Прихожанка

В Российской глубинке, на живописном и уединённом берегу неизвестной реки, на острове жил, в отшельническом подвиге, монах Никодим (в миру Вадим Смирнов), восстанавливая часовню Покрова Пресвятой Богородицы, давно заброшенную и всеми забытую. На 25 километров вокруг нее не было населённых пунктов. Монашеский подвиг Никодим согласовал с Тверским Владыкой и получил благословение. Однако средств к существованию, и поддержки в восстановлении часовни, увы, не получил.
Его история началась в большом городе, где он работал успешным архитектором. Рядом была жена Светлана — коллега по работе. Их связывали профессиональные интересы, но не душевная близость. Когда Вадим узнал об измене, мир словно рухнул. Он не смог простить, не смог остаться. В душе образовалась пустота, которую ничто не могло заполнить.
Дни текли как в тумане. Вадим бродил по городу, не находя себе места. Однажды он оказался в старом храме, где впервые за долгое время заговорил с Богом. Постепенно пришло решение — уйти от мирской суеты, найти утешение в служении.
В один из вечеров он оставил дома на столе записку «Я ухожу к Богу», и покинул дом, не оглядываясь назад. Так на свет родился монах Никодим. Дорога привела Никодима в этот затерянный уголок России, где стояла заброшенная часовня. В её стенах он нашёл то, чего так не хватало — тишину, умиротворение и возможность исцелить израненную душу.
Часовня стояла на возвышении острова, откуда открывается величественный вид на извилистую реку, чьи воды, словно серебряная лента, петляют между поросших мхом валунов. Вокруг бескрайних лесов, где вековые сосны и берёзы создают неповторимый узор теней на земле. Весной здесь всё утопает в подснежниках и ландышах, летом — в изумрудной зелени, осенью — в золотом убранстве листвы, а зимой — в кристально чистом снегу.
У подножия холма, на котором расположилась часовня, журчал родник, чьи воды, чистые и прозрачные, словно хрустальные, питали всю округу. В утренней дымке его поверхность отражала первые лучи солнца, создавая впечатление, будто сама природа творит чудо.
Дни Никодима были наполнены тихим, смиренным служением Богу. Его утро начиналось с долгих молитв, которые он читал, стоя на коленях перед старенькими и почерневшими иконами Спасителя и Богородицы. Затем следовала работа по восстановлению часовни — не ради славы или признания, а как часть его духовного пути. Каждый удар молотка, каждый положенный кирпич — был шагом к очищению души.
В его келье, расположенной рядом с часовней, всегда горела лампада. По вечерам он погружается в чтение священных книг, писал иконы, создавая их с такой любовью и вниманием к деталям, что казалось, будто сами святые благословляют его труд. Но главным послушанием все же была молитва.
Никодим не ждал посетителей и не стремился к общению. Его душа нашла полноту в безмолвии и уединении. Он научился слышать голос Божий в шуме ветра, в пении птиц, в журчании родника. Его сердце было наполнено смирением и любовью к Богу, а труд стал способом выражения этой любви.
Единственной нитью, связывающей Никодима с внешним миром, была Петровна — местная жительница из ближайшего посёлка. Она узнала о монахе от егеря Семена Лапшина, который случайно увидел свет в келье заброшенного храма. Петровна, и ее подруги решили помогать монаху, в меру сил. На старенькой казанке Петровна привозила ему продукты, дрова, иногда — необходимые для ремонта материалы, как Бог даст.
Петровна приезжала нечасто — раз-два в месяц, а то и реже. В эти дни они подолгу разговаривали, иногда совместно совершали молебны по требам, переданным Петровне ее знакомыми. Петровна рассказывала Никодиму новости из большого мира, а он внимательно ее слушал и что-то искал в бороде. Для неё Никодим стал духовным наставником, а для него она — ангелом-хранителем в этом уединённом месте.
Со временем часовня постепенно начала обретать прежний вид, но этот процесс шел не быстро. Монаху было важнее то, что происходит в его душе. Он нашёл что искал — тишину, уединение и возможность полностью посвятить себя служению Богу. В этом затерянном уголке России он обрёл свой путь к спасению, не ища ни славы, ни признания.
И пусть мир не знал о существовании этой часовни, пусть немногие находили путь к её порогу — для Никодима это не имело значения. Главное, что здесь, в этом уединённом месте, он может полностью посвятить себя Богу, исполняя свой монашеский подвиг в тишине и смирении.
В этом месте, где время словно остановилось, где природа сохраняет свою первозданную красоту, а тишина наполнена особым смыслом, монах нашёл гармонию с Богом и своей душой. И каждый день его труда — это не просто восстановление стен и куполов, это путь к очищению и спасению, который он избрал по воле Божьей.
«Царю Небесный, Утешителю души Истинный…» — неспешно льётся утреннее правило. Поклон за поклоном, молитва за молитвой. В келье мерцает лампадка перед иконой Божией Матери и Спасителя.
Душа тянется к Господу, но время для всецелой молитвы ещё придёт. Впереди много работы. Нужно успеть до зимы закончить ремонт крыши в келье и часовне. «Пресвятая Богородица, спаси нас!» — вздох надежды вырывается из самого сердца.
Простая трапеза — кусок хлеба и пара картофелин — не занимает много времени. После благодарственной молитвы Никодим взбирается на крышу часовни. Взгляд невольно скользит по реке — не покажется ли знакомый силуэт казанки? Но пока пусто. «Господи Иисусе Христе, помилуй Мя…»
Молоток в руках уверенно отбивает ритм, вгоняя гвозди в обрешётку. Гибкая кровля, такая драгоценная и редкая в этих местах, ложится ровно, плитка к плитке. Пение птиц и журчание родника словно придают сил, наполняют душу умиротворением.
День за днём текла жизнь в уединении. Иногда, когда работа особенно тяжела, Никодим чувствовал себя одиноким, но тут же вспоминал: он не один — с ним Господь. В такие минуты особенно остро ощущалось присутствие Бога в каждом шорохе леса, в каждом дуновении ветра.
Когда Петровна наконец появилась на горизонте, сердце Никодима наполнилось радостью. Она привезла не только продукты и материалы, но и новости из внешнего мира, которые он слушал с интересом, хотя и понимал, что его настоящая жизнь здесь, в тишине и молитве.
Вечером, когда солнце опускается за верхушки деревьев, окрашивая их в золото и пурпур, Никодим снова вставал на молитву. В эти минуты он чувствовал, как душа его становится всё ближе к Богу, как растворяются в молитвенном тепле все земные тревоги и печали.
Так проходило время. Часовня постепенно обретала прежний вид, а душа монаха — покой и умиротворение. И пусть работа шла медленно, пусть материалы приходилось ждать неделями — главное, что каждый день приносил ему возможность служить Богу и очищать свою душу через труд и молитву.
Осенью лес вокруг становится особенно красивым. Листья берёз и осин окрашиваются в золото, и когда ветер колышет кроны, они словно горят в лучах закатного солнца. В эти минуты Никодим особенно остро чувствует присутствие Бога в природе, Его заботу и любовь к своему творению.
И хотя путь его труден, а одиночество порой давит тяжёлым грузом, он знает — это его путь, выбранный по воле Божьей. И каждый день, проведённый в служении, приближает его к той цели, ради которой он оставил мирскую жизнь и пришёл в этот затерянный уголок России.
В субботний день привычный уклад жизни Никодима был нарушен появлением необычного гостя. К берегу причалил дорогой катер, из которого вышли двое: статный мужчина с тяжёлым взглядом и хрупкая женщина с робкой улыбкой. Вместе с Петровной они направились к келье монаха.
Никодим встретил гостей у часовни. Его длинная борода, которую он машинально поглаживал в минуты раздумий, выдавала внутреннее волнение. Мужчина представился Петром и протянул руку для рукопожатия. В его глазах читалась какая-то затаённая боль, словно он искал что-то давно потерянное.
Обход подворья занял немало времени. Пётр внимательно слушал рассказ монаха о насущных проблемах, и в его взгляде постепенно появлялось что-то новое — то ли понимание, то ли надежда. В стороне Петровна вела тихую беседу с девушкой, которую, как позже выяснилось, звали Ольгой.
К вечеру Никодим пригласил гостей помолиться вместе. «Сегодня субботний вечер, а завтра утро воскресенья. Помолимся во славу Божию», — предложил он. Пётр с какой-то внутренней дрожью согласился, и вскоре в часовне раздался голос монаха: «Верую, во Единого Бога Отца Вседержителя…»
В полной тишине, нарушаемой лишь мерным дыханием стоящих людей, звучало вечернее правило. Пётр стоял, опустив голову, и что-то шептал про себя. В его душе словно что-то надламывалось, что-то, что долго не давало ему покоя. Когда часы пробили девять, молитва завершилась.
Вечером, за скромной трапезой, Пётр рассказал о своей жизни. О том, как деньги и успех не принесли счастья, о том, как душа его томилась в каменных джунглях. Никодим слушал молча, лишь изредка кивая головой.
Ночью Пётр долго не мог уснуть. Он лежал на надувном матрасе и смотрел в потолок, где плясали тени от лампадки. Впервые за долгое время его душа словно освободилась от какой-то невидимой тяжести.
Утро воскресенья началось с утреннего правила. Пётр участвовал в молитве с каким-то новым, почти детским восторгом. После состоялось трогательное прощание. Никодим долго смотрел вслед уплывающим лодкам, пока их силуэты не растворились в утренней дымке.
В душе Петра что-то изменилось. Он сам не мог объяснить, что именно, но знал — встреча с монахом перевернула его мир. Словно кто-то открыл давно запертую дверь, и теперь он чувствовал, как в его душу проникает свет.
Дни текли своим чередом, наполненные трудом и молитвой. И хотя сердце иногда тревожно замирало в ожидании новых гостей, Никодим знал: главное дело — здесь, в этом уединённом месте, где каждый камень и каждая доска несут в себе частицу его души и веры.
Через неделю после визита Петра на берег причалила большая лодка со строительной бригадой. Работники, учтиво поздоровавшись с Никодимом, приступили к осмотру кельи и часовни. Их профессиональные инструменты методично измеряли, анализировали, изучали каждый уголок.
День пролетел незаметно. Когда стрелки часов приблизились к десяти вечера, строители, пообещав вернуться на следующий день, отбыли. А Никодим, преисполненный благодарности, встал на всенощную молитву, забыв и о трапезе, и о сне.
Три месяца кропотливого труда пролетели как один миг. К концу сентября часовня предстала во всей своей красе. Белоснежные стены, увенчанные изящной золочёной главкой, теперь сияли, словно путеводная звезда на закате. Её было видно издалека — и с противоположного берега, и из окрестных деревень.
В одно воскресное утро произошло чудо — сразу три лодки причалили к берегу. Никодим, облачившись в священные одежды, начал службу. «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…» — его голос эхом разносился над водой. «Аминь!» — откликнулись прихожане.
Монах, обернувшись, увидел шесть человек, среди которых сияла улыбкой Петровна. Её глаза светились особым светом, а губы шептали слова благодарности. «Слава тебе, Господи, слава тебе!» — воодушевлённо продолжил Никодим.
Стройное пение хора наполнило пространство. «Царю небесный, утешителю, души истинный…» — голоса слились в едином потоке молитвы. По щекам монаха покатились слёзы счастья — слёзы радости от того, как Господь творит чудеса.
«А ведь дал им Господь сына! Петру и Ольге», — прошептала Петровна, провожая гостей до лодок. «Она же все глаза проплакала, всю надежду потеряла. Не иначе Пресвятая Богородица их к нам привела!»
Никодим стоял, поглаживая бороду, и в его сердце разливалось тепло. Вечером он сел за письмо Тверскому Владыке, прося прислать священника для проведения полной литургии с причастием.
Ответ пришёл неожиданно быстро. Владыка не только согласился прислать священника, но и сообщил о своём намерении посетить обитель следующим летом. В этом известии было что-то особенное, почти пророческое.
Часовня, словно проснувшаяся после долгого сна, стала настоящим магнитом для людей. Со всех окрестных деревень, из далёких городов приезжали сюда те, кто искал тишины, покоя и душевного умиротворения. Что-то особенное, почти неземное, чувствовалось в этом месте — может быть, сама благодать Божия наполняла воздух.
По молитвам Никодима и с помощью неравнодушных людей подворье постепенно преображалось. Мужчины, откликнувшиеся на призыв о помощи, проложили аккуратные дорожки к часовне и келье. Старая пристань была отстроена заново, став надёжным причалом для лодок паломников.
Женщины-прихожанки, словно хранительницы красоты, создали вокруг храма и кельи настоящие цветочные сады. Их заботливые руки превратили обычную землю в произведение искусства — клумбы пестрели разноцветьем, привлекая даже самых равнодушных к красоте людей.
Для отца Вадима, прибывшего по благословению Владыки, построили уютный придел для облачения и просторную ризницу. Теперь каждое воскресенье здесь совершалась Божественная литургия, и голоса прихожан сливались в едином молитвенном порыве.
Подворье росло и укреплялось день ото дня. Появились постоянные прихожане — их насчитывалось уже более двадцати человек. Среди них были и молодые семьи, и пожилые люди, и одинокие искатели истины. Каждый находил здесь что-то своё: кто-то — утешение в скорби, кто-то — поддержку в радости, а кто-то — путь к Богу.
Несмотря на возросшую ответственность и количество дел, у Никодима всегда находилось время для молитвы. Он словно научился разделять своё сердце на множество частей, чтобы вместить в него заботы о храме, о прихожанах и о своём личном общении с Богом.
По вечерам, когда последние лучи солнца окрашивали белоснежные стены часовни в золотистый цвет, а колокольный звон разносился над рекой, Никодим часто стоял на крыльце кельи, наблюдая за этой удивительной метаморфозой. В его душе рождались слова благодарности — не только за внешние перемены, но и за то внутреннее преображение, которое происходило с каждым, кто приходил в это святое место.
Иногда, глядя на цветущие сады, на улыбающихся прихожан, на купола часовни, отражающиеся в воде, он вспоминал свой первый день здесь — одинокий, холодный, полный сомнений. Теперь же обитель жила полной жизнью, и в этой жизни было место каждому — и богатому Петру, и простой Петровне, и скромной Ольге, и всем тем, кто искал здесь утешения и спасения.

С течением времени к Никодиму потянулись люди. Сначала редко, по одному-два человека в неделю, потом всё чаще и чаще. Каждый приходил со своей болью, со своим вопросом, со своей историей. Кто-то уходил просветлённым, получив нужный совет, кто-то уходил в глубоких раздумьях, унося в сердце слова монаха.
Постепенно поток людей превратился в нескончаемую вереницу. Летом противоположный берег реки пестрел огоньками палаток — остров не вмещал всех желающих поговорить с монахом. Люди приезжали издалека, преодолевая сотни километров ради краткой беседы.
Никодим не успевал замечать, как его тихая обитель превратилась в место паломничества. Он старался помочь каждому, выслушать, дать совет, но постепенно начал чувствовать, как истончается его душевная сила. Сон стал прерывистым, тревожным, а времени на молитву оставалось всё меньше.
В тёмные летние ночи, когда в часовне не было служб, он забирался на крышу кельи и смотрел на мерцающие огни на противоположном берегу. В эти минуты особенно остро ощущалась потеря того уединения, ради которого он когда-то оставил мирскую жизнь.
Чтобы помочь справляться с растущим потоком прихожан, отцу Вадиму прислали двух дьяконов. Тверской Владыка лично посетил обитель, привёз в дар икону Пресвятой Богородицы, которая, как говорили историки, когда-то украшала эту самую часовню.
Но вместе с внешним процветанием в душе Никодима поселилось смятение. Он всё чаще вспоминал свой первоначальный замысел — тихое место для молитвы, уединённый подвиг, кротость и смирение. Теперь же вокруг царила суета, шум голосов, постоянное движение.
По ночам, когда все уже спали, он подолгу молился, прося у Господа сил и мудрости. Его сердце разрывалось между радостью от того, что люди находят здесь утешение, и тоской по утраченному уединению.
В эти моменты особенно остро он чувствовал, как далеко ушёл от своего первоначального замысла. Тот простой монах, который когда-то пришёл сюда с запиской «Я ухожу к Богу», теперь стоял перед сложным выбором — как сохранить верность своему призванию в условиях растущего людского внимания.
И всё же, глядя на счастливые лица людей, на их благодарные глаза, он понимал — это тоже часть воли Божией. Просто путь оказался иным, чем он себе представлял. И теперь нужно было научиться находить Бога не только в тишине уединения, но и в шуме человеческих голосов, в суете повседневной жизни обители.
«Благословенно Царство…» — глубокий, раскатистый бас отца Вадима наполнил часовню, словно древний колокол, созывающий души к покаянию. Более ста человек собрались на воскресную службу, заполнив не только часовню, но и площадку перед ней. Воздух звенел от молитв, песнопений и шёпота верующих.
Никодим молился в своей келье, не желая мешать прихожанам в их торжестве. Его молитва лилась жарко, страстно, словно огненная река:
«Отче наш, иже еси на небесе, да святится имя Твоё, да приидет Царствие Твоё…»
Слёзы градом катились по его бороде, окропляя подрясник. Каждое слово, каждый звук отзывался в его душе, словно удар колокола.
«…всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь!»
Утирая слёзы, монах перекрестилась, и в этот момент осознал, что в келье он не один.
В дверях стояла Она. Прихожанка? Нет, нечто большее. Белый шёлковый платок, словно облако, окутывал её голову. Под ним — лицо удивительной красоты: овал совершенной формы, нос с лёгкой горбинкой, маленький изящный рот, миндалевидные глаза, в которых отражалась вся глубина небесной мудрости. Брови, словно нарисованные мастером, изгибались дугами.
Никодим не мог оторвать взгляда. В этих глазах читалась вся вселенная, вся история человечества, вся бесконечность любви. По его телу разливалась неведомая благодать, заполняя каждую клеточку души.
Не было больше боли, не было страданий — только безграничная, всепоглощающая любовь. То чувство, когда мать прижимает дитя к груди, и ребёнок растворяется в её объятиях, становясь с ней единым целым.
— Мир тебе, — прозвучал нежный голос.
— Прости меня… — из глаз Никодима хлынули слёзы. — Я так слаб. Дай мне сил!
— Дитя, полно. И ты всех прости, ведь их грехи так тяжелы, они не ведают, что творят, — Она протянула руку и возложила её на голову монаха.
Свет тысячи ярчайших звёзд озарил келью. Он был нестерпимо ярким, но не слепил, а наполнял душу теплом и покоем.
Никодим упал ниц, не смея поднять взгляд. «Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй!» — безмолвно повторяли его губы, пока тело содрогалось от невыразимого счастья.
В этот момент он понял всё. Понял, что его уединение было лишь этапом пути. Понял, что истинное призвание — не в тишине кельи, а в служении людям, в помощи страждущим, в прощении и любви.
И когда свет начал меркнуть, когда видение стало таять, как утренний туман, Никодим знал — его путь только начинается. Путь, освещённый не только лампадой, но и светом истинной веры, принятой из рук Самой Богородицы.
В келью ворвался поток встревоженных людей во главе с отцом Вадимом. Их лица выражали не просто тревогу — в глазах читался настоящий страх. Женщины крестились, мужчины переглядывались, не зная, что предпринять.
— Что здесь произошло? — голос отца Вадима дрожал, выдавая его внутреннее смятение.
— Мы видели свет! Такой яркий, будто молния ударила прямо в келью! — воскликнула молодая женщина, её голос срывался от волнения.
— Да-да, — подхватил пожилой мужчина, — я думал, что дом загорелся! Хотел уже звонить в пожарную службу!
Петровна, растолкав всех своим решительным движением, поднесла к губам монаха кружку с водой. Её руки дрожали, но она старалась сохранять спокойствие:
— Мы думали, что тут что-то взорвалось! Такая вспышка была ослепительная… Будто само небо разверзлось!
Прихожане начали переговариваться между собой, их голоса сливались в тревожный хор:
— А вдруг с отцом Никодимом что-то случилось?
— Может, ему плохо стало?
— Господи, помилуй!
— Да что же это творится-то?
В этот момент Никодим открыл глаза. Его взгляд был настолько глубоким и умиротворённым, что все замерли, затаив дыхание.
— Я заблудился, но не потерял дороги, — его голос звучал тихо, но уверенно. — Сейчас отдышусь, и всех встречу!
Его улыбка была такой светлой, такой полной благодати, что присутствующие невольно почувствовали, как по их телам пробежала волна необъяснимого спокойствия и радости. Это была не просто улыбка — это было сияние, исходящее изнутри, от самого сердца.
Женщины начали перешёптываться, крестясь и осеняя себя крестным знамением:
— Матерь Божия…
— Чудо…
— Спаси и сохрани…
Мужчины, более сдержанные в проявлении эмоций, всё же не могли скрыть своего волнения. Кто-то сжимал руки в кулаки, кто-то нервно оправлял одежду.
Постепенно, один за другим, люди начали выходить из кельи, словно ведомые невидимой силой. Каждый уносил с собой частицу той удивительной благодати, которой был наполнен воздух.
Никодим медленно поднялся, перекрестился, допил святую воду из кружки. Его движения были неторопливыми, но полными достоинства. Он вышел во двор, где его уже ждали прихожане.
Солнце, словно свидетель произошедшего чуда, освещало его фигуру мягким золотистым светом. Часовня, недавно отреставрированная, возвышалась за его спиной, словно охраняя это место особой божественной силой.
В этот момент каждый присутствующий понял — произошло нечто большее, чем просто явление. Произошло чудо преображения, чудо веры, чудо любви. И теперь эта обитель станет местом, где люди будут находить свой путь к Богу, где будут исцеляться души и возрождаться надежды.
А Никодим, стоя перед своими прихожанами, знал одно — его путь только начинается, и теперь он идёт по нему не один, а вместе с теми, кто верит, кто надеется, кто ищет. И в их глазах он читал теперь не только тревогу, но и надежду, не только страх, но и веру, не только беспокойство, но и любовь.
В лучах заходящего солнца часовня казалась особенно величественной. На крошечном резном стульчике, в самом светлом углу, сидел монах Никодим. Его чёрная ряса сливалась с тенью, создавая контраст с пышным убранством часовни.
Бесконечная вереница людей, словно река, огибала остров несколько раз. Каждый стремился попасть к старцу, припасть к его мудрости, найти утешение в его словах.
Перед Никодимом на коленях стояла пожилая женщина. Её возраст было трудно определить — то ли шестьдесят, то ли семьдесят. Дорогая одежда, изящные украшения и болезненная худоба выдавали в ней женщину, познавшую и богатство, и горечь.
— Я изменила Вадиму, моему мужу, прекрасному, практически святому человеку! — её голос дрожал, срываясь на плач. — Господи! Я не могу спать! Не могу есть! Не могу забыть это! Господи, прости меня! — слёзы ручьями стекали по её лицу, пропитывая шёлковый платок.
Никодим слушал молча, склонив голову. Его руки, сложенные на коленях, слегка дрожали — то ли от усталости, то ли от глубины её исповеди. Когда поток её слов иссяк, он медленно поднял епитрахиль.
— Господь и Бог наш, Иисус Христос, по благодати и щедротам Своего человеколюбия, да простит тебе, чадо… — голос его звучал тихо, но уверенно.
— Светлана… — едва слышно произнесла она, — Светлана Смирнова.
В её голосе слышалась такая боль, такое раскаяние, что даже камни, казалось, плакали вместе с ней. Никодим чувствовал, как её боль становится его болью, как её грех становится его бременем.
День клонился к закату. Те, кто не успел исповедаться, начали собираться в обратный путь. На острове не хватало места для всех жаждущих утешения.
В келье, окружённый древними иконами, молился Никодим. Его высохшее тело едва заметно покачивалось в ритме молитвы. Он благодарил Пресвятую Богородицу за возможность быть орудием Её милосердия, за право прощать и быть прощённым.
В его душе не было осуждения — только любовь и понимание. Он знал: каждый грех — это крик о помощи, каждая исповедь — путь к исцелению. И в этом была его сила, его миссия, его призвание.
За окном темнело. Но в часовне, как и в сердце Никодима, горел неугасимый свет — свет веры, надежды и любви. Свет, который он нёс людям, свет, который освещал их путь к прощению и спасению.
И в этой тишине, в этом уединении, он нашёл то, что искал с самого начала — не одиночество, но единение с Богом и людьми, не покой, но служение, не уединение, но братство во Христе.
Так завершался очередной день в маленькой часовне на острове, где каждый находил свой путь к Богу, где каждый получал надежду и утешение, где каждый становился частью великого чуда — чуда любви и прощения.
Светлана, поднявшись с колен, уносила с собой не только прощение, но и обещание начать новую жизнь — жизнь, в которой будет место не только покаянию, но и истинной любви, очищенной слезами раскаяния и благословением любимого человека.
Через неделю монах Никодим, в миру Вадим Смирнов, отошел ко Господу.

Алекс А. Прудников 10.09.2025г.