Кумиры и поклонники. очерк

 «Поклонники очень близки артисту, потому что пришли в его мир через его искусство. Оно им необходимо. И часто певец находит в них сочувствие и понимание своего творчества даже больше, чем в своей собственной семье» - это слова знаменитой певицы Галины Вишневской. Мудрым человеком была Галина Павловна. И прямым – говорила то, что думала, чувствовала, не кривя душой.

Её словам созвучны были и размышления Муслима Магомаева, артиста, у которого поклонников не счесть числа.
- «Не верьте тем артистам, которые говорят: «Мне всё равно, любят меня или нет, есть у меня поклонники или нет». Врут они! Поклонники – это то, без чего артист не может обойтись, это его вдохновляет, это его поднимает, - писал он в своих автобиографических книгах. - 
Артист творит для зрителей, без них, без их признания его работа теряет смысл».

Тема о поклонниках многообразна, как и сообщество этих увлечённых людей.

«Поклонники, поклонницы бывают разные», - говорил Муслим Магомаев. – Есть спокойные, держатся достойно… Но есть и другие, которые обязательно ломятся в дверь, чуть ли не замки ломают. Бывают такие, которые всю жизнь не дают покоя, звонят по телефону, предъявляют какие-то претензии».

Да, разные бывают поклонники, поклонницы. Известно также, что  со временем человек может изменить свои взгляды. Вечная любовь и преданность – это, конечно, идеал. Но в жизни не всё просто. Случается и так, что поклонник или поклонница начинают по-иному относиться к своему кумиру.

*****

Имя советского писателя и сценариста Юрия Нагибина широко известно. Достаточно вспомнить, к примеру, «Гардемаринов» - знаменитую кинотрилогию режиссёра Светланы Дружининой, снятую по сценарию этого автора. Или удостоенный высшей кинонаграды – премии «Оскар» фильм Акиры Куросавы «Дерсу Узала», сценарий которого также написал Юрий Нагибин. А также есть множество других произведений этого автора, как итог его активного литературного творчества продолжительностью более полувека.
Однако, мало известен факт, что знаменитый писатель с юности горячо увлёкся творчеством Сергея Лемешева, стал одним из самых преданных поклонников певца, пронёс в сердце эту любовь через  десятилетия.

В 1995 году вышла необычная книга Юрия Нагибина под названием «ДНЕВНИК». В ней опубликованы подлинные записи, которые писатель вёл на протяжении нескольких десятилетий. Позже «Дневник» не раз переиздавался. Это объёмное издание  вместило в себя самые разные темы.
Рассказы о событиях, связанных с поклонением великому тенору – одни  из самых пронзительных, откровенных страниц «Дневника».

«29 июня 1977 года:
Сегодня, вернувшись на дачу после жалко-гадкой встречи с американскими писателями, я взял «Вечерку» и в маленькой черной рамке прочел, будто о смерти персонального пенсионера республиканского значения, что «28/VI скончался… Сергей Яковлевич Лемешев». Значит, вчера, и ни один человек не заикнулся об этом, хотя я перевидал за два дня кучу людей. Ни для кого это ничего не значит. А для меня его смерть в ряду главных потерь всей моей жизни. Боже мой, то, что началось весной 1931 года и прошло через мое детство, отрочество, юность, зрелость, старость, вчера кончилось. Все волнения, радости, огорчения, страхи, тревоги, бесконечное фантазирование о «великой встрече» – все кончилось. И мы с ним так и не встретились. Теперь я буду слушать мертвого Лемешева. Ни от кого не было мне столько счастья, сколько от него. И не будет.
И хочется пожаловаться маме, которой, представьте, тоже нет. Мне всё кажется, что в трудную минуту, в очень трудную минуту, мама окажется рядом. Нет, не окажется. Лемешев сейчас там же, где и мама. Они ближе друг к другу, чем ко мне. Грустно и нет выхода. А завтра опять настанет мерзость малых забот, ничтожных побед и ничтожных поражений, которые все-таки важнее побед. И ничему не учит даже смерть самых близких, самых родных и любимых людей. Суматоха повседневности глушит всё лебедой-крапивой…»

Это началось в детстве… У каждого поклонника есть в памяти и в сердце свой волшебный миг, очарованный вечер... Был он и у Юрия Нагибина.
Однажды, ещё мальчишкой, придя с отцом на оперный спектакль «Севильский цирюльник», он был потрясён пением Лемешева, исполнявшим партию графа Альмавивы. Удивительный и тёплый голос певца «не только проник в душу маленького Юры, но и вытеснил её, сам превратившись в «нежную, лёгкую, радостную душу».
С того времени для мальчика началась «опасная, упоительная жизнь» - пробиваться в Большой театра на все спектакли с участием кумира. Переслушал весь лемешевский репертуар – «Травиату», «Риголетто», «Онегина», "Снегурочку», а также побывал на многих  концертных выступлениях знаменитого тенора.

*****

Известите о смерти своего кумира, Юрий Нагибин принял  как тяжелое личное горе. «Для меня его смерть в ряду главных потерь всей моей жизни», - написал он в дневнике.
Но прежде в жизни Юрия Нагибина было 45  лет, наполненных счастливыми встречами с искусством любимого певца. Из этого долгого периода - большей части своей жизни (с 12 до 57 лет) он помнил каждый спектакль, каждый концерт, каждую запись.
Помимо исповедальных записей в «Дневнике» есть у писателя очерк о Лемешеве под названием «ПЕВУЧАЯ ДУША РОССИИ» (публиковался в журнале "Смена" в 1981 году). При каких обстоятельствах, по какому поводу появилось это сочинение, расскажу  несколько позже. А пока обратимся к счастливому времени, когда творчество кумира было в расцвете, а поклонники упивались счастьем слышать и видеть его.
Восхитительный талант Сергея Яковлевича Лемешева пленял миллионы людей.
«… что значил в моей жизни С. Я. Лемешев, явившийся лишенному слуха двенадцатилетнему мальчишке, словно Звезда Вифлеемская, предвестником чего-то неведомого, громадного, что, осуществившись, пересоздало ему душу, - размышлял Юрий Нагибин. - Я испытал в жизни ряд художественных потрясений — много ли, мало ли, не берусь судить, но все они нарезаны на моем сердце, как образ любимой на сердце Пастернака».

«Почему же именно на Лемешеве произошел этот психологический сдвиг, почему им разбужена была глухая душа? Ведь меня и до этого таскали в оперу, но ничего, кроме скуки, я не ощущал, - продолжал писатель. - Я уже говорил, что раньше всего открылся изобразительному искусству. Ни о чем не мечтал я так страстно, как об истории живописи Александра Бенуа. И когда родители смогли наконец сделать мне этот подарок, не было на свете более счастливого человека. И сейчас мне думается: я услышал голос Лемешева, очарованный его обликом, откликнулся на его красоту, ценить которую научила меня живопись. Только на полотнах старых мастеров видел я лица такой красоты и благородства. А прибавьте к этому изящество движений, аристократизм в каждом жесте. Откуда у крестьянского сына, выходца из деревенской тверской глубинки, такая изысканность, тонкость повадки, сочетавшей свободу со сдержанностью? Истинно народный человек, Лемешев, когда требовалось, без малейшего насилия над собой становился настоящим аристократом, это коренилось в редкой восприимчивости богато одаренной натуры, а закреплено хорошей школой — все-таки он был прямым учеником Станиславского.

Лемешев не только открыл для меня музыку, научил ее слушать и слышать, что уже бесконечно много, он повел меня дальше, открыв нечто более сложное и важное, чем опера, романс, песня, ибо всегда давал что-то сверх прямого музыкального содержания, намекая на какую-то тайну, скрытую сторону бытия. Это отличало его от всех остальных певцов (кроме Обуховой, владевшей тем же колдовством), даже с большими голосами, с безграничными верхами и умением доводить каждую ноту до абсолютной исчерпанности. И тут дело не только в редком таланте, артистизме, отличной школе, сделавшей небольшому голосу доступным всё (даже когда певец в результате тяжелой болезни остался при одном легком), не только в любви к своему искусству, непосредственности, образцовом вкусе, а в том, что он сам был частью природы, таким же естественным творением земли, солнца, воздуха, как трава, цветок, дерево, и такой же принадлежностью России, ее истории, ее боли, ее терпения, ее радости и неясности наперекор всему, как и породивший его народ. Поэтому в его пении, чрезвычайно умелом, мастерском, а вовсе не нутряном, сыром, как бог на душу положит, не было никакой «химии» — я только недавно узнал это выражение, обозначающее то, что не позволило мне полюбить с равной силой других выдающихся теноров. Лемешев — над счетами, к нему приложимы слова Бориса Пастернака, адресованные высшей поэзии:

И тут кончается искусство,

И дышит почва и судьба!.. "

*****

Попадать на выступления Лемешева было безумно сложно. У молодых поклонников сложилось традиция ходить в Большой театра так называемым способом «протырки», т.е. смелостью и хитростью прорываться без билета. Писатель вспоминал: «Вначале мы – я и мои друзья, тоже поголовно влюбившиеся в Лемешева, – ходили лишь на утренники, но уже лет с четырнадцати – хотя отнюдь не акселераты, дети голодных лет России, мы выглядели старше своих лет – стали «посещать» и вечерние спектакли. Если нас все же вышвыривали, то не по возрастному признаку, а из-за отсутствия билетов. Ребята побойчее, понахальнее прошмыгивали мимо контролерши к началу спектакля, я же, как правило, дожидался второго действия, когда контроль приметно слабел. Быть схваченным за руку, обруганным, пристыженным и выставленным вон, к тому же на глазах многочисленных свидетелей, было невыносимо для моего самолюбия. «Протырка» начиналась весной, когда не нужно раздеваться в гардеробе, где у мальчишек тоже спрашивали билеты. В антракте многие зрители выходили на улицу покурить или просто подышать свежим воздухом, и я просил дать мне билет с уже оторванным контролем, клятвенно обязуясь вернуть его в вестибюле. Словно догадываясь, что у меня все в порядке, контролерши не спрашивали билета. Но стоило раз не подстраховаться, как меня тут же остановили. Я выкрутился, сказав, что билеты остались в сумочке у моей “дамы”. Свободные места в зрительном зале почти всегда находились. Редко-редко приходилось взбираться на галерку, где разрешалось смотреть спектакли стоя – иначе просто ничего не было видно, кроме потолка, люстры и верхнего края занавеса. Но обычно мы выше первого яруса не забирались».

Что ж поделаешь… Многим поклонникам знакома такая страсть, «опасная, упоительная жизнь», как назвал это Юрий Нагибин.

Ему здорово повезло, потому что именно тогда, в 1931-м началась карьера Лемешева в Большом. Смирились с увлечением сына, родители выделяли ему деньги и на концерты певца (и то хорошо, что мальчик тянется к прекрасному, избегая вредоносного влияния улицы!).

Для юноши – поклонника была ещё одна сложность. Уже взрослым человеком Нагибин признавал, что существовал некий штамп – любить теноров мужчинам, якобы, стыдно, басов еще можно, и потому, как он писал: «надо было соблюдать известную долю иронии, признаваясь в своей стыдной слабости, сохранять дистанцию, чтобы не замешаться в толпу истерических девиц с несложившейся личной судьбой, переносящих тщетные любовные грезы на душку-тенора. Но коли ты не ощущаешь в себе истерическое девицы, тайно пробирающейся в твою мужскую суть, то не робей и смело признавайся в любви к тенору, как ты признаешься в любви к Тинторетто, Ван Гогу, Цветаевой, офортам Остроумовой-Лебедевой или романам Достоевского».

Возможно, по этой причине он старался не афишировать своё увлечение, так и не решился познакомиться с кумиром, хотя была возможность. Нагибин происходил не из простой семьи. Какое-то время они жили в одном доме с Лемешевым.

Он был бесконечно благодарен любимому певцу за всё: «за удержание в себе жизнеутверждающего начала, за открытие тайн музыкального искусства, за привитую любовь к опере и т.д. и т.п.».
 «Ни от кого не было мне столько счастья, сколько от него. И не будет», - признавался писатель в своём Дневнике.

*****

Но вот кумира не стало. Казалось, что может быть печальнее, и что ещё может произойти, когда самое страшное свершилось. Однако судьба приготовила непредвиденные события…

После ухода из жизни Лемешева о нём стали вспоминать нечасто. В памяти тех, кто знал его творчество, слышал его изумительное пение, он продолжать жить, а по радио, телевидению всё реже звучал его голос, молчала пресса.
Юрий Нагибин понимал, что ему нужно написать о кумире, но поначалу не было сил - горе пригнуло к земле.
«Ну вот, еще год миновал, - писал он в своём Дневнике 30 декабря 1977-го. - Год, отмеченный снова утратой: не стало Лемешева. Как глубоко было во мне всё, что связано с ним. Какие струны затрагивал он во мне, что значило его удивительное явление в моей жизни – всё это надо будет продумать.
<…> Я в плохой форме – и физически, и душевно. Слишком много болею, слишком много думаю о дряни, слишком мало пишу – настоящего, а всякую дребедень катаю почем зря…»

Однако спустя некоторое время произошло нечто, побудившее неотлагательно написать о кумире.
В 1980 году вышла книга под названием «Режиссёр в музыкальном театре». Хотя по жанру издание являлось учебным пособием, книга не осталась незамеченной. Её автор Георгий Ансимов – фигура в музыкальном мире страны известная. С 1954 года он ставил оперные спектакли в Большом театре, позже также и в Московском театре оперетты. Работал в качестве режиссёра во многих оперных театрах страны и за рубежом, позже преподавал в ГИТИСе, был заведующим кафедрой музыкального театра.
Безусловно, что все, кто имел отношение к оперному искусству, профессионалы и любители, с книгой Ансимова ознакомились. Вышла она тиражом 100 тысяч экземпляров.

В книге автор неделикатно отозвался о Лемешеве, вспоминая работу с ним. Суть «критики» состояла в якобы непонимании певцом режиссёрских принципов Ансимова. Тон изложения также не отличался коректностью, представлялся, скорее всего, ироничным, жёстким. Не заслужил великий Лемешев такой «памяти», высказывания о нём автора звучали резким диссонансом.

Однако никто не выступил против. Молчали те, кто пели дифирамбы. Молчали те, кто пели вместе с Лемешевым на сцене. В их молчании открывалась  жестокая истина о том, что восхищались они, как видно,  не им, а собой:
«Я и Лемешев», «мы пели в одном спектакле» и т.п.

Ах, как приятно это звучит, как тешит самолюбие!
Но молвить слово в защиту человека, который уже не может ответить сам, - онемение нашло вдруг.

*****

Народ, однако не безмолвствовал. Скандальный случай произошел в Большом театре в 1982 году: во время исполнения оперы «Кармен», поставленной Ансимовым, из зрительного зала на сцену прилетел не букет, а веник. Именно такой, каким выметают мусор.

Юрий Нагибин не смог молчать, узнав о том, как написал Ансимов о его кумире. Вот тогда-то в  журнале «Смена» и появился  его очерк о Лемешеве под названием «ПЕВУЧАЯ ДУША РОССИИ».

Это великолепное сочинение, содержательное, глубокое, яркое, эмоциональное, буквально всколыхнуло общественность. Словно яркий солнечный свет пробил  пелену забвения, сгущавшуюся над именем великого певца.
Очерк действительно замечательный, написанный с умом, знанием и душой человеком, для которого творчество Лемешева значило гораздо больше, чем просто увлечение.

«И тут кончается искусство,
И дышит почва и судьба»

Не случайно вспоминал Юрий Нагибин эти строчки из стихотворения Пастернака.

Журнал «Смена» был очень популярен, выходил миллионными тиражами. О Лемешеве вновь заговорили, вновь стали передавать его записи.

«… по радио передавали концерт Лемешева. Русские песни в отличной записи, - писал Юрий Нагибин в своём Дневнике 20 апреля 1982 года, - Его стали очень часто передавать, и я теперь верю, что поворот к нему произошел не без моего участия. Я навязывал его с присущим мне в таких делах фанатичным упорством, и это не могло остаться незамеченным. Я первым назвал его по телевизору, а вслед за тем и по радио «великим певцом», это подхватила Архипова и сейчас стало чем-то само собой разумеющимся.
<… >По советским меркам я никто: не бог, не царь и не контингент, но и никто может многое, если он тверд, упорен и не боится ни показаться смешным, ни быть грубо одернутым.
<… > К сожалению, люди «с положением», которые могли бы очень помочь добру и культуре, плевать на всё хотели и «завсегда стоят на страже только своих интересов», как говорил один герой Зощенко. Такого отсутствия бескорыстия и культурной заинтересованности, как сейчас, никогда не было. Волнуют всех только медали».

Казалось бы, всё замечательно сложилось. Но был один «нюанс». В своём очерке Юрий Нагибин не мог обойти вниманием неделикатные  высказывания Ансимова о Лемешеве в книге «Режиссёр в музыкальном театре». А режиссёр, исполненный величия, позволяющий себе даже о великом певце говорить «сверху вниз», конечно же, взволновался, прочитав публикацию в журнале "Смена". И начались действия…
 
*****               
К тому времени, когда Юрий Нагибин выступил в защиту светлого имени своего кумира, он уже полвека постигал его творчество. В совершенстве зная его, достойно ответил оппоненту. Убедительно объяснил, отчего происходили творческие разногласия Лемешева с режиссёром Ансимовым.
«Ансимов тратит много недобросовестных слов, чтобы скомпрометировать отношение к драматическому искусству одного из очень немногих оперных певцов, умевших играть и создавать полнокровные образы, - писал Нагибин. - Но Лемешев <…> раз и навсегда усвоил главное: то, что способно украсить драматический спектакль, губительно для оперы, которая должна прежде всего дать простор певцу. Этого не понимал молодой режиссер Г. Ансимов: на репетициях он замучивал комическую оперу Обера суматошными мизансценами обычного комедийного театрального спектакля, где чем больше неразберихи, тем смешнее, заставляя вокалистов играть, как актеров драмы. Так играть Лемешев не хотел…»
Успех оперного спектакля «Фра-Дьяволо» (именно об этой опере французского композитора Даниэля Обера шла речь в книге Ансимова) в Большом театре обеспечило участием в нём великого Лемешева, а не режиссёрские эсперименты.
Дискуссия режиссёра Ансимова и писателя Нагибина на почве разных взглядов на великого певца могла бы продолжиться на страницах печатных изданий. Наверняка, и читатели подключились бы к ней. Но произошло другое. Режиссёр сильно обиделся, счёл за оскорбление своей чести и достоинства мнение автора статьи «Певучая душа России». Черту закона Нагибин не заступил, оснований для судебного иска у оппонента не было. Однако, режиссёр нашёл способ «защиты». «КПСС – руководящая и направляющая сила, ядро политической системы, государственных и общественных организаций». Ансимов направился жаловаться в главную часть «ядра»…
«Побежал в ЦК, где у него «рука» – Тяжельников: «Оскорбили, унизили, зарезали!»… Заварилась каша. И сразу окружающие разделились на «чистых» и «нечистых», - писал Нагибин в своём «Дневнике».
Теперь писатель, вставший на защиту Лемешева, сам нуждался в поддержке. Хотя бы моральной, которую прежде всего надеялся получить от близких своего кумира, ведь ради его светлого имени выступил, ответил достойно. Очерк «Певучая душа России» - лучшее, что когда-либо было написано о великом теноре. Главный герой очерка отнюдь не режиссёр Ансимов, который упоминается лишь в эпизоде. Очерк - это подробный, содержательный рассказ о творчестве Лемешева, о его значении в искусстве.
Кроме того, вдова певца сама просила Нагибина писать о её великом муже.
Как приятно близким гения греться в лучах его славы, самим как бы становиться на его высоту! Как приятно рассказывая, будто бы о нём, а по сути говорить о себе! Когда же приходит момент сделать что-то ради его памяти, наступает странное онемение…

Вдова певца неожиданно встала по другую сторону «баррикады». Ведь та сторона заручилась поддержкой ЦК партии, а значит имела сильную опору. «Она хорошо знала, куда бегал жаловаться Ансимов, какие могучие силы поднял против меня», - писал Нагибин.
Поклонницы певца, до конца дней преданные «лемешистки», считали однако, что сыграла роль примитивная ревность. В своём очерке «Нагибин «имел неосторожность» упомянуть о предыдущей супруге Лемешева - Ирине Масленниковой, его блистательной партнёрше на сцене.
«Мелькнули годы, и новая кручина подстерегала певца. В опере убитые, когда опускается занавес, встают с грязного пола и, взявшись за руки с убийцами, выходят раскланиваться. В жизни так не бывает, за все ошибки, за непонимание себя и близких, за игру малого и большого самолюбия, за неверный жест расплачиваются черной кровью невосполнимых утрат. Распался дуэт, не стало навсегда Ромео и Джульетты, не сойдутся так больше звезды на небе…»
Поклонницы были убеждены, что в этом причина. Кстати, о них Нагибин написал так: «Не случайно С. Я. Лемешев породил культ, его нет, а «сыры», так испуганно раскатившиеся во время оно из страха перед гневом кумира, теперь, когда его не стало, скатились вновь, объединенные святой памятью о нем. Насчет «сыров» Лемешев хорошо сострил, но повторять его шутку я больше не буду, ибо, узнав очень разных, очень непохожих друг на друга людей, столь бескорыстно и высоко служащих его памяти, столь ревностно оберегающих его честь от сплетен и слухов, от которых не защищен никто, я хотел бы сравняться с ними в преданности дорогой тени, стать членом их службы памяти».
Впрочем, сам писатель считал, что оказался предан не по причине ревности, а именно из-за нежелания близких Лемешева защитить его светлое имя. Они предпочли собственный покой.
Это предательство позволило оппонентам Нагибина развернуть травлю против него.
Переживал он мучительно, тяжело, долго.

«Странна мне моя душевная жизнь. Поразительная отчужденность ото всего. И непривычное чувство, что мне ничто не дорого, что я никого не люблю, - писал в «Дневнике» 11 ноября 1981 года. - Может, это предсмертное? Я никогда не понимал фразы Блока, согласившегося – искренне и печально – с хамским выкриком кого-то из публики (в Политехническом музее), что он мертвец. В самые дурные и страшные минуты я чувствовал себя полным жизни. Может быть, это временное, возвращение старой осенней депрессии?»
«Ложь, распад, безответственность, бесстыдство водят пышный хоровод вокруг меня» - 24 января 1982 года.

«А я, правда, ужасно ослабел – и физически, и духом. Самоуверенность покинула меня окончательно. Последнее связано с тем, что я ничего не пишу. А вообще, оказывается, можно так жить: не прикасаясь к бумаге, не отвечая ни за что, не возлагая на себя никаких обязательств, никуда не торопясь, ни о чем не заботясь.
<…> Меня задавили в кино, ввели в строгие рамки «на воздушном океане», в литературе запихнули в дальний угол – дышать дают, но не более. ..
Впечатление такое, что я вползаю в смерть. И вползу, если не стряхну с себя нынешнее наваждение. Человек умирает не от болезней, а от тайного решения не оказывать им сопротивления". - 15 февраля 1982 года.
*****
Всё случившееся не прошло бесследно. В душе медленно совершался мучительный, но неотвратимый  перелом.
Размышляя о том, как могли близкие великого певца «так холодно и легко предать память», автор «Дневника» неожиданно пишет такие слова:
«И я вдруг понял, что незабвенный Сергей Яковлевич тоже не был образцом твердости и отваги. Но в нем всё было легко и мягко…»
Позже эти мысли обретают завершение, итог.
«Что там ни говори, а история с Лемешевым дорогого стоит. – пишет Нагибин 7 октября 1982 года. - Мог ли я думать, что моя очарованность им двинется в сторону чуть ли не отвращения? Скорее земля начнет крутиться в другую сторону, чем я изменюсь к Лемешеву. Ан нет!…
"... деятельность вдовы Кудрявцевой не украсила Сергея Яковлевича. Двадцать с гаком лет прожил он с этой женщиной, последние годы – в рабском у нее подчинении,- это не говорит в его пользу».
< … > Я написал о нём так, как не писали ни об одном певце, я вновь сосредоточил вокруг него не просто интерес, а страсти. Даже люди равнодушные обращают внимание, как часто зазвучал он по радио. А сколько пришло писем!… Да что там говорить, Кудрявцева должна Богу за меня молиться, а она злобствует, шлет по начальству доносные письма, распускает грязные слухи».
P.S.
Из очерка Юрия Нагибина о С.Я. Лемешеве "Певучая душа России":
«… он не поддался старости, до последнего дня жизни оставался молод, светел душой и удивительно красив. А трудолюбив он был, как настоящий пахарь. И вот в чем я окончательно убедился, пока писал эти свои заметки: тембр — это не окраска голоса, это окраска души. Нам пела прекрасная душа Лемешева. О нем нельзя говорить «тенор» и даже «певец» — это сердце России, ставшее песней, и в этом его бессмертие».
Так писал о Лемешеве Юрий Нагибин, давний преданный поклонник певца (коварно преданный близкими своего кумира).
«Тембр — это не окраска голоса, это окраска души. Нам пела прекрасная душа Лемешева…»
Не знаю, можно ли найти более мудрые и верные слова, а главное, искренние, идущие от самого сердца.