6. Проклятие Элисетры

У жертвенного огня в Храме Равновесия Тьмы и Света замерла одинокая фигура. Взгляд, потухший и невидящий, прилип к очагу. Веки налились свинцом, не было сил их поднять.
Он видел лишь огонь — вечный и ненасытный. Его тепло не согревало, а сковывало кожу ледяной коркой. Внутри нарастала тяжесть — что-то твёрдое и неподъёмное, будто слёзы, не выплаканные в детстве, наконец обратились в камень.
Пламя жило собственной жизнью. Языки лизали воздух обманчиво-безобидно, но Лекарь знал: в самом центре таился ненасытный голод.
Не было ни дров, ни масла — лишь сила, пульсирующая в ядре огня. Воздух густел, пропитанный ладаном и медным привкусом крови.
Ровно пятнадцать лет назад отец шагнул в это пламя. И все эти годы один вопрос жёг горло раскалённым клеймом: «Почему?»
— Азгар... — сорвалось шёпотом, но в нём звенела стальная решимость. — Отец сгорел, сдерживая ту Хворь. А огонь... он снова голоден. Неужели всё так и будет — вечно?
Лекарь сжал переносицу большим и указательным пальцами. Он пытался выдавить усталость — не тела, а души. Души, которая видела уже слишком много.
Дракон поднял массивную голову, и в отблесках пламени его глаза стали бездонными порталами в иные миры.
— Ты смотришь, но не видишь, хозяин. Оно дышит … — Чешуйчатые веки прикрыли горящие зрачки.
Лекарь невольно перевёл взгляд на пламя. Оно действительно колыхалось медленно и глубоко, как грудь спящего зверя.
— Его пища… суть бытия. Жизнь… Смерть…Страх… Отвага…
Азгар замолчал, дав словам повиснуть в тишине.
— Ж-жизнь? — Горло сжалось, перехватив дыхание. Пальцы впились в плащ, безуспешно ища опору в рушащемся мире. Искра понимания вспыхнула, чтобы тут же погаснуть, сметённая нарастающим ужасом. — Значит... все они... отец... не сгорали, а стали... топливом?
Азгар усмехнулся — звук, похожий на скрежет сдвигающихся пластов. Его голос обрёл гулкую, бездонную глубину подземных пещер.
Помолчав, он произнёс:
— Пламя... оно всегда голодно. Тот, кто входит в это пламя, отказывается от будущего — чтобы дать миру шанс на него. Они сжигают не плоть. Они сжигают выбор.
Лекарь отшатнулся, будто от удара. Слова падали в тишину, как камни в немую глубь колодца. Он ждал чего угодно — тайны, магии, даже предательства. Но не этого беспощадного, выверенного расчёта.
Дракон резко повернул голову, и в этот миг тени на стенах зашевелились, будто в Храме не было ни одного источника света. — Видишь трещины? Это не повреждения камня. Это швы между мирами. Они расходятся…
По позвоночнику Лекаря пробежала острая, сухая дрожь.
— Что... что случится, если огонь погаснет? — собственный голос показался ему чужим.
Азгар наклонился так близко, что дыхание дракона обожгло щёку.
— Тьма вырвется. То, что скрыто за этим пламенем... нельзя выпускать. Никогда.
Лекарь посмотрел на огонь. И впервые увидел лицемерие света. В его мерцании теперь читалась не святость, а хищная хитрость. В глубине пламени, за этой ложью, зашевелились тени.
На миг они обрели черты: широко раскрытые рты, пустые глазницы, руки, тянущиеся к свободе. Все те, кто стал жертвой.
— Значит, иного пути нет? — голос Лекаря сорвался в шёпот.
Азгар покачал головой, и свет огня заиграл на его чешуе, превращая каждую пластину в застывшую слезу.
— Не только плоть... не только кровь... — голос перекатывался под сводами, как далёкий грозовой раскат. — Иногда пламени достаточно крох. Страха, точащего душу... Сомнений, подтачивающих разум... Даже тьмы, что прячется в самых потаённых уголках сердца.
Лекарь машинально провёл ладонью по груди, где под кожей будто шевельнулось что-то холодное и незнакомое.
Пламя взметнулось ввысь. И сразу — тени на стенах ожили. Они извивались в немом, беспокойном танце.
— Но бывают времена... — чешуя натянулась, обнажая шрамы, которым не было числа, — когда ему нужно больше. Жизнь. Душу. Последнее, что хранишь... и первое, что отдашь без сожаления!
В зрачках дракона отразились бесчисленные огни. Целые поколения, ставшие жертвенным дымом.
Лекарь впился ногтями в ладони, но боли не почувствовал.
Сердце бешено колотилось, будто пыталось вырваться из рёберной клетки.
— Кто... — горло сжалось, выталкивая шёпот, — кто выбирает жертву?
Азгар склонил голову, и его глаза вспыхнули алым. Два адских светила во тьме храма.
— Храм выбирает, — шипение дракона обожгло, как зимний ветер. — Так было всегда. А ты... — Веки медленно сомкнулись. — Ты давно стал частью этого выбора. Разве не чувствуешь? Как камни следят за тобой? Как пламя... ждёт твоего решения.
Глаза Лекаря метнулись к стенам. Ничего. Только камни. Но ощущение пристального, немого внимания нарастало, сжимая виски.
Где-то в глубине святилища камень скрипнул, будто повернулся, чтобы лучше видеть.
Лекарь обернулся на ледяной шёпот за спиной и увидел лишь дрожащий воздух, где только что могла стоять тень. Но ощущение пристального взгляда не исчезло. Оно висело в пространстве, плотное и неумолимое.
— Что... что мне делать? — его шёпот разлетелся эхом по сводам, смешавшись с потрескиванием вечного огня.
Азгар расправил крылья, отбрасывая гигантские тени, которые зашевелились на стенах, будто живые.
— Принеси жертву, — голос дракона гремел, как подземный толчок, заставляя дрожать камни. — Священный огонь впитывает не только плоть, но и намерения. Одно неверное движение... — Чешуйчатая лапа сжалась. — ...и ты станешь очередным именем в скрижалях. Не первым. Не последним. Просто... забытым.
Где-то в глубине святилища что-то звякнуло — тонко и зловеще, будто невидимая рука перевернула песочные часы, отсчитывающие последние зёрна его судьбы.
Рука медленно протянулась к огню, и тень на стене заколебалась — хрупкая граница между светом и мраком. Пламя вздрогнуло, языки потянулись к пальцам, словно узнавая старую боль.
Воздух стал тяжёлым, пропитанным гарью и забытыми клятвами, которые слишком долго хранились в камнях Храма.
Под кожей что-то зашевелилось, но физическая боль меркла перед ледяными тисками выбора.
— Храм избрал тебя... — прошептало эхо обряда. — Теперь твой черёд выбирать!
Внезапная вспышка! В пламени мелькнули образы: Седеющий старик с глазами, полными слёз. Девочка в венке из полевых цветов. Его собственный силуэт с окровавленными руками.
Азгар застыл, его чешуя поблекла, будто покрылась пеплом.
Огромная голова медленно повернулась к Лекарю. В глазах не осталось ничего, кроме бездонной скорби.
— Выбирай! — прошипел дракон. — Иные жертвы горят вечно!
----
Лекарь замер, словно каменное изваяние. Трепещущие отблески пламени скользили по его лицу, сливаясь с тенями. И вот он уже был неотделим от Храма, стал его частью — холодной и безмолвной. А в глазах, отражавших огонь, зияла глубокая, непроглядная бездна.
— Азгар... — голос звучал чужим, будто сквозь толщу времени. — Кто они? Те, чьи имена даже скрижали не сохранили? Чьи жизни стали пищей для этого ненасытного пламени?
Он проглотил ком, вставший в горле. — И что... что скрывается за этим светом? Какая тьма прячется в  сердце огня?
Азгар вздохнул, и из ноздрей вырвался вихрь дыма. Помолчав мгновение, дракон заговорил вновь — и его голос обрёл мудрость тысячелетий.
— Первые Древние возвели этот Храм, — слова падали тяжело, как камни в бездну. — Они помнили мир до Разделения. Не боги и не люди. Мост между мирами.
Дракон сжал лапу в воздухе, очерчивая невидимые границы.
— Их кости — в основании Храма. Их последний вздох — в этом пламени. — Глаза Азгара вспыхнули, отражая огонь жертвенника, и на мгновение в них мелькнули отблески былых времён.
— Храм Равновесия... — послышалось в ответ, и голос дракона вобрал в себя множество оттенков — от старческого шёпота до детского смеха. — Он не построен руками. Он рос сам, как жемчужина в раковине. Медленно, слой за слоем, впитывая каждую жертву, каждый обряд.
В воздухе замерцали видения, призрачные образы старого мира.
— Когда всё только начиналось... — коготь Азгара прочертил в воздухе светящуюся линию, — здесь не было стен. Только Место. И в нём — вечный танец, где Свет и Тьма кружили, соприкасаясь, но никогда не сливаясь.
Лекарь неосознанно шагнул вперёд. Его тень на стене извивалась, повторяя немой вопрос. — Тогда где же они теперь? Эти... Первые?
Азгар медленно опустил голову. — Разве ты не понимаешь? Они и есть Храм. Их плоть — в камнях. Их дыхание — в пламени. Они не исчезли — они стали… Они стали пламенем. По собственной воле. Как и твой отец.
Пауза повисла густым дымом между ними.
Лекарь чувствовал, как по спине пробежали мурашки.
— Элисетра... — дракон произнёс это имя с неожиданной теплотой и горечью. — Она пришла после. Когда Древние обратились в пепел, оставив нам лишь закон да этот ненасытный огонь.
В пламени на мгновение вспыхнул силуэт. Стройная фигура в белых одеждах с чашей в руках.
— Она лечила людей. Утешала. — Когти Азгара скребли по камню. — Её красота и доброта привлекали многих. Но Храм забрал её сердце целиком. Однажды здесь появился Маг, — его голос стал резким, словно скрежет камня по камню. — Не жалкий заклинатель. Владыка из Бездны, чьи пальцы плели саму ткань тьмы… Имя его забыто. Но шрамы от его дел до сих пор кровоточат в этом мире…
Лекарь замер, вжимаясь спиной в холодный камень колонны. История, которую он слышал с детства много раз, теперь обретала плоть и звучала иначе — не легендой, а правдой о том, как было.
Дракон повернул голову, и в его глазах отразилось пламя.
- Он увидел Элисетру и.… заболел ею. Не просто желал. Бредил, как безумец бредит луной. Предлагал ей целые королевства, вечную жизнь, силу, о которой ты и не мечтал!
Запахло гарью, хотя огонь не разгорался сильнее.
— Но она посмотрела на Мага... — Азгар оскалился, — ...как на увядший цветок в священном саду. Без сожаления, без досады. Просто... перевела взгляд.
Когти с грохотом вонзились в камень.
«Так смотрела и мать на мой первый, неумело вырезанный из дерева меч», — мелькнуло у Лекаря, и это простое, живое сравнение сделало историю невыносимо реальной.
—Этот взгляд сжёг его гордыню дотла. И тогда... тогда он создал нечто такое, что даже Древние не могли предвидеть. — Пламя жертвенника почернело, и в его глубине на миг явилось лицо. То самое, что когда-то утешало, теперь искажённое вечной мукой.
Лекарь почувствовал, как под ложечкой похолодело.
Азгар ударил хвостом по полу, заставив дрогнуть каменные плиты.
Его голос стал низким и опасным, словно гул подземного толчка.
— Он вернулся. Но не с мечом или армией. Он привёл саму Бездну, вывернутую наизнанку. Его гнев был страшнее любого заклинания. Он не стремился просто уничтожить её. Он вознамерился переписать саму песню её души.
— Проклятие сделало её не просто вампиром. Исцеляющее прикосновение стало разлагать плоть. Место, где она светила факелом, теперь поглощает свет.
Азгар резко развернулся, и его крылья взметнули в воздух клубы пыли. Тени на стенах зашевелились, будто испугавшись его слов.
Пыль осела на ресницы Лекаря. Он не моргнул.
— Видел её глаза? — голос дракона стал тише, но от этого только страшнее. — Этот синий... это не просто цвет. Это пропасть… Бездна, в которую сбросили ту, что когда-то освещала эти стены…
«Как у отца в последнюю секунду», — промелькнуло у Лекаря неотвязно, и он резко тряхнул головой, чтобы прогнать видение.
Внезапный порыв ветра пронёсся по залу, заставив пламя метнуться в сторону, будто отшатнувшись от собственной тени.
Азгар резко развернул голову, чешуя на загривке встала дыбом.
— Самое страшное в её проклятии… — прошипел он, — …оно дало ей вкус. Тьма стала для неё не цепями. Стала плотью и кровью. Она текла сквозь неё. И каждый поглощённый лучик лишь удлинял её тень.
Лекарь прикрыл глаза, пытаясь представить — нет, прочувствовать — эту чудовищную метаморфозу. У него не получилось. Лишь давний, детский страх темноты отозвался тупой болью в виске.
— Её прикосновение теперь несёт не исцеление, а смерть! — в голосе дракона зазвучали стальные ноты.
Воздух вокруг сгустился, будто пропитываясь сущностью его слов. — Но не ищи в ней обычного вампира. Она пьёт не кровь, а душу… Каждая крупица отчаяния делает её сильнее, каждая украденная надежда — ближе к цели.
Воздух вокруг сгустился, будто пропитываясь сущностью его слов. Лекарь сделал судорожный глоток этого тяжёлого воздуха.
Азгар замолчал, расширив ноздри.
Хвост совершил резкий взмах.
— Она — не просто вампир. Она — бывшая жрица Храма, — его голос стал тише, но от этого только страшнее. — Она знает все ритуалы, все слабые места! И использует тьму так, как мы используем свет. Осознанно, расчётливо! Это делает её опаснее любого демона!
Где-то в глубине коридоров раздался лёгкий смешок. Высокий, как звон разбитого стекла.
Азгар мгновенно насторожился, но звук уже растворился в темноте.
— Вот почему она хочет твою кровь, Лекарь, — прошептал дракон. — Не пить. Чтобы завершить превращение. Стать тем, чем должна была стать… — ...Стать совершенной.
Азгар на миг замолк, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание.
— Ирония в том. — его шёпот стал еле слышным. — Он хотел, чтобы она была только его. И почти добился этого. Теперь она принадлежит только Тьме. Даже он сам не может к ней прикоснуться.
----
Лекарь резко выпрямился, пальцы судорожно сжали древко посоха.
Холодный пот стекал по вискам, хотя в зале было душно.
— Значит, она... — голос его сорвался, когда пламя на миг погасло. В темноте что-то шевельнулось — не тьма, а скорее живая пустота.
Золотые зрачки Азгара сузились в вертикальные щели.
— Она здесь с самого начала, — его шёпот напоминал скрип старых ветвей. — Клятва жрицы привязала её к этим камням крепче цепей. Только теперь вместо света...
Из темноты донесся лёгкий звук. Будто кто-то провёл ногтем по шву между камнями.
Лекарь почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом.
— Она не может уйти, — продолжил дракон, и в его голосе вдруг прозвучала странная нота. Почти… жалость. — Как и мы все. Разве ты не чувствуешь? Эти стены...
Где-то совсем близко раздался вздох. Не человеческий, а какой-то... влажный, прерывистый.
Будто кто-то, забывший, как дышать, пытался вдохнуть полной грудью.
Лекарь резко развернулся, подняв посох. В отблесках пламени что-то отразилось. Пара синих точек. Не светящихся, а наоборот — впитывающих свет, словно чёрные дыры.
— Она наблюдает, — прошептал Азгар. Его крылья медленно расправились, заслоняя Лекаря. — Всегда наблюдает. И ждёт.
Тишина после этих слов стала гуще, тяжелее.
Даже пламя, вспыхнувшее вновь, не смогло разогнать это ощущение. Будто в воздухе повисло что-то липкое, незримое. Что-то, что дышало где-то за спиной, когда ты отворачивался.
Тень колыхнулась, и из неё выплыла Элисетра, словно темнота сама рождала её образ. Лунный свет, пробивавшийся сквозь высокие витражи, скользил по её лицу, подчёркивая неестественную, почти призрачную бледность.
— Да… Ты не первый... — её голос прозвучал одновременно в ушах и прямо в сознании Лекаря, будто чернильные капли, растворяющиеся в воде. — Но ты... другой.
Звук был физическим вторжением. Лекарь чувствовал, как по его собственным сосудам пробегает чужая вибрация.
Её пальцы, длинные и бледные, будто кости, выбеленные временем, медленно сомкнулись в воздухе перед грудью.
— Я чувствую твою кровь, — продолжала она, и каждое слово оставляло во рту привкус медной монеты. — Она зовёт меня… Как... до того, как всё изменилось.
Азгар издал предупреждающее рычание, но Элисетра лишь улыбнулась. Слишком широко, обнажив клыки, которые казались длиннее, чем должны быть.
— Не бойся, — прошептала она, и этот шёпот обжёг Лекаря изнутри. — Я не пришла за твоей жизнью. Я пришла за... воспоминанием. За тем, что ты ещё не знаешь, но уже носишь в себе.
Рука метнулась к его груди, не касаясь кожи, но в самой глубине сердца что-то дрогнуло. Забытый осколок льда проснулся, посылая волну глухой боли. А когда холодные пальцы всё же коснулись тела, они впитывали тепло, как мраморные надгробия на рассвете. Оставляя после себя онемение. Будто плоть уже прощалась с душой, предчувствуя разлуку.
Она взяла его за руки, сжав слишком крепко, будто не могла контролировать собственную силу. Ногти оставили на коже капли крови, но тут же резко отдёрнула ладони, словно обожглась.
В её глазах мелькнуло не голодное бешенство, а почти человеческое отвращение.
Лекарь задышал чаще, глядя на мелкие царапины. Его собственная кровь на её ногтях казалась единственным реальным, понятным фактом в этом кошмаре.
— Я не стану помогать тебе сеять тьму!
Элисетра усмехнулась. Губы растянулись в холодной, зловещей улыбке. — Ты всё ещё не понимаешь. Я не жажду тьмы — я задыхаюсь в её оковах… Маг отнял у меня не просто жизнь. Он украл возможность покоя.
Пальцы сжались в воздухе, будто душили невидимого врага.
— Эти стены стали мне саваном... — Она прижала ладонь к груди, где под бледной кожей пульсировало что-то тёмное. — Я не жажду ни света, ни тьмы... Лишь того, что может потушить этот огонь.
Глаза её вспыхнули синим адским пламенем.
— Он горит, Лекарь... Горит так долго, что я забыла, каково это — не чувствовать боли.
В её голосе прорвалось что-то настолько искреннее и измученное, что Лекарь на миг забыл о клыках и синих глазах. Он вспомнил бессонные часы у изголовья тех, кого не спасти — тот же тон, та же усталость от вечной агонии.
— Тьма или свобода — какая разница? — Голос Лекаря дрожал не от страха, а от ярости. — Ты убиваешь невинных. Питаешься их страхом. Разве это путь к свету?
Элисетра сделала шаг вперёд, и лунный свет скользнул по её лицу, обнажив на миг что-то человеческое. Тень той, кем она была.
— Ты прав, — прошептала она. — Но скажи мне, Лекарь, разве те, кто исчезали в этом Храме, обретали свободу? Или просто становились очередной жертвой во имя твоего равновесия?
Вопрос попал в самую незащищённую точку. Лекарь снова увидел лицо отца — спокойное, почти умиротворённое. Но теперь это спокойствие выглядело не как подвиг, а как поражение.
Азгар бросился между ними, чешуя на загривке встала дыбом. — Не слушай её! Она...
— Он сам может решить! — перебила Элисетра, и её глаза вдруг стали просто синими. Без ледяного блеска, почти... человеческими. — Скажи, мальчик, ты когда-нибудь задумывался, почему дракон так яростно защищает Храм? Что скрывается за этими стенами, помимо праха твоего отца?
Лекарь невольно взглянул на Азгара. В глазах дракона он увидел не гнев, а.… страх. Настоящий, животный страх, от которого чешуя на шее Азгара мелко задрожала. Сомнения разъедали его уверенность, словно кислота.
Пламя в жертвеннике вдруг показалось ему чужим. Холодным и равнодушным наблюдателем.
Когда тень поглотила Элисетру, его пальцы нашли на посохе знакомую трещину. Ту, что появилась в день смерти отца.
Дерево под кожей было шершавым, как старая рана.
— Если в ней... — начал он, но слова застряли в горле. Вместо них в сознании всплыл неожиданный образ. Не нынешняя ледяная вампир, а девушка с тёплыми глазами цвета мёда. Такой, какой её описал Азгар. Только в его воображении она улыбалась по-другому. Не издевательски, а… печально.
Азгар огрызнулся, обнажив клыки. — Видел бы ты то, что видел я! За каждым проблеском света в ней следуют десять новых жертв!
Но Лекарь уже поднял руку, прерывая его.
— Я видел её глаза! — настаивал он. — Там не только тьма. Там и боль, и... — Он запнулся, не решаясь сказать «надежда».
Азгар выпустил клубы дыма через ноздри, и воздух наполнился запахом серы.
— Допустим, в ней действительно остался свет, — голос напоминал скрежет валунов в горной осыпи. — Но, чтобы до него добраться, тебе предстоит утонуть в её тьме. Ты готов на это? Готов ли превратиться в того, кого сам не узнаешь после?
Лекарь посмотрел на свои руки. На них проступили бледные следы от её пальцев — уже не царапины, а что-то вроде лёгкого обморожения, странного узора. Ответ был у него на ладонях.
Он был Лекарем — его долгом было искать корень болезни, а не бороться с симптомами. Но он был и Хранителем, чей долг — сохранять хрупкий покой любой ценой. Сжечь заразу или понять её, чтобы исцелить? Первое было долгом. Второе — его сутью. Между этими правдами и треснула его уверенность.
Пальцы Лекаря побелели, сжимая посох.
— Нет, — голос был твёрд, но в нём слышалась трещина. — Но… но должен попробовать! — Взгляд скользнул по рукам, где под кожей пульсировали руны. — Если я откажусь..., то какой же я тогда хранитель равновесия?
Решение созрело, кристаллизуясь в холодную волю. Единственным путём был Ритуал Погружения из «Книги Погребённых Солнц». Он не просто открывал прошлое — он вёл к центру Храма, к истокам, где память о каждой душе, поглощённой пламенем, хранится нетленной. Чтобы понять Элисетру, нужно было найти её след среди этих вечных теней.
Лекарь почти физически чувствовал привкус крови на губах — той самой, что скрепила страницы манускрипта. Ею же была прописана и ловушка: часть искателя могла навсегда остаться в тех тенях, а тень — вырваться в наш мир.
Он закрыл глаза, собираясь с духом. Ему понадобилось три глубоких, шумных вдоха, чтобы голос перестал дрожать.
Чтобы понять Элисетру, нужно было самому пережить её падение.
С этим знанием он медленно выдохнул.
----
Лекарь провёл ладонью по лицу и с удивлением обнаружил, что пальцы дрожат, а на висках выступила липкая испарина. Он медленно подошёл к жертвеннику.
Пламя, обычно послушное и ровное, теперь извивалось странными змеями, тянулось в ту сторону, где растворилась Элисетра. Казалось, неведомая сила искривляла сами законы природы, заставляя огонь нарушать все привычные правила.
— Почему... — голос Лекаря прервался, словно перехваченный невидимой рукой. Пальцы судорожно сжали посох, и в ответ он почувствовал слабый отзвук. Глухую пульсацию, словно биение сердца, замурованного в стене. — Почему при нашей встрече она назвала себя мёртвой? Разве вечность — не величайший дар?
Азгар, до этого молча наблюдавший, резко развернул свою массивную голову. В его глазах отразилось пламя. Но не то, что горело перед ними, а какое-то другое.
— Ты думаешь, это жизнь? — дракон издал хруст, похожий на треск ломающихся костей. — Она не дышит, не чувствует тепла, не знает вкуса. Она — ходячая пустота, одержимая вечной жаждой. Разве это дар? Это проклятие! И самое страшное... — его голос стал тише, — ... она помнит вкус хлеба, запах дождя, тепло человеческих рук… И знает, что никогда больше этого не почувствует!
Где-то в глубине храма опять что-то звякнуло. Будто упала серебряная монета. Пламя дёрнулось, и на секунду Лекарю показалось, что в его глубине мелькнуло лицо. Молодое, без синевы в глазах, без клыков.
И такое бесконечно печальное.
Когда Лекарь вновь устремил взгляд к жертвеннику, пламя вело себя иначе. Оно не жгло, а словно высасывало тепло из его тела. Кончики пальцев немели, будто превращались в лёд, а по коже бежали не мурашки, а странные волны холода...
— Тогда объясни, — его голос звучал хрипло, — если этот Храм для неё тюрьма, почему она так яростно его защищает?
Азгар издал низкий, скрежещущий звук. Резко ткнул мордой в глубокую трещину на алтаре, откуда сочилась чёрная, маслянистая субстанция.
— Потому что клятва — не верёвка, которую можно развязать, — прошипел дракон. — Она — живая петля. Она вросла. Вплелась в Храм вместе с её именем. Защищать эти камни — для неё теперь единственный способ оставаться собой. Её суть, её последняя правда сплетены с этой кладкой. Ненавидеть эти стены она может. Но дать им пасть — значит позволить растерзать последнее, что ещё делает её Элисетрой.
В дальнем конце зала мелькнуло движение. Слишком быстрое для человеческого глаза, но оба заметили.
Лекарь, сжимая посох сделал непроизвольный шаг вперёд.
— А если... — он вздохнул, — если я уничтожу её? Что тогда?
Пламя жертвенника взметнулось вверх, осветив чешую Азгара. В этот момент она переливалась, как жидкое золото. А в огромных глазах дракона отразились бесчисленные отражения пламени.
— Без хранителя тьмы... — голос Азгара стал глухим, — равновесие нарушится... Огонь может погаснуть...
Он наклонил голову, и в его глазах мелькнуло что-то, что Лекарь никогда раньше не видел — знание, от которого стынет кровь.
Лекарь замер:
— Что... что тогда?
— Тогда миру не потребуется ни Храм, ни Равновесие, — прошипел Азгар. — Он вернётся в тот изначальный хаос, ради исправления которого Первые и воздвигли эти стены. В состояние до разделения. Когда Свет ослеплял сам себя, а Тьма глушила собственное эхо. Это и есть её «победа». Не конец. Возврат к началу. К безумию чистых стихий.
Где-то в глубине коридоров раздался смех. Хрустально-чёткий, пронзительный. Лекарь невольно прижал ладонь к груди. Сердце билось ровно, пугающе-ровно.
А смех... казалось, звучал не снаружи. А изнутри.
----
Лекарь замер, и время будто остановилось. Пальцы сами собой сомкнулись на амулете — медном диске, который вдруг стал обжигать кожу. Отступать было некуда. Со скрипом он раскрыл «Книгу Погребённых Солнц». Страницы, тонкие и сухие, зашелестели.
— Здесь... — голос сорвался, когда палец скользнул по выцветшим рунам. — Здесь говорится о знаках. Тех самых, что появляются на коже... — Он поднял глаза, встречая своё отражение в полированной поверхности амулета: на лбу уже проступал призрачный контур первого символа.
Азгар резко вскинул голову, чешуя встала дыбом.
— Не знаки! — прошипел он. — Это ожоги! Шрамы тех, кто лез, куда не следует! — Его хвост ударил по каменному полу. — Предупреждение, которое ты решил проигнорировать!
Лекарь провёл ладонью по лицу, чувствуя, как под кожей уже пульсирует странное тепло.
Где-то в глубине храма что-то застонало. То ли ветер в трещинах, то ли камень.
Он медленно выдохнул, и в этом вздохе смешались усталость и решимость. Руки сжимали посох, ощущая, как холод дерева проникает в кожу. Не просто физическое ощущение — предупреждение, идущее из глубин Храма.
— Семь врат забвения... — прошептал Лекарь, и в его голосе зазвучали отголоски заклятий. Пальцы вновь сжали посох, будто вспоминая забытый ритуал. — Через каждые врата душа теряет часть себя. Последний, кто отважился... — Он замолчал, глядя на дрожащие тени на стенах.
Азгар прикрыл веки, и сквозь полупрозрачные перепонки блеснули золотые зрачки — два крошечных солнца в наступившей темноте.
— Ты читал, что стало с тем смельчаком? — его голос звучал глухо, словно доносился из глубины веков. — Бледная тень, бормочущая на языке, которого не знал при жизни. Это и будет твоим уделом, если...
Лекарь резко поднял голову, прерывая дракона.
— Я видел записи в скрижалях. Знаю цену! Но если она там… — Его голос дрогнул, когда в памяти всплыл образ: не ледяная вампир, а девушка с глазами цвета мёда. — Тогда я хотя бы узнаю правду...
Он умолк, поняв, что говорит вслух с воображаемым призраком. Стыд и решимость смешались в нём в гремучую смесь.
— И если она действительно выбрала тьму... тогда я смогу наконец сделать выбор сам!
Дракон застыл, словно изваяние. Каждая чешуйка на загривке приподнялась, образуя острые гребни. В золотых глазах, теперь плескалось нечто незнакомое. Не ярость, а животный, первобытный страх.
— Ты вообще понимаешь? — Его когти с хрустом вонзились в каменный пол, оставляя глубокие шрамы. — Каждое прикосновение тьмы будет выжигать в тебе кусочек за кусочком. Даже если выберешься обратно... — Голос дракона сорвался на низком рычании. — ...часть тебя останется там! Навсегда.
Лекарь посмотрел на свои руки — те, что должны были нести свет. Они уже не казались ему полностью своими.
Из темного угла за спиной Лекаря донесся шёпот. То ли сквозняк в трещинах, то ли сам воздух прошептал: «А разве ты не хочешь узнать настоящую свободу? Ту, что бывает только в полной темноте?»
Лекарь с силой вонзил посох в пол. Удар отозвался гулким эхом, а по стенам побежали светящиеся трещины, словно молнии.
— Выбора нет! — его голос прозвучал хрипло, но непоколебимо. — Она уже меняет Храм! Если не остановить её сейчас, завтрашний рассвет может не наступить!
Азгар резко выдохнул. Из пасти вырвалось пламя, но вместо тепла оно принесло лишь странные, извивающиеся тени, заплясавшие на стенах.
— Тогда слушай, — заговорил он, и с каждым словом из его пасти вылетали искры. — Клянусь огнём, пока мои крылья не обратятся в прах, я буду щитом между тобой и бездной. Но... — Его огромная грудь содрогнулась. — ...даже дракон бессилен, если его подопечный сам отпустит край пропасти!
Голос Азгара надломился. Это была не угроза, а мольба. Лекарь впервые увидел дракона ... испуганным. И от этого стало ещё страшнее.
Где-то в глубине Храма что-то глухо звякнуло, словно упала последняя песчинка в часах, отсчитывающих время до начала ритуала.
----
Посох сам повёл его руку, достраивая узор, начатый ещё прикосновением Первых Стражей. Древесина жгла ладони, яростно сопротивляясь — это была последняя попытка Храма удержать его. Лекарь стиснул зубы, впился пальцами в древко и с хрустом прочертил заключительную дугу, сомкнув её с древними рунами на полу.
Внутри очерченного круга камни на миг почернели, будто ушли в немыслимую глубину, а затем из этой пустоты вырвалось мерцание — ядовито-зелёное, холодное, как свет звезды, забывшей о своём тепле.
Когда последняя линия замкнула круг, руны не вспыхнули — взревели. Алой яростью, в которой слышался хруст костей, шипение пепла и скрип вращающихся светил.
Ритуал начался. Или закончился мир, каким он его знал.
Пальцы Лекаря обрели странную уверенность, будто кто-то другой направлял их движения. Тело само вспомнило танец — не заученный, а вписанный в плоть кровью предков.
Он больше не думал. Его разум стал чистым проводником, и от этого стало спокойно. Страшное, ледяное спокойствие.
Дрожащие кисти — несмотря на страх, несмотря на сомнения — безошибочно извлекли первую нить — Память Места. Песок из храмовых катакомб, впитавший шёпот всех, кто когда-либо ступал здесь.
Серые зёрна прилипали к ладоням, холодные и колючие, как пепел давно умерших богов.
Когда щепотка оказалась на его ладони, частицы вспыхнули тусклым золотом, а в ушах поднялся многоголосый хор — приглушённые мольбы всех, кто когда-то отдал жизнь за хрупкое равновесие.
Голоса запели прямо в костях. Лекарь закачался, едва удерживая равновесие. Это было не слышно — это чувствовалось, как вибрация перед землетрясением.
Затем из складок плаща появился вторая нить — потерянное время. Слеза Вечности.
Камень, холодный как глубины вселенной, переливался в его руках, то излучая мягкий голубоватый свет, то поглощая всё вокруг и превращая в абсолютную черноту. В его глубинах пульсировала энергия, напоминающая биение сердца. Слеза родилась в момент самого первого разделения света и тьмы. И теперь хранила в себе эхо того изначального катаклизма.
Он зажмурился, но свет пробивался сквозь веки, рисуя на сетчатке чёрные узоры.
Не колеблясь, Лекарь прижал палец к острому краю кристалла. Третья и главная нить — Кровь Призыва.
Его собственная. Только она могла провести его через лабиринты чужого прошлого и вернуть обратно. Кровь выступила мгновенно. Алые капли повисли на кончиках пальцев, сверкая рубиновым светом в мерцании факелов.
Он наклонил руку. Первая капля упала на поверхность камня.
«Слеза Вечности» вобрала её не как сухая земля — как бездонное устье. Не было звука, лишь ощущение падения в немую глубину.
А затем — вспышка. Ослепительная, белая, выжигающая тени. На мгновение она осветила зал до последнего угла, обнажив на стенах лики, которых там не должно было быть.
В дрожащем свете стены ожили. Из камня проступили полупрозрачные силуэты. Будто сама тень Храма вспомнила своих давно ушедших Стражей.
Безглазые лики замерли в вечном наблюдении, слепые и всевидящие одновременно.
Внезапно сияние дрогнуло. И в его пульсации мелькнули Тени Первых. Их кровавые мантии струились, как свежие раны, над ритуальной чашей, наполненной чем-то слишком тёмным для крови и слишком густым для тьмы.
Воздух стал сладким и приторным. Лекарь закашлялся — его лёгкие отказывались вдыхать эту сладость, густую, как сироп с гноящейся раны, как запах цветка, выросшего на трупе.
Вспыхнуло видение: когти дракона, высекающие руны на древесине посоха. Каждая черта оставляла после себя дымящийся след — будто жгла не дерево, а реальность. А за этим дымом — отец, шагающий в пламя. На лице не страх, а странное умиротворение.
Свет погас, но в последних бликах на миг проступило лицо юной жрицы с глазами, полными надежды. Этот образ исчез, не успев оставить следа. Как сон при пробуждении.
— Кровь... — голос Лекаря звучал хрипло. Воздух вокруг начал густеть, превращаясь в тягучую субстанцию. — ... это связь. Между нами. Между тем, что было... и тем, что скрыто.
— Слепой! — Рёв Азгара был полон такой беспомощной ярости, что Лекарь инстинктивно пригнулся. — Ты видишь их судьбу, но не понимаешь! Каждая смерть Лекаря — не подвиг, а новый замок на этих Вратах! И твоя кровь... — его взгляд в ужасе упал на светящиеся руны, — ...ключ, что отопрёт их все!
Лекарь посмотрел на свои окровавленные пальцы. Ключ. Вот и всё. Мысль была слишком огромной, чтобы её осознать. Вместо этого — оттолкнул. И двинулся в центр круга.
Он словно не слышал слов дракона. Медленно, с каменным лицом, он опустился в центр круга. Пальцы, покрытые узорами из запёкшейся крови, скользнули по рунам, и те вспыхнули багровым светом.
— Теперь... — его слова рассыпались эхом по камням, словно их произносили давно умершие жрецы, — ...я погружусь в сны, что старше этих стен.
— Ты войдёшь не в них. В то, что её сотворило, — прошипел дракон, и его чешуя покрылась инеем.
Холод донёсся до Лекаря. Последняя физическая ощущаемая вещь в этом мире. Он ухватился за это ощущение, как за якорь.
Лекарь закрыл глаза. Губы шевелились, произнося слова, которых не помнил разум. Каждый слог оставлял на языке вкус пепла. А в воздухе выжигал руны, висящие между реальностями.
Его голос раскалывался, будто говорили не один человек, а десятки. Все те, чьи души стали чернилами для этой жертвы.
Лекарь ощутил странное движение в груди. Будто невидимые крючья впились в его сознание и начали медленно вытягивать его из тела.
Последним, что успел сделать его разум, было одно-единственное, ясное слово-приказ, обращённое к самому Храму: «Веди».
Он сказал это не голосом, не губами. Приказ родился где-то в глубине грудной клетки, и кость грудины отозвалась ей дрожью, повторяя слово на языке, забытом до его рождения.
В последний момент, перед тем как тьма окончательно поглотила его, он успел заметить, как чешуя Азгара неестественно вспыхнула в отражённом свете рун.
Как дракон сделал шаг вперёд, крылья распахнулись в защитном жесте. И самое главное — в золотых глазах не было гнева. Только страх... предчувствие утраты.
Тьма сомкнулась.
Последнее, что он услышал — не сердцебиение, а звук. Треск лопнувшего в глубине Храма древнего камня.
----
Лекарь сделал первый вздох — и воздух застрял в лёгких, густой и тягучий, как расплавленная смола. Он пришёл сюда не за силой. Он пришёл за приговором.
Сомнения разъедали его долг. Отец, шагнувший в пламя. Элисетра, закованная в собственную тьму. Где здесь правда? Где ошибка? Храм должен знать. Или те, чья память стала его камнями.
— Дай мне понять! — мысль, отточенная отчаянием, врезалась в ткань ритуала. — Что с ней делать?.. Что со мной делать, если я не могу выбрать?..
Пространство сжалось вокруг него спазмом. Тени зашевелились, но теперь это были не чудовища — а свидетели. Присяжные из плоти тьмы и пепла.
Голос Храма втиснулся в щели сознания: «Правда, которую ты ищешь, уже сожгла тех, кто мудрее тебя.»
«Пусть сожжёт и меня! — парировал Лекарь из глубины души. — Но дай мне увидеть куда, прежде чем шагнуть!»
И Храм показал ему «куда».
Его собственное «я» начало расползаться, замещаясь чужими воспоминаниями. Он был молодой Элисетрой под дождём, чувствуя дрожь маленького тела в руках и жгучую боль отдачи, её собственная жизнь текла в сломанную кость ребёнка. И за этим — чёрный, маслянистый ужас, когда этот свет в её руках впервые почернел и стал высасывать жизнь, а не давать её. Проклятие не как внешняя сила, а как изнанка её же дара.
Она явилась — Элисетра. Не пришла. Была ответом Храма на его вопрос.
— Ты не должен был приходить сюда! — её голос в черепе был лезвием. — Думаешь, найдёшь способ уничтожить меня? Ищешь мою слабость? Она в тебе самом.
— Ты... всё ещё там? — выдохнул он, но это была уже не жалость, а болезнь. Он увидел искажение в зеркале её души — то, как чистейший свет, отразившись, стал своей чёрной противоположностью. И понял: чтобы «спасти» ту светлую часть, нужно уничтожить ту, что выросла на её месте. Нельзя убрать тень, не срубив дерево.
— Ты всё ещё там! — повторил он, и в его голосе зазвучали отголоски всех Стражей, что сгорели до него. — И поэтому ты должна исчезнуть.
Элисетра отпрянула — не от его слов, а от того, как они прозвучали. В них была безличная, каменная неизбежность Храма.
— А может... — прошептала она, и в её голосе впервые прозвучало не презрение, а что-то вроде уважения к равному противнику, — ...ты уже на самом краю? Не падения. Выбора. Ты просил понимание. Оно у тебя теперь в крови.
И в этот миг Лекарь почувствовал первый порез — не в сознании, а на коже. На внутренней стороне запястья, точно в месте, где билась вена, проступила черта. Чистая, чёрная, идеальная. Первая руна. Не дар. Отметка. Печать договора, который он только что заключил собственной жаждой ответа.
----
Боль была не физической. Это была боль исполненного договора, врезавшаяся в суть. Он очнулся. Лёжа на спине. Осознал: кость грудины пылает ледяным огнём. Язык прилип к нёбу.
Он лежал, уставившись в потолок, где каменные своды напоминали свёрнутые в спирали мускулы колосса. Не Храма. Тела, в которое Храм теперь превращался. И он был его частью.
Тёплая слизь сочилась из швов между камнями. Стены дышали. Каменные плиты поднимались и опускались с мерзким хлюпающим звуком, как грудь спящего великана. Звук был настолько органичным, что его собственные лёгкие невольно подстроились под этот ритм. Храм никогда не дышал. Пока Лекарь не разбудил в нём то, что должно было спать.
В воздухе плавали золотистые частицы — осколки священного огня. Они тянулись к нему. Липли к коже, к рунам, питая их.
Азгар стоял над ним, крылья распростёрты. Из пасти дракона струился чистый, холодный свет отчаяния.
— Ты разбудил Древних... — голос его звучал сквозь толщу веков. — Они шли за твоей болью, за твоим «да». И теперь они здесь.
Лекарь с трудом поднял голову и увидел последствия. Тени. Их формы постоянно менялись, будто они не могли решить, как должны выглядеть. Потому что они забыли. Ритуал вёлся через Память Места и его Кровь — он звал не образы прошлого, а суть Храма. А сутью этой были они — те, чьи кости легли в основание.
Одна из теней вытянула костлявую руку. Лекарь почувствовал ледяное прикосновение у виска. И узнавание. В сознании всплыл образ Храма, но не такого, каким он его знал. Вместо жертвенного огня бил источник чёрной воды, в отражении которой танцевали древние звёзды. И он был той водой. И он был теми звёздами.
— Они помнят, — прошептал Азгар. — Помнят, каким это место было до нас. До Равновесия. И хотят вернуть своё!
Первый удар посоха разорвал тень пополам. Существо рассыпалось с детским смехом. Но из трещин в камне уже выползали новые. Они рождались из ран Храма, которые нанёс ему сам Лекарь.
«Бесполезно», — голос Элисетры прозвучал в его сознании. «Ты выпустил их. Теперь они не остановятся, пока не сотрут всё, что построено поверх их памяти.»
— Решай, хозяин! — прошипел Азгар, крылья дрожали от напряжения. — Ты призвал их! Ты можешь отозвать! Но для этого... нужно закончить то, что начал!
«Закончить». Лекарь всё понял. Он не испортил. Он пробудил. Ритуал не кончился. Он только начался. И чтобы остановить Древних, нужно дать им то, за чем они пришли. Не разрушение. Исполнение обета. Храм должен стать цельным. А для этого в нём должно воцариться Равновесие. Его. И её.
Он принял решение. Не как жертва. Как Страж.
В памяти вспыхнул образ отца, шагающего в пламя, — и жертвенный огонь взревел в ответ, устремившись к нему. Но теперь это была уже не воля отца. Это была воля всех. Всех, чьи жизни ушли в эту ненасытную глотку. Они тянулись к нему теперь. Не чтобы сжечь.
Чтобы соединиться.
Пламя не обжигало. Оно въедалось. Впивалось в плоть отца ледяными иглами. И там, где огненные языки касались кожи — кожа становилась пеплом и исчезала. Обнажая то, что пряталось под ней изначально.
Знаки.
Руны.
Целые письмена запретных клятв, вписанные в ткань его существа. Они уже были там. Огонь лишь сжёг последнюю завесу.
И тогда вторая руна вспыхнула — на лбу Лекаря. Всепоглощающим холодом, который выжигал память. На губах появился привкус железа и слепящей белизны. Вкус выбора.
Третья руна въелась ему в скулу — и в висках отозвалась чужая память: заскорузлые пальцы отца, выводящие этот знак на косяке хижины. Не краской — собственной кровью. Наследие. Или клеймо.
И за этим холодом хлынули воспоминания. Не образы — чистая суть. Он был своим отцом в миг, когда пламя приняло его плоть. Он был десятками других Стражей, чьи жизни ушли в ненасытную глотку Огня. Он пережил их смерти, их сомнения, их последние мысли. И их согласие.
Ужас сменился растворением. Это было не просмотром летописи — поглощением, стирающим границы его собственного «Я». Каждая руна, проявляясь, закрепляла в нём чужую судьбу.
И сквозь этот хор угасающих голосов он наконец услышал единственный, что звучал всегда — ровный гул самого Храма. Слепой голос инстинкта, силы, что лишь использовала Стражей, как проводников своей воли.
И этот гул теперь звучал и его устами.
Потому что он теперь и был этим голосом.
----
В тот миг, когда символ вспыхнул у него на лбу — гул изменился. Он не просто звучал в нём — он стал подконтролен. Пламя, выжигающее руны, было не поглощением, а переписыванием договора. Лекарь не растворился в Храме. Он вписал Храм в себя.
Элисетра, ощутив этот сдвиг, впервые за века отпрянула. Не от силы, а от её нового качества. На её совершенных чертах ярость боролась с немыслимым — с почти человеческим страхом утраты контроля.
— Нет! — её крик разорвал пространство. — Они МОИ!
Её пальцы впились в его запястье, в самую яркую руну, пытаясь разорвать новую связь.
Свет знака вспыхнул яростным отпором — не защитой, а приказом. Элисетра отдёрнула обугленную руку с шипением. Её власть над ним, державшаяся на её же проклятии, была перерезана. В её глазах мелькнула ярость зверя, загнанного в угол её же собственным оружием.
Руны пульсировали, и в них бились сотни сердец. Лекарь поднял руку, коснулся пальцами пылающих знаков. Его губы беззвучно зашевелились, шепча слова, которые забыл даже камень.
И когда он заговорил, это был уже не его одинокий голос, а голос, сплетённый из шёпота всех его предшественников — тихий, чуждый и неумолимо спокойный:
— Мы не гасим тьму. Мы её кормим. — В его словах не было ужаса, лишь констатация закона мироздания. — И на каждую каплю света… она отвечает мерой тени. В этом и есть Равновесие.
— Они выбрали тебя… — Азгар резко втянул воздух, застыв. В его голосе не было тревоги — было Узнавание. Признание архетипа. Его золотые глаза расширились, впитывая смысл узора на лбу Лекаря и эхо его слов. Эти три руны вместе... Такой знак он видел лишь однажды — не в книге, а на печати, скреплявшей первый и последний договор Света и Тьмы.
За спиной Лекаря дракон издал рёв — низкий, гулкий, полный древнего знания и потрясения. Он понял. То, за чем охотилась Элисетра, ей не принадлежало. Никогда. Она искала ключ, не зная, что ключом можно быть. А её Хранитель только что озвучил изначальную истину, на которой стоит мир.
— Но теперь вопрос, — прошипел Азгар, и в его шёпоте звучал уже не вызов, а вековое опасение, — сможешь ли ты нести их… не став ими?
Лекарь шагнул к Элисетре. Его влекла неодолимая сила той самой «нити», что натянулась от его запястья много лет назад. Руны на коже пульсировали в унисон с биением её чёрного сердца.
Голос Элисетры в его черепе стих, сменившись торжествующей тишиной полного согласия.
Он смотрел в её синюю бездну и больше не видел ни боли, ни плена. Лишь совершенный, ужасающий порядок. Рука потянулась, чтобы принять её холодные пальцы.
Как части единого целого. Как окончательный ответ.
И в тот же миг, в запасных покоях Храма, в старом сундуке с травами, тряпичная кукла открыла свои синие глаза-бусины.
Её безгубый рот растянулся в улыбку — сбылось.
----
Тот шаг к Элисетре стал началом конца. Новые руны защищали плоть, но душу ему пришлось защищать самому. А она была не слепой силой, а разумом Тьмы.
Уже на рассвете он с ужасом осознал: её голос звучал в его черепе даже в тишине. Навязчивый, как собственный пульс.
Азгар предупреждал. Петля затянулась — связь пустила корни, раскалывая его изнутри, как плющ камень.
Он больше не слышал Древних. Он слышал только её. И её голос был убедительнее.
А потом пришло чувство. Не жалость — тёмное, навязчивое влечение. Словно путник в метели, он бросался на призрачный свет её глаз, надеясь раздуть в них очищающее пламя.
Он искал эту искру везде — в зеркале, в воде, в тенях. И не находил. Она была везде, кроме того, единственного места, где он надеялся её увидеть: внутри себя.
«Ты могущественнее, чем смеешь думать», — струился в его сознании мёд, замешанный на яде. — «Ты сможешь перекроить мир. Но для этого... отдайся мне...»
Её голос менял тембр: то обет покоя, то жар запретного вожделения.
И с каждым словом его воля таяла. Грань между его мыслями и её внушением истончилась и исчезла. Он верил. Не в неё — ей. И это было последним, самым страшным падением.
Её тьма сочилась в его разум. Чужие мысли вытесняли его собственные. Она знала все его слабости и играла на них, как на расстроенных струнах.
----
Азгар ощутил перемену раньше, чем увидел. Ноздри вздрогнули, уловив запах тления души. Чешуя на загривке встала дыбом.
Глаза Лекаря смотрели сквозь мир. Зрачки поглотили радужку, оставив чёрные пустоты, в которых пульсировали чужие звёзды. Они не отражали огонь — они поглощали его жадными глотками.
Движения стали плавными, неестественными, будто он шёл сквозь густой мёд.
— Хозяин, — прорычал Азгар, и каждый зуб обнажился в оскале ужаса. — Ты не идёшь — ты падаешь! Её тьма уже смотрит твоими глазами!
Лекарь медленно поднял на него взгляд. Пустой. Безжизненный.
— Ты ошибаешься, — прошептал он её голосом, губы сложившись в её же скорбную улыбку. — Я видел настоящую. Девушку в петле собственной тьмы. Разве мы не клялись спасать таких?
— Ты ослеп! — Рык Азгара сотряс камни. В глазах дракона — страх не за себя, а за того, кто стоял перед ним, уже наполовину потерянный.
Лекарь открыл рот, чтобы возразить, но внутри была лишь пустота. Его мысли разбежались. Вместо них — обрывки: дрожь юных рук в Храме... лица умерших... ледяное прикосновение Элисетры, её пальцы-корнями, впившиеся в запястье.
Он поднял руку. Следов не было. Но боль оставалась. И сладость.
Где-то в глубине дёрнулась мысль: «Азгар прав!» — и тут же утонула в сладком яде её воли.
— Ты устал, старый друг, — сказал Лекарь, и в его голосе зазвучала чужая, железная твёрдость. — Ты слишком долго смотрел в пламя. Пора отдохнуть.
Руны на его коже вспыхнули — не светом, а сгустившейся, маслянистой тьмой.
Азгар отпрянул, шипя от боли и неверия.
И в этот миг Лекарь понял. Обратного пути нет. Он сделал выбор. И этот выбор был не его. От этого было больнее всего.
----
Лунный свет струился по стенам Храма Равновесия, и сам Храм застыл в немом ожидании. На его фоне, словно чёрный клинок, вонзённый в сердце святилища, вырисовывалась фигура Элисетры.
Её тень жила собственной жизнью — извивалась и колыхалась, не повторяя движений хозяйки.
Холодное сияние окутывало её стан, словно жидкое серебро, лаская каждый смертоносный изгиб.
Длинные пальцы с ногтями-бритвами медленно скользили по животу, в котором она ощущала желанное шевеление. Губы искривились в улыбке, где материнская нежность сплелась с чудовищным торжеством. В призрачном свете блеснули острые клыки.
— Скоро... совсем скоро ты явишься миру, мой новый Хранитель. Истинный страж грядущего Равновесия!
Её смех разорвал тишину — не звук, а ледяной осколок, вонзившийся в сознание. От него стыла кровь.
Тьма научила её терпению. И вот, наконец, терпение вознаграждалось.
Где-то в глубине залов, в кольце угасающих рун, дракон опустил голову на сложенные передние лапы. Золотые глаза, потухшие, смотрели в одну точку.
На пустое место у жертвенного огня, где когда-то стоял Лекарь.


Конец первой книги
2020-2025 г.