Два часа светлого времени

Этот концерт пришёлся на самые глухие дни  полярного декабря.
На буровой спускали колонну. Трубы бряцали одна о другую, будто  звонили колокола.
А из приоткрытой двери  вагончика-клуба доносилась фортепианная музыка.
На лавках в клубе, на кромках бильярдного стола  сидело человек десять, - вся сменная вахта. 
Пианист прилетел вместе с ними. В вертолёте он выглядел обыкновенным продрогшим студентом. А из-за ширмы на сцену вышел прямо-таки призрак из оперы - в чёрной мантии,  волочащейся по полу, с серебряной брошью на груди и с длинными распущенными волосами. Садясь за пианино, он высоко откинул хламиду, и материя долго колыхалась, обливая его сзади*.
Васька Банзадей, помбур, локтем толкнул электрика Серёгу Зыков.
-Понты, однако!
Серёга взбрыкнул.
-Отстань.
Он будто заворожённый наблюдал, как тонкие пальцы пианиста  поднимались над клавишами и в мгновение ока ударили по ним. И в тот же миг волна звуков накрыла Серёгу, оставила его наедине с самим собой.
Его пронизывали переливчатые арпеджио. Куда-то в живот опускались нисходящие басовые гулы. А когда пианист властными каденциями принялся собирать в одно целое эти звуковые разброды и шатания, Серёгу пронял испуг.
Ему казалось, будто на каком-то солнечном пляже строился замок из песка. Всё выше и выше. Последние ноты некоторое время дрожали, лучились. И вдруг  всё здание обрушил какой-то  пробегавший мимо дерзкий проказник.
Стало тихо.
Опять донёсся тонкий звон труб с буровой. Казалось, пианист прислушивался к этим звукам и они приходились ему по душе. Он подхватил их и заиграл дальше.
Серёга не слышал, как вернулся из посёлка гусеничный тягач с продуктами, хотя от рокота мотора звенело стекло в окне вагончика.
Васька двинул Серёгу плечом и коленом. Оба прекрасно знали, что на вездеходе повариха Нина тайно привезла водку в обмен на добытые Васькой шкурки песца.
-Валим отсюда. А то перехватят, - шепнул Васька.
В ответ Серёга скроил ему рожу полную ненависти, после чего  Васька беззвучно выругался и, сгорбившись, засеменил к двери.
В голове у Серёги звенело словно после сильного удара, - так отзывались в его ушах тремолы фортепианных струн, высекаемые из инструмента демоническим пианистом.
Серёга зачарованно смотрел на его пальцы, скакавшие на одном месте как защёлки на лебёдке в буровом станке.
От этих струнных пульсаций у парня даже засвербело в ухе, но он не посмел залезть в ухо пальцем для прочистки, вдруг осознав, что для музыки это будет как-то некрасиво.
Не переставая играть, а лишь немного замедлив темп, пианист проводил Ваську косым  весёлым взглядом, и закончил пьесу отчаянно бодро.
Он сам объявлял номера.   
- Йозеф Гайд, - сказал он, потирая руки. И помедлил, глядя на выходящих из вагончика следом за Васькой буровиков. Будто соображая, стоит ли ещё что-нибудь добавлять.
Всё-таки решился договорить до конца и произнёс запальчиво, с вызовом, словно нанёс по отступникам ответный удар:
-Соната до-минор!
Сел поудобнее, раскинул локтями свой чёрный малахай, будто крыльями взмахнул и опять погрузил пальцы в клавиатуру.
Начало сонаты требовало сосредоточенности. Он низко склонился над клавишами. Лица было не видать, казалось, сама покрытая волосами груда материи трудилась над созданием звуковых трепетаний.
Найдя нужный тон, он распрямился, повернулся к «залу» и во всё время следующего пассажа глаз не спускал с этого смешного парня на первом ряду.
Круто поворотив голову, играл ему одному.
Этот зрительный контакт поддерживался им до конца композиции во всех её четырёх  сонатных частях.
Так они и переглядывались.
Начнёт пианист переход в параллельную тональность, поглядит на Серёгу, мол, понимаешь, что это уже другая тональность? И Серёга понимает!
А это вторая часть – медленная. И по прищуру пианиста, по его печальному виду и расслабленности опять же Серёге становится ясно, - да, это совершенно из другой оперы. 
А вот это, парень, - разудалое рондо, не правда ли?
И Серёга кивает!
Впервые столичный мастер пианистической игры давал концерт для одного человека.
Импозантный гастролёр для Серёги исполнил всё, что было обещано им по программе, в печатном виде переданной на выходе из вертолёта парторгу экспедиции.
Серёга словно под гипнозом находился.
Такие слова как Скерцо…Адажио…Вариации - у него чуть слезу не вышибали от восхищения.
Время шло в музыкальном измерении.
Не часы на руке Серёги давали отсчёт времени, а метрономы мировых композиторов, темпы музыки, проставленные ими в нотах: от мертвенного lento в Двадцать четвёртой прелюдии Шопена, до бешенного  presto в Четвёртой симфонии Мендельсона.
Маятник с гирькой в деревянной башенке метронома командовал временем в этом сарайчике посреди тундры.
Стучал метроном. Звонили трубы на буровой. Земля вращалась.
Окно в вагончике из сажного цвета становилось антрацитовым. Затем ненадолго окно высветилось до розовой слюдяной прозрачности. Потом померкло до аспидного. А когда  пианист в конце своего выступления отстегнул заколку на груди и скинул мантию на локоть, окно в вагончике уже опять было обращено в совершенно чёрный квадрат.
Спуск колонны на буровой к этому моменту тоже прекратился. Трубы не звенели.
Тишина требовала оваций.
Серёга не мог заставить себя хлопать. Как-то глупо казалось.
Пианист присел на краю эстрады и протянул Серёге руку.
Рука пианиста была холодная и немного влажная.
У Серёги сухая и горячая.
Пианист поднялся на ноги и скрылся за ширмой.
Серёга вышел на улицу и остановился на крыльце.
Вот и день миновал. Два часа светлого времени.
Где-то там далеко за горизонтом подняли, было, фонарь, посветили и теперь опять завинчивали фитиль.
Серёга удивлялся самому себе. Что это вдруг с ним произошло?
Да, он был великим книгочеем, но музыку не любил. Может быть от того, что Васька Банзадей каждую свободную минуту бренчал на гитаре и орал песни, вынуждая Серёгу убегать с книгой сюда, в этот вагончик с биллиардным столом.
За спиной Серёги хлопнула крышка пианино. Гастролёр вышел. Тряхнул перед Серёгой пачкой «Мальборо».
Они закурили и стали вместе глядеть на угасающую нить заката.
…
*Так и сейчас выходит на сцену московский пианист Владимир Вишневский.
…
Рассказ написан по материалам собственных впечатлений во время работы на буровых Заполярья в Архангельской области в 1982-1985 годах.