милый, я дома

— Милый, я дома! )
— Ну всё, началось, блин…
В дверях показалась Вероника, сияющая, словно новогодняя елка.
— Аркаша! У меня потрясающие новости! Ты не поверишь!
Аркадий закатил глаза. Боже, только не "потрясающие новости", обычно означающие покупку шелковых подушек в форме единорогов или внезапный порыв перекрасить кухню в цвет фуксии.
 — И что же там такое у нас? – вяло поинтересовался он, делая вид, что увлеченно перебирает какие-то бумаги.
 — Я записалась на курсы… гончарного мастерства! – Вероника засияла еще ярче. — Представляешь, мы будем лепить горшки! Глиняные, настоящие! Аркадий застонал мысленно.
 — Зачем? – прозвучало жалобно.
— Ну как зачем? Творчество! Самовыражение! Плюс, у нас совсем нет цветочных горшков для моих новых фиалок!
Аркадий посмотрел на стол, заваленный книгами, и вздохнул. Фиалки. Горшки. Глина. А где тут место для его квантовой физики?! Эта битва взглядов обещала быть эпической. Он предвидел горшки, захватившие весь дом, и его одинокую фигуру, шепчущую формулы среди глиняных развалин. Оставалось одно – капитулировать или найти способ обратить ее творческий хаос в контролируемый апокалипсис.
Аркадий вздохнул. Ругать ее было бесполезно. Ее новая страсть была безудержной, как извержение вулкана. Нужно было направить этот поток в полезное русло.
– Во-первых, – начал он, доставая блокнот и ручку, – мы превратим это в бизнес. Собственный, уникальный, прибыльный.
Женщина нахмурилась. Бизнес? Ее, художницу, и — в бизнес?
– Во-вторых, – продолжал Аркадий, игнорируя ее скептический взгляд, – мы найдем рынки сбыта. Онлайн, ярмарки, галереи… все что угодно, лишь бы эти горшки покинули наш дом!
Вероника обиделась и высокомерно вскинула подбородок.
– Бизнес? Я, художница, и грязные деньги? Ты меня совсем не понимаешь! Я творю искусство, а не штампую товары на продажу!
Она отвернулась к окну, скрестив руки на груди. Аркадий понимал, что за этими словами скрывается уязвленное самолюбие. Вероника была ранима и болезненно воспринимала любое посягательство на свою творческую свободу.
— Никаких бизнес-планов и таблиц! Я художница, а не бухгалтер!
— Ну, что ты, милая?!  Не горячись! Ты что, обиделась? — пошёл на попятный Аркадий.
— Я? Обиделась?! Нет, я просто… разочарована! Ты что, думаешь, я буду создавать эти горшки ради денег? Это моя жизнь, моя душа! – Вероника резко обернулась, в ее глазах плескалось отчаяние. – Я не хочу превращать свое творчество в рутинную работу, где важен только доход. Но, если ты так считаешь, то, да ради Бога!  Всё хорошо! Всё нормально!
Она отвернулась к окну, обхватив плечи. Аркадий понимал, что что-то пошло не так… И грянул апокалипсис! Нет, не тот апокалипсис, что предрекали пророки. Не упали звезды с небес, и не разверзлась земля. Апокалипсис был куда более прозаичным, но для Аркадия – не менее катастрофичным. Вероника, обиженная его попытками регламентировать ее творчество, ушла в себя. И эта внутренняя буря грозила вскоре выплеснуться наружу.
Ночью Аркадию снилось, что он в окружении глиняных джунглей. Пробираясь сквозь заросли ваз, он спотыкался о статуэтки и чуть не утонул в море миниатюрных горшочков. Дом превратился в лабиринт, где каждый поворот сулил новую встречу с глиняным двойником -– они вытесняли его, словно паразиты, претендующие на жизненное пространство хозяина. Горшки всех форм и размеров, вазы немыслимых конструкций, скульптуры загадочных существ – все это росло, множилось, громоздилось, словно живое. Отчаяние накатывало волнами.
Утром, измученный кошмарами, он пытался поговорить с Вероникой на свежую голову, но она была непроницаема. В ее глазах горел лишь творческий огонь, пожирающий все вокруг. Он больше не узнавал ее, она была словно одержима.
И тогда Аркадий понял: если девушка сильно обижена, она всё равно скажет: “Всё нормально!”, но с таким выражением лица, что всё, капец, ты проклят.   А вообще…. “у женщин недостатков нет! Только спецэффекты.”