Русское право и справедливость

ДОКЛАД
Теологический клуб «Метанойя»
перемена ума», «перемена мысли», «переосмысление») — термин, обозначающий перемену в восприятии фактов или явлений, обычно сопровождаемую сожалением; раскаяние (особенно в психологии и психотерапии). В религиозной (особенно раннехристианской) традиции имеет значение покаяния.

Русское органичное право создаётся добром, а не силой (не в силе Бог, а в правде), не взаимным договором для охраны эгоистических интересов, не принуждением и не законом. Специфически русское восприятие – право как незыблемый авторитет правды и истины при наименьшей формальной регламентированности, внутренней органичности и цельности. Русский человек всегда чувствовал, что за юридическим правом стоит закон правды – внутренний закон, помимо земного суда есть высшая справедливость и Божий суд. Не случайно в русском языке изначально слово «правда» означала «закон» («Древнейшая Правда» или «Правда Ярослава» – правовой кодекс, выданный в 1016 году Новгороду). Поэтому формальное право не воспринималось как добродетель, ибо критерием было чувство правды, а не права. Русская идея была нацелена на внутреннее нравственное духовное совершенствование человека и нравственного порядка в обществе более, чем на созидание правовых форм. «В России содержание всегда предпочиталось форме, совесть – букве закона, мораль – силе, а сила – интриге» (И.Л. Солоневич). В этом сказывались «большое доверие к людям и малая любовь к законам» (И.Л. Солоневич). Более того – большая любовь к человеку. Поэтому на Руси «правовая идея не является высшим принципом этики, выше её идея любви, стоящая по ту сторону права и бесправия, вины и отмщения, – идея всепрощающего, всеочищающего добра, навсегда закрывающая истоки человеческой вражды» (В. Шубарт). Отсюда – приоритет внутреннего, духовного авторитета над внешним юридическим и рационалистическим. Жизнь по вере, а не по долгу и обязанности. Правда выше долга, а долг выше права. «Русский склад мышления ставит человека, человечность, душу выше закона и закону отводит только то место, какое ему и надлежит занимать: место правил уличного движения. Конечно, с соответствующими карами за езду с левой стороны. Не человек для субботы, а суббота для человека. Не человек для выполнения закона, а закон для охранения человека. И когда закон входит в противоречие с человечностью – русское сознание отказывает ему в повиновении» (И.Л. Солоневич).
Таким образом, русская жизнь регламентировалась в большинстве своём не сводами законов и не установленным порядком, а авторитетом традиций, выражающих историческую память народа и национальное самосознание. Поэтому на Руси доминировало прецедентное, а не формальное право. Прецедент схватывает дух права, закон же устанавливает неизменную правовую формулу. Прецедент меняется в восприятии во времени, в зависимости от морально-правового сознания людей. Закон же отчуждается от общества, его породившего. Устное, обычное право истолковывается народом. Записанный закон толкуется кастой законников, судей. «Никогда русский человек не верил и не будет верить в возможность устроения жизни на юридических началах» (Л.А. Тихомиров). Пренебрежение к правовому устроению серединного земного царства таит опасность нравственного срыва, ибо право подпирает и муштрует слабонравие. Своеобразное жизнеощущение открывает новые исторические возможности, в нём заложена подлинно христианская нравственность, мотивированная не формальным моральным законом, а свободной потребностью любви, милосердия и справедливости. Нравственность, основанная не на долге, а на совести и любви, – поступаю так не потому, что должен, а потому, что иначе не могу, – это характерно русская совестливость. Высший идеал русской идеи – торжество правды, справедливости, доброты и любви.
«Русское Православие – наименее нормативная форма христианства. В нём духовный опыт наименее подчинен норме… Русское Православие в лучшем, идеальном своём сознании признаёт авторитет самого воздействующего на нас божественного бытия, самой явленной божественной энергии, то есть авторитет онтологический, а не юридический и не рационалистический… Православие внушало идею обязанности, а не идею права… Православие воспитывало русский народ не нормами поведения, а образами жития святых и культом святости, и центр тяжести религиозной жизни Православие полагало в молитве, которая есть богообщение, а не нормировка жизни» (Н.А. Бердяев).
Для русского жизнечувствия добродетель является  внутренней душевной потребностью, а не исполнением внешних повелений. Ибо добродетель по нравственным предписаниям, по закону, а не по Христовой любви не вполне добродетельна. Православие несло русскому человеку не рациональные повеления, а живое свидетельство истины, взывающее к человеку:
 «Русский народ и истинно русский человек живут святостью не в том смысле, что видят в святости свой путь или считают святость для себя в какой-либо мере достижимой или обязательной. Русь совсем не свята и не почитает для себя обязательно сделаться святой и осуществить идеал святости; она свята лишь в том смысле, что бесконечно почитает святых и святость, только в святости видит высшее состояние жизни, в то время как на Западе видят высшее состояние также и в достижениях познания или общественной справедливости, в торжестве культуры, в творческой гениальности. Для русской религиозной души святится не столько человек, сколько сама русская земля» (Н.А. Бердяев).
Нравственное и правовое чувство русского человека, основанное на подлинно христианском жизнеощущении, не достигло в русской идее степени самосознания. Было органичное чувство добра и правды, но недоставало незыблемого нравственного сознания и ясного правосознания личности. Этим потенциям русской идеи ещё предстоит развиться.
Русский народ, ведя не только оборонительные войны, присоединяя, как и все большие народы, большие территории, нигде не обращался с завоеванными, как европейцы. От европейских завоеваний лучше жилось европейским народам, ограбление колоний обогащало метрополии.
 Русский же народ не грабил ни Сибирь, ни Среднюю Азию, ни Кавказ, ни Прибалтику. Россия до 1917 года сохранила каждый народ, в неё вошедший. Она была их защитницей, обеспечивала им право на землю, собственность, на веру, обычаи, культуру. Россия никогда не была националистическим государством, она принадлежала одновременно всем в ней живущим. Русский народ имел только одно «преимущество» – нести бремя государственного строительства.
Развитие личностного самосознания протекало двумя путями. На Западе – на основе развитых традиций индивидуализма и унаследованного римского права. У молодого русского народа коллективистские установки преобладали над индивидуалистическими, поэтому русская душа органично восприняла православную соборность. Отсюда слабое чувство индивидуального права и невысокий уровень правосознания. Однако русская соборность содержит потенцию своеобразной персоналистичности. В начальном «роевом» (выражение Льва Толстого) жизнеощущении человек ещё не осознаёт себя как индивидуальность и не требует своих прав. В нём отсутствует индивидуалистическое представление о том, что индивидуум может отстаивать свои права, даже ошибаясь. Традиция православной соборности развивала в русском человеке чувства братства, любви, милосердия, которые основаны на признании абсолютной ценности другого человека. Христианское смирение, кротость не подавляют индивидуальность, но воспитывают любовное отношение к другому человеку. Братская любовь утверждает личностное достоинство любящих. Тот, кто бесконечно любит и ценит своего ближнего и взыскует его спасения, не захочет силой загнать его в рай. Новозаветная любовь, пробуждающая чувство самоценности личности («суббота для человека, а не человек для субботы» – Мк. 2:27), утверждает персоналистические устои.

Русская идея воспитывает специфическое понимание свободы. У свободы два аспекта. Первый – свобода от: от внешнего давления, контроля, авторитета. Борьба за такую свободу характерна для народов Западной Европы и приводит к развитию формального права и правосознания. Закон гарантирует свободы – защищает от внешних посягательств на свободу личности. Второй аспект свободы – свобода для: свободное внутреннее самоопределение. При всех правах на свободу можно оказаться внутренне несвободным, не стремиться свободно творить себя. Полнота свободы объединяет обе её формы, рождая чувство свободной ответственности: поступок является вполне свободным, если принимается ответственность за его последствия.
В русской идее развивался второй аспект свободы. Для русского человека характерна не борьба за свободы, но стремление по воле пожить. Взыскуемым идеалом является воля вольная – самоосуществление по потребности души и сердца. Он стремится к новым жизненным обстоятельствам и независимому самоощущению. Такую вольготность души можно удовлетворить на безбрежных русских просторах. Русский народ может терпеть тяжкие обязанности и закрепощение, если оно является велением долга, но он не выносит неволи как жёстко регламентированной жизни и ограничения жизненного пространства. Клетка, даже золотая, – хуже обременённой жизни. Стремление к воле выделяло в народе пассионариев – организаторов новых форм жизни и осваивателей новых пространств. В порабощённых массах народа всегда была сильна тоска по вольной воле.
Воля – это природно-душевная стихия индивида, его природный и душевный энергетический вектор. На низшем уровне необузданная природная воля являет слепое своеволие самости. На высшем – одухотворенная воля вплетается в свободное самоосуществление личности. Западноевропейская традиция выстраивает внешние отношения, регламентирует индивидуальные права и свободы во взаимной борьбе индивидуальных воль. Русское Православие нацелено на внутреннее преображение, а не на внешнюю муштру человека, оно ведёт человека к свободе изнутри – через преображение собственной природной воли. Православное внутреннее преобразование человеческой личности больше соответствует христианскому Благовестию. Но свойственная русской ментальности недооценка внешних свобод сказывалась, с одной стороны, в слабом развитии правосознания, пассивности в создании правовых гражданских и государственных форм; с другой же стороны – чревата подменой свободы воли безудержным своеволием.
Русские в целом грешили меньше европейцев, а каялись больше . При всех исторических испытаниях уровень их общественной нравственности во все века, а временами и уровень правосознания был выше европейского. «Пытка отменена в России тогда, когда она существовала почти во всех судах Европы, когда Франция и Германия говорили об ней без стыда и полагали её необходимою для отыскания и наказания преступников» (А.С. Хомяков). На Русской земле невозможно представить реестр индульгенций, указывающий, за какие провинности и в каких размерах взимаются штрафы с монахов и монахинь, за какое количество незаконнорождённых детей аббатиса подвергается обложению налогом. На Руси не приходилось сводом законов и денежными штрафами пресекать разврат в монастырях католической Европы. В Италии эпохи Возрождения «священнослужители содержат мясные лавки, кабаки, игорные и публичные дома, так что приходится неоднократно издавать декреты, запрещающие священникам “ради денег делаться сводниками проституток”, но всё напрасно. Монахи читают “Декамерон” и предаются оргиям, а в грязных стоках находят детские скелеты как последствия этих оргий. Тогдашние писатели сравнивают монастыри то с разбойничьими вертепами, то с непотребными домами… В церквах пьянствуют и пируют, перед чудотворными иконами развешаны по обету изображения половых органов, исцеленных этими иконами. Францисканские монахи изгоняются из города Реджио за грубые и скандальные нарушения общественной нравственности, позднее за то же из этого же города изгоняются и доминиканские монахи» (А.Ф. Лосев). Ничего близкого не было в русской церковной жизни.
Невозможно представить, чтобы православный митрополит или патриарх предавались таким порокам, какие были распространены в средневековом Ватикане, или вообразить распущенность нравов в высшем духовенстве, распространённую при папском дворе:
«Русский человек живет, прежде всего, сердцем и воображением и лишь потом волею и умом. Поэтому средний европеец стыдится искренности, совести и доброты как “глупости”; русский человек, наоборот, ждёт от человека, прежде всего, доброты, совести и искренности. Европейское правосознание формально, черство и уравнительно; русское – бесформенно, добродушно и справедливо. Европеец, воспитанный Римом, презирает про себя другие народы (и европейские тоже) и желает властвовать над ними; зато требует внутри государства формальной “свободы” и формальной “демократии”. Русский человек всегда наслаждался естественной свободой своего пространства… Между царём и народом существовала, так сказать, религиозно-нравственная пуповина… Образ царя укреплял правосознание народа, а образ народа облагораживал и формировал правосознание царя» (И.А. Ильин).
Необходимо учитывать и специфически русское переживание свободы как воли. Если западный человек стремится к завоеваниям формальных прав и свобод, зафиксированных юридически, то русскому человеку менее интересны внешние правовые свободы. Для него ценен внутренний аспект свободы – свободы самоопределения, что возможно и в условиях внешнего закрепощения. Русский стремится к воле вольной, по воле пожить, к самореализации по органичной потребности сердца, а не по внешним предписаниям. Волевое самоопределение в органичных жизненных условиях, при наличии традиционных духовных авторитетов было ориентировано ко благу и поэтому играло роль мощного созидательного фактора. Западный образ жизни воспитывал правосознание: без осознания своих прав западный человек – индивидуалист по природе – не может самореализоваться, а без уважения к правам других он не сможет выжить, ибо погибнет в борьбе всех против всех на тесных европейских пространствах. Суровая соборная русская культура больше воспитывала сознание долга, нежели прав, поэтому на Руси было слабо развито правосознание. В итоге разрушение традиционной системы авторитетов и ценностей при недостатке внутренней дисциплины правосознания приводило к тому, что воля вольная оборачивалась своеволием, разнузданием – освобождением от всяческих обязательств, ввергала страну в анархию и хаос.
Православие несло русскому народу все дары христианского правосознания – волю к миру, братству, справедливости, лояльности и солидарности; чувство достоинства и ранга; способность к самообладанию и взаимному уважению – словом, всё то, что может приблизить государство к заветам Христа. Иван Ильин
В ходе столетий народ привык относиться к своему состоянию как к чему-то ненадежному (уже заранее уступая) и к чужой собственности так же безразлично, как и к своей, не заботясь о бережливости и экономии, безнадежное “авось” завладело душою народа, равно как и легкомысленная и снисходительная трактовка хищнических бесчинств; отсюда недостаток твёрдого лояльного правосознания в личном, так же как и в общественном плане, фривольное обращение с правопорядком и его элементарными законоуложениями. Тут ещё надо учесть и то, что русские в своём прошлом на практике не прошли школу римского права…Силу личного характера и правосознания, и пятую силу – высокого и устойчивого общественного мнения – в России ещё только предстоит создать» (И.А. Ильин).
«Веками у русских не развивалось правосознание, столь свойственное западному человеку. К законам было всегда отношение недоверчивое, ироническое: да разве возможно установить заранее закон, предусматривающий все частные случаи? ведь они все непохожи друг на друга. Тут – и явная подкупность многих, кто вершит закон. Но вместо правосознания в нашем народе всегда жила и ещё сегодня не умерла – тяга к живой справедливости, выраженная, например, пословицей: Хоть бы все законы пропали, лишь бы люди правдой жили. Сюда примыкает и вековое отчуждение нашего народа от политики и от общественной деятельности» (А.И. Солженицын).
Филофей выражал не имперские претензии: он осуждал Первый Рим за стремление кесаря завоевать другие народы, обличал притеснения Пскова Москвой. Миссия Москвы как Третьего Рима виделась не в захвате и подчинении соседей, а в стоянии за правду Христову, в сохранении единственной страны, где право-славят Господа. Московское государство присоединяет земли евразийского пространства не для русского народа, а для православной веры: Русь, храни веру православную! Государь этого священного града является абсолютным монархом в смысле неделимости, неограниченности, независимости власти от всякого внешнего подчинения, но находится в полной покорности высшему авторитету Божественной правды и справедливости. Церковь – хранительница и носительница религиозного авторитета и Благодати. Власть понимается как служение, как ответственность перед Высшей Правдой, за преступления государя перед которой «зло наводит Бог на землю, понеже Князь есть глава земли».
Святая Русь в русской идее – это духовный идеал царства правды и справедливости, любви и добра, по которому должна отстраиваться Русь историческая. Этот вселенский и универсальный идеал не сводится к политическим, географическим или этническим понятиям: «Святая Русь – категория едва ли не космическая. По крайней мере, в её пределы (или в её беспредельность) вмещается и ветхозаветный Эдем, и евангельская Палестина… У Святой Руси нет локальных признаков. У неё только два признака: первый – быть в некотором смысле всем миром, вмещающим даже рай; второй – быть миром под знаком истинной веры» (С.С. Аверинцев). Только русское народное сознание настолько возвышенно и многозначительно именовало свою страну: не добрая старая (как Англия), не прекрасная (как Франция), не сладостная (как Италия), не превыше всего (как Германия), а Святая Русь. «Ни одна из христианских наций не вняла самому существенному призыву Церкви именно к святости, свойству Божественному». Только Россия «дерзнула на сверхгордый эпитет и отдала этому неземному идеалу своё сердце» (А.В. Карташёв).
Государство для русского человека есть «живое нравственное сообщество, организм солидарности, совместной жизни людей, вольной и справедливой: нравственно безликое государство может только возмутить его; он пытается привнести любовь в государство и в политику, он спрашивает о религиозном полномочии государства и, если такового не находит, готов отречься от него. Мудрому европейцу это может показаться наивным и детским, он лишь улыбнется и пожмет плечами. Русский же хочет знать, что право, государство, политика произрастают из глубины святых корней духа, предстают перед ликом Божиим, освящены любовью, связаны братством, требуют справедливости, являются своего рода одной большой семьею» (И.А. Ильин).