Этюды из поездок в 90-х годах. Латинская Америка

В Южную Америку меня, как водится, занесло совершенно случайно. Декабрь девяносто первого. По сроку службы полагалось мне в это время окучивать помойки, простите, аэропорты ближнего зарубежья, Африки и Ближнего Востока. Прибыл я на рейс в Аден (Южный Йемен) с чемоданчиком, укомплектованным на пять дней «строгого» режима — и вдруг меня, ни много ни мало, на ИЛ-62, на две недели, в Монтевидео. Какой-то мальчик, видите ли, взял больничный. Ну, мальчик, так мальчик, без мальчика экипаж выпускать нельзя за океан. И тут я.
Уругвай после бесконечных «Каиров» и «Аденов» показался мне планетой Нибиру. В автобусе от аэропорта я глазел в окно, как первоклассник на экскурсии в Оружейную палату, — боялся пропустить хоть одну пальму. По пути, кстати, была четырехдневная отсидка на острове Сал, где молоденькому бортпроводнику, то есть мне, умудренные опытом стюардессы устроили традиционную обкатку по полной программе. Там я и вкусил все прелести халявной аэрофлотовской жизни. Честно говоря, я даже не очень понимал, за что нам, собственно, еще и деньги платят. Но это, как говорится, совсем другая история.
Аргентина, милая моему сердцу страна. Природа — ну прямо средняя полоса России, только с эвкалиптами, которые, если прищуриться, можно принять за березы. Народ — белые люди, почти европейцы, что после Африки было непривычно и даже приятно. И язык — испанский, который я, непонятно зачем, учил самостоятельно по учебнику, купленному в Доме книги на Калининском. Оказалось, есть на свете место, где на нем можно не только читать Сервантеса в оригинале, но и заказать вино.
Буэнос-Айрес, столица. Я не буду омрачать светлое повествование описанием трущоб — их я, впрочем, видел лишь мельком из окна автобуса, следующего в дорогие районы. А вот в дорогих районах… Там есть, например, русский ресторан. Ни одного русского, разумеется, но аргентинцы — падки. Стиль — русский имперский, настолько, что, кажется, вот-вот из-за шторы появится белогвардеец в форме и молча присядет за стол в тоске пить водку. Обслуживание — в лучших традициях начала двадцатого века. Дочь хозяев, десятилетняя Наташа, разливает водку. Маленькая, субтильная, подкрадывается к столу и из полуторалитровой бутыли «Смирнофф» (которая почти с нее ростом) наполняет вашу опорожненную рюмку. Я пару раз заглядывал в этот ресторан. Уходил, что характерно, всегда на рогах.
Много в Аргентине немцев. Пожилые дедушки с небесно-голубыми глазами. Узнаваемые. И домики у них аккуратные, немецкие, не спутаешь. Прошлое, ясное дело, не афишируют, но на немецком поболтать — всегда рады. Один такой дедок, которого я знал, держал пасеку. Мед продавал, неплохо зарабатывал и, несмотря на почтенный возраст, помирать явно не собирался. Жизнелюб.
И конечно, шубы. Боже мой, нутрии. Кажется, пол-России было вывезено оттуда в виде этих самых шуб. Улица Суипача — сплошной ряд меховых лавок, и все продавцы говорят на ломаном русском. Аргентинские скорняки, я уверен, молятся на русских женщин как на святых покровительниц своего бизнеса.
Но главное в Аргентине — мясо. Его там готовят так, что можно съесть свой язык. Популярное блюдо — «паррижада». Готовят на открытом огне все части коровы, включая, простите, вымя. И оно тает во рту. Эх, да под водочку… Водка там есть всякая: и наша, и не наша, и местного разлива с псевдорусскими названиями вроде «Петрофф» — видимо, в честь великого художника.
Жили экипажи «доблестного Аэрофлота» на вилле «Вероника» в столичном пригороде Эсейса. Два гектара, бассейны, теннисный корт. Дом, правда, староват, перегородки почти бумажные, лестницы скрипят. И есть одна особенность — там жило приведение. Лет семь назад сын хозяйки повесился в одной из комнат. Души самоубийц, как известно, не находят покоя. Я сам ничего не видел, но многие, особенно женщины, клянутся, что по ночам кто-то шаркает по первому этажу.
Место было, скажем так, с атмосферой. То ограбление, то кто-нибудь сойдет с ума — сидит три дня во флигеле и играет на дудке латиноамериканские мелодии. А один бортпроводник трагически погиб — неудачно упал на кусок стекла, играя в пинг-понг. И пили там как-то по-особенному, остервенело — словно в последний раз. Ну, знаете, как в России, только на фоне пальм и призраков.
А вот Чили — это вообще отдельная история. Совершенно фантастическое место. Как будто попал не в страну, а в идеологическую витрину, собранную руками сурового, но очень аккуратного дизайнера.
Генерал Аугусто Пиночет, человек, мягко говоря, с оригинальными взглядами на политологию, как-то обмолвился, что демократию, дабы она оставалась демократией, надо периодически купать в крови. Не мне, конечно, давать оценки столь смелой метафоре — я человек простой, авиационный. Но факт налицо: из Чили он сделал конфетку. Ну, а уж Сантьяго — так ту конфетку в золотой обертке.
Город поражал с первого взгляда. Чистота необыкновенная. Не то чтобы у нас в Союзе мусорили специально, но здесь складывалось ощущение, что асфальт моют с мылом каждое утро. И люди на улицах — улыбчивые, добрые, приветливые. Ни тебе хмурых лиц, ни озабоченных советских очередей. Парки цветущие, фонтаны бьют, лебеди плавают — картинка из глянцевого журнала, а не жизнь.
Расселяли нас, летный состав великой страны, в очень приличных «мебелерашках». Проснешься утром, откроешь жалюзи — тишина, солнце, пальмы. И думаешь: да я, кажется, в раю. Или как минимум в очень качественной его реконструкции.
И самое удивительное — полное отсутствие преступности. Ни карманников, ни хулиганов. Как добились? Да очень просто. Местные, шепотом, объясняли: всех бандитов, воров и, заодно, коммунистов — расстреляли. Эффективный менеджмент, что тут скажешь.
Правда, для полного счастья иностранцам, то есть нам, запрещалось удаляться от центра Сантьяго дальше, чем на сто двадцать километров. Под страхом немедленной депортации. Так что, что там творилось в провинции, за этими самыми километрами — покрыто мраком. Может, тоже лебеди и фонтаны. А может, и не совсем. Но нам, честно говоря, было и в отведенном периметре неплохо.
Ирония судьбы заключалась в том, что сам архитектор этого чилийского чуда, генерал Пиночет, проживал по-спартански скромно. Не в золотом дворце, а в самом обычном, ничем не примечательном домике в районе Лас-Кондес. Ровно в том же районе, где селили и нас. Так что теоретически можно было выйти утром за сигаретами и столкнуться нос к носу с самим творцом местного рая. Он, говорят, по утрам тоже любил прогуляться. Без лишнего пафоса, просто дедушка в форменном кителе. Со своей историей.
Вот такое было место. Красивое, чистое, пахнущее морем и цветами. И абсолютно сюрреалистическое. Как будто попал в очень добрый и очень строгий сон.
А вот Перу, Лима девяностых — это был уже совсем другой коленкор. После аргентинской «Вероники» с её призраками и чилийской конфетки нам выделили виллу прямо в городе. Качество — выше, сантехника работала, но масштабом она, конечно, уступала. Что-то вроде дачи ответственного работника где-нибудь в Подмосковье, только с пальмами.
Главной её достопримечательностью был бассейн. Выход из одной из комнат упирался прямиком в него. Архитектор, видимо, вдохновлялся идеей мгновенного пробуждения: вышел ночью в туалет, промахнулся — и ты уже бодр, свеж и мокр. Вода в бассейне была, на удивление, ледяная круглый год. Климат в Лиме — обманщик. Казалось бы, экватор рядом, а дует пронизывающий влажный ветер с океана, и солнце прячется за серой пеленой. Ходили мы там, сгорбившись, как в осенней Риге.
Страна, не в пример ухоженным Чили и Аргентине, была откровенно нищая. Воришек и попрошаек — пруд пруди. Поездка в центр города напоминала тренировку по рукопашному бою. Только вместо ударов — постоянное внимание к карманам. Классическая схема: один тебя отвлекает, показывая на небо или пытаясь обнять, второй в это время с профессиональной нежностью проверяет содержимое твоих брюк. После пары таких выходов любое желание погружаться в местный колорит напрочь пропадало. Так что из культурной программы — только многочисленные пивные да один особенный вино-водочный магазин.
А в нём работал «Дед». Такие «деды» есть, кажется, в каждой точке мира, куда забрасывает советского человека. У него всегда есть выпить и закусить, невзирая на время суток и политическую обстановку. Он изучает спрос с тщательностью академика: уже через день знает, кто какой коньяк предпочитает и к какой селёдке тянется.
Но лимский Дед был — особенный. Он вёл себя не как продавец, а как строгий, но заботливый церемониймейстер наших возлияний. Утром, зная, сколько мы взяли накануне водки, он являлся на виллу с ящиком пива. Бесплатно. С одним условием: «Пустую тару, мальчики, верните». И в его глазах читался немой укор: «Не подведите. Доверием людей бросаться нельзя».
И мы не бросали. Возвращали бутылки аккуратно вымытыми. Это был наш странный перуанский договор, наш ритуал. Среди всеобщего воровства и попрошайничества — вдруг такая, почти что толстовская, круговая порука чести. Наверное, именно такие мелочи и спасали в этих командировках. Не шубы на Суипаче и не танго, а вот этот самый Дед с его утренним пивом и простой, как стекло, мыслью: доверием людей бросаться нельзя. Даже в Лиме.
Рио-де-Жанейро. Все знаменитые американские писатели, когда у их героев вдруг заводилась лишняя парочка миллионов награбленного, отправляли их прямиком сюда. Видимо, в тридцатых годах это было идеальное место, чтобы ни о чем не думать, прогуливаясь в белом костюме по набережной и попивая что-нибудь прохладительное с мятой.
Город и правда невероятно красив. Картинка, открытка. Правда, океан здесь — тот еще гость из криминального романа. Мощные волны, которые сбивают с ног даже по колено, так что заходить в воду — это как минимум опрометчиво. Народ на пляже в основном загорает, играет в волейбол, пьет кашасу и крутит загорелыми частями тела. Находят, конечно, смельчаки, которые барахтаются в этих валах, кто-то даже получает удовольствие. Но везет не всем. Статистика — дама упрямая и говорит, что больше всего смертей в Рио происходит именно на воде.
Жара стоит неимоверная, особенно в январе. Сгораешь моментально, буквально за час. Даже самые сильные мази бессильны — бразильское солнце относится к ним с глубоким презрением. Пляжи — царство местных. Они тусуются там с утра до вечера, играют в футбол и зорко следят за вещами. Иностранцу же лучше появляться с минимумом имущества. Поэтому все туристы и ходят по улицам в одних плавках. Про золотые цепочки и прочие побрякушки речи быть не может — за трехграммовую безделицу могут прирезать средь бела дня. Их полагается немедленно прятать в сейф, который есть в каждом номере. Ключ от сейфа носить с собой, поэтому он висит у каждого на шее, как медальон за выживание.
На бразильских пляжах напрочь отсутствуют какие-либо комплексы. Женщина с обнаженной грудью — явление обыденное. И здесь стирается грань между просто женщиной и проституткой. Договориться можно почти с любой, сумма чисто символическая — двадцать долларов. Удержаться от искушения сложно. Помогает лишь боязнь, что «подружка» ограбит, едва попав в номер. Останавливает и страх нарваться на трансгендера. С первого взгляда отличить практически невозможно, особенно в одежде. Но на пляже случаются казусы: видишь особь с развитой грудью, а ниже… в общем, половой член. Когда ваш партнер разденется, будет уже поздно — деньги уплачены. Если уж решились, то снимайте только тех, у кого есть специальная лицензия — проституция здесь на полулегальном положении. И хорошо бы при этом проверить сертификат об отсутствии СПИДа. Без таких документов ни в одну приличную гостиницу вашу спутницу не пустят.

И все-таки в Рио надо побывать. Увидеть пятнадцатиметровую статую Христа, что возвышается над городом. Ночью она подсвечивается — зрелище завораживающее. Говорят, ликом Спаситель обращен точно на статую Девы Марии в Лиссабоне. Смотреть на город с горы Корковадо в облачный день — идея так себе. Лучше для этого использовать другую гору — Сахарную голову. Правда, местные зовут ее несколько иначе, из-за сходства с мужским органом. Она пониже и служит исключительно смотровой площадкой. Можно, конечно, полетать над городом на вертолете. Дорого, но незабываемо: за ваши деньги пилоты устроят настоящий аттракцион — без предупреждения выключат двигатели, и вы камнем полетите вниз с головокружительной высоты. Говорят, трагических случаев еще не было.
Если хочется искупаться в более спокойных водах, можно за двадцать долларов с человека устроить себе побег из города. Это путешествие на целый день на яхте по островам атлантической бухты. Вас кормят, поят, правда, скупо, так что выпивку лучше брать с собой. Музыканты играют зажигательные бразильские мелодии, можно прыгать с борта в прозрачную шестиметровую толщу воды, сквозь которую видно дно. Короче, полный кайф. Что касается спиртного, то мы прихватили с собой десять литров превосходного черно-виноградного вина, но вернулись, странное дело, абсолютно трезвыми. Видимо, красота — единственный опьянитель, который здесь действительно работает.
А вот Куба — это, знаете ли, особый аттракцион невиданной щедрости. Оплот прокоммунистических взглядов прямо под боком у Соединенных Штатов. Надпись «Socialismo o muerte» — «Социализм или смерть» — встречается тут чуть ли не на каждом заборе, рядом с портретами знаменитого Фиделя и не менее знаменитого Че. Выбор, прямо скажем, так себе — либо-либо. Третьего, видимо, не дано.
Символом нашего, советского, влияния служит здание российского посольства. Коммунисты, люди с юмором, построили его в форме гигантского кинжала с рукояткой. Так он и стоит по сей день в центре Гаваны — как нож, воткнутый в сердце жертвы. Очень поэтично.
Но лучше всего о победе социализма говорит жизненный уровень самих кубинцев. Нищета такая, что непонятно, как они вообще живут. В магазинах — пусто. Абсолютный ноль. Вопрос «что они едят?» висит в воздухе, как запах жареных бананов. Гаванские проститутки охотно отдаются за две аэрофлотовские касалетки с горячим блюдом и пару рюмок водки. Деньги здесь почти не имеют цены — они ушли на второй план, как и положено при коммунизме.
При этом кубинцы умудряются веселиться так, будто завтра не наступит. Они пляшут дни и ночи напролет. Танец — их главная психологическая защита. Устраивают на улицах импровизированные фестивали без всякого повода. Без вина — пьяные — орут, поют, а потом, наглотавшись флюидов всеобщего вожделения, бредут к морю, где до утра предаются любви прямо в воде.
Отель «Тритон», где селили экипажи, сама судьба велела называть «притоном». Ободранные стены, проржавевшие краны, лифты времен, кажется, испанского владычества, которыми управляют сонные бабки-операторши. Одна такая могла запросто задержать кабину на этаже минут на десять, пока ты сбегаешь в номер, найдешь там банку «Колы» и принесешь ей в качестве откупа. Это было нормально в девяносто втором. Говорят, потом в «Тритоне» сделали евроремонт. Но ощущение, что раковина вот-вот отвалится, а пожарная сигнализация срабатывает просто от тоски — осталось. Выходы на лестницу, кстати, на замке. На случай, если пожар все-таки настоящий — чтобы никто не побежал сразу, решив, что опять ложная тревога.
В море зайти можно, но с риском быть укушенным барракудой. Сходить в клуб — некуда. Легендарная «Тропикана» с ее голозадыми танцовщицами уже давно стоит поперек горла. Просто гулять — противно: пристают то проститутки, то мужчины в надежде на подачку. Окружающая обстановка давит на психику, и единственное спасение — водка. С утра до вечера, в номере, с приятелями. Для «догонки» заказывая по телефону пиво: «Синко сервеса, пор фавор, пожалуйста».

Правда, под конец командировки, окончательно забыв, как тебя звать, можно подойти к окну, распахнуть шторы и удивиться: «…Молодцы вьетнамцы — кораблей понастроили…». А как еще, если за месяц делаешь Ханой, Бангкок, Сеул и три раза Гавану. Можно и умом тронуться.
Сахарный тростник и табак — вот главные богатства острова. Они не решают проблем страны, но вполне решают проблемы отдельных кубинцев. Тех, что работают на табачных фабриках. Они приноровились воровать сигары и продавать их нам. Некоторые ребята из экипажей охотно покупали целые коробки, и мы все, без зазрения совести, вывозили их в Москву — по пять штук на брата. Больше не позволяли законы Кубы. Разумеется, таможня прекрасно все видела, но делала вид, что нет. Самый опасный момент был не на таможне, а в такси по дороге от дома продавца — могли остановить и досмотреть. Но никто не попадался. Видимо, социализм все-таки немножко muerte, но не настолько, чтобы портить людям такой маленький и абсолютно честный бизнес.