6. Проклятие Элисетры

У жертвенного огня в Храме Равновесия Тьмы и Света замерла одинокая фигура. Его взгляд, потухший и невидящий, прилип к очагу. Веки налились свинцом, не было сил их поднять.
Он видел лишь огонь — вечный и ненасытный.
Тепло не согревало, лишь сковывало кожу ледяной коркой. А внутри нарастала тяжесть — что-то твёрдое и неподъёмное, будто слёзы, не выплаканные в детстве, наконец обратились в камень.
Пламя жило собственной жизнью. Его языки лизали воздух обманчиво-безобидно, но Лекарь знал — в самой сердцевине таился древний и ненасытный голод.
Здесь не было ни дров, ни масла — лишь сила, пульсирующая в ядре огня. Воздух густел, пропитанный ладаном и медным привкусом крови.
Ровно пятнадцать лет назад его отец шагнул в это пламя. И все эти годы один вопрос жёг горло раскалённым клеймом: «Почему?»
— Азгар... — сорвалось шёпотом, но в нём звенела стальная решимость. — Отец сгорел, сдерживая Хворь. А огонь... он снова голоден. Неужели нет другого пути?
Дракон поднял массивную голову, и в отблесках пламени его глаза стали бездонными порталами в иные миры.
— Ты смотришь, но не видишь, хозяин. Оно дышит … — Чешуйчатые веки прикрыли горящие зрачки. — Его пища — не дерево и не уголь, а сама суть бытия. Страх… отвага… сама грань между «быть» и «не быть» …
— Ж-жизнью? — Горло сжал ледяным обручем. Пальцы впились в плащ, безуспешно ища опору в рушащемся мире. Искра понимания вспыхнула, чтобы тут же погаснуть, сметённая нарастающим ужасом. — Значит... все они... отец... не сгорали, а стали... топливом?
Азгар усмехнулся, и его голос обрёл глубину подземных пещер.
— Пламя... оно всегда голодно.
Дракон резко повернул голову, и в этот миг тени на стенах зашевелились, будто в Храме словно не было ни одного источника света. — Видишь трещины? Это не повреждения камня. Это швы между мирами. Они расходятся…
Ледяная игла страха медленно проползла по позвоночнику Лекаря.
— Что... что случится, если огонь погаснет? — собственный голос показался ему чужим.
Азгар наклонился так близко, что дыхание дракона обожгло щёку.
— Тьма вырвется, — каждый слог падал, как камень в бездонный колодец. — То, что скрыто за этим пламенем... нельзя выпускать. Никогда.
Лекарь посмотрел на огонь. И впервые увидел, как свет лжёт. В его мерцании теперь читалась древняя, хищная хитрость. В глубине пламени зашевелились тени.
На миг они обрели черты: широко раскрытые рты, пустые глазницы, руки, тянущиеся к свободе.
Все те, кто стал жертвой.
— Значит, иного пути нет? — голос Лекаря дрогнул, как пламя на ветру.
Азгар покачал головой, и свет огня заиграл на его чешуе, превращая каждую пластину в застывшую слезу.
— Не только плоть... не только кровь... — его голос перекатывался под сводами, как далёкий грозовой раскат. — Иногда пламени достаточно крох. Страха, точащего душу... Сомнений, подтачивающих разум... Даже тьмы, что прячется в самых потаённых уголках сердца.
Огонь взметнулся ввысь, и тени на стенах ожили, извиваясь в немом танце.
— Но наступают времена... — чешуя натянулась, обнажая шрамы, которым не было числа, — когда ему нужно больше. Жизнь. Душу. Последнее, что хранишь... и первое, что отдашь без сожаления!
В зрачках дракона отразились бесчисленные огни. Целые поколения, ставшие жертвенным дымом.
Лекарь впился ногтями в ладони, но боли не почувствовал.
Сердце бешено колотилось, будто пыталось вырваться из рёберной клетки.
— Кто... — горло сжалось, выталкивая шёпот,  — кто выбирает жертву?
Азгар склонил голову, и его глаза вспыхнули алым. Два адских светила во тьме храма.
— Храм выбирает, — шипение дракона обожгло, как зимний ветер. — Так было всегда. А ты... — Веки медленно сомкнулись. — Ты давно стал частью этого выбора. Разве не чувствуешь? Как камни следят за тобой? Как пламя... ждёт твоего решения.
Где-то в глубине святилища камень скрипнул, будто повернулся, чтобы лучше видеть.
Лекарь обернулся на ледяной шёпот за спиной и увидел лишь дрожащий воздух, где только что могла стоять тень. Но ощущение пристального взгляда не исчезло. Оно висело в воздухе, плотное и неумолимое, как сам камень этих стен.
— Что... что мне делать? — его шёпот разлетелся эхом по сводам, смешавшись с потрескиванием вечного огня.
Азгар расправил крылья, отбрасывая гигантские тени, которые зашевелились на стенах, будто живые.
— Принеси жертву, — голос дракона гремел, как подземный толчок, заставляя дрожать древние камни. — Священный огонь впитывает не только кровь, но и намерения. Одно неверное движение... — Чешуйчатая лапа сжала воздух. — ...и ты станешь очередным именем в скрижалях. Не первым. Не последним. Просто... забытым.
Где-то в глубине святилища что-то звякнуло — тонко и зловеще, будто невидимая рука перевернула песочные часы, отсчитывающие последние зёрна его судьбы.
Рука медленно протянулась к огню, и тень на стене заколебалась — хрупкая граница между светом и мраком. Пламя вздрогнуло, языки потянулись к пальцам, словно узнавая старую боль.
Воздух стал тяжёлым, пропитанным гарью и забытыми клятвами, которые слишком долго хранились в камнях Храма.
По коже поползло жжение. Огненные руны впивались в плоть, расползаясь синими прожилками.
Под кожей что-то зашевелилось, но физическая боль меркла перед холодным выбором, сжимавшим грудь.
— Храм избрал тебя... — прошептало эхо обряда. — Теперь твой черёд выбирать!
Внезапная вспышка! В пламени мелькнули образы: Седеющий старик с глазами, полными слёз. Девочка в венке из полевых цветов. Его собственный силуэт с окровавленными руками.
Азгар застыл, его чешуя поблекла, будто покрылась пеплом.
Огромная голова медленно повернулась к Лекарю. В глазах не осталось ничего, кроме бездонной, древней скорби.
— Выбирай! — прошипел дракон. — Иные жертвы горят вечно!
----
Лекарь замер, словно каменное изваяние. Трепещущие отблески пламени скользили по его лицу, сливаясь с тенями. И вот он уже был неотделим от Храма, стал его частью — холодной и безмолвной. А в глазах, отражавших огонь, зияла глубокая, непроглядная бездна.
— Азгар... — его голос звучал чужим, будто сквозь толщу времени. — Кто они? Те, чьи имена даже скрижали не сохранили? Чьи жизни стали пищей для этого ненасытного пламени?
Он сглотнул, пытаясь протолкнуть ком, вставший в горле. — И что... что скрывается за этим светом? Какая тьма прячется в самом сердце огня?
Азгар вздохнул, и из ноздрей вырвался вихрь дыма. Помолчав мгновение, дракон заговорил вновь — и его голосе зазвучала мудрость тысячелетий.
— Первые Древние возвели этот Храм, — слова падали тяжело, как камни в бездну. — Они помнили мир до Разделения. Не боги и не люди. Они были Мостом между мирами.
Дракон сжал лапу в воздухе, очерчивая невидимые границы.
— Их кости — в основании Храма. Их последний вздох — в этом пламени. — Глаза Азгара вспыхнули, отражая огонь жертвенника, и на мгновение в них мелькнули отблески древних времён.
— Храм Равновесия... — послышалось в ответ, и голос дракона вобрал в себя множество оттенков — от старческого шёпота до детского смеха. — Он не построен руками. Он рос сам, как жемчужина в раковине. Медленно, слой за слоем, впитывая каждую жертву, каждый обряд.
В воздухе замерцали видения, призрачные образы древнего мира.
— Когда всё только начиналось... — коготь Азгара прочертил в воздухе светящуюся линию, — здесь не было стен. Только Место. И в нём — вечный танец, где Свет и Тьма кружили, соприкасаясь, но никогда не сливаясь.
Лекарь неосознанно шагнул вперёд. Его тень на стене извивалась, повторяя немой вопрос. — Тогда где же они теперь? Эти... Первые?
Азгар медленно опустил голову. — Разве ты не понимаешь? Они и есть Храм. Их плоть — в камнях. Их дыхание — в пламени. Они не исчезли — они стали… Они стали пламенем. По собственной воле. Как и твой отец.
Пауза повисла густым дымом между ними.
Лекарь чувствовал, как по спине пробежали мурашки.
— Элисетра... — дракон произнёс это имя с неожиданной теплотой и горечью. — Она пришла после. Когда Древние обратились в пепел, оставив нам лишь правила да этот ненасытный огонь.
В пламени на мгновение вспыхнул силуэт. Стройная фигура в белых одеждах с чашей в руках.
— Она лечила людей. Утешала. Была светом. — Когти Азгара скребли по камню. — Её красота и доброта привлекали многих. Но Храм забрал её сердце целиком. Однажды здесь появился Маг, — его голос стал резким, словно скрежет камня по камню. — Не жалкий заклинатель. Владыка из Бездны, чьи пальцы плели саму ткань тьмы… Имя его забыто. Но шрамы от его дел до сих пор кровоточат в этом мире…
Дракон повернул голову, и в его глазах отразилось пламя.
— Он увидел Элисетру и… заболел ею. Не просто желал. Бредил, как безумец бредит луной. Предлагал ей целые королевства, вечную жизнь, силу, о которой ты и не мечтал!
В воздухе запахло гарью, хотя огонь не разгорался сильнее.
— Но она посмотрела на мага... — Азгар оскалился, — ...как на увядший цветок в священном саду. Без сожаления, без досады. Просто... перевела взгляд.
Когти с грохотом вонзились в камень.
— Этот взгляд сжёг его гордыню дотла. И тогда... тогда он создал нечто, что даже Древние не могли предвидеть. — Пламя жертвенника почернело, и в его глубине на миг явилось лицо. То самое, что когда-то утешало, теперь искажённое вечной мукой.
Азгар ударил хвостом по полу, заставив дрогнуть каменные плиты.
Его голос стал низким и опасным, словно гул подземного толчка.
— Он вернулся. Но не с мечом или армией. Он привёл саму Бездну, вывернутую наизнанку. Его гнев был страшнее любого заклинания. Он не стремился просто уничтожить её. Он вознамерился переписать саму песню её души.
— Проклятие не просто сделало её вампиром. Её исцеляющее прикосновение стало разлагать плоть. Место, где она светила факелом, теперь поглощает свет.
Азгар резко развернулся, и его крылья взметнули в воздух клубы пыли.
Тени на стенах зашевелились, будто испугавшись его слов.
— Видел её глаза? — голос дракона стал тише, но от этого только страшнее. — Этот синий... это не просто цвет. Это пропасть… Бездна, в которую сбросили ту, что когда-то освещала эти стены…
Внезапный порыв ветра пронёсся по залу, заставив пламя метнуться в сторону, будто отшатнувшись от собственной тени.
Азгар резко развернул голову, чешуя на загривке встала дыбом.
— Самое страшное в её проклятии … оно дало ей вкус к этому, — прошипел он. — Тьма стала для неё не цепями, а плотью и кровью. Она текла сквозь неё, и каждый поглощённый лучик лишь удлинял её тень.
Лекарь невольно сжал в руке посох, ощущая, как дерево пульсирует в ответ.
— Её прикосновение теперь несёт не исцеление, а смерть! — в голосе дракона зазвучали стальные ноты.
Воздух вокруг сгустился, будто пропитываясь сущностью его слов. — Но не ищи в ней обычного вампира. Она пьёт не кровь, а саму душу… Каждая крупица отчаяния делает её сильнее, каждая украденная надежда — ближе к цели.
Азгар замолчал, расширив ноздри.
Хвост совершил резкий взмах, подняв вихрь многовековой пыли.
— Она — не просто вампир. Она — бывшая жрица Храма, — его голос стал тише, но от этого только страшнее. — Она знает все ритуалы, все слабые места! И использует тьму так, как мы используем свет. Осознанно, расчётливо! Это делает её опаснее любого демона!
Где-то в глубине коридоров раздался лёгкий смешок. Высокий, как звон разбитого стекла.
Азгар мгновенно насторожился, но звук уже растворился в темноте.
— Вот почему она хочет твою кровь, Лекарь, — прошептал дракон. — Не чтобы пить. Чтобы завершить превращение. Стать тем, чем должна была стать… Совершенной.
----
Лекарь резко выпрямился, пальцы судорожно сжали древко посоха.
Холодный пот стекал по вискам, хотя в зале было душно от жара пламени.
— Значит, она... — голос его сорвался, когда пламя на миг погасло. В темноте что-то шевельнулось — не тень, а скорее живая пустота.
Золотые зрачки Азгара сузились в вертикальные щели.
— Она здесь с самого начала, — его шёпот напоминал скрип старых ветвей. — Клятва жрицы привязала её к этим камням крепче цепей. Только теперь вместо света...
Из темноты донесся лёгкий звук. Будто кто-то провёл ногтем по шву между камнями.
Лекарь почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом.
— Она не может уйти, — продолжил дракон, и в его голосе вдруг прозвучала странная нота. Почти… жалость. — Как и мы все. Разве ты не чувствуешь? Эти стены...
Где-то совсем близко раздался вздох. Не человеческий, а какой-то... влажный, прерывистый.
Будто кто-то, давно забывший, как дышать, пытался вдохнуть полной грудью.
Лекарь резко развернулся, подняв посох. В отблесках пламени что-то отразилось. Пара синих точек. Не светящихся, а наоборот — впитывающих свет, словно чёрные дыры.
— Она наблюдает, — прошептал Азгар. Его крылья медленно расправились, заслоняя Лекаря. — Всегда наблюдает. И ждёт.
Тишина после этих слов стала гуще, тяжелее.
Даже пламя, вспыхнувшее вновь, не смогло разогнать это ощущение. Будто в самом воздухе повисло что-то липкое, незримое. Что-то, что дышало где-то за спиной, когда ты отворачивался.
Тень колыхнулась, и из неё выплыла Элисетра, словно темнота сама рождала её образ. Лунный свет, пробивавшийся сквозь высокие витражи, скользил по её лицу, подчёркивая неестественную, почти призрачную бледность.
— Да… Ты не первый... — её голос прозвучал одновременно в ушах и прямо в сознании Лекаря, будто чернильные капли, растворяющиеся в воде. — Но ты... другой.
Её пальцы, длинные и бледные, будто кости, выбеленные временем, медленно сомкнулись в воздухе перед грудью.
— Я чувствую твою кровь, — продолжала она, и каждое слово оставляло во рту привкус медной монеты. — Она зовёт меня… Как... до того, как всё изменилось.
Азгар издал предупреждающее рычание, но Элисетра лишь улыбнулась. Слишком широко, обнажив клыки, которые казались длиннее, чем должны быть.
— Не бойся, — прошептала она, и этот шёпот обжёг Лекаря изнутри. — Я не пришла за твоей жизнью. Я пришла за... воспоминанием. За тем, что ты ещё не знаешь, но уже носишь в себе.
Рука метнулась к его груди, не касаясь кожи, но в самой глубине сердца что-то дрогнуло. Забытый осколок льда проснулся, посылая волну глухой боли. А когда холодные пальцы всё же коснулись тела, они впитывали тепло, как мраморные надгробия на рассвете. Оставляя после себя онемение. Будто плоть уже прощалась с душой, предчувствуя разлуку.
Её пальцы впились в его запястье. Слишком сильно, будто она не могла контролировать собственную силу. На миг её ногти впились в кожу, оставив капли крови... но она резко отдёрнула руку, словно обожглась.
В её глазах мелькнуло не голодное бешенство, а почти человеческое отвращение.
Побелевшими от напряжения пальцами Лекаря нашли знакомую выемку на посохе. — Я не стану помогать тебе сеять тьму!
Элисетра усмехнулась. Губы растянулись в холодной, зловещей улыбке. — Ты всё ещё не понимаешь. Я не жажду тьмы — Я задыхаюсь в её оковах… Маг отнял у меня не просто жизнь. Он украл саму возможность покоя.
Пальцы сжались в воздухе, будто душат невидимого врага. — Эти стены стали мне саваном... Она прижала ладонь к груди, где под бледной кожей пульсировало что-то тёмное. — Я жажду не свет и не тьму... лишь того, что может потушить этот огонь в моей груди. — Глаза вспыхнули синим адским пламенем. — Он горит, Лекарь... Горит так долго, что я забыла, каково это — не чувствовать боли.
— Тьма или свобода — какая разница? — Голос Лекаря дрожал не от страха, а от ярости. — Ты убиваешь невинных. Питаешься их страхом. Разве это путь к свету?
Элисетра сделала шаг вперёд, и лунный свет скользнул по её лицу, обнажив на миг что-то человеческое. Тень той, кем она была.
— Ты прав, — прошептала она, и в голосе вдруг зазвучала усталость веков. — Но скажи мне, Лекарь, разве те, кто исчезали в этом Храме, обретали свободу? Или просто становились очередной жертвой во имя твоего равновесия?
Азгар бросился между ними, чешуя на загривке встала дыбом. — Не слушай её! Она...
— Он сам может решить! — перебила Элисетра, и её глаза вдруг стали просто синими. Без ледяного блеска, почти... человеческими. — Скажи, мальчик, ты когда-нибудь задумывался, почему дракон так яростно защищает Храм? Что скрывается за этими стенами, помимо праха твоего отца?
Лекарь невольно взглянул на Азгара. В глазах дракона он увидел не гнев, а... страх. Сомнения разъедали его уверенность, словно кислота.
Пламя в жертвеннике вдруг показалось ему чужим. Холодным и равнодушным наблюдателем.
Когда тень поглотила Элисетру, его пальцы автоматически нашли на посохе знакомую трещину. Ту, что появилась в день смерти отца.
Дерево под кожей было шершавым, как старая рана.
— Если в ней... — начал он, но слова застряли в горле. Вместо них в сознании всплыл неожиданный образ. Не нынешняя ледяная вампир, а девушка с тёплыми глазами цвета мёда. Такой, какой её описал Азгар. Только в его воображении она улыбалась по-другому. Не издевательски, а… печально.
Азгар огрызнулся, обнажив клыки. — Видел бы ты то, что видел я! За каждым проблеском света в ней следуют десять новых жертв!
Но Лекарь уже поднял руку, прерывая его.
— Я видел её глаза! — настаивал он. — Там не только тьма. Там и боль, и... — Он запнулся, не решаясь сказать «надежда».
Азгар выпустил клубы дыма через ноздри, и воздух наполнился запахом серы.
— Допустим, в ней действительно остался свет, — его голос напоминал скрежет валунов в горной осыпи. — Но, чтобы до него добраться, тебе предстоит утонуть в её тьме. Ты готов на это? Готов ли превратиться в того, кого сам не узнаешь после?
Пальцы Лекаря побелели, сжимая посох.
— Нет, — голос его был твёрд, но в нём слышалась трещина. — Но… но должен попробовать! — Взгляд скользнул по рукам, где под кожей пульсировали руны. — Если я откажусь... то какой же я тогда хранитель света?
Решение созрело, кристаллизуясь в холодную волю. Единственным путём был Ритуал Погружения из «Книги Погребённых Солнц». Он не просто открывал прошлое — он вёл в Сердцевину Храма, к истокам, где память о каждой душе, поглощённой пламенем, хранится нетленной. Чтобы понять Элисетру, нужно было найти её след среди этих вечных теней.
Лекарь почти физически чувствовал привкус крови на губах — той самой, что скрепила страницы манускрипта. Цена была выжжена ею же: часть искателя могла навсегда остаться в тех тенях, а тень — вырваться в наш мир.
Чтобы понять Элисетру, нужно было самому пережить её падение.
С этим знанием он медленно выдохнул.
----
Элисетра растворилась в воздухе, оставив после себя тяжёлый запах увядших роз и праха. Словно вскрыли гробницу, тысячелетия хранившую свою тайну.
Лекарь провёл ладонью по лицу и с удивлением обнаружил, что пальцы дрожат, а на висках выступила липкая испарина. Он медленно подошёл к жертвеннику.
Пламя, обычно послушное и ровное, теперь извивалось странными змеями, тянясь в ту сторону, где растворилась Элисетра. Казалось, неведомая сила искривляла сами законы природы, заставляя огонь нарушать все привычные правила.
— Почему... — голос Лекаря прервался, словно перехваченный невидимой рукой. Пальцы судорожно сжали посох, и в ответ он почувствовал слабый отзвук. Глухую пульсацию, словно биение сердца, замурованного в стене. — Почему при нашей встрече она назвала себя мёртвой? Разве вечность — не величайший дар?
Азгар, до этого молча наблюдавший, резко развернул свою массивную голову. В его глазах отразилось пламя. Но не то, что горело перед ними, а какое-то другое. Более древнее.
— Ты думаешь, это жизнь? — дракон издал хруст, похожий на треск ломающихся костей. — Она не дышит, не чувствует тепла, не знает вкуса. Она — ходячая пустота, одержимая вечной жаждой. Разве это дар? Это проклятие! И самое страшное... — его голос стал тише, — ... она помнит вкус хлеба, запах дождя, тепло человеческих рук… И знает, что никогда больше этого не почувствует!
Где-то в глубине храма что-то звякнуло. Будто упала серебряная монета. Пламя дёрнулось, и на секунду Лекарю показалось, что в его глубине мелькнуло лицо. Молодое, без синевы в глазах, без клыков.
И такое бесконечно печальное.
Когда Лекарь вновь устремил взгляд к жертвеннику, пламя вело себя иначе. Оно не жгло, а словно высасывало тепло из его тела. Кончики пальцев немели, будто превращались в лёд, а по коже бежали не мурашки, а странные волны холода...
— Тогда объясни, — голос его звучал хрипло, — если этот Храм для неё тюрьма, почему она так яростно его защищает?
Азгар издал низкий, скрежещущий звук, словно в его груди перемалывались камни. Он резко ткнул мордой в глубокую трещину на алтаре, откуда сочилась чёрная, маслянистая субстанция.
— Маг был тщателен в своей мести, — прошипел дракон. — Он вырезал её имя на каждом камне, вплел в саму структуру Храма. Она может ненавидеть эти стены, но разорвать эти цепи не в силах.
В дальнем конце зала мелькнуло движение. Слишком быстрое для человеческого глаза, но оба заметили.
Лекарь сделал непроизвольный шаг вперёд, пальцы сжали посох.
— А если... — он сглотнул, — если я уничтожу её? Что тогда?
Пламя жертвенника взметнулось вверх, осветив чешую Азгара. В этот момент она переливалась, как жидкое золото. А в огромных глазах дракона отразились бесчисленные отражения пламени.
— Без хранителя тьмы... — голос Азгара стал глухим, — равновесие нарушится… Огонь может погаснуть… — Он наклонил голову, и в его глазах мелькнуло что-то, что Лекарь никогда раньше не видел. — Но если она останется... не будет ни Храма, ни света. Только вечная борьба.
Где-то в глубине коридоров раздался смех. Хрустально-чёткий, пронзительный. Лекарь невольно прижал ладонь к груди. Сердце билось ровно, пугающе-ровно.
А смех... казалось, звучал не снаружи. А изнутри.
----
Лекарь замер, и время будто остановилось. Пальцы сами собой сомкнулись на амулете — медном диске, который вдруг стал обжигать кожу. Отступать было некуда. Со скрипом он раскрыл «Книгу Погребённых Солнц». Страницы, тонкие как крылья мёртвых бабочек, зашелестели.
— Здесь... — голос сорвался, когда палец скользнул по выцветшим рунам. — Здесь говорится о знаках. Тех самых, что появляются на коже... — Он поднял глаза, встречая своё отражение в полированной поверхности амулета: на лбу уже проступал призрачный контур первого символа.
Азгар резко вскинул голову, чешуя встала дыбом.
— Не знаки! — прошипел он. — Это ожоги! Шрамы тех, кто лез, куда не следует! — Его хвост ударил по каменному полу. — Предупреждение, которое ты решил проигнорировать!
Лекарь провёл ладонью по лицу, чувствуя, как под кожей уже пульсирует странное тепло.
Где-то в глубине храма что-то застонало. То ли ветер в трещинах, то ли камень.
Он медленно выдохнул, и в этом вздохе смешались усталость и решимость. Руки сжимали посох, ощущая, как холод древнего дерева проникает в кожу. Не просто физическое ощущение — предупреждение, идущее из самых глубин Храма.
— Семь врат забвения... — прошептал Лекарь, и в его голосе зазвучали отголоски древних заклятий. Пальцы вновь сжали посох, будто вспоминая забытый ритуал. — Через каждые врата душа теряет часть себя. Последний, кто отважился... — Он замолчал, глядя на дрожащие тени на стенах.
Азгар прикрыл веки, и сквозь полупрозрачные перепонки блеснули золотые зрачки — два крошечных солнца в наступившей темноте.
— Ты читал, что стало с тем смельчаком? — его голос звучал глухо, словно доносился из глубины веков. — Бледная тень, бормочущая на языке, которого не знал при жизни. Это и будет твоим уделом, если...
Лекарь резко поднял голову, прерывая дракона.
— Я видел записи в скрижалях. Знаю цену! Но если она там… — Его голос дрогнул, когда в памяти всплыл образ: не ледяная вампир, а девушка с глазами цвета мёда. — Тогда я хотя бы узнаю правду..., — ответил он, открывая глаза. В них горела решимость, смешанная со страхом и предчувствием неизбежного. — И если она действительно выбрала тьму... тогда я смогу наконец сделать выбор сам!
Дракон застыл, словно изваяние. Каждая чешуйка на загривке приподнялась, образуя острые гребни. В золотых глазах, всегда таких уверенных, теперь плескалось нечто незнакомое. Не ярость, а животный, первобытный страх.
— Ты вообще понимаешь? — Его когти с хрустом вонзились в каменный пол, оставляя глубокие шрамы. — Каждое прикосновение тьмы будет выжигать в тебе кусочек за кусочком. Даже если выберешься обратно... — Голос дракона сорвался на низком рычании. — ...часть тебя останется там! Навсегда.
Из темного угла за спиной Лекаря донесся шёпот. То ли сквозняк в трещинах, то ли сам воздух прошептал: «А разве ты не хочешь узнать настоящую свободу? Ту, что бывает только в полной темноте?»
Лекарь с силой вонзил посох в пол. Удар отозвался гулким эхом, а по стенам побежали светящиеся трещины, словно молнии.
— Выбора нет! — его голос прозвучал хрипло, но непоколебимо. — Она уже меняет Храм! Если не остановить её сейчас, завтрашний рассвет может не наступить!
Азгар резко выдохнул. Из пасти вырвалось пламя, но вместо тепла оно принесло лишь странные, извивающиеся тени, заплясавшие на стенах.
— Тогда слушай, — заговорил он, и с каждым словом из его пасти вылетали искры. — Клянусь огнём, пока мои крылья не обратятся в прах, я буду щитом между тобой и бездной. Но... — Его огромная грудь содрогнулась. — ...даже дракон бессилен, если его подопечный сам отпустит край пропасти!
Где-то в глубине Храма что-то глухо звякнуло, словно упала последняя песчинка в часах, отсчитывающих время до начала ритуала.
----
Его посох сам повёл руку, достраивая узор, начатый ещё костями Первых Жрецов. Внутри очерченной фигуры разверзлась пустота— ядовито-зелёная, как свет умирающей звезды.
Пальцы впились в посох. Дерево ответило треском, но не поддалось. Он прочертил круг, соединив линии с уже существующими на полу рунами, высеченными первыми жрецами. На камне, внутри очерченной фигуры, заиграло мерцающее сияние — ядовито-зелёное, как свет далёких звёзд...
Когда последняя линия замкнула контур, руны не вспыхнули — взревели. Алым рёвом, в котором слышался хруст костей, шипение пепла и скрип вращающихся светил.
Ритуал начался. Или закончился мир, каким он его знал.
Пальцы Лекаря обрели странную уверенность, будто кто-то другой направлял их движения. Тело само вспомнило древний танец — не заученный, а вписанный в плоть кровью предков.
Дрожащие кисти — несмотря на страх, несмотря на сомнения — безошибочно извлекли первую нить — Память Места. Песок из храмовых катакомб, впитавший шепот всех, кто когда-либо ступал здесь.
Серые зёрна прилипали к ладоням, холодные и колючие, как пепел давно умерших богов.
Когда щепотка оказалась на его ладони, частицы вспыхнули тусклым золотом, а в ушах поднялся многоголосый хор — приглушённые мольбы всех, кто когда-то отдал жизнь за хрупкое равновесие.
Затем из складок плаща появился второй артефакт. Вторая нить — потерянное время. Слеза Вечности.
Камень, холодный как глубины космоса, переливался в его руках, то излучая мягкий голубоватый свет, то поглощая всё вокруг и превращая в абсолютную черноту. В его глубинах пульсировала энергия, напоминающая биение сердца. Слеза родилась в момент самого первого разделения света и тьмы. И теперь хранила в себе эхо того изначального катаклизма.
Не колеблясь, Лекарь прижал палец к острому краю кристалла. Третья и главная нить — Кровь Призыва.
Его собственная. Только она, как нить Ариадны, могла провести его через лабиринты чужого прошлого и вернуть обратно. Кровь выступила мгновенно. Алые капли повисли на кончиках пальцев, сверкая рубиновым светом в мерцании факелов.
Алая капля упала на поверхность камня. Слеза Вечности вобрала её в себя, как иссушенная земля впитывает первый дождь. А затем вспыхнула ослепительным светом, на мгновение осветив всё помещение до последнего угла.
В дрожащем свете стены ожили. Из камня проступили полупрозрачные силуэты. Будто сама тень Храма вспомнила своих давно усопших жрецов.
Их безглазые лики замерли в вечном наблюдении, слепые и всевидящие одновременно.
Внезапно сияние дрогнуло. И в его пульсации мелькнули Тени Первых. Их кровавые мантии струились, как свежие раны, над ритуальной чашей, наполненной чем-то слишком тёмным для крови и слишком густым для тьмы.
Вспыхнуло видение: чешуйчатые когти дракона, высекающие руны на древесине посоха. Каждая черта оставляла после себя дымящийся след. Будто жгла не дерево, а саму реальность. И… отец, шагающий в пламя с лицом, освещённым не страхом, а странным умиротворением.
Свет погас, но в последних бликах на миг проступило лицо юной жрицы с глазами, полными надежды. Этот образ исчез, не успев оставить следа. Как сон при пробуждении.
— Кровь... — голос Лекаря звучал хрипло. Воздух вокруг начал густеть, превращаясь в тягучую субстанцию. — ... это связь. Между нами. Между тем, что было... и тем, что скрыто.
— Слепой! — в его рычании слышалось нечто большее, чем гнев. — Ты видишь их судьбу, но не понимаешь! Каждая смерть Лекаря — не подвиг, а новый замок на этих Вратах! И твоя кровь... — его взгляд в ужасе упал на светящиеся руны, — ...ключ, что отопрёт их все!
Лекарь словно не слышал слов дракона. Медленно, с каменным лицом, он опустился в центр круга. Пальцы, покрытые узорами из запёкшейся крови, скользнули по рунам, и те вспыхнули багровым светом.
— Теперь... — его слова рассыпались эхом по камням, словно их произносили давно умершие жрецы, — ...я погружусь в сны, что старше этих стен.
— Ты войдёшь не в них. В то, что её сформировало, — прошипел дракон, и его чешуя покрылась инеем.
Лекарь закрыл глаза. Губы шевелились, произнося слова, которых не помнил разум. Каждый слог оставлял на языке вкус пепла. А в воздухе выжигал руны, висящие между реальностями.
Голос его раскалывался, будто говорили не один человек, а десятки. Все те, чьи души стали чернилами для этой жертвы.
Лекарь ощутил странное движение в груди. Будто невидимые крючья впились в его сознание и начали медленно вытягивать его из тела.
Последним, что успел сделать его разум, было одно-единственное, ясное слово-приказ, обращённое к самому Храму: «Веди».
В последний момент, перед тем как тьма окончательно поглотила его, он успел заметить, как чешуя  Азгара неестественно вспыхнула в отражённом свете рун.
Как дракон сделал шаг вперёд, крылья распахнулись в защитном жесте. И самое главное — в золотых глазах не было гнева. Только первобытный страх и... предчувствие утраты.
Тьма сомкнулась.
Последнее, что он услышал — не сердцебиение, а звук. Треск лопнувшего в глубине Храма древнего камня.
----
Лекарь сделал первый вздох — и воздух застрял в лёгких, густой и тягучий, как расплавленная смола. Вот он — истинный Ритуал Погружения. Путь в Чрево Храма, где хранились истины, слишком страшные даже для жрецов.
Пространство сжалось вокруг него спазмом, будто сама реальность отторгала вторжение. Тени у его ног зашевелились первыми. Чёрные, маслянистые, они извивались в такт древним заклинаниям, ломая все законы формы.
То сливались в бесформенные клубки, то вытягивались в тонкие щупальца, пробуя на прочность границы между мирами.
Но хуже всего был Голос. Он звучал не в ушах, а в промежутках между ударами сердца, втискиваясь в щели сознания: «Правда, которую ты ищешь, уже сожгла тех, кто мудрее тебя.»
Лекарь почувствовал, как сознание заполняет древний ужас. Не голос, а сама память камней просачивалась в его разум. Храм говорил с ним.
Не стенами, а той сущностью, что пульсировала в его основании, переваривая жертвы столетиями. Как его отца... Как всех, чьи имена стёрло время.
Язык этого существа не состоял из слов. Это были вспышки боли умерших стражей. Звук костей, растворяющихся в пламени. Вкус пепла на языке, которого не было. Ощущение, будто чьи-то пальцы медленно раздвигают извилины его мозга.
Не речь — чистый инстинктивный ужас, старше первых слов, первых мыслей. То, что знали лишь жертвы, исчезнувшие бесследно в ненасытной глотке Храма. Ледяные пальцы сомкнулись на его запястьях — не метафора, а настоящая хватка, оставляющая синяки.
Лекарь открыл глаза. Начертанный круг пылал тёмно-багровым светом, руны пульсировали, как живые существа. Из центра поднимался туман, пахнущий сырой землёй и чем-то ещё — сладковатым и гнилостным одновременно.
Пространство исказилось. Камни под ногами стали мягкими, податливыми, словно Храм превращался в живой организм. В воздухе повисли звуки. Не крики, а что-то гораздо хуже.
И тогда она явилась — Элисетра. Не просто появилась. Здесь, на краю реальности, она материализовалась из самой тьмы, как ледяной узор, возникающий на стекле. Её платье, чернее глухой ночи, не колыхалось. Оно стелилось за ней, как дым.
Но глаза... Эти проклятые глаза горели синим пламенем. Два осколка некогда прекрасного неба, в глубине которых ещё тлела память о свете — и теперь эта тлеющая искра казалась ярче, отчаяннее.
Её голос прозвучал прямо в его черепе: «Ты не должен был приходить сюда! Это место — не для живых! Ты думаешь, найдёшь способ уничтожить меня? Напрасно».
Стены ответили ей. Они зашевелились, но не как камень, а спрессованная плоть всех, кто когда-то горел в этом огне. «Разве Азгар не предупреждал?» — слова не слетели с губ, а всплыли в горле, как проглоченные иглы.
Губы Элисетры не шевелились, но каждое слово прожигало сознание: «Тьма не подчиняется. Она…»
Лекарь попытался сжать кулаки, но пальцы не слушались, деревенея, будто кровь в них превращалась в лёд. И его собственный голос прозвучал хрипло, чужим:
— Послушай! Ты не тьма — ты её пленница! Ты говорила о свободе, но это... — Он окинул взглядом исказившийся Храм. — Это не освобождение. Это безумие!
Пространство дрогнуло. Не от её силы, а от чего-то иного. Перед его внутренним взором, сквозь пелену текущей смолы, мелькнул образ, вырванный из самой глубины её проклятой памяти.
Не просто девушка с глазами цвета мёда — а конкретное мгновение. Молодая Элисетра, стоящая на коленях под проливным дождём. Её руки — не бледные когти, а живые и тёплые — прижимают к груди ребёнка со сломанной ногой. Вода стекает с её волос ручьями, но она не замечает этого. Вся её сущность сосредоточена в тихом напеве… в ладонях, изливающих целительный свет, заставляющий кости срастаться, а боль — отступать. И в её глазах — не синяя бездна, а чистое, безраздельное сострадание.
Она отдаёт частичку своей жизни, чтобы спасти чужую, и в этом нет никакого расчёта, только светлая, самоотверженная жертва.
Этот образ прожил лишь мгновение, но успел выжечься в душе Лекаря. Он увидел не абстрактную «жрицу света», а конкретное проявление добра, которое когда-то было её сутью.
— Ты... — его голос дрогнул. — Ты... всё ещё там!
Элисетра резко отпрянула, словно обожжённая. Но было поздно — он уже увидел. И понял.
Это понимание, подобно удару колокола, отозвалось не только в искажённом пространстве ритуала, но и в мире, где осталось его тело.
Рёв Азгара разорвал пространство. На мгновение реальность дрогнула, и Лекарь увидел другой мир: Дракон, распластавший крылья над его бездвижным телом. Чешую, мерцающую в свете факелов. И золотые глаза, полные не ярости, а страха.
«Хозяин!» — голос гремел в обоих мирах одновременно. «Она ведёт тебя к пропасти!»
Но Элисетра лишь рассмеялась снова — на этот раз её смех раскололся, как треснувшее зеркало, и из разлома хлынул холод, от которого у Лекаря застыла кровь.
— А может... — прошептала она, — ...ты уже на самом краю?
----
Лекарь очнулся — и мир взорвался болью. Каждый нерв горел, будто по венам тёк расплавленный металл. Язык прилип к нёбу, словно выжженный солнцем камень. Он попытался пошевелить пальцами. Они не слушались, будто после долгого сна на морозе.
— Я... жив? — прошептал он, и собственный голос показался чужим, глухим, будто доносился из глубины колодца.
Только теперь он заметил, что Храм изменился.
Тёплая слизь сочилась из швов между камнями. На ладони осталась липкая плёнка, как после прикосновения к новорождённому существу. Он вытер её о штаны — и с ужасом увидел, что ткань не впитывает влагу. Субстанция медленно стекала по складкам, чёрная и густая.
Стены дышали. Каменные плиты поднимались и опускались с мерзким хлюпающим звуком, как грудь спящего великана.
Храм никогда не дышал. Или он просто не замечал?
В воздухе плавали золотистые частицы — осколки священного огня, вырвавшиеся на свободу. Медленно кружась, как снежинки в безветренный день.
Азгар стоял над ним, крылья распростёрты в защитной позе. Из пасти дракона струился чистый свет — не тот, что исходил от жертвенного пламени, а другой, холодный и резкий. Капли этого света падали на камень, оставляя обожжённые пятна.
— Ты разбудил Древних... — голос дракона звучал так, будто доносился сквозь толщу веков. — Тех, кто старше самого времени! Кто помнит, как тьма и свет ещё не знали разделенья!
Лекарь с трудом поднял голову и увидел их. Тени. Но не те, что служили Элисетре. Эти двигались странно, неестественно. Их формы постоянно менялись, будто они не могли решить, как должны выглядеть.
Одна из теней вытянула костлявую руку. Слишком длинную. Лекарь почувствовал ледяное прикосновение у виска.
В сознании всплыл образ Храма, но не такого, каким он его знал. Вместо жертвенного огня бил источник чёрной воды, в отражении которой танцевали звёзды. Но не те, что на небе, а другие, более старые.
— Они помнят, — прошептал Азгар, его голос стал очень усталым. — Помнят, каким это место было до нас. И хотят вернуть своё!
Тени двинулись на них, оставляя на полу обугленные следы.
Лекарь с трудом поднял посох. Древесина почернела, как после пожара, но всё ещё была тёплой на ощупь.
Первый удар разорвал тень пополам. Существо рассыпалось с детским смехом, который тут же оборвался.
Но из трещин в камне уже выползали новые.
«Бесполезно», — голос Элисетры прозвучал в его сознании, сладкий и острый. «Ты выпустил их. Теперь они не остановятся!»
Азгар выпустил пламя, испепеляя несколько теней, но на их месте тут же появлялись новые. Мрачные фигуры вытекали из трещин, будто сам Храм истекал тьмой.
Дракон, чьи крылья дрожали от напряжения, повернулся к Лекарю.
— Решай, хозяин! — прошипел он. — Либо ты успокоишь её сейчас, либо...
Но Лекарь уже принял решение. Вспыхнувший в памяти образ отца, без страха шагнувшего в пламя, — и жертвенный огонь взревел, словно живое существо, устремившись к нему.
Пламя не обжигало — оно впивалось в плоть ледяными иглами. Там, где огненные языки касались кожи, плоть не светилась — она просвечивала, обнажая знаки, что всегда были в ней, словно прожилки в мраморе. Древние руны. Запретные символы.
Первая вспыхнула на лбу. Не боль, а всепоглощающий холод, выжигающий всё на своём пути — точь-в-точь как в детстве, когда он на морозе прикоснулся языком к стальному замку.
Вторая въелась в скулу — и в висках отозвалась чужая память: заскорузлые пальцы отца, выводящие этот знак на косяке хижины. Не краской — собственной кровью. Наследие. Или клеймо.
Третья разлилась по щеке не пламенем, а сияющей синевой застывшего венозного озера.
И мир перевернулся.
И за этим холодом хлынули воспоминания. Не образы — чистая суть. Он был своим отцом в тот миг, когда пламя приняло его плоть, чувствуя не боль, а леденящее растворение. Он был десятками других Хранителей, чьи жизни ушли в ненасытную глотку Огня. Он пережил их смерти, их сомнения, их последние мысли.
Это был не просмотр летописи — это было поглощение, стирающее границы его собственного «Я». Каждая руна, проявляясь, закрепляла в нём чужую судьбу. И сквозь этот хор угасающих голосов он наконец услышал единственный, что звучал всегда, — ровный, древний гул самого Храма. Слепой голос инстинкта, голодной силы, что лишь использовала жрецов, как проводников своей воли. И этот гул теперь звучал и его устами.
Руны стали не частью его — а его истинным лицом, с которого была сорвана лишь временная маска плоти. Сквозь пелену теней он не узрел, а ощутил на своей коже прикосновения всех предшественников, чья кровь теперь кричала в его венах.
Каждый знак на его коже вспыхивал холодным огнём, взывая к смутной памяти крови.
Когда последняя руна проявилась на запястье, он узнал её. Та самая отметина, что украшала руку отца перед...
И он понял. Его отец не исчез в пламени. Он растворился в нём, став буквой в древнем послании, которое теперь говорило через сына.
В тот миг, когда первая руна застыла на его лбу, Элисетра не просто отступила — её отбросило невидимым импульсом.
На её лице не было гримасы — лишь на мгновение мелькнула первобытная трещина в маске всевластия, и сквозь неё проглянул чистый, животный ужас.
— Нет! — её крик разорвал пространство. — Ты не имеешь права! Они МОИ!
Её пальцы впились в его запястье, прямо туда, где пульсировала самая яркая руна.
Но свет знака вспыхнул яростнее. Элисетра отдёрнула руку с шипением, её кончики пальцев дымились. В глубине синих глаз мелькнула ярость раненого зверя.
Голос Элисетры в его сознании оборвался. Руны создавали барьер.
Последние тени потянулись к светящимся знакам на его лице. Не в атаке, а в ритуале подчинения.
Каждый символ на миг почернел, вобрав в себя эти тени, и Лекарь почувствовал, как в его разум просачиваются обрывки чужих воспоминаний: голод огня, шёпот Древних, забытая молитва.
Руны пульсировали, будто в них бились сотни сердец.
Азгар, наблюдавший за этим, резко втянул воздух.
— Они выбрали тебя… Но теперь вопрос — сможешь ли ты нести их, не став ими?
Лекарь почувствовал их тяжесть в разуме. Он обрёл власть над самой материей Храма — над той слепой, древней силой.
Голоса Древних, их боль и голод, стали его оружием против самой Тьмы.
Лекарь наконец понял. Жертвенный Огонь питался не жертвами, а отречением. Принятием тьмы.
И это знание, словно вспышка, отразилось в его глазах, обращённых к Азгару.
Дракон застыл. Его золотые глаза расширились от внезапного понимания. Эти руны... Все три сразу он видел лишь однажды — на стенах усыпальницы Первых Лекарей. За спиной Лекаря раздался оглушительный рёв. Не крик ярости, а торжествующий клич.
Он знал. То, что так отчаянно пыталась забрать Элисетра, никогда не принадлежало ей.
Это была кровь отца Лекаря, перешедшая к сыну вместе с древним долгом.
— Ты... — начал Азгар.
Но Лекарь поднял руку, касаясь пальцами пылающих знаков. Губы беззвучно зашевелились, повторяя слова, забытые так давно, что даже камни Храма стерли их из памяти. И вдруг...
— Я вспомнил… — его голос рассыпался на десятки шёпотов, будто из каждой руны говорил кто-то новый. — Мы не гасим тьму. Мы кормим её. И она… всегда благодарит.
Посох с глухим стуком ударил о камни.
Раскрыв объятия, Лекарь шагнул к Элисетре. Не жертва и не палач. Нечто новое.
Руны на его коже пульсировали в унисон с биением её чёрного сердца.
И в тот миг, где-то в дальних запасных покоях Храма, в запылённом сундуке с остатками целебных трав, шевельнулась тряпичная кукла. Её синие глаза-бусины сверкнули во тьме, а безгубый рот растянулся в улыбку. Первая нить была протянута много лет назад; теперь паутина была почти сплетена.
----
Тот шаг к Элисетре, полный слепой решимости, стал началом конца.
Власть новых рун оказалась бессильна против её разума. Они защищали тело, но душу ему предстояло защищать самому. А Элисетра была не слепой силой, а олицетворением самой Тьмы — её высшим, коварнейшим разумом.
Уже на рассвете Лекарь с ледяным ужасом осознал: её голос звучал в его черепе даже в тишине. Навязчивый и неотступный, как собственный пульс.
Азгар предупреждал. Теперь кольцо сомкнулось — связь между ними пустила корни, словно чёрные побеги плюща, раскалывающие камень изнутри.
И самое страшное: Лекарь, с его некогда железной волей, начал ловить в себе чужое чувство к ней. Не жалость, а тёмное, навязчивое влечение. Словно путник в метели, он видел в колючем снегу спасительный свет и бросался к нему — прямо в пасть пропасти.
В синих омутах её глаз он жадно выискивал тот самый призрачный отсвет, ту искру, что, как ему мнилось, можно было раздуть в очищающее пламя.
Элисетра вела его, как марионетку. Её голос струился в сознании — мёд, замешанный на яде, сладкий и неотразимый шёпот.
«Ты могущественнее, чем смеешь думать», — звучало у него в голове, и от этих слов по коже бежали мурашки, будто касались ледяные пальцы. «Ты способен стать больше, чем жалкий хранитель угасающего огня. Ты сможешь перекроить саму ткань этого мира. Но для этого... тебе нужно отдаться мне...»
Её голос менял тембр. То становился нежным, как обет покоя, то обжигал жаром запретного вожделения.
И с каждым её словом сопротивление Лекаря таяло, а грань между его волей и её внушением истончалась, пока не исчезла. Он верил. О, как же он верил!
Её речи звучали так убедительно, что он начал тонуть в сомнениях. Он чувствовал, как её тьма сочится в его разум, как чужие мысли медленно, но неотвратимо вытесняют его собственные.
Она знала все его слабости. Умела играть на самых потаённых струнах его души.
----
Азгар ощутил перемену раньше, чем увидел её. Ноздри вздрогнули, уловив запах тления. Не плоти, а души. Чешуя на загривке встала дыбом.
Он видел, как изменился хозяин.
Глаза Лекаря, всегда ясные и твёрдые, теперь смотрели сквозь мир. Зрачки расширились, поглотив радужку. Оставив лишь чёрные, бездонные пустоты, в которых пульсировали чужие звёзды.
Движения его стали плавными, неестественно замедленными. Будто он двигался сквозь густой, вязкий мёд. Даже дышал он иначе — поверхностно, редко, как спящий.
Дракон тяжело ступил вперёд, и каменные плиты жалобно затрещали под его тяжестью.
— Хозяин, — прорычал он, и каждый зуб в его пасти обнажился в оскале древнего ужаса. — Ты не идёшь — ты падаешь! Её тьма не просто в тебе... она уже смотрит твоими глазами!
Лекарь поднял на него взгляд. Взор его был пуст и безжизнен, словно он смотрел не на дракона, а сквозь него.
— Ты ошибаешься, Азгар, — прошептал он, и голос его дрогнул, как тень. — Я видел её... настоящую. Девушку, задыхающуюся в собственной тьме. Разве мы не клялись спасать таких? Или наш свет только для тех, кто уже чист?
— Ты ослеп! — Чешуя Азгара загремела, словно доспехи павшего воинства. Рык, вырвавшийся из его пасти, заставил содрогнуться камни Храма.
В глазах дракона, обычно полных уверенности, мелькнул страх не за себя, а за того, кто стоял перед ним, уже наполовину потерянный.
Лекарь открыл рот, чтобы возразить, но обнаружил лишь пустоту — его собственные мысли разбежались, не находя выхода. Дыхание перехватило, будто невидимые пальцы сдавили его.
Вместо речи перед ним проплыли обрывки воспоминаний: Первые робкие шаги в Храме, дрожь в юных руках... Лица умерших. Их последние взгляды, полные немого укора... Ледяное прикосновение Элисетры. Её пальцы, тонкие и сильные, как корни древнего дерева, впившиеся в запястье.
Где-то в глубине, под толщей сладкого яда её слов, дёрнулась одинокая мысль: «Азгар прав!» Она тут же утонула, смытая накатывающей волной её воли.
Пальцы сами собой потянулись к посоху, но наткнулись на ледяную, чужую гладкость. Он отдернул руку, и это движение на миг почудилось ему своим.
«Ты же знаешь меня... Видел меня настоящую...» — её голос, мягкий и убедительный, заполнил сознание. «Разве похожа я на чудовищ из твоих фолиантов?»
Слова текли, заливая смолой все трещины в его сомнениях. Ком встал в горле — сама плоть восставала против произносимого. Внутри черепа забилось что-то чужое, выталкивая его мысли, как осенний ветер срывает последние мёртвые листья.
----
Лунный свет струился по стенам Храма Равновесия, и сам Храм застыл в немом ожидании. На его фоне, словно чёрный клинок, вонзённый в сердце святилища, вырисовывалась фигура Элисетры.
Её тень жила собственной жизнью — извивалась и колыхалась, не повторяя движений хозяйки.
Холодное сияние окутывало её стан, словно жидкое серебро, лаская каждый смертоносный изгиб.
Длинные пальцы с ногтями-бритвами медленно скользили по животу, в котором она ощущала желанное шевеление. Губы искривились в улыбке, где материнская нежность сплелась с чудовищным торжеством. В призрачном свете блеснули острые клыки.
— Скоро... совсем скоро ты явишься миру, мой новый Хранитель. Истинный страж грядущего Равновесия!
Её смех разорвал тишину — не звук, а ледяной осколок, вонзившийся в сознание. От него стыла кровь.
Тьма научила её терпению. И вот, наконец, терпение вознаграждалось.

Конец первой книги
2020-2025 г.