Глава 11. Ветер над городом

— Я как увидела тебя с одним букетом, сразу поняла, что ты подаришь его Машке. 
Я промолчал.
— Простая логика: букет один, меня ты и так встречаешь, а Абрам никто. Значит, ей — букет.
— Я почти все потратил на такси. Поздно выехал. 
— Да щучу я! В общем, ты ее увидел, и тебе стало ее жалко.
— Я, вообще, жалею людей. Мой единственный недостаток. Ты отвыкла от меня?
— У нас дома тоже самое. Как мама приезжает из отпуска — у дома скандал: мама отвыкла от папы.
— Может правда, закатить скандал?
— Хорошая мысль.
— Там было, правда, так хорошо?
— Мне все дико здесь. Никак не приду в себя. Ни о чем не могу думать сейчас, кроме Алтая. Ты обижаешься?
— Не знаю. Да нет.
— Ну, ты ведь понимаешь меня?
— Понимаю. Никого так не тянет в горы, как человека, только что спустившегося с них.
— Новый афоризм?
— Сначала я подолу лежал и просто представлял, как вы идёте там… темно-зеленый ветер тайги надувает ваши спины, как паруса…
У меня и вправду были довольно яркие видения. Густые туманы встают на их пути, тысячелетние сосны тают в таежном мареве, цапли летят на юг, а они беспечно бредут от привала к привалу, вдоль берегов, среди гейзеров, цветов и голых ветвей, под студеным дождем и ветром осенней поры…
— Только, умоляю, не говори красиво!
— Это из старых японцев… А последние сутки я мог только лежать и смотреть на часы.
— То, что мы делаем — это разврат.
— А, вот, как это называется?
— Зачем мы это делаем?
— Все это делают.
— Я соскучилась по дому.
— Наш дом — здесь.
— А это не наш дом — это дом твоих родителей.
— Хочешь, я тебя провожу к твоим родителям.
— Не хочу.
— Тогда я один пойду.
— К моим родителям? Нет, конечно, это что-то новое. Но все новое становится старым.
— Новое?
— Всю ночь вместе.
— Тебе плохо?
— Синий иней на Садовом, двушка в кулаке. Рыжий клоун, Белый клоун. Снег на парике. Ведь это — про нас?
— Я тогда читал «Делать фильм» Феллини.
— А помнишь, как мы искали дюны? И, правда, клоуны! Причем, оба рыжих. Ладно, не расстраивайся.
— Я и не расстраиваюсь.
— Точно?
— Меня овевает ветер перемен.
— Ветер перемен? Да, тогда на заливе был сильный ветер.
— Точно! И Брюлловский закат.
— Брюлловский закат. Значит, ты можешь все прекратить? А как же я? И потом, я теперь уже не могу без мужчины.
— Это просто разврат какой-то!
— Если мы разбежимся сейчас, то получится, что ты меня как бы бросил, а если мы поженимся и разведемся, то тогда я буду — Дама.
— Как сказал бы Далёков, если очень хочется стать Дамой, то просто берется и становится Дамой.
— Почему ты не сказал, что звонил Далёкову?
— Мне, по-моему, пора изобрести тайнопись.
— Ну, хорош, хорошо, хорошо, не говори.
— Просто не хотел лишний раз напоминать тебе о нем.
— Нет, напоминай! Напоминай мне о нем почаще! Напоминай мне о нем как можно чаще, и тогда я поверю, что он живой, а то, как будто он умер. Нет человека и нет. Как у него дела вообще?
— Нормально. Хотя и безнадежно.
— Есть какие-то новости?
— У Васи, его учителя, — белая горячка.
— У Васи — учителя математики Далёкова?!
Далёков учился в единственной в стране литературной школе, на Волхонке, недалеко от Пушкинского музея. Неприметный особняк. Учителя в этой школе были, как из Царскосельского лицея. Даже по математике.
— Ему чудится, что жена говорит дочке: сходи в булочную, купи батон и папе — бутылочку коньяку.
— Бедный Вася!
— Ты Далёкова не знаешь? Его ловит вся КСС Баксана, и вся милиция Приэльбрусья идёт по его следу.
— Ты уже знаешь?
— Что знаю?
— У Абрам был парень на Алтае. Хороший парень. Сережа из Иркутска. Он катал ее на лошадках. Веселый парень. Никогда так не смеялась!
— Значит, Абрам разбирается теперь еще и в лошадях?
— Ты что ревнуешь?
— Я? Да она влюблена в меня, как кошка!
— Бедный Сережа! Все вы — бедные!
— Почему это мы бедные?
— У всех наших ладони горячие, а у Абрам, как ледышки.
— А я люблю северные ракурсы — там стены посерьезней. И солнце только с утра — ничего не течет.
— Вот-вот, такие ракурсы и доводят мужиков до исступления.
— Исступление — отличное слово! Повторяй его почаще.
— Нет, странная она.
— Именно так и выглядят инопланетянки, прошедшие заочный курс по человеческом поведению.
— Я должна тебе сказать одну вещь.
— Какую вещь?
— Один человек меня любит.
— Я думал, тебя укусил клещ.
— Своих не кусают. И тебе не интересно, кто он?
— Вася?
— Нет, правда, тебе не интересно, кто Он?
— Интересно. А знаешь ли ты, что такое клещ? Это такая вещь. Щербаков. Новое имя.
— Тебе это не интересно!
— Да, нет, любопытно.
— Нет! Тебе это не интересно!
— Мне интересно!
— Ты, правда, хочешь знать?
— Сгораю от нетерпения.
— Нет, ты, не хочешь знать!
— Ладно, не говори.
— Он — это ты!
— Он — это я? Такого тумана даже Мераб не напускает.
— Но ведь это правда?
— Нет.
— Нет, правда! Ты меня никогда не обманешь. У тебя все всегда написано на лице.
— И что у меня там написано?
— Что ты злишься.
— Нет.
— Нет! Ты злишься на меня!
— Ни черта я на тебя не злюсь.
— Нет, злишься, злишься, злишься! Злишься, что я не бросилась к тебе на шею, как ты привык.
— Просто не люблю, когда ты смотришь на меня такими глазами.
— Какими глазами?
— У тебя даже разрез изменился.
— У меня меняется разрез глаз, когда мне кажется, что ты меня не любишь, и мне в голову дурные мысли лезут.
— Какие еще мысли могут лезть тебе голову?
— Ты будешь сердиться!
— Нет.
— Нет, будешь!
— Да нет же!
— Ну, хорошо, хорошо. Я начинаю мечтать, что разлюблю тебя, а ты в меня влюбишься, а я не отвечу, и ты будешь мучиться. Или еще думаю, что рожу ребеночка, тебе захочется его, а я скажу: Это — не твой ребеночек, это — мой ребеночек!
— Ты мой ребеночек!
— Папа своего ребеночка не бросает.
— А я бросаю? ЦСКА даже детей в горах доверяют!
— Все равно! Не хочешь идти — я один пойду! Так разве папа ребеночку говорит?
— А как папа ребеночку говорит?
— Папа всегда говорит, когда куда-нибудь идет: Ребеночек! Пойдем со мной за пивом? А если ребеночек совсем-совсем не может идти, папа говорит: Ты ребеночек посиди дома, а я схожу за пивом.
— Боюсь, один ребеночек у меня уж есть.
— И все-таки! И все-таки я тебе никогда не прощу, что ты нарисовал Волкову, а меня нет!
А ночью мне пять снились эти краткие встречи, эти «Здравствуй!» в подъезде Большого зала консерватории и эти «До свидания!» у метро. Как я ждал этих «Здравствуй» и как боялся «До свиданий». Словно каких-то живых существ!