de omnibus dubitandum 44. 249

ЧАСТЬ СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ (1701-1703)

Глава 44.249. СПУСТИТЬ ПЕРВЫЕ ДВА ФРЕГАТА НА ВОДУ К КОНЦУ АВГУСТА…

    В ночь с 19 на 20 апреля 1702 года царь Петр {на самом деле клон лжеПетра [Исаакий (Фридрих Петер Гогенцоллерн)] (фантазиями лукавых романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, заслуженных, дипломированных, продажных горе-историков, в основном еврейской национальности) получивший в дальнейшем титул Петра I – Л.С.} в сопровождении царевича Алексея (сына настоящего Петра Алексеевича, 29.6.1665 г.р. и Прасковьи Феодоровны Салтыковой, ему было двенадцать лет), генерал-адмирала Федора Алексеевича Головина, а также (фантазиями лукавых романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, заслуженных, дипломированных, продажных горе-историков, в основном еврейской национальности) первого своего учителя, думного дьяка и «князь-папы Всепьянейшего и всешутейшего собора» Никиты Моисеевича Зотова, будущего канцлера Гаврилы Ивановича Головкина, офицера гвардии Юрия Юрьевича Трубецкого, своего ближнего друга Александра Даниловича Меншикова, многоликой свиты и пяти батальонов гвардии — Преображенского и Семеновского полков — отправился в Архангельск.

    1 мая, как следует из более позднего письма Ивана Татищева {на самом деле клону лжеПетра [Исаакию (Фридриху Петеру Гогенцоллерну)] (фантазиями лукавых романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, заслуженных, дипломированных, продажных горе-историков, в основном еврейской национальности) получившему в дальнейшем титул Петра I – Л.С.}, на Сясьской верфи началось строительство:

«В дворцовом селе на Сясьском устье зачато делать два корабля мая с 1-го числа и ныне те корабли делают».

    Так Татищев прореагировал на нетерпеливое послание{клона лжеПетра [Исаакия (Фридриха Петера Гогенцоллерна)] (фантазиями лукавых романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, заслуженных, дипломированных, продажных горе-историков, в основном еврейской национальности) получившего в дальнейшем титул Петра I – Л.С.}, которое в оригинале до нас не дошло, но о содержании которого мы можем судить по памятной записи на цитируемом письме Татищева:

«Июня в 25 день послана Великим Государем грамота к нему Ивану, а велено на фрегатное дело лесные припасы в лесах с корня сечь и заготавливать их к делу и привозить и все шесть фрегатов делать с великим поспешением, и иноземцу Воутеру Воутерсону велено у того дела для указывания быть неотступно, чтоб нынешнего летнего времени не испустить и кормовых денег лишнего расходу, а работным людям тягот не учинить».

    Вот Татищев в своем — более позднем, напомню, пишет А. Шарымов в своей книге  Предыстория Санкт-Петербурга. 1703 год, письме и разъясняет причину всяческих задержек:

«А по сказке иноземца корабельного дела мастера [Воутера Воутерсона] остальные корабли зачинать делать он будет, как зачатые корабли будут в отделке совершаться, для того, что-де одному ему за плотниками не усмотреть...
А апреля с 20 числа он, иноземец корабельный мастер, лесов сечь не велел, оттого, что леса пошли в сок, и такие-де леса в корабельное строение будут негодны... и он-де, иноземец, июля с 1 числа работных людей хочет распустить до декабря месяца».

    Чтобы рассмотреть эту тему, не разнося ее по разным числам, приведу, продолжает далее А. Шарымов отрывок из показания самого Воутера Воутерсона от 13 июля этого года:

    «Ныне у меня начато строить в мае месяце два корабля, и в совершении те два корабля будут, как на воду спустить, сего июля с 13 числа в шесть недель [То есть он намеревался спустить первые два фрегата на воду к концу августа 1702 г.], и лесов на остальные четыре корабля у корабельного дела привезено на берег сполна, а из того лесу, который ныне у корабельного дела на берегу, готового тесаного лесу будет на два корабля, а на остальные на два корабля лес не тесан и тесать на те корабли в нынешнее летнее время не надобно, для того что, пока не достроятся те зачатые первые и на воду спущены будут два корабля, за остальные корабли приняться мне невозможно, потому что у нынешних кораблей за мастера первый год работаю, и не осмотря тех двух первых кораблей, как на воду спущены будут, за остальные корабли приняться мне невозможно... А на остальные корабли не достанет кокор — кореньев, которые секутся у дерева, — и те в нынешнее летнее время сечь негоже, а на четыре корабля тех кокор будет сполна, а как те первые два корабля построя, на воду спущу, и за другие корабли примусь в скорых числах».

    Таким образом, Воутер Воутерсон скорректировал программу клона лжеПетра [Исаакия (Фридриха Петера Гогенцоллерна), сократив число возможных к построению на Сясьской верфи в 1702 г. фрегатов с шести до четырех, и сделал это по двум причинам.

    Во-первых, произошла задержка с кондиционным, годным для корабельного строения лесом (в частности, вышла нехватка кокор — гнутых корневищ, клавшихся в основание киля судна).

    Во-вторых, Воутерсон хотел сначала посмотреть, как будут выглядеть первые два спущенные на воду судна, прежде чем, приниматься за следующие.
Скажу сразу два слова, продолжает далее А. Шарымов о судьбе сясьских фрегатов.

    Два безымянные фрегата, заложенные на Сясьской верфи в мае 1702 г., мастер Воутер Воутерсон спустил на воду в сентябре того же года. После этого они долго достраивались — и первый прибыл на Олонецкую верфь для окончательной отделки только в конце 1703 г., а второй еще позже.

    Назывались эти суда сначала условно «Фан-Сяс-1» и «Фан-Сяс-2» (то есть «Сясьские» — первый и второй). В 1705 г. их обратили в брандеры, предназначавшиеся для взрыва вражеских кораблей. Им присвоили звучные наименования «Этна» и «Везувий».

    Еще два фрегата, которые получили впоследствии имена «Михаил Архангел» и «Ивангород», Воутерсон заложил в ноябре 1702 г. и спустил на воду первый — в 1704 г., а второй — в мае 1705 г. Оба прослужили до 1710 г., но Павел Кротов, уточняет далее А. Шарымов, точно замечает:

«Первыми кораблями Балтийского флота сясьские фрегаты... не стали».

    Так что запомним: несмотря на то, что оба «Фан-Сяса» действительно были первыми заложенными в Приневье русскими боевыми кораблями, в строй Балтийского флота они вошли позже тех, которые спустя время заложены были на Свири.

    18 мая в «Юрнале» — ротном дневнике передвижений бомбардиров Преображенского полка — появилась запись:

«Мая в 18 день. Приехали к Городу [Архангельску]».

    23 мая в Архангельске имело место происшествие, в ряду крупных событий вроде малозаметное, но для своего времени показательное и на судьбах многих людей сказавшееся, а потому достойное рассказа.

    Оно касалось царевича Алексея, сына настоящего Петра Алексеевича, 29.6.1665 г.р. и Прасковьи Феодоровны Салтыковой и его воспитателя Мартина Нейгебауэра.
Вот что писал об этом в книге «Наука и литература в России при Петре Великом» видный историк XIX в. Петр Пекарский:

    «В 1699 году приезжал в Москву для переговоров от саксонского курфюрста генерал Карлович, с которым клон лжеПетра [Исаакий (Фридрих Петер Гогенцоллерн) хотел было отправить за границу якобы сына своего, царевича Алексея... В свите его находился сын одного данцигского бюргера Нейгебауэр: он учился сначала в родном городе, а потом слушал лекции в лейпцигском университете, где преимущественно изучал латинский язык, юриспруденцию и историю...

    Карлович пригласил Нейгебауэра в Москву, говоря, что для воспитания наследного принца нужен образованный немец, который мог бы состоять при нем в должности гофмейстера. Нейгебауэр согласился на это приглашение и приехал в Россию, но смерть Карловича значительно замедлила его определение и только в июне 1701 года, после нескольких ходатайств, Нейгебауэру удалось получить место при царевиче для наставления „в науках и нравоучении“. Уже в конце того же 1701 года обнаружились неудовольствия между Нейгебауэром и русскими, состоявшими при царевиче. Иноземец... просил удалить прежних лиц, окружавших царевича, и в том числе учителя его, Никифора Вяземского, а на место их определить знающих иностранные языки и обычаи...

    Жалобы и просьбы Нейгебауэра оставались без последствия, и 23-го мая 1702 года в Архангельске, за обедом, произошла ссора между учителями — немцем и русским.

    Первый, прежде всего, выведен был из себя тем, что Вяземский и Нарышкин говорили тихо и смеялись с царевичем, который... терпеть не мог Нейгебауэра. Учитель заметил, что царевичу неприлично говорить при посторонних тихо со своими приближенными. Нарышкин и Вяземский оспаривали это замечание с насмешками.
Вскоре Алексей Петрович, по совету Вяземского, положил было на блюдо обглоданную кость. Нейгебауэр снова заметил, что обглоданные кости оставляют на тарелке, а класть их на блюдо, с которого берут другие, — невежливо. По этому случаю учителя начали между собой сильный спор, кончившийся бранью: Вяземский обозвал Нейгебауэра собакой, а этот честил своих противников званиями собак и варваров...

    Об этой ссоре был розыск... Из бумаг московского архива министерства иностранных дел видно, что Меншиков был против Нейгебауэра...

    Это обстоятельство, должно полагать, было главнейшей причиною того, что в ссоре учитель немец признан был виноватым.

    В июле 1702 года состоялся указ:

„Иноземцу Нейгебауэру за многие его неистовства, что писался гофмейстером его высочества, а ближних людей, которые живут при царевиче, бранил и называл варварами, от службы отказать — и ехать ему без отпуска, куда хочет“...

    Однако Нейгебауэр оставался в Москве до 1704 года: сначала его опасались отправить за границу, чтоб он не передал каких-нибудь известий о России, бывшей тогда в войне со Швециею; после сам Нейгебауэр искал места в русской службе и даже соглашался ехать при посольстве в Китай.

    Наконец в навигацию 1704 года его, почти под караулом, отправили из Москвы в Архангельск, откуда на гамбургском корабле он и возвратился на родину».
В том же 1704 г. в Германии появилась брошюра, изданная в форме «Письма знатного немецкого Офицера к Тайному советнику одного высокого Владетеля о дурном обращении с немецкими Офицерами, которых вызывали на свою службу Московиты».

    Ясно, что направлена эта брошюра была против «Манифеста» о призыве иноземцев на русскую службу, распространявшегося в Европе Иоганном Рейнгольдом фон Паткулем. Обличая многие (явные и мнимые) издевательства и несправедливости, которым иноземцы подвергались при дворе царя клона лжеПетра [Исаакия (Фридриха Петера Гогенцоллерна)= Георга Вильгельма Бранденбург-Байрейтского, Нейгебауэр не забыл и свою собственную историю:

«Наставник наследного принца по имени Нейбауэр (Neubauer) должен был потерять голову за то, что просил принца, чтоб он не клал обглоданные кости на блюдо, с которого он с прочими ел. Наконец, после долгого и тяжелого заключения, Нейбауэр хотя избавился от смертной казни, однако поплатился всем, что имел, и потом принужден идти просить милостыню, а между тем он был рекомендован польским королем и ничего дурного не сделал».