137 сон - 1 причина держать

Предисловие:

Дорогой читатель,

Перед тобой — текст-эксперимент, текст-медитация, а не развлекательное чтиво.
Он не терпит суеты.
 
Не советую читать его в метро, по пути куда-то.
Текст требует 100% вовлечённости.

Беглый взгляд, ищущий лишь суть, не найдёт здесь опоры — здесь нет простого сюжета, который можно пересказать.

Если ты готов замедлиться и читать не глазами, а кожей, нервными окончаниями, — сделай вдох и продолжай чтение.
Если почувствуешь, что теряешь землю под ногами, теряешь суть — не пугайся. Так и задумано.

Для начала — просто доверься. И позволь себе ощутить.

Внимание:
Текст содержит высокую концентрацию абстракций, метафизических образов и эмоционального диссонанса.

Он не обещает быть лёгким.
Если ты готов к такому — добро пожаловать.
Если ты НЕ хочешь тяжести, выбери что-то другое из моих рассказов.

_________
_________

В сто тридцать седьмом сне я была везде.

Я была в границах желания — в тени от пальцев, когда мужчина хотел провести рукой по щеке женщины и не решился.
Я была в этом «почти».

В дрожи, которую не разрешили телу, в застрявшем «останься», в промежутке между «почти сказал» и «уже неважно».

Я была в грибном супе.
В том, как он не совпал с ожиданием.
И в том, как ложка остановилась на полпути, зависнув — будто что-то вспомнила.

Я держала форму жидкости — будто могла спасти её от распада, от полного растворения в тёплом, пресном одиночестве, где вкус — это не вкус, а остаток намерения быть понятым.

Я была в просвете — в том узком промежутке между близостью и захлопнувшейся щеколдой.

В кофе, который остыл не потому, что забыли, а потому что переждали «извини».

Я была в паузе — в крошечном провале между доверием и догадкой.

Я была, но никто не знал, что я была.
Мне стало грустно и захотелось исчезнуть…

Но… Казалось, что у меня есть 137 причин остаться, и ни одной — быть замеченной.

Я была, но не знала, зачем.

Знала только одно:
Если я отпущу — всё рассыплется.
 
Всё держалось.

Не потому что я хотела — а потому что я была там.

Я не знала, как это называется.
Я не знала, кто я.
Просто, если меня убрать, всё развалится.

Чашки потеряют края,
Молекулы — лица,
Любовники — кожу,
Речь - смысл.

Я была не причиной.
Не следствием.
Я была между.

И я держала.
Потому что если не я — никто.
Потому что это же сон, верно? Где всё предрешено?

А потом он — как ошибка в уравнении.
Как жирный маркер по тонкой акварели.
И мне уже было не до метафор.

Вдруг хлопок.
В дверь.
БАМ!

Резко, подло, всей тупой силой барионной туши, разъяренной из-за чего-то жалкого — обиды, ревности, пустоты под черепом? Неважно.

Я ощутила этот удар всей своей невидимой массой.

Металл замка — моя плоть — глухо застонал от бессмысленной нагрузки.
 
Идиотизм! Чистейший, концентрированный идиотизм!
Прекрасный кусок дерева — моё временное пристанище — и в него лягаются! Как кляча упрямая!

Вот я в металлической петле, тусклой, как взгляд мужчины, который говорит: «Я не знаю, что чувствую». А правдивее – я не хочу чувствовать.

Он вышел. Резко. Громко.
Не потому что уверен — потому что не может иначе.
Хлопнул дверью — как выстрелом в беспомощность.
Ушёл, не оставив ни «прости», ни «я не смог», ни даже взгляда.

Металл петли жался ко мне, как уставший от одиночества пёс, слишком старый, чтобы лаять, но ещё способный укусить за сладкую ложь и за горькую правду тоже.

И тут я его почуяла.
Того, кто лягнул.
Я уловила его — по дрожанию поля, по всплеску его материи, по тяжёлому следу барионной туши, которая считает себя центром.

Он был… комком ярости на дрожащих ногах. Потными ладонями. Запахом адреналина — кислым, как прокисшее молоко, которое боятся понюхать.
Ходячая реакция — без мысли, без воли, только импульс.

Мысли — не мысли, а обрывки собачьего лая: «Сука… как она смеет… всё кончено… чёрт… пошла она!»
Целая вселенная пошлого страдания без желания понять в небольшом мешке из мяса и костей.

И я… я этот мешок держала!
Не давала его трясущейся тушке, его вздутому эго разнести дверь вдребезги, обрушить стены, этот карточный домик его бытия.

Держала зачем-то.
Потому что в этом вонючем сне будто нет воли — одни инстинкты, да?
Потому что я вообще что?
Сила? Масса?
Взяла на себя его вес — но думаю, что это не я, что так просто написано в каком-то е***ем сценарии.

А может, всё проще — я просто дура.
Не герой. Не богиня.
Просто гравитационная тряпка.
И если её выжать — выльется его страх.
А если отпустить — развалится он, развалится сон.
И останется только хлопок.
И пустота.
Которую снова придётся держать.

БАМ.

Тишина.

Такая нелепая, как будто кто-то чихнул в вакуум.

Я в пушинке.

Июньской.

Невесомой, наглой, как истина на языке ребёнка.

Влетела сквозь открытое окно, как будто знала, когда надо.

Не извинилась, не оглянулась — просто впорхнула в эту сцену мыльного насилия и смысла, которого не было.

Повисла в воздухе.

И вдруг… коснулась его щеки.

Еле-еле.

Словно сказала: "а может, ты зря хлопнул?"

Но он не заметил.
Не понял.
Но споткнулся.
Не обо что-то.
О себя.
О нестыковку внутри.
Сердце сказало: «Подожди»,
Но его ноги шли дальше.

Пушинка тянется к свету — я тянусь к ней...
Я касаюсь её, как мысли касаются границы сна.

И — БАМ! Снова!
Но иначе.

Не удар.
Втягивание.
Вихрь.

Как будто кто-то сорвал заглушку с мира, и я — воронкой — потекла в неё.
В ТУ.
Что осталась у двери после него.

Она стоит, делает вид будто это просто вечер. Просто дверью хлопнули. Просто х**** случилась.
Может, кто-то снаружи из прохожих поверит, а я нет.
Потому что меня уже засасывает в неё, в этот ангар битого стекла.

Она стоит, будто у неё под ногами — не пол, а грань распада.
Стоит с той странной слишком прямой прямотой, в которой нет гордости — только попытка не разлиться на линолеум.

Диафрагма — напряжена. Зрачки — расширены.

Её пальцы — как у пианистки, давно забывшей как играть музыку — коснулись ручки, которую он искалечил своим ударом.
И я… провалилась совсем.

В ПЛОТНОСТЬ! Не в массу... В котёл! Кипящий под тонкой кожей!
Боль! Острая, кинжальная, слева — там, где барионы сбились в горячий, пульсирующий шар агонии, колючий, как ежевика, растущая в грудной клетке.

Слёзы? Нет.
Печень закурила.
Дым — не наружу — а внутрь.
Медленный, вязкий.
Как будто внутри неё начался пожар, а тушить его некому.

Мысли! Не мысли — стаи обезумевших ворон носятся в черепе и клюют остатки разума: «Опять… тварь… б***ь... больно… а он… он вообще?... Да пошёл он… Нет, не пошёл… Да пошёл же! Чёрт…»

И запах! ЕГО ЗАПАХ! Родной, сраный въевшийся запах, который не описать! Смешанный с пылью п***еца и… с её собственным — смородиновая конфетка, что уронили в подъезде в пятилетнем детстве и так и не подняли с пола.
Аромат отчаяния и… чего-то другого. Чего-то чудовищно огромного. Неубиваемого и необъяснимого.
Запах "навсегда", которое никто не обещал — но оба ждали.

И в этот миг я почувствовала, как в ней что-то щёлкнуло.
Резко, холодно, будто окончательно.
Не он — она сама на тех же импульсах захлопнула последнюю щеколду в собственном сердце.
Звук тихий, но куда более страшный, чем тот удар в дверь.
Теперь он не просто ушёл.
Он был изгнан.

БАМ – я в судороге её горла.
В том, как язык попытался выговорить имя, которое любит — и не смог.
Язык хочет, но мозг уже сдался.
Она думает, что нет смысла.
Он не хочет слышать.
И права - не услышит.
Он теперь будда. Или растение. Не важно.
Невосприимчивый к боли — особенно не своей.

А она?
Королева поздних озарений!
Когда поезд не просто ушёл — а уже у другого вокзала.
Молчала слишком долго.
Строила из себя ледяную крепость,
а теперь удивляется, что никому не пришло в голову постучаться. 
Молчала так, как будто времени — бесконечность, а возможность — повторится.
Но ничего никогда не повторяется,
кроме боли от упущенных возможностей.


Меня выворачивает изнутри от них обоих.
Даже не знаю, от кого больше...
От импульсивного тела или от ходячей драмы в трёх актах с антрактом на саморазрушение. 

Я, честно, устала.
Так устала...
Мне бы отдохнуть.
Но нет...
Я тут, к сожалению.

И...
В этот момент, слава Богу или программисту, что сделал этот код, этот сон, что бы это ни было... меня сдуло с неё порывом невысказанного.
И я нырнула в тёплый воздух подъезда, пропитанный смесью дождя и чужих жизней, пахнущих сыростью и ожиданиями, бесконечными ожиданиями...

Выкинуло из здания... И я — не имея воли, не имея имени — покатилась по улицам города, как пепел от письма, которое так и не отправили.

Меня метало по прохожим:
По мужчине с затылком, в котором торчал старый упрёк, как застрявшая пуля.
По женщине с глазами, которыми можно резать хлеб.
По подростку, что держал в кармане неуверенность, сложенную вдвое — отказное письмо самому себе.

Я — чувствовала их...
Каждое несказанное «я не могу»
И каждое фальшивое «всё в порядке».

Какие они все разные, но как они все похожи...
Мне не нравится это, я хочу проснуться, пожалуйста!

БАМ!
Я под ногами женщины в зелёной куртке.
Она ждёт, когда загорится зелёный, но не потому что торопится. Просто не знает как стоять и куда идти, если не вперёд.
В ушах — наушники, в голове — голос мужчины, который когда-то шептал "никого, кроме тебя", а теперь шепчет это другой.
Я пытаюсь прицепиться к подошве её ботинка — она противная, но мне нравится чем-то... Что-то притягивает меня к ней сильнее чем к остальным.
Но она дёргается и идёт мимо.

БАМ!
И вот опять я держу эту дверь, как держат свои границы — изнутри, в полутьме, с дрожащим подбородком.

Я — не сама дверь.
Я — напряжение в металле, когда что-то не даёт разрушить.
Я то, что заставляет не разорваться, когда всё остальное просит: разорви.

И вновь перемещение.
 
Да что я такое вездесущее, вашу мать?!

Я не мысль — но слышу мысли.
Не тело — но чувствую пульс.
Они не видят меня. Не называют. Не касаются.

Королева поздних озарений всё ещё стоит у двери и пребывает в состоянии, которое поэты называют «душевной мукой», а физики — «неустойчивым равновесием».

Всё внутри неё кричит —
сделай больно,
разруби, 
сожги на**й. 
Дверь, в которую он вышел. 
Дом, в котором он был. 
Его.
Себя тоже.

Я чувствовала: 
Напряжение в мышцах, 
Дыхание, как у зверя перед прыжком,
Полную готовность разнести. 

И… 

Она не сделала этого. 

Не сожгла. 
Не обесценила. 
Не разрушила.
Не прокляла его.

Она просто села. 
И смотрела в щель между замком и деревом, туда, где ещё недавно был он.
Глубоко дышала.

Я — дрожала внутри неё.
Не от боли. От…
от невозможности объяснить, почему она не ответила болью на боль.

Я была рядом, и я не понимала...
У неё же есть выбор в отличие от меня? Почему она не разносит? Почему она как я? Почему держит, даже если бесит?
 
Потом — нас вышвырнуло.
Потому что она решила: надо отвлечься.

Тишина.
Не внешняя.
Та, что наступает, когда внутри всё орёт, но беззвучно.
Она не могла это выносить.
И мы пошли гулять.
В наушниках Identified Patient.

Заходит куда-то, где люди улыбаются, но пускают слёзы по изнанке щёк.
Берёт коктейль Смерть после полудня. Время после полуночи.

И меня выкинуло из неё снова (спасибо абсенту с игристым).

И тут — опять она.
Та женщина в зелёной куртке.
Прыгаю в неё.
Совсем другая.
Сухая, как формула.
Кожа, натянутая на знания.
В глазах — формулы, острые, как углы в квартирах, где не любят.
Губы - словно график отказа.

Совсем другая, но я вдруг ощутила странное родство...
На её запястье часы показывали 1:37.
 В наушниках бормотал голос: '...константа приблизительно равна 1/137...'"

Он говорит спокойно, будто это всего лишь цифра.

Я замерла.
От… странного покалывания.
Будто кто-то назвал твоё имя, но ты не уверен, что это ты.

"Постоянная".
"Структура".
"Связь света и материи".

Как будто он говорит обо мне —
но я же не… я же просто дрожь... Просто напряжение... Просто… между...

Я застряла в складках её мозга, где числа переплетались с воспоминаниями.
Здесь я была не дрожью, не болью - я была задачей без решения.
Теоремой, которую она пыталась доказать каждую ночь, засыпая над учебниками.

Она тоже, как и королева поздних озарений, носила меня в себе всегда, а не только сейчас.
Тоже не замечая.
Но носила совсем иначе.
Я была для неё гипотезой, не дрожью, не ежевикой в сердце.

Хоп.
Обратно.
В ходячую драму...
Я — уже догадываюсь, кто я.
Но она — нет.
Она — шла, топила боль в шагах.
Я чувствовала, как она… не знает, куда идти, куда девать себя.
Точнее — не себя.
То, что осталось после него.
Куда девать любовь, которая ему не нужна.

И вот… рассвет перед глазами.
Будто удар.
Нежный, по опухшей коже — не прощение — напоминание.

Сретенский бульвар.
Села у клумбы с ирисами.
Колени к груди, локти в царапинах воспоминаний.
Всю ночь — по улицам. Пьяная.
Не весело, а как в мантру: «забудь-забудь-забудь».
Каждый шаг отдавался в диафрагме. Каждая витрина — зеркало, в котором её не было.
И теперь — клумба...

Земля тёплая, как ладонь мёртвого.
Ирисы пахнут домом, в который тебя не пустили.
Воздух звенит — не от птичьего пения, а от передоза непроговорённого.

Мимо эта женщина-физик, восемь утра, идёт на работу.
В её взгляде — холодная точность. Оценивающе. Быстро. Резко.
Всё по шкале. Всё под контролем.
В голове та же лекция про 1/137 по кругу.

Она ищет меня...
Все эти физики.
Ищут, но не там...

Я не в их формулах.

Я - в том, как дрожат пальцы королевы поздних озарений, когда она думает о том, кто хлопнул дверью.

Я — константа из лекции — 1/137
Я — то, что связывает свет и материю, но остаётся невидимой в обоих мирах.
Но я — это и не только это.
У той, что не кричит обидой на обиду, той, что любит, даже когда не за что, я была не частью формулы.
А пульсом.

Я в ней, она во мне.

БАМ!
Шмель.

Не «пролетает».
Является.
Материализуется.

Как будто пространство, доведенное до отчаяния собственным напряжением, выдавило его из себя — мохнатый, неуклюжий, бархатный сгусток бытия.

Он не вписывается.
Он — вопиющая опечатка в стройном тексте московского утра.
Жирная, мохнатая точка над i, которую поставил пьяный король-геометр, перечёркивая все законы перспективы и аэродинамики.

Он гудит.
Но это не звук. Это — вибрация самой пустоты. Гудение вакуума, который не выдержал и лопнул по швам.

Ходячая драма сидит.
Смотрит на ирисы и шмеля.
И держит.
Держит возможность не возненавидеть.
Держит "любовь" не смотря ни на что.
Сквозь боль, сквозь «закройся навсегда», сквозь ледяной ветер здравого смысла.
И щеколда в её сердце яростно скрипит и трясётся от напряжения.

Злится на себя за это. Ведь у всего есть предел?
Или нет?

8 утра.
Уже трезвая.
Чувствует и видит его всего —
Со всеми нелепостями,
С этим хлипким, шатким «я»,
Со всеми лужами дерьма, которые все пытаются обойти внутри себя.

Но… плевать на зелёные, красные флаги.
Она смотрит на него не как на набор качеств, не как на суп, не как на блюдо, которое надо оценивать, не как на набор ингредиентов, а как на Человека, существо, ценного просто по факту существования, как на родную душу.



Смотрит на шмеля...
Шмель тыкается в сиреневые ирисы — не как опылитель, а как слепой скульптор, который ищет пальцами утраченную форму мира.
Его крылья — не крылья — разрывы на ткани пространства, заклеенные чьей-то поспешной рукой.
Его полёт — не взмах крыльев.
Это — пространство, стягивающееся вокруг этих дыр, пытается залатать самозародившуюся в себе дыру, таким образом несёт его вперёд.

Не смотрит — а вбирает в себя.
Всем нутром, всей распахнутой настежь болью.
И видит: он — это её чувства, это она, это ОН, это я.
Не метафора.
Не сравнение.
Прямое указание.
Тот самый просвет между «может» и «не может». Между законом и полётом. Между атомом и ядром.
Он — сама эта щель, обросшая плотью и надеждой. Квинтэссенция всего того «между», чем я была всегда.

Люди когда-то думали, что по чьим-то кривым расчетам, сделанных для прямых крыльев и ламинарных потоков, шмель летать не должен. Они так любят свои простые формулы...

Они не понимали раньше его. Не видели, что самое важное всегда происходит в сложности, в турбулентности, в нелинейности. В вихрях, которые порой не вписываются в их учебники.

Шмель летает не вопреки земным законам. Он — их самое торжествующее и прекрасное подтверждение.
Просто законы эти — часто тоньше, глубже и вихревее, чем примитивные модели.

Его полёт — это чистая, ничем не обоснованная наглость бытия перед лицом небытия.
Основанная не на силе, а на тотальной, абсурдной, мохнатой уверенности, которая даже не догадывается, что у неё могут спросить доказательства.

Он — ответ на все вопросы, которые можно и нельзя задать.
Он — доказательство всех теорем, которые нельзя сформулировать.
Он — и есть тот самый «зазор».
Одушевлённый.
Летающий.

Улетает.
Не исчезает.
А растворяется в утреннем воздухе, как нерешенная задача растворяется в уме математика, чтобы стать потом озарением.

Я люблю тебя.
Проснись...

_____

Она сидит, спит.
Ирисы.
Сретенский бульвар.
Утро.
Слёзы на щеках.
Всё на своих местах.
Но ничего уже не будет прежним.
Холодный металл щеколды в её сердце не сломался и не растворился — он просто перестал иметь вес. Перестал быть значимым.
И сердце, не чувствуя более преграды, распахнулось само — не только для него, а для всего мира сразу.

Потому что она увидела самое главное.
Увидела, как выглядит та сила, что держит её чашку любви от распада, силу, что держит мир, с которой не нужно бороться и спорить, на которую бессмысленно злиться.

Она почувствовала меня.
Не число. А принцип.
1/137.
Что-то, потерянное между теорией и практическим прикосновением. Удержание, не требующее объяснений.
То, что остаётся, когда нет причин оставаться.
Невидимую, неосязаемую силу, что не даёт электрону упасть на ядро, а любимому — забыть запах кожи другого.

Проснётся она или нет — всё держится и будет держаться.
Потому что где-то летает мохнатый, абсурдный, прекрасный шмель — само воплощение всего, что не знает и не хочет знать законов невозможности.
И пока он летает — всё возможно.
Даже любовь после ненависти.

_____
_____
_____
Благодарю одного родного зверя, Ломову Татьяну, Веду Рам, Маурину Светлану, Натали Рицца, Катюшу М, Манукян Нари, Распопову Олю, волшебника-гения из Челябинска, Макса Неверова, Андрея Левченко, Илью М, всех сотрудников винного бара Piri Piri - особенно Аню Попову, Егора Казакова, Зиэу Ань, Сашу Спирина, Юру Яковлева, Лизу К, Яну Смородину, Аделину, Сашу Никитина, Руслана Умарова, Тимура Мухаметшина, Ушакову Софью, Яшу Д, Азиза.
А так же всех сотрудников гастро-бара Дневник - в частности Глеба, Лику, Машу, Сашу.
Отдельная благодарность Мистеру М вечно со стаканчиком в руке и фокуснику Николаю.

____

Послесловие :

В основе этой истории лежит одна из самых загадочных констант нашей Вселенной — постоянная тонкой структуры, приблизительно равная 1/137.
Эта безразмерная величина описывает силу электромагнитного взаимодействия, то, как свет связывается с материей.
Физики называют её «магическим числом», от которого зависит существование всего сущего.