Беги, гений, беги!

                БЕГИ, ГЕНИЙ, БЕГИ!


          Ещё в 1834 году, чтобы осуществить свои планы переезда в деревню, Пушкин предпринял попытку осуществить побег из Петербурга - получить отставку. 25 июня 1834 года он написал Бенкендорфу: «Граф. Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу, и покорнейше прошу ваше сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение. В качестве последней милости я просил бы, чтобы дозволение посещать архивы, которое соизволил мне даровать его величество, не было взято обратно».
          Он мечтал об отставке и об отъезде из Петербурга как об освобождении от тех мучительных пут, которыми его связали царские «милости», денежные ссуды из казны, младшее придворное звание камер-юнкера. Он не в силах был выносить унизительную зависимость. «…Я не должен был вступать в службу и, что ещё хуже, опутать себя денежными обязательствами… Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога».
           В 1834 году отставку ему не дали. Вернее, дали так, что он не смог её принять. Бенкендорф ответил, что его императорское величество никого против воли не удерживает, но что пользоваться архивами могут лишь люди служащие.
Встревоженный Жуковский писал Пушкину: «Государь опять говорил со мною о тебе. Если бы я знал наперёд, что побудило тебя взять отставку, я бы ему объяснил всё, но так как я и сам не понимаю, что могло тебя заставить сделать глупость, то мне и ему нечего было отвечать. Я только спросил: нельзя ли этого поправить? — Почему же нельзя? — ответил он.— Я никогда не удерживаю никого и дам ему отставку. Но в таком случае всё между нами кончено».
             Жуковский называл его действия глупостью. Царь недвусмысленно угрожал. И всё же Пушкин не оставлял своего намерения хоть на время переселиться в Михайловское. Летом 1835 года он снова обращается к Бенкендорфу, прося предоставить ему отпуск на три-четыре года. «У меня нет состояния… До сих пор я жил только своим трудом… В работе ради хлеба насущного, конечно, нет ничего для меня унизительного; но, привыкнув к независимости, я совершенно не умею писать ради денег; и одна мысль об этом приводит меня в полное бездействие… Нынче я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть — нищету и отчаяние. Три или четыре года уединённой жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия…»
           Пушкин рассчитывал, что отпуск-то получит. И уже подготовлял к мысли об этом жену. Об отъезде говорилось как о чём-то решённом. «Александр едет в сентябре в деревню на три года! — сообщала дочери Надежда Осиповна.— Это решено; отпуск получен; чему Наташа и покорилась».
           Но и необходимого отпуска не дали. На письмо Пушкина к Бенкендорфу царь наложил резолюцию: «Нет препятствий ему ехать куда хочет, но не знаю, как разумеет он согласить сие со службою. Спросить, хочет ли отставки, ибо иначе нет возможности его уволить на столь продолжительный срок».
Пушкин помнил, как отнёсся царь к его прошению об отставке, и не стал настаивать.
             Ему дали лишь отпуск на четыре месяца, и 7 сентября он уехал в Михайловское. За день до отъезда обратился с письмом к министру финансов Е. Ф. Канкрину, прося о выдаче «сполна» 30 тысяч рублей, нужных «в обрез для уплаты необходимой». Просил не как о «милости», а «взаймы», с удержанием жалованья. Царь дал на то согласие, но казначейство ставило препоны.
           Поэта не покидают горькие думы о том, что осталось в Петербурге и к чему он вынужден будет возвратиться: материальная необеспеченность, неуверенность в завтрашнем дне, те невыносимые для жизни и творческого труда условия, в которые поставили его жандармы, цензоры, литературные шпионы, царь и его клевреты. «Ты не можешь вообразить,— пишет Пушкин жене 21 сентября,— как живо работает воображение, когда сидим одни между четырёх стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А о чём я думаю? Вот о чём: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от гибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне да на тётке. Но ни я, ни тётка не вечны. Что из этого будет, бог знает. Пока месть грустно». Ей же, 29 сентября: «Государь обещал мне Газету, а там запретил; заставляет меня жить в Петербурге, а не даёт мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые, и не вижу ничего в будущем».
          Отъезд пришлось ускорить ещё из-за болезни матери. Надежда Осиповна болела давно. Пушкин не раз с тревогой упоминал об этом в письмах. Но осенью 1835 года положение стало критическим. Вскоре по возвращении в Петербург поэт писал П. А. Осиповой: «Бедную мать мою я застал почти при смерти… Раух и Спасский потеряли всякую надежду… Что до меня — я исхожу желчью и совершенно ошеломлён. Поверьте мне, дорогая госпожа Осипова, хотя жизнь и s;sse Gewohnheit (милая привычка нем. –Т.Щ.), однако в ней есть такая горечь, которая делает её в конце концов отвратительной, а свет — мерзкая куча грязи».
        В этой куче практиковалась дуэль  - весьма удобная вещь не только как самосуд, но  еще как замаскированное заказное убийство.  Отъездом в первую ссылку в 1820 году Пушкин избежал верной смерти от дуэли с Толстым Американцем, который распространял в свете  о Пушкине грязную сплетню будто бы его высекли в секретном отделении за его эпиграммы. Толстой Американец был известный шпион, картежник, шулер и дуэлянт, который убил на дуэлях 11 человек. Наверняка среди них были заказанные ему убийства. О том, что именно такое планировалось и в отношении Пушкина, свидетельствовало абсолютно беспричинное нападение Толстого Американца на юного поэта. Можно предположить, от кого исходил заказ. Но почему он был отложен, и Пушкин отправился в южную командировку? Если вспомнить, как протекала его жизнь в Одессе под руководством графа Михаила Семеновича Воронцова, то приходит мысль, что произошла переориентация дуэли – от Толстого Американца к Пушкину, который или сам должен был вызвать Воронцова или наоборот.  Кто мог сделать такой серьезный заказ? Только тот, кто на самом верху. А ведь государь Александр Первый сам послала  Воронцова с великой миссией – преобразовать юг России, доверил ему  колоссальные средства. Но в то же время нужно иметь в виду, что царь не любил своего выдвиженца, он поссорился с ним  после окончания войны с Наполеоном – Воронцов прилюдно оскорбил его в Париже. Можно предположить, что Александр так и не простил Воронцову его выходку.
         Пушкин в Одессе скучал, сердился, кинулся в любовные приключения с  Елизаветой Ксаверьевной, супругой наместника. Но на дуэль своего обидчика с саранчой так и не вызвал. А ограничился написанием жуткой эпиграммы «Полу-милорд полу-купец», которая заклеймила навсегда князя Воронцова перед потомками. Если заказ на Воронцова и был, то Пушкин его сорвал - он был изгнан  графом и поехал в ссылку в Михайловское на два года.
        Если иметь в виду  огромные заслуги Воронцова перед отечеством в войне с Наполеоном и в обустройстве юга России, то эпиграмма Пушкина кажется  нелицеприятной клеветой, однако тут есть такие моменты, которые  оправдывают поэта. В расследовании хозяйственных и уголовных преступлений помещиков Воронцов часто  стоял на стороне последних и старался не доводить дел до суда. Узнав о  преступлении, он спешил к месту его совершения до приезда следователей и подготавливал свою справку для судьи, которую тот принимал во внимание в первую очередь. Однажды один из помещиков-самодуров решил мордовать крестьянина-должника на кресте. И сделал это, едва не забив несчастного до смерти. Воронцов тут же примчался, оказалось, что помещик – преданный ему человек, и дело, разумеется, разрешилось в его пользу. А теперь вспомним, за что Пушкин отправился в ссылку в Михайловское под строгий надзор полиции и церкви – за какую-то атеистическую строку в своем письме, перехваченном Воронцовым. Этот проступок и святотатство, допущенное помещиком-садистом, избившим крестьянина на кресте, несопоставимы по своей тяжести. Но что Пушкину не простительно было в двух словах  личного письма, то помещику под покровительством Воронцова сошло с рук, хотя в иное время могло бы кончиться суровым наказанием.
        Если и был заказ на Пушкина и Воронцова в 1824 году, то его, кажется, не отменили с отъездом поэта. Просто передали другому человеку – младшему сыну генерала  Раевского, который в 1828 году, во время русско-турецкой войны, на глазах у всего двора грязно оскорбил жену Воронцова, который  собирался ехать  завоевывать крепость Варну вместо раненого генерала Меншикова. Но и тогда Воронцов  никого не вызвал. Он уехал и завоевал крепость. А Раевский, побыв для формы в ссылке, женился на богатой  девушке и стал ростовщиком. Вот и все дела этого храброго «портняжки» - декабриста…
      Как видим, дважды Пушкин избежал участи быть убитым на дуэли. Теперь он  мечтал о побеге, но он был невозможен – сам царь не отпускал его на волю.
       О таком же побеге мечтали литературные гении России: Грибоедов, Жуковский, Лермонтов, Гоголь. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов погибли,  но Жуковский и Гоголь спаслись. Была еще жертва среди них – первая супруга поэта Михаила Державина. Она не вынесла нападок света на мужа,  сопротивлялась им, заболела и умерла. Но даже потеряв горячо любимую жену, поэт продолжал бороться на любом посту, куда бы его не направляла государыня, его поэтическая Фелица. Екатерина очень хотела, чтобы в России сформировалось общественное мнение с приоритетами добра, справедливости, патриотизма, верности престолу. Державин лично представлял человека, обладающего всеми этими качествами. Но  то, чего императрица хотела от российского общества, не допускалось в одном человеке! В одном человеке в отсутствии подобной идеологии это был бунт.
       Державину спасло  жизнь то, что императрица постоянно перемещала его с поста на пост, он переезжал и был к тому же богат. Купил квартиру в Петербурге, дом – летнюю резиденцию - под столицей. Его положение было несопоставимо с положением Пушкина.
      Не удался побег Александру Грибоедову. Его погубили бедность и согласие ехать в Персию, где произошли события, не понятные нам и по сей день. Но если приглядеться, они напоминают заказное убийство, хотя и в таком невероятном виде – в качестве  бунта в Тегеране, когда на русское посольство напали двести тысяч  разъяренных персов. Всех русских подданных во главе с послом убили, остался лишь один свидетель, да и то он ничего не видел, поскольку прятался. Однако поддержал все обвинения против посла, выдвинутые персидской стороной,  будущий хрустальный король России  Мальцов оклеветал Грибоедова. И эту клевету при дворе Николая Первого приняли за истину и таковой оставили в истории. Говорят, что бунт устроили британцы.  Кто бы это ни был,  это была  грандиозная провокация,  а за провокацией всегда может скрываться заказное убийство. В данном случае – чем тяжелее были события в Тегеране, тем они обошлись дороже персидской казне. Россия сполна получила за голову своего посла от шаха, и немало из этого получил Мальцов, ставший русским олигархом.
       Как видим, речь здесь идет о деньгах. То есть, ради них была зловещая заваруха в Тегеране в 1829 году. Что же касается  Пушкина, то  если брать версию конфликта принца Оранского и русского императора, то там все было еще серьезнее и ссора ставила в зависимость от Нидерландов  всю экономику России, тайно вступавшую на  тяжкий путь великих реформ. Жизнь поэтов, даже признанных гениев, не бралась в расчет. Тем более, что Николай Первый справедливо считал, что они – его личное творение. И чем выше  взлетало их творчество, тем дороже они стоили. Можно сказать, русский царь продал своих великих соотечественников – Грибоедова, Пушкина и Лермонтова - за очень дорогую цену. Осуждайте его, побивайте его память камнями, но он царь, под ним великая страна и ей на заклание были принесены эти жертвы. Это невыносимо больно понимать и принимать, но это и есть судьба.
      
          Гоголь писал  в своих «Письмах к другу»: «Слышно страшное в судьбе наших поэтов. Как только кто-нибудь из них, упустив из виду свое главное поприще и назначенье, бросался на другое или же опускался в тот омут светских отношений, где не следует ему быть и где нет места для поэта, внезапная, насильственная смерть вырывала его вдруг из нашей среды. Три первостепенных поэта: Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, один за другим, в виду всех, были похищены насильственной смертью, в течение одного десятилетия, в поре самого цветущего мужества, в полном развитии сил своих, – и никого это не поразило: даже не содрогнулось ветреное племя». Здесь Николай Васильевич упоминает лишь одну причину гибели русских гениев – их пребывание в высшем свете, где талантам было не место. Но это - одна крайность, и роль сплетен до сих пор до конца не выяснена. А вот современный актер Бурляев увлекся другой крайностью и обратился в Следственный комитет с просьбой заново расследовать  убийство Лермонтова на дуэли. Но даже если бы выяснилось, что в поэта стрелял  не Мартынов, а кто-то другой нанятый, и это не открыло бы нам истину гибели поэта.
            Другой вопрос – могли ли гении спастись бегством и какие были пути? Что им нужно было для побега? Во-первых, понимание смертельной опасности, в какую они попали, во-вторых, много денег.
     Тут был образец – Жуковский. Он совершил самый настоящий побег от Романовых, но произошло это лишь в его преклонном возрасте и после  продуманных действий, которыми он занимался всю свою жизнь, готовя для себя этот побег. С младых ногтей Жуковский был близок к семье Романовых и многое знал ( любой референт у правителя государства всегда знает больше, чем  самый гениальный поэт). Поэтому  он давал умные и спасительные советы Пушкину, Гоголю и их друзьям.
        Через два года после приезда в Россию главного создателя промышленной революции в империи Людвига Кнопа (1839 год) Жуковский, видимо, понял – ему пора  сходить с этого корабля. За полтора месяца до гибели Лермонтова, в пятьдесят восемь лет, он женился на немке в Дюссельдорфе. Весть о гибели поэта застала его в Германии. Стоило перекреститься, благославляя свою собственную предусмотрительность.
 С июля 1841 года чета Жуковских поселилась в окрестностях Дюссельдорфа в двухэтажном особняке с видом на парк. Василий Андреевич так описывал его:
«С севера окружает мой дом маленький сад (150 шагов в окружности); за садом мой собственный огород, снабжающий обильно, мой стол картофелем, салатом, горохом и подобною роскошью; за огородом поле, на горизонте которого городское кладбище, мимо этого кладбища идёт большая дорога. На восток от моего дома продолжение парка… Положение дома моего весьма уединённое. Он вне всякого городского шума… Я убрал этот домишко так удобно, что не могу желать себе приятнейшего жилища: в нём есть картинная галерея, есть музеум скульптуры и даже портик, под которым можно, не выходя из дома, обедать на воздухе. В саду есть пространная беседка… Я должен прибавить, что самая большая горница моего дома принадлежит не мне, а моему тестю Рейтерну. В ней он учредил свой atelier, где теперь работает весьма прилежно
А.И. Тургенев писал: «Я здесь блаженствую сердечно в милом, добром, умном семействе, изнеженный всеми комфортабельностями жизни, достойными шотландской сивилизации и всей классической дружбы Жуковского и его ангела-спутника (ангел беременна уже пятый месяц и в генваре должна родить; вероятно — мальчика)… Ты знаешь, какой мастер Жуковский устраиваться, но он превзошёл здесь себя во вкусе уборки дома, мёблей, картин, гравюр, статуек, бюстиков и всей роскоши изящных художеств. Всё на своём месте, во всём гармония, как в его поэзии и в его жизни…» Перед отъездом в Германию поэт распродал все свое обширное имущество,  часть средств отдал родственникам, остальное забрал с собой.
      Романовы, поняв, что Жуковский едва ли вернется, активно настаивали на этом. Напрасно.  Поэт объявил тяжело больной не только свою жену, но и себя и даже Гоголя, которого пригласил переехать к нему. Спрятавшись в этом раю, они втроем объявили себя ни много ни мало… сумасшедшими. То есть, впавшими в тяжкую депрессию. И так продержались какое-то время. Романовы продолжали настаивать, но Жуковский затеял с ними долгую переписку, сам же в это время занимался любимым делом – переводил «Одиссею» и «Илиаду», развивал теорию древней поэзии. Борьба Романовых за возвращение Жуковского в Россию продолжалась одиннадцать лет, до самой смерти поэта. Никакие посулы, никакие запугивания не повлияли на его решение навсегда остаться в Европе. Он не вернулся.
      Гоголь прожил на Западе десять лет, но его отсутствие было дозволено императором после  постановки на сцене в Москве «Ревизора». Николай Первый сам спас писателя, которому грозила расправа. Да и не хотел он ссориться с купцами накануне реформ, подготавливая, однако, следующую «бомбу» руками Гоголя – «Мертвые души». Из учебников мы знаем, что «мертвые души» - это крепостные, погибшие от  жадных и необразованных хозяев-помещиков. На самом деле, «мертвыми душами» царь считал именно рабовладельцев-помещиков, время которых подходило к концу. Это должен был по его заказу показать Гоголь, и писатель сделал это великолепно в своем романе-поэме, хотя и представить не мог, что задумал государь ни много ни мало сменить социальный строй в государстве, выдвинув на передний  план его существования новый экономический класс старообрядчества. Правда, и царя он останавливал, пытаясь понять и  восклицая: «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства...".
        Революция 1848 года в Европе потрясла и разочаровала Гоголя. Он всей душой не хотел подобного  бунта в России,  пытался упредить его  в « Выбранных местах из переписки с друзьями». Он словно почувствовал угрозу, нависшую над русской православной церковью, душа его металась и болела. Он стал интересоваться старообрядцами, но откуда мог знать писатель о грандиозных планах государя? О планах, которые в конце концов в начале 20 века перевернули всю жизнь империи и обрушили ее, уничтожив и саму династию Романовых. Николай Первый не гнушался никакими средствами, чтобы избежать революции в России. Не удивительно, что он делал до такой степени все тайно, что даже и сегодня ни ученые, ни тем более население страны не понимают  политику и экономику  второй половины 19 века и причину революции 1917 года. А Гоголь от этого непонимания просто впал в глубочайшую депрессию и умер.
         В советских и российских учебниках истории определены штампы Великой Октябрьской революции – ее задачи и движущие силы. Это строительство коммунизма под лозунгами из статей Карла Маркса и страдальцы каторжане-большевики, в основном инородцы, ставшие во главе процесса. На самом деле это были всего лишь выкормыши морозовых и рябушинских в косоворотках, сосредоточивших  деньги и материальные ресурсы в руках  олигархов и их европейских хозяев. Старообрядцы, получившие по плану Николая Первого массовый доступ к переднему краю нового экономического строительства в России с 1839 года (со времени приезда в страну Людвига Кнопа), полностью подчинившись политике царя и его всемогущему тайному английскому агенту Кнопу, предали империю и передали ее  в руки европейского правления в лице международного коммунистического вождя. Ну а потом уже началась история с троцкистами и большевиками, интернационалами и НЭПом, но это все лишь детали.
         Главное же совершалось в то время, когда великий русский поэт Пушкин, солнце мировой поэзии, был накрыт черными тучами  дворцовых интриг, бедности, ненависти и поругания. Все это прошли Грибоедов и Лермонтов. И справедливо было бы назвать эти тучи   черным дымом от костров жертвоприношения, которое осуществил Николай Первый ради получения своих выгод и прибылей в подготовке к промышленной и аграрной революциям без крови социальных революций. Но перед убийством гениев он  заставил их очень много работать над формированием общественного мнения в России, чего в ней никогда не было и чего с таким усердием и безуспешно добивались Петр Первый и Екатерина Вторая. И «Горе от ума», и «Ревизор», и «Демон» были «перстами указующими» на дорогу прогрессивной идеологии. Они подготавливали сознание общества к переменам. Самое главное произведение, которое сразу же после его создания вышло за рамки одного государства, одного языка, одной религии и стало символом героизма, чистой любви и патриотизма во всем мире – «Капитанская дочка» - вышло в свет накануне гибели Пушкина. Николай Первый, подготавливая убийство гения, получил в руки от него еще одно сокровище, которое по сей день составляет неизмеримый нравственно-политический литературный капитал России. И конкурентов ему до сих пор нет во всем мире.
         Здесь было бы неправильно не упомянуть еще один успешный побег – французского писателя Виктора Гюго. Он интересен нам тем, что связан Жоржем Дантесом, который после дуэли с Пушкиным был изгнан из России вместе со своим приемным отцом послом Геккереном и вернулся во Францию, но не просто так, а «на ловлю счастья и чинов». Что ему удалось сверх меры. Правда, ему пришлось подождать – десять лет. Жорж Дантес (Геккерн) и Виктор Гюго столкнулись в рамках внутриполитической борьбы во Франции. 
17 июля 1851 года на заседании Национального собрания, на котором рассматривалась конституция Франции, Гюго выступил с четырёхчасовой речью в защиту демократических свобод от угрозы, исходившей справа. Среди правых депутатов, нападавших на Гюго, был и Дантес-Геккерн.  Гюго назвал Дантеса в авторском примечании к стихотворению «17 июля 1851 года, сходя с трибуны». В стихотворении Гюго отразил впечатление о выступлениях правых депутатов, в том числе и Дантеса: «Все эти господа, кому лежать в гробах, / Толпа тупая, грязь, что превратится в прах». 
            Дантес в тот период активно поддерживал Луи-Наполеона: вначале как президента республики, а после государственного переворота — императора под именем Наполеона III. Гюго, будучи депутатом Учредительного, затем Национального собрания, действительно поддерживал Луи-Наполеона в качестве президента республики, но решительно восстал против его авторитарных поползновений.
      В противодействии государственному перевороту 2 декабря 1851 года Гюго принимал большое участие: под его диктовку Боден написал объявление Луи Наполеона вне закона; он сражался на баррикадах и с трудом спасся бегством в Бельгию, откуда его вскоре изгнали. Тогда он поселился на Нормандских островах (сначала на Джерси, потом на Гернси). В изгнании Гюго писал памфлеты в стихах и прозе против Наполеона III. Он содействовал Гарибальди сбором денег, защищал осуждённых на смерть, вступался за политических изгнанников всех стран, переписывался с Герценом.
       Двадцать лет Гюго жил в изгнании, а Жорж Дантес, приблизившись к трону, зарабатывал очень большие деньги и этот проходимец стал самым богатыми человеком во Франции.
      Давайте посмотрим, какая польза была от побегов, которые удалось совершить великими писателями. Гоголь написал «Мертвые души», Жуковский перевел «Илиаду» и «Одиссею», Герцен создал «Былое и думы», Виктор Гюго – «Отверженные», «Человек, который смеется». А что бы написали наши гении Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, сумей они вырваться из рук великого и ужасного русского императора Николая Первого?
         Конечно,  рассуждения об участии Николая в уничтожении  поэтических гениев России носят чисто теоретический характер, версии естественно не принимаются историками. Но все-таки  есть одна деталь, которая объединяет эти убийства и позволяет думать об отработанной системе «заказа». Эта деталь – массовость. Самая невероятная - многотысячный бунт в Тегеране, позволивший уничтожить Грибоедова. Затем массовая травля Пушкина при дворе и разрастание ее в народ после появления анонимного письма в ноябре 1836 года. Вокруг Лермонтова после приезда его на Кавказ  обстановку скандалов и нетерпимости создали его собственные друзья, которые  помчались за ним из Петербурга сразу же после его высылки. Это был «Кружок шестнадцати», где любил проводить время Лермонтов. Это были его друзья. Они и организовали склоку в доме генерала Верзилина в Пятигорске, они и убили поэта. Некоторые из них вскоре погибли сами, а скорее всего были устранены как ненужные свидетели.