О жабе-лебеде и природе мгновенной красоты

«Дыхание есть граница между жизнью и смертью, между бытием и небытием» (Исихий Синаитский. О трезвении)

В болотах близ монастыря святого Онуфрия водится создание дивное и страшное — жаба-лебедь. Спереди она обличьем своим подобна жабе самой омерзительной, с кожей бугристой и влажной, глазами выпученными и ртом широким. Сзади же — крылья лебединые, белые как снег на горах Ливанских, и шея длинная, изгибающаяся с грацией неземной.

Монах Феофан, подвизавшийся в тех местах, первым описал ее удивительное свойство. Между вдохом и выдохом — в тот миг, когда легкие замирают, а душа словно парит над телом — жаба-лебедь превращается в женщину невиданной красоты. Лицо ее сияет как заря, волосы струятся золотом, а глаза... «Глаза ее, — писал Феофан, — были глубже колодца Иакова и ярче звезд над Вифлеемом».

Но длится сие превращение лишь один миг — тот самый, когда дыхание останавливается. Стоит воздуху войти в легкие или выйти из них, как красота исчезает, и вновь она становится отвратительной жабой с лебедиными крыльями.

«Что есть красота? — размышлял Феофан в своих записках. — Если она существует лишь миг между вдохом и выдохом, то подлинна ли она? Или же подлинна именно потому, что кратка? Ибо сказано: „всякая плоть — трава, и вся красота ее — как цвет полевой"».

Один молодой послушник, Силуан по имени, так был очарован рассказами о жабе-лебеде, что начал подолгу задерживать дыхание, надеясь застать мгновение ее превращения. Он бродил по болотам в сумерках, замирал среди камышей и ждал. И однажды ему повезло — он увидел то, о чем мечтал.

«Красота ее была такова, — написал он позже, — что я готов был отдать за один ее взгляд все годы своей жизни. В тот миг я понял искушение Адама и падение ангелов. Но когда она вновь стала жабой, я ужаснулся — не ее уродству, а собственной готовности променять вечность на мгновение».

Старцы говорили, что жаба-лебедь есть образ всякой земной красоты — она прекрасна лишь тогда, когда мы не дышим полной грудью, когда замираем в восхищении. Но стоит нам вернуться к обычной жизни, вдохнуть воздух повседневности — и чары рассеиваются.

«А может быть, — размышлял игумен Никодим, — жаба-лебедь показывает нам, что красота истинная не в том, что видимо, а в том промежутке, в той паузе между вдохом и выдохом, где обитает душа? Там, где время останавливается и вечность прикасается к мгновению?».

Говорят, что тот, кто сумеет полюбить жабу-лебедь в ее истинном обличье — не за миг красоты, а за саму ее природу, двойственную и непостижимую, — обретет мудрость, недоступную обычным людям. Но до сих пор никто из монахов не осмелился на такую любовь. Ибо легко любить красоту, когда она явлена без покровов, но трудно любить ее, когда она скрыта под личиной безобразного.

«И видел я женщину, облеченную в солнце... и дракона... и было чудо на небе» (Откр. 12:1)