрать в Греции новых воинов и продолжить войну. Этому надо было положить конец. И я его положил. Вот только когда я об этом вспоминаю, на ум почему-то приходят слова «коварство» и «вероломство». Думаю, что мои многолетние скитания по морям в поисках родной Итаки, это наказание, наложенное на меня богами за Трою.

- Если бы не это наказание, я никогда не узнала бы тебя, Одиссей! А ты никогда не попал бы на мой остров. Я сделала для тебя все, что могла. Ни у одного другого смертного нет такой богатой одежды, как у тебя.

- Я воин, нимфа. Воину не к лицу рядиться в дорогие платья.
- Ладно, пусть будет воин. Я достала тебе оружие, какого не было у самого Ахиллеса. Знаешь ли ты, смертный, ЧЕГО мне это стоило?

- Не спорю. Доспехи из белого холодного металла необычайно прочны. Бронзой их не возьмешь. Меч и копье способны сокрушить даже камень. Лук достоин самой Артемиды. Вот только с кем мне здесь сражаться, если острову не угрожают никакие враги?

- Если хочешь, я обращусь к Посейдону, и он доставит сюда чудовищ. Можешь истреблять их десятками, сотнями!
- Я не сражаюсь для развлечения. Я привык наказывать зло. На этом острове нет зла. И мне нечего здесь делать.

Какое-то время они сидели молча, купаясь в легком шуме прибоя как в теплой воде. Наконец, нимфа вздохнула и промолвила:
- Ты не останешься здесь. Теперь я это поняла. Но я все равно люблю тебя, Одиссей. И хочу, чтобы ты был счастлив. Я сделаю тебе еще один подарок. Такой, какого не получал еще ни один смертный. Когда ты будешь уходить, я отдам тебе амфору с небесным нектаром… Что же ты молчишь?

Одиссей смотрел на нее с удивлением:
- Сам Зевс не мог бы проявить большей щедрости. Но я не в силах принять твой дар.
- Почему?
- Ты хочешь, чтобы я пережил смерть всех своих близких? Вот уж не думал, что ты способна на такую жестокость.
- Вовсе нет. Воспользуйся амфорой, чтобы добыть бессмертие и себе, и своей жене, и сыну. И вы навсегда останетесь такими, как сейчас.

- Если мы все останемся такими, как сейчас, я никогда не увижу, как вырастет и возмужает мой сын. Как он научится стрелять из лука и метать копье. Как он встретит хорошую девушку, женится на ней и заведет своих детей.
- Дай ему нектар позже, когда он возмужает.
 
- Ты прожила не одну тысячу лет, нимфа, но как же ты еще молода! Подумай сама: ведь если мы с ним будем жить вечно, это значит, что он никогда не станет царем Итаки. Рано или поздно ему придет в голову мысль свергнуть меня. И рано или поздно он попытается. Нет ничего горше предательства, особенно со стороны собственных детей.

Калипсо спрятала лицо в ладонях, и снова надолго воцарилась тишина.
- Мне больше нечего предложить тебе, герой.

- Ты уже сделала мне бесценный дар, - ответил Одиссей, нежно, по-отцовски, поцеловал Калипсо в лоб и взял на руки, как ребенка. – Я не знаю ни одного случая, когда бессмертный так сильно полюбил бы смертного человека.

- По крайней мере не уходи сегодня.
- Не сегодня, милая.