Тонкий ум и ранимое сердце маменьки моей...

Позволю себе разместить себе здесь написанное папой, Юрием (1934-2005)


Раннее утро, солнечно... 18 августа 1985г.
Выхожу из своей комнаты и сразу вижу маменьку в чёрном платье. Сын мой ещё спит с своей комнатенке. Кроме пуделя Сэви в квартире больше никого нет...

... Машенька, Алёнушка, Юра Минаев, Максимка в Эстонии, Элва.
Снимали мансарду в домике Бориса Ивановича, эстонца, душевнейшего человека, скупого на словах, на большого любителя наших с ним “эльвасский разговор”. Супруга Бориса Ивановича, как он сам, на пенсии, долгое время преподавала в местной школе немецкий язык. По-русски хозяйка едва брела.

 Борис Иванович, когда и я бывал в Эльве, обращался ко мне примерно так:
... Лавочка хорошо, но мягко, Юри, садись, палун... Место хорошо, ты не хорошо, время хорошо, люди хорошо, эльвасский разговор, палун...

Столь вежливое приглашение всегда означало одно: предстоит обсудить очень широкий круг вопросов: от положения в Китае и США до преимущества ранних поездок в Тарту за продуктами…

… Сынок, сыночек– первой слова мамочке утром 18 августа – Теперь даже простого “доброго утра” друг другу сказать не сможем…

Отца своего, Мурата, я накануне проводил до самого морга, Куда впустить меня санитары наотрез отказались…

Умер папа в пред-воскресный день… отвозили мы его куда-то, в дальнюю больницу в начале недели вместе с сыном моим.
Чтобы дать маме хоть какую-то возможность расслабиться, отоспаться, отдохнуть хотя бы физически, К папе я приехал в тот один из чернейших дней моей жизни с самого утра, часам к 10.

… И вот– похороны моего отца. На Митинском кладбище, 21 августа… моя эстонская “четвёрка” вернулась домой вечером 18-го…
… Ритуальная служба предложила оркестр: человек-то ВОЕННЫЙ, подполковник…
 Абсолютно не был уверен, что папа хотел бы этого, как, впрочем, и традиционного “восточного” трём – квартета…

 Володя Дмитриев нес портрет моего отца. На территории кладбища группы в руках, плечах несли самые сильные и добрые ребята из нашей китайской редакции. Ростом и могучесть выделялись Пётр Коровяковский и Саша Адамо.
 Процессия остановилась. До могилы оставалось совсем небольшая часть пути. Кто-то меня тронул за плечо: мне предстояло говорить слова, а я в тот момент думал об одном из свои тяжких грехов…

 Всю ночь на 17 августа играл в шахматы с Геной Писаревским. На деньги. Вечером предыдущего дня предупредил маменьку: поиграю в шахматишки, заночую, а с утра– к папе поеду; не волнуйся, отдохни, пожалуйста…

 …Усугубил свой тяжелейший грех тех дней: часа в три пополудни на такси поехал к Генке отыгрываться… многое я делал тогда не ко времени и - не то.
 С папой пообщаться практически не удалось, хотя и кормил его с ложечки каким-то соком поил, минералкой…

 За почти  пять часов, проведённых с отцом, он узнал меня, по-моему лишь единожды, да никак, только слабыми жестами, никак не реагировал на мои прямые обращения к нему по-русски и по-армянски.

Основная часть времени проведённого в больнице 17-го августа, С 10 до почти 15 часов, я провёл в беседах с дежурным врачом. Миловидная сердобольная женщина лет 35. Говорили о папе, о его состоянии. Тяжелейшее. Я только потом, после похорон, осознал, что нужно было с самого утра настаивать на переводе отца в реанимацию. В ходе разговора с врачом мне это и в голову не приходило: врач сочувствующий, к состоянию отца относится с состраданием, мне ничего фатального не говорит, никакой тревоги не поднимает...

 ...Меня снова тронули за плечо. Заговорил, но всего-то и смог вымолвить: прости нас всех, Отец....

 Юрик Аракелян, один из моих, кажется троюродных братьев, первым из всех обратил мое внимание на бесспорность - увы, нереализованого - литературного дарования моей матушки. Он прошептал мне это во время одной из заупокойной трапез по отцу моему. Мне то это было почему-то невдомек. Вспоминая и перечитывая впоследствии мамины письма,я убеждался, каким точным оказалось  суждение Эрика на основании одних только маминых высказываний за упокой души мужа своего...

 В маменькином присутствии у меня иногда с кем-то из друзей заходил разговор, разгорался спор, заводилась полемика или происходил “чисто академический” обмен мнениями по национальному вопросу. Клавдия Михайловна моя не раз бывала просто неподражаемо точным арбитром.

 Для примера: подбоченится, руки в боки, игриво, чуть-чуть склонив влево свою пушистую головку, вопрошала меня: “Сынок, спросить хочу. А ты помнишь, кто тебе этого Кара-Мурата с большой головой избирал в папаши? Напомнить?...”

 А как радовалась мама по поводу получения мной первого в жизни авторского гонорара! Какой-то гордостью от моей скромненько повеяло: сынуля, родной, девятиклассник, шестнадцатилетний принес в дом целых 53 рубля!

- Как хорошо тебе заплатили, сынок. за такую маленькую заметку о твоем любимом Маяковском...

(Это была республиканская газета “Туркменская искра” за 14 апреля 1950 г.)
 Мамину радость по тому моему злополучному поводу могу сравнить лишь с радостью моей бабушки Тазягюль. Азербайджанское имя её - дань Карабаху. Туркменское имя отца - дань уважения туркмену, который посоветовал деду моему 30-го сентября 1912 года именно так назвать мальчика, рожденного днем раньше.
Бабулю мою русские называли Роза Хачатуровна. Родила она 11 детей, выжили четверо. Младший - дядя Коля, 1916 год рождения, воевал, был ранен, погиб 6 октября 1948 года.

....Маменька от души и весело радовалась моему первому гонорару, бабуля - тому, что в августе 1956 года сынок ее Мурат ни словечка не мог понять из письма, присланного мне Машенькой : письмо было на английском.

- Мой внук английские письма получает, мой сын ничего не понимает, - приплясывая, импровизировала Тазягюль по-армянски,- я мой сын учит в школу ходить, а он сем класс не хотел закончить - примерно так, рывком вклинилась Роза Хачатуровна в русский фольклор...

 Мамуля моя приехала в Ашхабад 6 февраля 1933 года, ей тогда не было полных девятнадцати лет. Лукавый Мурат, не доучившись в Москве на каком-то рабфаке, в 1932-ом вернулся в лоно патриархальной семьи и примерно с полгода “бомбардировал” Клавдию письмами и телеграммами: общий смысл их гласил: выезжай, я уже договорился, в нашем техникуме будешь учиться, жить - у моей старшей сестры, выезжай, все согласны...

 Уговорил сиротинушку. Дед мой Михаил Серебряков погиб на германском фронте в первый же год первой мировой войны, бабушка Фекла Петрова пешком сходила на богомолье в Киев (из Шаховского уезда Московской губернии), вернулась  в свою деревню, там заболела и умерла, оставив единственное свое дитя о двух с половиной лет, круглой сиротой. Клавдия росла в семьях: то Серебряковых, то - Петровых.

 .....Лукавый папенька мой добился своего : прожив в доме дяди Исаака и Тети Ани менее двух месяцев белокурая, с копной вьющихся волос Клавдия стала женой Мурата и перебралась под крышу дома, построенного дедом Асланом.

 Был когда-то старинный, может еще с дохристианских времен армянский обычай: сноха, собираясь спать, непременно должна собственноручно вымыть ноги свекру своему... Кто-то из армянских старушек напомнил об этом обычае деду Аслану. Он был маленького роста, на вид - тщедушный, но и каменщик, и плотник...И тут, пожалуй, впервые все поняли, почему он соответствует своему имени - Лев.

Путая армянские и русские слова, Аслан прорычал: моя сноха теперь - не сирота, она мне не сноха, она - дочь моя, а ты, Мурат, знай: один раз обидишь мою русскую дочь, уходи из дома, не будешь никогда сыном моим...

До последних дней Деда, тяжело больным, успевшего еще порадоваться взятию нашими Киева, мамы называла Аслана Григорьевича папой. До последних дней Тазягюль, успевшей узнать и Машеньку, и Аленку, и Волика, правнука, Клавдия Михайловна называла ее мамой.

 В доме, построенном Дедом, на момент Ашхабадского землетрясения в ночь с 5 на 6 октября 48 года проживало 25 человек: из них квартиросъемщиков - пять. Это была армяно-русская семья Огановых, в 1947-ом переехавшая в Ашхабад из областного города Мары (Мерв, Маргиана).

Остальные: пятеро Подлапкиных. Они по зову маменьки эвакуировались к нам после освобождения нашими войсками села Манихино, Шаховского района. Подлапкин - фамилия деда Ивана , мужа растившей маменьку Варвары Григорьевны Петровой.
Трое Петросянов: муж, жена, грудной младенец. Тетя Рая, Раиса Осиповна Данильянц - двоюродная сестра Мурата Аслановича.

Пятеро - “нас самих” : маменька с папой, мы с братом Валерием и Тазягюль...
Пятеро Лютовых: родная сестра (младшая) отца с мужем Василием ( из северо-кавказских казаков) и трое их детей, Неля, Саша и Степан.

Младший брат отца Николай Асланович его жена Надя, певунья, гитаристка, украинская последняя любовь щедрого сердцем дяди Коли.

 На момент землетрясения в доме не было: Дяди Васи (командировка), Деда Ивана (был ночным сторожем на хлебозаводе), дяди Сумбата Оганова (командировка) и отца моего с бабушкой Тазягюль.

 Погибли: Валерий Муратович, Николай Асланович и тётя Надя, Варвара Григорьевна, Антонина Ивановна (двоюродная сестра мамы) и две её девочки Валя и Ная, мама и брат младший Виктора Оганова, моего ровесника...

Симу (младшую родную тетушку, по её инициативе я сызмальства называю на “ты”) с перебитой ключицей папа освободил из-под руин дома после 12 часовой работы лопатой. Меня ни к каким действиям, хотя мне было почти 15 лет, отец не допускал, застав нас с мамой пальцами, ногтями откапывающими дядю Колю с Надей, уверяя отца, что “здесь мы слышали Воленькины хрипы”...

 ...Семнадцатого января 1989 года мама получила обширный инфаркт, была в реанимации в больнице на Пехотной улице вплоть до утра 21 января.
 Причина инфаркта для меня вскоре стала очевидной: сопереживания. Незадолго до этого (7 декабря 1988) произошло землетрясение в Армении (Спитак): телекадры и собственная маменькина память...

 Все эти дни 17-го до 20 января включительно я что-то приносил маме и передавали ей записки. 21 утром мы с сыном пришли в больницу, поднялись на этаж, где реанимационная, и там нам сказали, что мы можем повидаться с Клавдией Михайловной: она в такой-то палате на первом этаже.

 Сначала я, осторожно постучав, вошел один. мамина широкая улыбка была роскошно счастлива. Проведя “подготовительную беседу” впустил сына. Улыбка - Прелесть!
Договорились: к тебе часов в пять придет Машенька, возможно с Настенькой, А мы с Волей сейчас пойдём потихонечку…

...Сынок, завтра приходи самым первым, утречком: я тебя хочу раньше всех поздравить с днём рождения...

 Отмечать день рождения я никак не собирался, но после такой встречи? - Сынок, говорю, вышедши на улицу, пошли в магазинчик зайдём, водочки купим, съестного чего-нибудь...

 Дома все обсказали Машеньке. Она решила пока одна съездит, без Настеньки. Уехала в пять, начале шестого часа. Сын куда то ушел. Через некоторое время пришла Майечка, друг семьи, врач.

 Попили чаю, пересказал ей утренние наши новости-впечатления с Волей. Повторяться стали, сидим пьем чай.

Машеньки подозрительно долго не было. Но вот зов - звонок в дверь. Около восьми, Срываюсь с места, Открываю, на пороге сразу три Вестника Горя. Машенька не представляла как одна передо мной выглядеть-отвечать будет: она не застала маму.
Позвонила “старшим детям” - вот - передо мною немая троица.

 - ВЫ ЧТО С УМА ПОСХОДИЛИ????!

Дальше можно было и “опускать занавес”. Не знаю, правда, у кого- и о чем в тот момент вещало сердце. О своем точно знаю : играешь роль, уходи с глаз долой, исчезни...
В какой-то из комнат брыкнулся на диван. Помню майечкины  хлопоты, но сам требую налить водки. Через какое-то время кто-то подчинился. Налили. Выпил. Попробовал начать соображать.

Как, с кем, о чем. Маменьки нету, не-та её, нет!
Первая мысль - отпеть надо! Отсюда все “зацепи”. Стал успокаиваться. До почерневшего разума стали доходить стали слова Машенькины, Аленкины, Юрки Минаева. Так как понял, что Максимки с нами нет. Вопрос-ответ.

Налили себе ещё водки. Сказал, без вопросов: никакого дня рождения. Сам ответил: всем понятно...
Отпевали маменьку на Соколе: во Всехсвятской церкви...Новопреставленных в тот день было двое: маменька и раб Божий Михаил. Тезка стало быть, убиенного в 1915 деда Михаила. На кладбище - ни слова не мог сказать.

Федор Дмитриевич и Любовь Дмитриевна Серебряковы все пролезали и оттаскивали меня от могилы родителей.

И вот пришло воспоминание. За несколько дней  до Ленинаканского (Спитакского?) землетрясения маменька удивила меня редким телефонным звонком на работу.
- А у меня для тебя есть сюрприз, сынок, вот!
-Какой ма? - приедешьь сам увидишь, а пока - не спрашивай ничего, хорошо? Ты когда выезжаешь?

-Через часик, ма. Привезти чего-нибудь? - ничего не надо, сынок, у нас все есть!
Всё было очень загадочно. Домой приехала минут через 40. Поднялся на свой 7-ой этаж звоню..., Голоса, слышу, армянские... Интересно: кто прикатил...
Открываю своим ключом, голоса не знакомы, лица чужие. Маменька во всю – улыбается: знакомьтесь,- с трудом произносит по армянски...
Какая-то "гранд дама", две девочки подростки, усатый юнец, а из “детской”, храп мужской.

Не пойму: с какого боку-припеку эта компания...
Какими судьбами, какие новости, спрашиваю. По армянски говорить не решился, почувствовал тифлисский выговор.
Тифлисские мы,- говорит “гранд-дама”

.Вочинц-вочинц, мямлю по-армянски...
Маменька круто берет инициативу: бесприютные они, остановиться негде, а вон тому мальчику, слышишь храпит?,-срочную операцию надо делать, пусть поживут денёк другой!
Всё было просто. Завернув за угол, чтобы идти в булочную, маменька услышала армянскую речь, ничего не поняла, остановилась, как вкопанная. Её спросили по-русски: не знаете, В этом доме квартиру снять можно, хотя бы комнату?
С какой целью, – поинтересовались мама? Ей объяснили– дальнейший читатель уже знает!

В доме мы с маменькой плюс Сэви. Крепко мне не понравилась “явочным путем” объявившийся “пятерка из Тифлиса. И злюсь на них  из-за пустяка: не могу понять, что за люди-то!

Решил “экспертизу” провести. На третий день пригласила в гости, как бы невзначай, близкого друга, “грузинского” армянина. Весь вечер чаи пили, разговоры разговаривали.
Назавтра на работе “диагноз” точно сказать не могу, но лучше, по-моему поостеречься. Сказали на 1-2 ночи, А уже четыре прошли. Мне, видать, такое и нужен был “диагноз”. На утро, тщательно, подбирая слова, объявил мадам: хорошо бы вам сегодня завтра найти другое место, а то у нас....врать начал...

Больно, горько, стыдно мне стало вечером того же дня:

Мама торжественно вручила мне бутылку марочного армянского коньяка: названая сестра Тамара велела тебе передать...

Про тонкий ум и ранимое сердце мамы еще многое вспомнится, даст Бог!...