Крутой поворот Фома Неверующий

Иномарка на большой скорости шла по мокрому осеннему Ленинградскому шоссе. Не нужно было иметь пяти пядей во лбу, чтобы понять: с водителем неладно. Машина нервно, рывками, дергалась вправо-влево в поисках просветов в пробках и также нервно, рывками, бросалась в них.

«Гранд», «Лига» и «Икеа» пролетели мимо, как простые светлые пятна. До поры до времени водителю везло. А персона в машине, надо сказать, сидела не шуточная. Зам. начальника управления в министерстве здравоохранения и социального развития.
Возвращался он с пресс-конференции по поводу итогов монетизации льгот и обеспечения бесплатными лекарствами незащищенных слоев населения.

Но то ли цифры по бесплатными лекарствам показались журналистам не слишком убедительными, то ли монетизация для такой инфляция низковатой. Только Каверзина Николая Николаевича, – а его звали именно так, - от острых и бестактных вопросов бросило в пот. И он едва-едва удержался, чтобы не послать бесцеремонных журналюг со всем их хамством и беспринципностью к известной всем матери.

Поэтому после пресс-конференции он ушел в свой кабинет и надрался шотландским виски. А, надравшись, не придумал ничего лучше, как сесть за руль и отправиться за город в личной сауне попариться. Желательно с девочками, которых легко снять по пути прямо на Ленинградском шоссе.

Между тем обида его не отпускала. Ишь ты, ухмыльнулся он, вспоминая вопросы. Можно подумать, это он один всю страну разорил и всех стариков обобрал. Да он же, можно сказать, санитар леса. Гниль нежизнеспособную из жизни вычищает.

- Разжирели, понимаешь, на казенных-то харчах. Можно сказать, на народные деньги, с таким трудом в бюджет собранные. Я, может, сам пенсионером хотел бы быть. Ничего не делать и весь день дома сидеть, телевизор смотреть. Крохоборы проклятые…

В этот момент ему снова пришлось вывернуть руль до упора, чтобы проскочить в очередное «окошко». Вывернуть-то вывернул, а обратно вернуть не успел. Машину резко занесло и бросило на бетонный столб. Ее потряс страшной силы удар, и сознание Николая Николаевича померкло.
 
…Николай Николаевич пришел в себя от громкого и резкого телефонного звонка, какой обычно встречался в старых, четвертьвековой давности механических аппаратах. Голова гудела как старый трансформатор. В легких свистело. Руки тряслись.

Подняться удалось только с третьей попытки. Одетый в какую-то ветошь, он с трудом встал на ватные ноги и прошел в соседнюю комнату к телефону. Снял массивную трубку и сказал: «Да.»

Сигнал оборвался, и в трубке пошли короткие гудки.
Вернув трубку на место, Николай Николаевич повернулся уже, чтобы уходить, как ненароком взглянул в зеркало, под которым стоял телефон.
- Батюшки!

Даже с учетом того, что зеркало было темным, заляпанным и серебро под стеклом начало облезать, его отражение было просто кошмарным. Растрепанные поседевшие волосы, огромные мешки под ввалившимися глазами, высохшие отвисшие морщинистые щеки. Что же с ним случилось? Долгая тяжелая болезнь? Но он бы ее помнил. Неужели до такой степени напился?

Телефон снова противно затрезвонил. Николай Николаевич кинулся к нему, рванул с рычага трубку. Совсем небольшое физическое усилие. Но сердце колотилось, как чугунный молот, и, казалось, подпрыгивало до самого горла. А по голове заструился холодный пот.

- Вы еще дома? – коротко и равнодушно кинул кто-то очень занятый и раздраженный.
- Да, я… - начал было, заикаясь, Николай Николаевич, но его уже не слушали.
- Если вы сегодня же не оформите рецепты на лекарства, вам их до конца следующего месяца никто не даст. Все!

И снова пошли короткие гудки. Рядом с телефоном Николай Николаевич вдруг заметил маленькую книжечку и поднял ее. Вот те на! Пенсионное удостоверение. Чье же это, интересно? Видимо хозяина этой квартирки, которую ему больше захотелось назвать конурой. Ну, что же. Раз уж самого хозяина дома нет, надо попробовать познакомиться с ним хотя бы заочно. Он открыл удостоверение и к своему ужасу прочел: Каверзин Николай Николаевич.

После нескольких минут замешательства, он попробовал убедить себя в том, что существует полный его тезка и однофамилец-пенсионер, на квартиру которого его по ошибке и привезли после аварии. Но почему-то сам в это до конца не поверил.
Да ладно, ладно, какая, собственно, разница! Все должно само собой разъясниться, и он должен вернуться к нормальной жизни. А сейчас он пойдет-таки в поликлинику, тем более, что помощь врача ему настоятельно необходима.

Зябко выглянув на улицу и увидев там темный, сырой и промозглый туман, Николай Николаевич натянул на себя то, что нашел на вешалке – ветхое легкое пальтишко. Ладонь вместо рукава скользнула было в аршинную дыру в подкладке. Причем дыра от резкого движения заметно расширилась.

Не найдя шарфа, шею замотал чем-то очень похожим на старый выцветший женский платок. После некоторого колебания натянул на голову грязную, побитую молью вязаную шапку. Долго искал на полу ботинки, отказываясь верить, что на ноги придется надеть эти два остова чего-то непонятного, перетянутого веревкой. Но не нашел, выдохся и впал в тихое отчаяние.

Снова начиная задыхаться, он открыл дверь. Спохватившись, зашарил рукой по тумбочке в поисках ключа. Ключа не было. Как, собственно, и замка в двери. Да и что отсюда тащить?!

Он тихо, как привидение, выполз на улицу. Только теперь ему в голову пришла простая и ясная мысль: он не знает, где находится эта треклятая поликлиника. И спросить не у кого.

Мимо него в зябком тумане плыли похожие на людей тени, и он, повинуясь какому-то неясному инстинкту пошел вслед за ними. Через некоторое время он пришел к темному зданию и вслед за другими вошел внутрь.
 
Внутри царил почти такой же полумрак. Он прошел мимо пустого гардероба с поломанными вешалками, на которые никто и ничего не вешал, и попал в регистратуру.

Отстоял длинную очередь, получил талончик к врачу – обрывок бумаги с неразборчивыми каракулями, пустую, без записей, медицинскую карту, нашел нужный кабинет, снова непривычно для себя занял очередь и сел на скамью, совершенно слившись с общей массой таких же, как он, изможденных и оборванных людей.
 
Время совершенно остановилось. На стене весели часы, громко отсчитывавшие секунды. Но минутная и часовая стрелки словно примерзли к своим местам и не двигались.

Николай Николаевич сначала сидел спокойно. Потом стал беспокойно ворочаться на месте. Потом почувствовал, что все конечности у него затекли и начали ныть. Даже сама скамья, ровная и гладкая, казалось, давила на него снизу, делая дальнейшее пребывание на ней нестерпимым.

Сидя бесконечно долго на скамье в полутемном коридоре среди десятков похожих на него стариков, Николай Николаевич почувствовал вдруг свое бессилие и… унижение. Он чувствовал себя брошенным и никому не нужным, как заплесневелый сухарь или рваный башмак.

- Ой, кого я вижу! – услышал он над своим ухом.
Николай Николаевич всмотрелся в своего соседа. Вылезшие с макушки редкие седые волосы. Лицо, сморщившееся как давно высохшее яблоко. И только глаза, одни глаза, смотревшие на него дерзко и насмешливо, кого-то здорово ему напоминали.

- Быть того не может… Павел Семенович! Сколько лет…
Это был его бывший начальник управления. Совершенно точно.
- Погодите, Павел Семенович, но ведь вы же того… умерли? Я сам вас в последний путь провожал.

- А ты-то сам, живой, что ли, мил человек?
- Конечно живой, - не совсем уверенно ответил Николай Николаевич, почувствовав в заданном вопросе подвох.
- А ты, Коленька, в свое пенсионное удостоверение загляни. Ну, как?

Николай Николаевич дрожащими руками открыл пенсионное удостоверение и в конце второй страницы прочитал: дата смерти – … Не может этого быть! Должна быть дата рождения. Опечатка. Ей-ей опечатка. Сидя у себя в кабинете после сытного умиротворяющего обеда он, безусловно, потешил бы свое чувство юмора над этаким казусом. Но сейчас ему было не до того.
- Вот так, Коленька, привыкай, - сказал ему Павел Семенович и тихо захихикал. – Милости просим в Ад.

Николай Николаевич огляделся, словно увидел все вокруг впервые. Те же серые стены, тусклые светильники, словно для того только и предназначенные, чтобы вселять в душу уныние.

Соседи по очереди – такая же на вид серая и однообразная масса ветоши, словно рожденная тленом и разрушением. Внезапно ему стало невыносимо душно, он почувствовал смрад, и стал от него задыхаться.

- Не могу больше! Сколько еще нас тут будут мариновать? Немедленно пропустите к врачу. Плохо мне! В конце концов, я…
- Тихо, тихо дурак! – шептал ему Павел Семенович. – В конце концов, здесь ты совершенно никто. Пенсионер. Держи себя в руках. Терпи. Не то приступ будет, не приведи господь.
 
Серая дверь открылась и высунувшаяся каменная рожа в белой шапочке глухим мертвым голосом произнесла: - Принимать будем всех строго в порядке общей очереди. Все!
Дверь захлопнулась.

Но Николая Николаевича уже понесло. Отчаяние, усугубленное внезапно открывшейся потрясающей правдой, привело его в бешенство. Он вскочил, заревел, как бык. И тут же свалился обратно на скамью. Кровь шумно пульсировала в висках и билась, как молот, о стенки черепа. В глазах потемнело. Судорожно вздымающиеся легкие перестали принимать воздух.

А в довершении всего откуда-то из центра груди по телу стала быстро распространяться нестерпимо острая парализующая боль. Как будто кто-то зацепил его внутренности крюком и начал их выдирать. Боже ж ты мой! Да не может быть, не бывает такой страшной боли!

- Глотай, дурак, потом вернешь, – Павел Семенович сунул ему в рот какую-то пилюльку, и боль медленно отступила, отняв последний остаток сил.

В кабинет врача он попал почти ничего уже не воспринимая. Тяжелый равнодушный бас (кажется, тот же, что звонил ему по телефону) спросил обстоятельства и дату смерти. А Николай Николаевич никак не мог припомнить ничего существенного, чем заслужил неодобрительные кивки и вздохи.

Дальше был брезгливый беглый осмотр тщедушных мощей, в которые превратилось его некогда холеное тело, и тщательное мытье после него рук. В конце концов Николай Николаевич снова оказался в коридоре с рецептом на бесплатные лекарства. Павел Семенович ждал его.

- Ты, Коленька, теперь поспешай. Живо в аптеку, пока не закрылась.
День прошел. Из поликлиники вышли уже затемно. Им повезло. В аптеке они успели отстоять еще одну очередь, и поворчав, Николаю Николаевичу выдали несколько пузырьков с таблетками. Впрочем, двух или трех видов особенно необходимых лекарств как назло не оказалось в наличии.

- А теперь, Коленька, долг платежом красен, - сказал Павел Семенович и забрал одну таблетку.
- И что же дальше?
- Дальше иди домой и жди пенсии. Без нее еды не купишь. Все как на самом деле. Как в жизни. Только губы-то особо не раскатывай.

Размер пенсии ты и сам знаешь. Об икре и балыке с коньяком забудь навсегда. Хоть бы как-нибудь голод утолить. А надо ведь еще и за квартиру платить. Те же лекарства докупать. На все денег заведомо не хватит. Тем более что и еда, и квартплата дорожают, а пенсия за ними не поспевает.

- А если, скажем, не платить за квартиру?
- Не вариант. Сначала отключат отопление и газ. Замерзнешь. Потом выселят за неуплату. Прямо на улицу бомжевать. И тогда уже ни пенсии, ни лекарств.
 
- Ад всегда считался пеклом с котлами, в которых варятся грешники, - проворчал Николай Николаевич. - Вот уж никогда не думал, что в Аду может быть так холодно. А какой во всем этом смысл, Павел Семенович?

- Смысл есть, Коленька. Смысл, во-первых, в том, что всяк человек сам себе свой ад готовит, пока живет на земле. А во-вторых, каждый, сюда попавший, сам себе палач. И делая выбор между едой, лекарством и теплом в доме, он сам выбирает себе пытку. Вот ты, например, чего больше боишься, голода или холода?

- Не знаю, - развел руками Николай Николаевич. Он и сам уже не помнил, когда испытывал чувство голода, или ложился спать не в тепле. – Неужели все так плохо?

- Дело обстоит куда хуже, Коленька, - тихо захихикал Павел Семенович. - Обычный пенсионер, как бы плохо ему ни пришлось на свете, который принято именовать «этим», хотя бы одну надежду все-таки имеет. На собственную скорую кончину и избавление от мук. У нас нет даже ее, ибо продолжаться такое наше существование будет вечно.

- Но ведь это же… бес-че-ло-веч-но! Нельзя же так с людьми, – прошептал потрясенный Николай Николаевич.

- Как аукнется, так и откликнется. Нам-то с НИМИ так можно было? Да что греха таить: вся социальная политика напоминала исход евреев из Египта и сорокалетние скитания по пустыне, покуда не вымрут все, родившиеся в рабстве. По-нашему, при социализме. Причем лучше всего удалась пустыня. Разруха и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и в жилищно-коммунальном секторе.

- Что это вы такое говорите, Павел Семенович? – подозрительно скривился Николай Иванович. – Знаете ведь, что были сложные экономические условия переходного периода…

- Да брось ты, Коленька, - решительно оборвал его Павел Семенович. – От кого нам теперь-то прятаться? Кому мозги пудрить? Только самим себе. Говоришь, сложные экономические условия, переходный период? Период был такой, что чем хуже, тем лучше. Лучше тем, кто наверху.

Прибыльнейшие предприятия банкротили и по своим раздавали за гроши. А то и совсем даром. Банкротство, конечно, фиктивное, но нарушение производства, задержки зарплаты и увольнения кадровых специалистов – самые что ни на есть настоящие. Отсюда, совершенно естественно, и сложные экономические условия.
 
Николай Николаевич хотел возразить и даже открыл было рот, но не нашелся и промолчал.

Внезапно Николая Николаевича скрутила острая грызущая боль в желудке, и вспомнил, что ничего не ел с того момента, как попал в Ад. Чувство голода было до того внезапным и острым, что он впился зубами в собственный высохший сжатый кулак.

Павел Семенович заметил это и после некоторого колебания предложил:
- Угостить тебя, извини, нечем. Сам на пределе. Но есть тут одно местечко… Можно попробовать. Если повезет, конечно.

Делать, собственно, было совершенно нечего, и Николай Николаевич покорно пошел за ним.

Они выбрались в какое-то более светлое место. Прямо за поворотом на фасаде здания живым теплом светили большие витрины. Николай Николаевич тут же прижался к ближайшей.

На художественно оформленном стенде возлежали элитные копченые колбасы, красная и черная икра, осетрина, балык, омары и что-то еще безумно дорогое. Показалось даже, что сквозь стекло в ноздри протекает и щекочет аромат немыслимых деликатесов. Пустой желудок взбесился еще сильнее.

Павел Семенович с трудом оторвал его и потащил дальше, приговаривая:
- Опомнись, дурак! Всей твоей пенсии хватит от силы на крошку, граммов на двадцать. И уж после этого голод загрызет тебя так, что табуретку глодать будешь.

Следующая витрина была полна одежды. Норковые шубы, дубленки, элегантные плащи и парадные костюмы. Кажется, еще вчера Николай Николаевич был одет так, что сам дал бы фору всей этой витрине. Но все это осталось вчера.
 
Они прошли еще пару кварталов. Внезапно улица перед ними ожила.
- Повезло, - выдохнул Павел Семенович. – Теперь жди и старайся, чтобы нас заметили.

Подъехал черный приземистый лимузин. «ЗиС-101», припомнил Николай Николаевич. Он видел такой в коллекции соседа по даче. Весь блестящий, как новый пятак. Из него шумной и веселой ватагой высыпали военные. Форма старого образца, но вся новенькая, с иголочки. За несколько метров было слышно, как скрепят ремни.

Молодые, почти юные, лица. Сошли бы за играющих любительский спектакль переодетых школьников-старшеклассников, если бы на груди у каждого не блестели такие же новенькие, блестящие ордена.
- Эй, отцы, айда с нами Победу праздновать. Только что по радио сообщили, что Германия капитулировала!

- Так ведь День Победы давно кончился, - растерялся Николай Николаевич.
- А у них теперь всегда День Победы и всегда праздник, - шепнул тихо Павел Семенович, дергая его за рукав.

Они вошли в ближайшую квартиру, разделись и оказались в небольшой комнате. Несмотря на тесноту, за столом уместились все. Павла Федоровича и Николая Николаевича разделили.

Стол вроде бы и не представлял из себя ничего выдающегося. Огурцы, помидоры. Американская ленд-лизовская тушенка. Вареная картошка. Селедка. Пара графинов с водкой. Простая, но новенькая посуда.

Но пригубив стопку с водкой и впившись зубами в кусок селедки, Николай Николаевич почувствовал, что ничего вкуснее у него во рту отродясь не бывало. Он ел, пил со всеми за Победу и снова ел, пока в животе еще было место.

В углу комнаты патефон без устали крутил заезженную пластинку с «Рио-Ритой».
Под конец их вежливо проводили, пожелали доброй ночи и дали еще кое-что со стола с собой.

Когда они остались одни, Павел Семенович, человек-скала, никогда не терявший присутствия духа и позволявший себе дерзить даже самому большому начальству, отвернулся и заплакал. Его душили слезы бессилия и отчаяния. Николай Николаевич никогда не видел его ТАКИМ.

- В чем дело Павел Семенович? Так хорошо день закончился. Сами говорите, что повезло.
- Ошибаешься Коленька. Это еще одна пытка. Помнишь того, который во главе стола сидел со Звездой Героя? А ведь это я, Коленька, ему два года документы на доплаты к пенсии заворачивал.

Куда он только на меня ни писал, сволочь, пока не сдох одним прекрасным утром. Все, думал, избавился от него. Но не тут-то было. И здесь встретились. Представляешь, как бы он сейчас со мной рассчитаться мог, как свое самолюбие потешить. И это бы я еще понял. А он не только со всей душой, он даже ничегошеньки не помнит! Эк его пожалели.

Ну, кто, кто он такой, чтобы мне, - МНЕ! - одолжение делать, милостыню подавать! Ветеран, фронтовик. В то время как я, сам помнишь, на «мерседесе» ездил и во-о-от такой персоной был, он один в пустой обшарпанной квартире с голоду пухнул. А теперь… теперь я ему ОБЯЗАН! И горше этого для меня ничего уже нет.
- Ну, так не берите у него, Павел Семенович.

- Не брать, говоришь? – удивленно переспросил Павел Семенович, растягивая каждое слово. – Мало ты еще здесь пробыл, мил человек, чтобы прочувствовать, какими крохами здесь приходится существовать. И чего эти крохи стоят. Да как же не брать-то?

Внезапно его всего затрясло, как от электрического тока, изо рта пошла пена, и он едва успел шепнуть Николаю Николаевичу: «Таблетку давай». Приступ кончился почти также быстро, как начался. Они попрощались и разошлись.

Как он нашел свой дом и квартиру, Николай Николаевич и сам не знал. Он забрался в кровать с продавленной сеткой под тонкое холодное одеяльце и с трудом заснул.
Когда он проснулся, еще не рассвело.

Он еще поворочался на продавленных пружинах, вздохнул и, наконец, встал. Выйдя из комнаты, он попал в длинный светлый коридор, в конце которого горел свет и за столом сидел кто-то одетый в белый халат. Ба, дежурная! Он в больнице.

- Ой, - обрадовалась женщина неопределенного возраста. – Пришел в себя. Кома у вас была. Сколько с вами врачи намучались! И, главное, неизвестно кто такой и откуда. Машина сгорела дотла. Документов при вас никаких не обнаружено.
 
- А я, собственно, на котором свете, - пристально глядя ей в глаза спросил Николай Николаевич. – На этом или на том?
- На этом, на этом! – засмеялась медсестра. – Ну, и юмор же у вас.

Николаю Николаевичу от этого сообщения стало так хорошо, что почти сразу стало плохо, и пришлось срочно вызывать дежурного врача.

На следующий день после выписки Николай Николаевич уволился с работы.

Лето 2006 г.