Три сестры, или хроника одного происшествия расска

        В нашем старом доме Бонч-Боровских знали все. Кого-нибудь уж обязательно учили или лечили. Пусть не осталось тех, кто помнил родителей, но, несомненно, только достойные люди могли воспитать таких замечательных дочерей. Одно отчество (сокращение от Армия Ленина) говорило само за себя.

Старшая, Иннокентия Арленовна, всю жизнь учительствовала и, только когда, как сама выразилась, стало неприлично предъявлять молодежи лицо в морщинах и переспрашивать отвечающих у доски, с кучей хронических болячек и с благодарностью от директора ушла на пенсию.

Средняя, Капитолина Арленовна, грозилась вот-вот перестать вести прием пациентов, но каждое утро привычно отправлялась в поликлинику.

И только младшая, Леокадия Арленовна, легко и просто ушла из колледжа, не дожидаясь, пока попросят. Шастала по театрам и музеям, плавала в бассейне. Бывало, Капитолина составляла ей компанию (Иннокентия же из дома давно не выходила), но и в одиночестве Леокадия Арленовна не скучала. Кого-нибудь да встретит.
 
И вот однажды объятия: «– Сколько лет! Сколько зим! – Вы прекрасно выглядите! – С кем дружишь из однокурсников? – Кто ещё работает из педагогов?» Эта бестолковщина случайной встречи не имела бы ровным счетом никаких последствий, если бы заторопившийся бывший ученик не оставил визитку: «Бюро ритуальных услуг».
 
Не привыкшая праздновать лодыря, озабоченная Леокадия советовалась с сестрой:
– Капочка, тебе не кажется, что мы слишком беззаботно живём? А инфляция-то шагает по стране. Просто семимильными шагами. Знаешь, как всё дорожает? На глазах!  Хотя откуда тебе знать? На работе пропадаешь. А вот ведь есть очень важные вещи. Ты не считаешь?
– Что ты, Лёка, удумала? Потому и на пенсию боюсь уйти, потому что знаю, что не прожить.
– Вот-вот, Капуля. Сбережения уменьшаются на глазах. А ведь никто из нас не молодеет. А болезней сколько! Одна Инюшина подагра чего стоит! Прям в буквальном смысле: и лекарства, и продукты. А диабет её. Это же прямая дорога к праотцам. А мы не готовы!  –  патетично и в то же время вкрадчиво заключила Леокадия.

В изумлении Капитолина открыла рот для вдоха – получилась театральная пауза. На выдохе спросила:
– В каком смысле? К чему не готовы? Ты куда клонишь? О душе вспомнила?
– Какая душа? Инфляция душит, – продолжала развивать нетривиальную мысль Леокадия. – Вон как плохо Ине было – скорая еле откачала. А если забудет о таблетках и уколах, всё. Если одна дома и не поест – пиши пропало. Пора озаботиться.

Немного успокоившаяся Капитолина вполне миролюбиво согласилась:
–  Конечно. Кто же возражает? Одну оставлять нельзя.
– Ну, ты сестрица наивная. Готовиться-то надо к погребению, – деловито-обыденно повела агитацию Лёка. – Запасаться надо. У нас ни одежды подобающей, ни одного грОба. Долго доказывала Леокадия, что надо впрок купить дорожающие на глазах домовины и все ритуальные принадлежности – от косыночек до белых тапочек. Ни на что, кроме гробОв, скидок не бывает. А вот сосновые распродают. Цвета для обивки можно самим выбрать: синий, голубой, рдяный и даже болотно-зелёный. А черные мрачноваты. – На те, что для богачей – лакированные, нам нечего замахиваться. Но и деревянные бывают очень симпатичные. Ручки массивные, золотые. Позументы по периметру. Я приглядела. Хочешь – вместе сходить можем. Выбрать. Прицениться.
 
Пережив и первый, и второй шок от циничной инициативы, Капитолина пыталась возражать. Леокадия же как будто разговаривала сама с собою:
– Не понимаю, как это в гробу лежать в платочке, если я его никогда не носила. Я даже в церковь зашла. У батюшки спросила. Он не удивился: «А как хотите лежать?» Я: «В шляпке» Он: «Значит, будете лежать в шляпке» – правда, поинтересовался, крещена ли.

Леокадия так заморочила голову сестре, что та дала и согласие, и денег ради той счастливицы, какая первой отдаст богу душу. Выгодное приобретение, однако.

Леокадии и Капитолине, перед дневным концертом отключившим телефоны, доставщик не дозвонился. И на трезвон электрического звонка поковыляла в сопровождении кота Иннокентия Арленовна. Через закрытую дверь препиралась с молодым человеком, настойчиво требовавшим подписи под квитанцией о доставке. Ничего толком не поняв, тугоухая Иннокентия позволила внести покупку.

Рассмотрев в коридоре два шикарных деревянных «корыта», пришла сначала в недоумение, потом – в удивление, потом – в негодование. И сурово встретила сестриц:
– Ах, вы бесстыдницы проклятые! Жужелицы чёртовы! Что удумали! Я этого уродства в своем доме не потерплю. Уносите откуда взяли. Куда хотите! Шалопайки несчастные! Чёртовы куклы! Это вы специально, чтобы меня удар прямо на пороге хватил. Чтобы я не оклемалась! – и заперлась в своей комнате.
 
Не умеющей унывать Лёке пришлось подбадривать расплакавшуюся Капу:
– Я им задам с этой доставкой. Они у меня узнают. Я указала: после 17. А они до привезли. Придется прятать до лучших времен. Давай у тебя, Капочка. У тебя комната большая. Незаметно так постоит в уголочке. А мешок со смертным, так и быть, у меня полежит – есть не просит.
 
Из суеверия Капитолина наотрез отказалась и наградила как пощечиной: «Авантюристка! Меня во что втянула! Ни стыда! Ни совести!» И Лёке в одиночестве пришлось измышлять, что делать дальше. Иннокентия же как-то по-новому, хотя и не бодро-весело стала шаркать туда-сюда по коридору. Немым укором. Сестры не разговаривали.
 
Просить, чтобы домовину приняли обратно, Леокадия посчитала позорным. Ритуальщик ведь сделал очень хорошую скидку – и ещё через несколько лет гроб окажется просто даровЫм. В одиночестве Лёка разрабатывала новый план.

Чтобы доказать, какое чудное приобретение сделала, придумала репетицию прощания. Предстояло обрядиться во всё смертное и запечатлеться в гробу. При этом рассчитывать только на себя.

Никогда не выходившая замуж Лёка посчитала себя неотразимой в шляпке с вуалью. Но на полу это выглядело бы по меньшей мере несерьезно. Стоя – глупо. А поднять гроб на стол не хватало сил. Недолго думая, позвала соседа.

С будуна Колька мог пообещать даже заколотить гроб – так мечтал об опохмеле. И таинственно подмигнув, приложил руку к сердцу: «Понимаю Ваше горе. Тётя Капа на работе. Вам самой трудно. Колян добро помнит. Вот сестрица Ваша хотела меня на второй год оставить. А Вы её уговорили выдать мне свидетельство за восьмой класс и рабочей профессии обучили. Командуйте» (хотелось добавить «Леокадия Арленовна», но язык не слушался).
 
Просить о большем, чем водружение нижней части гроба на стол, Леокадия не решилась. Укладываться туда пришлось без посторонних. С помощью стремянки – справилась. Массивный стол и распродажный гроб выдержали. Смартфон взяла. Палку для селфи тоже. Принакрылась саваном.

Нафотографировавшись, ощутила чудовищную усталость. Как-то сами собою опустились веки.

Дальнейшее известно из протокола, который составил участковый. В 18:15 пришел Николай Харитонович Пантюхин, проживающий в квартире 66. Он принес венок с надписью на траурной ленте «Незабвенной Иннокентии Арленовне от соседей» Открыла дверь К.А.Бонч-Боровская. Вскрикнула: «Ой! Что же это? Как же так?»

Н.Х. Пантюхин рассказал ей, кто и зачем вызывал его три часа назад. А когда в комнате включили свет, Л.А. Бонч-Боровская, не открывая глаз, резко села в гробу, её рука с селфи-палкой непроизвольно дернулась. Смартфон попал Н.Х. Пантюхину в раскрытый рот, выбил один зуб в верхней челюсти справа.

От неожиданности Н.Х. Пантюхин упал. При падении схватился за стремянку. Стремянкой ударил К.А. Бонч-Боровскую по голове, рассёк бровь и разбил очки. Полилась кровь. Оба не могли самостоятельно подняться и громко стонали.
 
На грохот и крики в комнату вошли И.А. Бонч-Боровская и кот.  Кот прыгнул в гроб и вцепился в плечо Л.А. Бонч-Боровской, которая от неожиданности закричала нечеловеческим голосом, попыталась стряхнуть кота, но упала на пол вместе с гробом, получила перелом левой руки. Вопли всех пострадавших и грохот от падения напугали соседей в квартирах 76 и 72. Соседи стали стучать в стену и в дверь. О.О.Ливнёва вызвала полицию.

Без протокола. В непарламентских выражениях, насколько это возможно представить, от интеллигентной Иннокентии Арленовны Бонч-Боровской досталось всем вместе и каждому в отдельности. Лёке – за безумную богохульную затею, хулиганство, одним словом, Капе – за потворство глупостям младшей сестры, алкашу Кольке – за беспробудное пьянство. Соседям – за самоуправство. Кто их просил вызывать полицию?

От сего происшествия выгода маячила одному Кольке, Н.Х. Патнюхину, значится. Он стал требовать с Леокадии Арленовны денег на протезирование у стоматолога. Под строгим взглядом Иннокентии Арленовны смиренно и не рассчитывая на магарыч вынес на помойку развалившийся гроб с порванной обивкой.

Не сразу, но сестры помирились. И снова зажил наш старый дом.  Тихо так, спокойно. Благообразно.