Конец Айдахара

               Сказка-фантазия по мотивам древнетюркской мифологии.

               
                ***


Случилось это в далекие, канувшие в забвенье времена, когда народ почитал владыку Неба, великого бога Тенгри. «О Жараткан*! - с трепетом шептали люди, протягивая в горячей мольбе руки к Небу, - Услышь глас детей своих! Да будут благословенны духи предков наших, да будет благословенна Земля, твердыня наша! И воды Тенгиз, дарующие жизнь! Благословенно Небо, Тенгри, создатель наш! Мы избрали путь следовать Твоему велению, Дай нам сил соблюдать закон Твой и хранить его всем сердцем! Тенгри – меч, научающий руки наши битве и щит, ограждающий от беззакония. Преклони Небеса Твои и сойди к нам, блесни молнией и рассей огненными стрелами врагов наших, несущих погибель. Счастлив народ, у которого есть Твой закон. Счастлив народ, у которого Небо есть Бог!»
И Тенгри слышал их. В дар детям своим он поднес огромные пространства на земле, где были и моря, и горы, и реки, и озера, степи и леса. Даровал им бессчетные табуны коней, стада верблюдов и отары овец. Но главным его даром были свобода воли и честь, в согласии с которыми каждый отмерял свою жизнь на земле.
Правил народом, сверяя с Небом каждый свой шаг, великий Бумын каган*, избранник Творца и судьбы. Он был воинственным, грозным, мудрым и дальновидным правителем многочисленного людского племени, и народ глубоко почитал его.
Но мир, по замыслу Творца был создан многоликим и противоречивым. В нем было место и живительному свету солнца, и непроглядному мраку ночи, и добру, и злу, которые порой было трудно отличить друг от друга. Все знали, что у Великого бога Неба Тенгри был своевольный и грозный младший брат Эрлик*, страж мрачных врат преисподней, владыка Подземного мира. Много веков он безраздельно властвовал в обители вечного покоя. Тесно было ему в своих владениях, в чем он не мог признаться даже самому себе. Давно уже ему стали немилы сумрак и холод, царившие в Подземном мире, которым он правил суровой и твердой рукой. В тайных мечтах ему грезился мир живых людей, где в безоблачном небе сияло ослепительное солнце, где ковром стелилась зеленая трава, а ветер гнал по голубому небу белоснежные облака. Где сверкали укрытые снегом вершины гор, где водная гладь морей и океанов то покрывалась кроткой рябью набегавших друг на друга вереницей волн, то бушевала, вздымая неукротимые валы воды к самым звездам. Где расстилалась безбрежная степь, не имевшая ни начала, ни конца, где, излучая жар, пылали пески необъятных пустынь, где небо разрывали огненные молнии и лились благодатные дожди, где колыхались высокие травы зеленых лугов и несли свои прозрачные воды, прорезая поверхность земли, русла могучих рек. Срединный мир был прекрасен, и Эрлик давно уже кидал на него свой мечтательный взор. Но не по нутру ему были свобода, и жизнь, полная людских страстей, которые, по его мнению, так неосмотрительно даровал живым его старший брат. Любовь, счастье, радость – все эти чувства были чужды ему и неуместны в том мире, которым он правил. Единственным его желанием было установить на освещаемой солнечным светом земле вечный покой и безмолвие. Особенно невыносимо было ему слышать радостный и беспечный смех детей и взрослых. Чтобы омрачить людям существование, Эрлик послал на землю своего верного слугу – надменного и жестокого трехглавого дракона Айдахара. Змей был старым, немощным и дряхлым, однако, в этом был особый умысел Эрлика. Айдахар должен был творить на земле зло под его неотступным приглядом, но так, чтобы, однажды ощутив свою мощь, он не посмел восстать против самого Эрлика. А для поддержания его быстро тающих сил, Эрлик дал в подмогу дракону четырех кровных сестёр, четырех опытных и опасных своими злыми деяниями колдуний.
Самой старшей была ведьма по имени Жалмауыз кемпир*, очень и очень древняя старуха, хитрая и нелюдимая. Жила она в глуши, среди забытых богом и людьми болот в ветхой землянке, скрытой в густых зарослях камыша. В кругу своих столь же злобных, как и сама сестер она слыла самой мудрой. Широкие ноздри ее хищного, крючковатого носа распластались над огромной пастью, растянувшейся от уха до уха. Во лбу, над самой переносицей неистово сверкал единственный глаз старухи, над которым нависала длинная, пересекающая широкий лоб вдоль, лохматая, седая бровь. Когда она пристальным и осторожным взглядом окидывала округу, зрачок ее, словно капля ртути, не находя себе места, буквально пускался в пляс. Ряды некогда крепких и острых, а теперь стертых почти до основания передних серо-желтых зубов перемежались двумя парами выступавших наружу желтых, изъеденных временем длинных клыков, которые растянув губы, складывали их в хищный оскал.  Время согнуло ей спину, соорудив на ней большой, уродливый горб. Поверх бурого латаного платья она носила вышитый когда-то гладью, ветхий плюшевый жилет.  На голову был надет серый кимешек*, а поверх него был намотан цвета жухлой травы высокий шылауыш*, что позволяло ей легко затеряться в степных тогаях, среди сухих зарослей тростника. Дряхлая злодейка была намного старше самого Айдахара. Сколько веков прожила на этом свете, она и сама уже давно позабыла. Единственное, что помнила Жалмауыз, там, где раскинулись обширные низины Великой степи когда-то плескалось бурное море, а воды в руслах могучих рек текли совсем в другую сторону. И еще она помнила, что на месте такыров*, сверкавших на солнце в летний зной, когда-то высились дремучие, непроходимые леса.
Питалась ведьма только человечиной и на охоту выходила лишь с наступлением темноты. Старуха была не только ненасытна, но и необычайно разборчива в еде. Потому-то люди и прозвали ее Жалмауыз кемпир. Она, конечно, предпочитала юную плоть, которая прямо-таки встряхивала ее дряхлеющее тело, заставляя стылую и вязкую кровь быстрее бежать по обветшалым, видавшим виды жилам, пробуждая в них подобие прежнего пламени, смутное воспоминание о котором все еще хранила ее никудышная, покрытая густым туманом забвения память. Ради этого временного, ненадежного прилива сил она готова была насколько ей позволяли силы охотиться на молодых людей и человеческих детенышей, однако, если случалось напасть на след, поедала и стариков. Словом, тающие день ото дня силы не позволяли ей быть столь же требовательной к пище, как прежде, поэтому ей приходилось глотать всех, кто попадался ей на пути. Ее неразлучным и преданным спутником в ночной охоте был болотный злобный дух Обыр*. Он ходил за ней, словно тень и служил подручным во всех темных делах. Это был кривоногий, нескладный, тощий и лохматый маленький упырь, слывший истинным дикарем.  Ходил он медленно и неуклюже, расставив свои костлявые руки, с трудом таская на худом тулове, свисающее мешком тугое брюхо. Его вечно высунутый наружу длинный, бугристый, пугающе синий язык выступал меж острых реденьких зубов, расположенных на воспаленных красных деснах. Сквозь заплывшие, раскосые глаза еле проглядывали жадные, бегающие туда-сюда в поисках добычи зрачки. Довольно трусливый, угодливый и суетливый Обыр был готов выполнить любое, самое дикое желание своей хозяйки, поэтому она предпочитала всегда держать его рядом с собой. По сравнению со старухой Обыр, можно сказать, был довольно молод, ибо прожил на этом свете всего каких-то несколько веков. Весь покрытый склизкой тиной упырь был совсем не брезглив и всегда доедал за ведьмой остатки ее пиршества. Когда он жадно догладывал кости жертвы, над ним роем витали мухи, от которых он то и дело отмахивался тощей рукой с длинными костлявыми пальцами и острыми, грязными когтями. В отличие от ведьмы, его влекло и к мертвечине. Частенько, после совместной охоты, он отставал от своей хозяйки и убегал к могильникам, чтобы вволю попировать наедине. Вот почему его брюхо всегда, или почти всегда было набито до отказа. Беспрестанно бегающие глазки то и дело обшаривали округу, замечая все что там происходит. Насытившись, он возвращался в землянку и на досуге нашептывал своей хозяйке все последние новости, которые он умудрялся разглядеть, тайком подслушать, спрятавшись за какими-нибудь кочкой, пнем или забравшись в густые заросли степного кустарника. А когда после тяжелого дня старуха, зевая, ложилась спать, Обыр превращался в раскаленный ком и прыгал к ней в раскрытую пасть. Сидя там, в бездонном чреве, он старался донести ей все, что приметил за день. А когда одолевала усталость, тут же, лишенный сил, впадал в глубокий сон. И в ночной тиши можно было из пасти колдуньи слышать двойной надсадный и тяжелый храп.
Вторую ведьму звали Мыстан*. Именно ей поручил Эрлик готовить Айдахару напиток бессмертия. На берегу усыхающего степного озера в огромном казане с сорока ушками эта старуха каждую ночь варила зелье, замешанное на человеческой крови и костях, на степных травах, земном прахе, змеином яде и барсучьем жире, горном мумие и меде диких пчел, перьях мудрого ворона, на печени огненной лисы и слюне степной черепахи… Этот список можно было бы продолжать до бесконечности, однако, тайну приготовления зелья, способного встряхнуть и оживить самое дряхлое тело, говорят, старуха когда-то унесла с собой, когда пришел ее черед покинуть Срединный мир*. Но не будем забегать вперед. Так вот, ежедневно, ранним утром Мыстан подносила владыке змею свой взвар. Айдахар, жадно глотнув из чаши снадобье, вновь обретал былую мощь, на время позабыв о старости и одолевавших его хворях. Обновленная кровь с гулом бежала по его жилам и взгляд дракона вновь становился надменным и властным. Исполненный бодрящей силы змей приносил людям немало зла. Он сжигал своим огненным дыханием их жилища, губил стада и табуны, доселе мирно пасшиеся на степных просторах. Многоголовый змей не щадил ни детей, ни женщин, ни стариков. Снова и снова он совершал набеги на аулы, охотно забирая в плен самых юных и красивых девушек, превращая их в своих наложниц. В этом скверном деле старый нечестивец, как видно, знал толк. После каждого его набега лились слезы матерей и отцов по загубленным злодеем юным душам своих дочерей.
Вернувшись во дворец с очередной удачной охоты, змей, сверкая гладкой чешуей, устало и лениво дыша, возлежал на троне, обитом бархатом и парчой. Его длинный хвост, скользя, утопал во множестве цветных шелковых подушек. Сквозь дряблые веки он в полусонном состоянии наблюдал за тем, как под звуки песен, еле сдерживая свой страх, пленницы с горячечным и густым румянцем на щеках кружили в изящном танце, с поклоном поднося ему всевозможные яства. Всех попавших в лапы дракона девушек с первого дня правилам обхождения со своим новым хозяином обучали кормесы*, духи подземелий, верно и преданно служившие своему хозяину. Это были настоящие «кормесы» *, ибо по воле Эрлика они были невидимы и неосязаемы никем, кроме самого Эрлика и, конечно же, Айдахара, к кому в услужение отправил он этих бесстрастных и безжалостных созданий, души некогда существовавших в Срединном мире подлых, злых людей, осмелившихся, противясь воле владыки Неба Великого Тенгри, совершать на земле скверные и низкие деяния, тем самым служа по воле рока вечным и неистребимым силам зла. Сам Эрлик, во владения которого по законам Мироздания низвергались эти низменные души, бросал их в горнило вечного огня преисподней, а затем на свою исполинскую наковальню, чтобы, окутав дымом и расплавив в огне, создать из них бесчисленную рать преданных ему и телом, и душой слуг, если можно считать телом тот черный клубящийся туман, который заменял им телеса, и два горящих зловещим и тревожным огнем сквозь этот мрачный чад глАза считать отражением их внушающих ужас душ. После наковальни Эрлика они теряли последние остатки человеческих чувств таких, как ярость, азарт, пыл, ревность, упоение, горячность, страх, остервенение, смятение, гнев, тревога, сомнение, досада, обида, зависть, презрение, уныние, боль, усталость, уже не говоря о таких светлых чувствах, как доброта, любовь, прощение, сочувствие, стыд, укоры совести, надежда, нежность, привязанность, которые, пусть и в малой мере, но присущи были им при жизни в Срединном мире. По воле Эрлика им оставлены были лишь полное повиновение хозяину, скрепленное железной дисциплиной, невозмутимостью, равнодушием к боли, страданиям других, подозрительностью ко всему, настороженностью, готовностью к исполнению любой прихоти Эрлика и отсутствием долгой памяти, ибо напрочь забыть сотворенное дотоле зло, было для них делом вполне обычным.
Пленницы с ужасом слушали наставляющие их на правильное поведение пугающе протяжные и гулкие голоса своих невидимых учителей, понимая, что от усвоения этих уроков зависела их дальнейшая судьба. В присутствии Айдахара девушки не должны были произносить ни слова, их движения должны были быть плавными и неторопливыми, ибо любое резкое движение могло у змея вызвать неистовую ярость, которая для его пленниц могла иметь плачевный конец. В иные дни, когда его дряхлое тело одолевали застарелые хвори, он начинал лютовать и безумствовать. Исторгая из всех трех пастей огонь, порой сжигал всех, кто оказывался рядом с ним, а иногда, не сумев совладать с напавшим на него мучительным жором, даже поедал некоторых своих невольниц. Никто не мог понять причину его внезапного гнева: то ли ему не угодили или надоели наложницы, то ли настолько досадили старость и немощь, что никого видеть было невмоготу.
- Хватит! Хватит! Довольно! – со стоном раздраженно махал он лапами. И тотчас же к подножию трона с гулким свистом прилетал целый рой зловещих и услужливых кормесов*. Трепещущих от страха наложниц они, тут же объяв косматым туманом, заглушив их крики и стоны монотонным и протяжным гулом, вихрем уносили прочь в подземелья дворца. В наступившей тишине ослабший и уязвимый дракон наедине то вздыхал, то ярился, кляня свои недомогания. Его гладкая чешуя покрывалась вздутиями и рытвинами, из темно-бурого превращаясь в нечто блекло-серое, напоминающее шкуру мертвенно-бледной нежити. К рассвету, смирившись со своей немощью, змей с тяжелым храпом впадал в тревожный сон. В эти часы полного изнурения и упадка сил никто кроме старой ворожеи Мыстан не должен был видеть его, ибо держать в страхе Срединный мир было его главной задачей, и ни одна живая душа не должна была усомниться в его мощи и всесилии. Дожидаясь бодрящей смеси, которую утром должна была принести ведьма, злодей дряхлел час от часу. Ему, вынужденному подчиняться воле Эрлика, оставалось только втайне радоваться тому, что он по сей день жив.
Никто не смел своевольно войти в пугающее мраком и безмолвием жилище Айдахара. Лишь одной Мыстан было дозволено приходить по утрам в условленное время и, не дожидаясь приглашения, заходить в покои владыки. Каждый раз, замерев от страха, она стояла перед входом во дворец, похожим на разинутую пасть дикого и злобного существа. Частые ряды острых каменных зубьев со скрипом погружались в недра этой пасти, впуская ее внутрь. Стоило колдунье переступить этот ужасающий рубеж и войти, как зубья, щелкнув, вновь выдвигались и вставали на место, давая понять, что любого, кто посмеет явиться сюда без спросу, ждет неминуемый конец.
Мыстан медленно и беззвучно ступала по массивным каменным ступеням, со всей осторожностью держа перед собой обеими руками медную чашу, до краев наполненную приготовленным ею зельем. Она слышала, как гулко отдавался каждый ее шаг под этими мрачными сводами и, всеми силами пытаясь заглушить накатывающий страх, робко входила в покои хозяина. Обессилевший за ночь змей ждал ее с нетерпением, лежа на своем огромном ложе.
 - А ты, старуха, молодец! – истратив весь прежний жар, шептал он дрожащими губами, испуская из трех пастей одновременно жалкие клубы дыма. Боясь пролить хоть каплю драгоценного зелья, старуха низко кланялась и протягивала ему чашу.

                Рождение батыра.

В один из дней, покинув свою нору, к сестрам явился Конаяк*, приплясывая на месте и выводя немыслимые загогулины своими длинными, похожими на сыромятные ремни ногами. Согнув и без того гибкую, но довольно таки кряжистую спину и подобострастно улыбаясь, затараторил:
- Вы слышали новость? Барсай, сын бека* Тюргеша женился и родил мальчонку. Там целый курултай* из провидцев и аксакалов собрался, чтобы благословить новорожденного. Это было в ту самую ночь, если вы помните, когда грохотал гром, сверкали молнии и был оглушительный ливень. Говорят, в этом их мудрецы узрели большое пророчество…
Конаяк прервал рассказ, увидев в глазах ведьм тревожное ожидание, отчего еще больше испугавшись, продолжил:
- Кроме того, говорят, что это самое дитя крепко сжимало кулаки. А когда повитуха раскрыла ему ладони, оказалось, что в них было по горсти густой крови. А это, по их людскому поверью знак свыше, от самого создателя Тенгри, что малой родился под его благословением и вырастет батыром, посланцем мира, защитником своей земли и всякое такое.
- Только этого нам не хватало, - буркнула Мыстан, помешивая варево в казане, - а может быть, дружок, ты все это выдумал от безделья?
- Если хотите, могу Эрликом поклясться, что все это правда! Ребенка Арланом назвали. Вчера на краю болот Обыр шепнул мне по секрету новость. Он сам в ужасе от этого. Спрашивал: как нам быть? Я тоже хочу спросить у вас: что будем теперь делать?
- Постой, постой… Что за бред ты несешь?   - уткнулась в него в миг ставшими неподвижными и выпуклыми, как у совы глазами Мыстан, до которой только теперь стал доходить истинный смысл сказанного, - Так недолго и беду накликать. А, может, это пары моего зелья ударили в твою пустую голову?
- Да как вы не понимаете? - взвыл Конаяк, переставляя свои длинные, сухие ноги с места на место, - Нам смерть грозит из этой колыбели! Клянусь Эрликом, не вру!
- Да-а! Как случилось, что мы упустили эту новость? – задумчиво спросила нежным, как журчание родника голосом самая младшая ведьма Жезтырнак*, поправляя густые и рыжие локоны тонкими, изящными пальцами, которые заканчивались длинными и острыми, словно лезвия клинков медными когтями.
Конаяк испуганно переводил взгляд своих круглых, вытаращенных, в красных прожилках глаз с одной ведьмы на другую, затем, облизнувшись, добавил:
- Мать новорожденного мальца зовут Кунекей. Я слышал, что сама богиня Умай* поднесла ей чашу парного молока, на дне которой плавал чистый и невинный кут*. А что, если этот будущий батыр добудет волшебный меч?
От услышанного все три сестры пришли в ужас.
- Волдырь тебе на язык! – испуганно махнула рукой в его сторону Мыстан.
- Ишь ты… Говоришь, кровь была зажата в ладошках этого мальчишки? Да-а… Нехороший для нас знак. Он же нам все житье-бытье разрушит. Это дите надо бы со свету сжить, - прокашлявшись, просипела средняя сестра Албасты*.
- Не так-то просто сделать это, - уныло произнес Конаяк, скукожившись от отчаяния и сплетя вместе тощие руки и ноги. – Обыр сказал, что нам ребенка никак не достать. Рядом с его колыбелью лежат лук и стрелы – дар богини Умай… Знаете, для чего? Чтобы охранять жизнь этого юнца, вот. Сильнейший оберег. Да к тому же, Обыр говорит, что богиня Умай денно и нощно находится рядом с ребенком, кружит возле колыбели, ласкает его и поет ему свои странные песенки.
Мыстан сунула в кипящий казан вилы, чтобы еще раз помешать варево, да так и застыла на месте. Вдруг, словно очнувшись, почти выдохнула шепотом:
- Мы, к сожалению, бессильны перед волей богов… Неужели этот мальчуган уничтожит нас, превратит в могильный прах? – затем невольно вздрогнув от своих же слов, добавила, - Но ведь должен быть какой-то выход?
Вынув из котла вилы, старуха быстренько прикрыла его огромной деревянной крышкой и заявила сестрам:
- Пошли. Надо срочно донести новость до Жалмауыз. Как ни верти, только ей может быть известен способ избавления от этого кошмара. Спросим ее, как нам избежать этой напасти.
Две младшие сестры, Албасты и Жезтырнак, вскочив с места, быстрым шагом двинулись вслед за ней. Перескакивая с кочки на кочку, они дошли до самых глухих болотистых мест, где среди высоких зарослей тростника спряталась покосившаяся землянка старухи Жалмауыз. В ответ на стук дверь им открыл Обыр. Увидев всех трех ведьм кряду, он испуганно отскочил в сторону и мгновенно втянул в себя сизый язык. Старая Жалмауыз лежала на своей продавленной лежанке и непрерывно скребла длиннющими когтями неопрятную голову с редкими седыми прядями. Увидев сестер, охая и вздыхая села и уставилась на них своим единственным глазом:
- Что это с вами? Вижу, не забыли дорогу к моей землянке… Случилось чего?
- Случилось, - ответила запыхавшимся голосом Мыстан и выложила ей все, что узнала от Конаяка.
Новость старейшую колдунью вспугнула не на шутку.
- Вот и случилась, знать, беда! – просипела она все еще хриплым со сна голосом. Зловещим огнем загорелся ее единственный глаз. Пытаясь подавить накативший страх, старуха невольно впилась когтями в голову, сдирая до крови кожу вместе с волосами и яростно заскрежетала клыками. Забыв о своих хворях, вскочила с лежанки и почувствовала, как пронизывающая сырость земляного пола острыми иглами впилась в ее босую старческую ступню. Одна ее нога была обычной старушечьей жилистой и мозолистой конечностью, другая, лишенная плоти берцовая кость завершалась внушительной птичьей лапой. Три темных и длинных острых когтя, расположенные в ряд и устремленные вперед, и четвертый, обращенный назад, впились в землю, удерживая старуху в равновесии, пока, не выдержав холода, она держала вторую ногу на весу и искала глазами свои кожаные калоши, выстеленные изнутри толстым слоем войлока. Вдев в них ноги, Жалмауыз вплотную подошла к Обыру, нагнулась и, заглянув в его выпученные от страха глаза, изо всех сил рявкнула:
- А ты, задира и всезнайка, скажи-ка мне, куда смотрел, а? Земля полнится тревожными слухами, но я о том ничего и не ведаю. От таких вот глупых увальней, как ты, никакого толку. Ей-богу, за всем, что творится вокруг, я должна следить сама, – а затем, схватив Обыра за его тонкую шею, взвыла, - всего, всего лишу, бездельник! Заставлю кровь твою литься рекой! Мигом задушу, пустобрех!
Побледневший Обыр вжался в стену, прикрывшись от брызжущей слюнями разъярившейся карги тощей рукой. Затем, от ужаса втянув вислый язык, зажмурился и с визгом стал просить прощения:
- Госпожа… госпожа, клянусь Эрликом… вчера… вчера только об этом сказала мне Уббе*, что ходит какая-то смутная молва. Хотел прежде удостовериться, проверить, так это или нет, и уже потом донести вам, как на самом деле все обстоит, - затем, обмякнув от пережитого ужаса, сел на землю и, опустив глаза, робко прошептал, - прошу вас, поверьте, ведь я сам в этом сомневался…
Услышав имя Уббе, старуха тут же ослабила хватку. «Эта молчунья ничего просто так говорить не станет», - подумала она и представила хитрую Уббе, живущую на дне озер и рек, ее мрачные повадки и проделки. Она была злобным духом тихих водоемов с прозрачным, как вода телом и длинными густыми бледно-голубыми волосами, сливающимися с волнами. Прячась в затонах, в воронках омутов или в тихом ручейке, она зорко следила за округой и всегда знала, о чем говорит. Обычно Уббе, булькая, кружила в воде и под тихий плеск волн заманивала на дно прохожих путников. Сметливая бесовка, притаившись на каменистом дне, любого могла назвать точно по имени, и было очень непросто миновать смертельных объятий этой студнеобразной мегеры. Бывало, заглянет в глаза путнику своими водянисто-голубыми, блуждающими глазами, из которых, журча, вечно сочится слеза, и зовет его ласковым голосом. Услышав свое имя, человек невольно идет навстречу неминуемой гибели. А Уббе схватит своей студеной пятерней бедолагу, опутает с ног до головы прозрачными космами, затащит в воду и съест его себе в удовольствие, мигом обглодав до самых костей. Затем начинает икать от сытости, а все съеденное ею постепенно становится столь же прозрачным, как и она сама. Поэтому, пока не переварит свою жертву, она прячется в каком-нибудь укромном месте. И только когда струящееся тело вновь станет просвечивать насквозь, выплывает на поверхность воды. Если заглянуть в места ее обитания, то на дне столько костей лежит, что и не сосчитать. Надо сказать, еще об одной особенности Уббе. Поедая добычу, она не только выпивала ее кровь до последней капли, но и становилась обладательницей всех мыслей своей жертвы, и только после этого ощущала сытость и полное удовлетворение. Вот и на этот раз в ее сети попался прохожий, посетивший праздник по случаю рождения младенца в семье бека Тюргеша. Уббе всей своей едва различимой глазом кожей ощутила радость этого человека. Умяв его, водяная нечисть узнала о том, какой бедой грозит им рождение вещего ребенка. Лежа на берегу в тревожных раздумьях, она увидел Обыра, бегущего куда-то по своим делам. Обычно нелюдимая и молчаливая Уббе на этот раз не сумела совладать со своим страхом и, окликнув, схватила его изгибистой пястью и ну давай трясти. От неожиданности Обыр даже опешил. Никогда прежде эта угрюмая дикарка не только не обращалась к нему вот так, но даже не замечала его, а тут на тебе. Взглянув в ее водянистые, обманчиво снулые глаза, упырь увидел в их глубине страх, отчего и ему стало не по себе. Притянув Обыра к себе, Уббе прожурчала ему на ухо новость о младенце и о том, чем это грозит им всем. Затем с плеском слилась обратно в реку и скрылась на самом дне под огромной, узловатой корягой. Долго еще стоял Обыр на берегу, надеясь, что Уббе всплывет и поведает ему еще какие-нибудь подробности дела. Однако смурная отшельница более в нем не нуждалась, поэтому, удобно устроившись на дне, продолжила обдумывать свою горестную думу.
Перепуганный Обыр решил хозяйку зря не тревожить, пока сам не удостоверится во всем. «Быть может все не столь и ужасно. Как-нибудь, да утрясем», - утешал он себя, пробегая по болотным кочкам, как вдруг навстречу из кустов, вихляя и дрыгая конечностями, выскочил Конаяк. Взволнованный Обыр тут же пробормотал ему новость, которая порядком встревожила и Конаяка. Болтливый хват и прохиндей Конаяк, конечно же, молчать об услышанном не стал. Тут же, развернувшись, решил наведаться к Мыстан. На деле он искал повод тайком вдохнуть пары ее зелья, кипящего в казане с сорока ушками, чтобы набраться сил, которых в последнее время заметно поубавилось.
- Вот кто виновник и балабол! – почти криком взвыл Обыр, вспомнив про Конаяка и попеременно наводя испуганный взгляд на разозлившихся ведьм. – Это он разносит слухи, толком в них не разобравшись!
- Такого со мной еще не бывало, - сипя от волнения, сказала Жалмауыз. Чего я только не видела на этом свете, а тут вот вам, пожалуйста… Видимо, за дело взялись сами боги, а значит с младенцем нам никак не совладать. Надо будет рассказать дракону. Пусть он решает, как теперь быть. – Затем, взглянув на Мыстан, добавила:
- Свари-ка побольше своего зелья. Сама снесу змею-владыке. Глядишь, и подскажет, что делать.
От радости, что завтра не ей придется идти в логово змея, Мыстан облегченно вздохнула. Проснувшись спозаранку, добавила в огромный кипящий казан костей, горсть каких-то сушеных трав, заячью лапку, целый ворох птичьих перьев, щепоть земли, змеиную кожу, которую, видно, ее обладательница только недавно сбросила под деревом в тогае*, где ее Мыстан и подобрала. Варево вспучилось и забурлило с новой силой, испуская клубы мутного пара. Затем, она встала на специальную подставку, поднялась на цыпочки и произвела ворожбу, отчего зелье вначале покраснело, затем, клокоча и пенясь, выкинуло вверх окутанные туманом капли и, оседая, превратилось в бурую массу. Довольная Мыстан макнула в казан черпак и налила полную чашу зелья, затем лизнув по краешку, молча подала ее Жалмауыз. Та, опираясь дрожащей рукой на палку, взяла чашу другой и, боясь расплескать бурлящую жидкость, медленным шагом, переваливаясь с боку на бок, направилась к логову змея. Всю дорогу она тщательно обдумывала предстоящий разговор, тая в мерклом взоре тревогу.
Войдя в покои дракона, она, как могла, склонилась перед владыкой, пытаясь согнуть посильней свою и без того горбатую спину. Поминая ее почтенный возраст, Айдахар встал и сам пошел навстречу. Лицо ведьмы, искаженное старческими хворями, говорило о том, что жизнь в ней еле теплится. Тряслись и голова, и руки, в которых трость ходила ходуном. Змей, глядя на жалкую, согбенную ведьму, с усмешкой на всех трех устах заговорил.
- Ну, здравствуй, старуха! – окинув ее мрачным взглядом, сказала средняя голова.
- Как поживаешь? Давно мы с тобой не виделись, - скалясь и сверкая покрасневшими от утомления глазами, вынырнула откуда-то сбоку из-под бугристых колец туловища правая голова змея.                - От тебя ни вести, ни слуха. Не тяжело одной в глуши? – прошипела, вздыхая и почесывая шею, левая.                - Здравствуй, мой повелитель, - еще больше склонилась старуха, - мне бы свой остаток дней коротать подальше от всех и не знать никаких тревог. Но что поделаешь, если так устроен белый свет. Слышал ли ты, владыка, что земля полнится зловещим слухом о том, что грозит нам бедой новорожденный младенец. Будь он проклят, этот род человечий! Он всем нашим бедам виной. Никак не дадут дожить в покое. Вот, пришла с тобой поговорить, как нам теперь справиться с этой бедой, - затем, приблизившись, просипела ему под ухо, - должно быть, сам знаешь, как и ты, мы все желаем мести. Нет другого выхода, придется сообща решать вопрос…
- Знаю, знаю… Ничего хорошего это дело нам не сулит. Слушай, старая, а ведь ты намного старше всех нас и твой мудрый взор должен видеть дальше и больше. Так что нас ждет: победа или крушение? Ну, давай, я жду ответа!  - устрашающий хор голосов змея прогремел, отражаясь эхом от высоких каменных стен дворца, – затем, обессилевший от внезапной вспышки гнева Айдахар устало прикрыл глаза и уже, тяжко вздыхая, тихим голосом средняя голова заметила, - Ты ведь сюда не просто так пришла? Говори!
- О мой владыка! – зашелестела Жалмауыз. - Дело-то непростое. Позволь объяснить. Ты видишь, с каким трудом я таскаю свои кости. Подумай сам, найдутся ли у дряхлой силы, чтобы погубить этого ребенка? Давно уже я прокляла старость. Мне ведь намного ближе к могиле, чем тебе. Не скрою, пожила я всласть, все видела, все перепробовала. Но такой пугающей угрозы мне знать не доводилось. Наш главный враг – человек! Поэтому на борьбу с ним мы должны употребить все наши силы…
Змей бросил на ведьму недовольный взгляд и выхватил из ее рук чашу с бурлящим зельем. Залив поочередно взвар во все три глотки, он тут же ощутил прилив животворных сил. По жилам побежал пожар, изгоняя многочисленные хвори из его дряхлеющего тела. Еще мгновение назад мутные, измученные недомоганием глаза сверкнули лютым гневом. Рытвины и бугры на теле медленно таяли, превращаясь в гладкую и блестящую чешую. Змей вскочил и, ввергнув старую колдунью в смертный страх, взмахнул перепончатыми крыльями и взлетел под самые своды дворца, изрыгая из всех трех пастей бурные языки пламени. Затем, угомонившись, плавно опустился на свой трон, рассыпая вокруг себя целые снопы искр. Так затухала в нем ярость. Чуть не сожженная огнем, боясь даже вздохнуть или пошевелиться, ведьма лежала перед ним, распластавшись ниц.
Отдышавшись и пронзая старуху воспаленным взглядом, змей прошипел:
- Даю тебе срок до завтра. Обдумаешь свое окончательное решение и принесешь мне двойное по силе зелье! Поняла?
Глядя на шесть глаз, горящих зловещим огнем, старуха в ужасе попятилась назад. Ползком добралась до дверей и, вывалившись из покоев змея, с несвойственной ее годам прытью вскочила на ноги и, зажав клюку под мышкой, понеслась к тем самым кошмарным вратам. Когда каменная пасть распахнулась и зубья с щелчком исчезли в ее недрах, довольно прытко выскочила из змеиного логова. Затем услышала, как за спиной с клацаньем сомкнулись каменные ряды…
Ведьма дрожащей рукой смахнула с мохнатой брови капли обильно стекавшего пота и, унимая испуг, оперлась на клюку и поковыляла прочь.

                ***

А в ауле бека Тюргеша в этот день кипели котлы на очагах. Готовилось угощение для многочисленных гостей, прибывающих, чтобы отпраздновать вместе с ним рождение его внука Арлана. Для них в степи было разбито девяносто белоснежных юрт. Дастарханы ломились от яств, акыны* наперебой складывали песни во славу новорожденного, которому провидцы предвещали великое будущее. Всадники на быстроногих скакунах готовились к предстоящим скачкам.
В стороне от праздничного шума, на холме стояла белая юрта, крытая ярким узором. В ней находились юная Кунекей и ее маленький сын Арлан. Бесик* из резного дерева, инкрустированный серебром и перламутром, был накрыт тонким полупрозрачным покрывалом с изящной шелковой вышивкой. Внутри колыбели лежал маленький ребенок с не по годам смышленым взором и, агукая, слушал колыбельную, которую пела ему мать. Постепенно глаза малыша сомкнулись и Кунекей неслышными шагами покинула юрту. В этот миг у изголовья бесика возникло теплое, струящееся свечение и мальчик, тотчас проснувшись, увидел богиню Умай с нежной улыбкой на лице. Ее янтарные волосы обрамляла золотая трехрогая корона, а мягкие, белые руки вместе с широкими рукавами белоснежного платья напоминали лебединые крылья. В мягких пальцах она держала маленький лук из степной березы, на изгибах скрепленный дужками из рогов горного козла, с перевитой, туго натянутой тетивой из сухожилий бычка и маленький, но прочный кожаный колчан, тисненый затейливым орнаментом и полный столь же маленьких стрел с серебряными наконечниками и опереньем из пушинок, снятых с перьев горного орла. Она положила свой дар-оберег на сундук у изголовья колыбели и нагнулась над ребенком.
- Умай-апа*! – пролепетал младенческими губами несмышлёныш на неведомом языке.
- Здравствуй, малыш! – еще шире улыбнулась богиня. На ее голове трехрогая корона излучала какое-то неземное, зыбкое сияние. Внимая ее вышнему шепоту, мальчик замер с широко открытыми глазами.
- Вот что, малыш, я скажу тебе, - ласково шепнула склонившаяся над колыбелью богиня, - Нас сейчас никто не слышит, и даже если услышит, ничего не поймет, потому что мы говорим на языке, которым там, на небе дышит Всесущий Дух. Этот язык называется языком богов. Когда вырастешь и заговоришь на языке людей, ты позабудешь его навсегда. Из памяти сотрутся все слова, которые я скажу тебе, но их запомнит твоя душа. Именно она поведет тебя по правильной стезе. Тебе предстоит прожить большую жизнь, которая будет полна ратных подвигов. Когда стальные твои мышцы нальются молодой силой, движимый единственной целью – возвратить родной земле мир, ты одолеешь всех своих врагов и станешь непревзойденным героем, которым будет гордиться твой народ! Память человеческая ненадежна, поэтому твоя душа - сильная, смелая и добрая, будет тебя вести через все невзгоды и испытания к свободе и счастью…

                В стане врага.

Среди бескрайней степи раскинулся густой тогай*. В его дремучей глуши, где деревья и кусты тянут к небу свои кривые, словно паучья сеть ветви, на небольшой поляне, скрытой от посторонних глаз, стоит неказистая глиняная лачуга. Перед ней, на массивной железной треноге кипит огромный казан с сорока ушками. На поверхности темного взвара вздуваются большие, цвета мутной крови пузыри, которые лопаясь, с громким бульканьем растворяются в странной жиже, уступая место новым пузырям, которым нет конца и края. Но, если бы кто имел храбрость заглянуть внутрь казана, с ужасом обнаружил бы на поверхности всплывающие лица людей, истерзанные невыносимой болью, чей-то с закатившимся за верхнее веко в предсмертном бессилии зрачком и с мертвенно белой роговицей глаз, то всплывающий вверх, то опять тонущий в жиже. Тот, кто посмел бы заглянуть, увидел бы растопыренные, почти оголившиеся до кости пальцы рук, услышал бы душераздирающие вопли и стоны тех, чью кровь и жизненную силу смешивала Мыстан с земным прахом, высушенными степными травами, змеиным ядом, хвостом ящерицы, мышиным пометом, горным мумиём и еще со многими только одной ей известными средствами. Взяв в руки вилы с острыми зубьями, Мыстан мешала варево, бубня в горячечном бреду заклинание:
                Людская боль, в ней много силы,
                В ней крови жертвенный окрас.
                Пусть вас смешают мои вилы,
                Таков властителя наказ.
                Взвивайся ярче, ярче пламя,
                Я зелье день и ночь варю.
                Между кипящими костями
                Кут* затерявшийся ищу...

Недалече, елозя на пне тощим задом, сидела по пояс голая Албасты. Все шесть ее дряблых грудей свисали вниз, словно длинные хлысты, заканчивающиеся острыми, как лезвия кинжалов концами. Встретив на своем пути очередную жертву, а это были в основном молодые женщины, в чьем лоне зарождалась новая жизнь, Албасты принималась с воем кружиться в сумасшедшем вихре, кромсая ее своими отточенными хлыстами на мелкие куски. Главной целью этой злыдни, ее предназначением было не дать зародиться новой жизни, ибо человек был ее главным врагом, а ее неистовым желанием - извести людей, населявших Срединный мир.
- Ох! – сиплым и грубым голосом выдохнула Албасты, тщетно пытаясь затолкать торчащие концы седой с желтизной гривы под изрядно потрепанный и утерявший всякий цвет платок, которым волосы были прихвачены на макушке, - уж сколь веков прошло и сколь младенцев я погубила, но кут так и не смогла поймать. До самых облаков взмывала, да только дух этот проворней, чем пущенная стрела. Улетает туда, в небо по своему предназначению. Ну никак в руки не дается. Да разве Творец небесный кому-то из нас позволит к нему даже прикоснуться? Уж поверь моему слову, сестрица, тебе его не поймать.
Албасты скривила свои блеклые, мясистые губы, потрогала кривым длинным ногтем пук волос, растущий на подбородке, и опять тяжело, гнусаво вздохнула. При этом ее большие хрящеватые и заостренные уши вылезли из-под платка, а внушительный кадык дернулся и хищные, плоские ноздри раздались, как капюшон кобры перед броском.
- Да знаю я, - обернувшись, поморщилась в ответ Мыстан, сверкнув длинными клыками, -  если даже наш всемогущий Эрлик пытался этот самый кут изловить, так почему я должна, не веря, опустить руки? Вот, теперь приходится терпеть мучения и едва ли не впустую стряпать этот вар в котле. – Мыстан мечтательно закатила свои выпуклые, с красными прожилками, вечно бегающие туда-сюда хитрые глазки вверх и, почти всхлипнув, произнесла, - Эх, растворить бы в моей стряпне семя сокровенной жизни! И людей себе на радость извести на нет с лица земли. Тогда власть в Срединном мире полностью перешла бы в наши руки. Вот когда мы сумели бы познать сладость дивной победы!
Затем подскочила прямо к краю казана и, нагнувшись, заглянула внутрь. Ее лобастая голова на короткой шее тут же утонула в клубах мутного пара. Седые, вздыбленные пряди, выбивающиеся из-под платка, повисли над котлом, как пакля. С наслаждением вдохнув крючковатым носом смрадный запах исходящий от варева, она с трудом отошла от зелья. С глаз медленно сошла поволока и зрачки, словно две капли ртути, тут же забегали туда-сюда. Это означало, что старуху одолела неуемная тревога, отчего она принялась судорожно тереть друг об друга свои большие, костистые, унизанные сизыми толстыми венами пятерни. На запястьях загремели браслеты из маленьких мышиных и змеиных черепов, чьих-то стертых временем до сероватой желтизны загнутых клыков. Немного придя в себя, она запахнула пестрый, латаный халат, вынула из казана вилы и, старательно облизнув каждый из зубьев, сказала:
- А снадобье-то неплохое получилось. Поболее в нем, видно, сил-то будет. Только вот гложет меня сомнение… чего-то все ж не достает… а чего, не пойму никак…
- Я знаю, чего, - пробасила Албасты, - нужно младенческой плоти добавить, вот чего. Вроде как именно она могла бы придать зелью остроты.
- Да, так и есть, - пропела нежнейшим голосом самая младшая из сестер Жезтырнак, - я слышала, что новорожденный детеныш хорош в таком деле. Взвар, разведенный его кровью, говорят, способен вызвать дрожь в жилах.
С пухлых, алых, изящно очерченных губ Жезтырнак не сходила вялая улыбка. Белоснежное шелковое платье струилось вдоль стройного девичьего тела. К ее ногам спадала рыжая, с красноватым отливом тяжелая коса. Нежными тонкими пальцами, которые, однако, заканчивались длинными и устрашающе острыми медными когтями, она, поправляя непослушные завитки, обрамлявшие ее юное лицо, пыталась вправить их в косу, но завитки снова распускались, и каждый раз ей приходилось вплетать их опять. Рукав скользнул вниз, оголяя гладкое и нежное девичье предплечье. Сверкнув медными когтями, она никак не могла унять дрожь своих точеных пальцев. Видно было, что ей невтерпеж впиться острыми клещами в плоть какой-нибудь жертвы. Юная ведьма была бы хороша собой, если бы не крючковатый медный нос, нависший над нежными, чувственными губами, да лишенные зрачков пустые, белесые глаза. Внезапно Жезтырнак с задумчиво-злым видом прислонившись спиной к землянке, сложила руки на груди и разразилась угрюмым, хриплым и басовитым смехом, хотя всего лишь мгновение назад казалась томной и сладкоголосой. Это было верным признаком того, что ее темная душа вновь наполнилась ненавистью к людям.
- Я понимаю, кого вы обе имеете в виду, - тяжело вздохнула Мыстан, - нам проще звезду с неба снять, чем достать этого младенца. Его оберегает сама Умай…
Тут же, упав на колени, прижала ладони к земле и, уткнувшись в нее носом, взмолилась владыке Подземного мира:
- Эрлик наш великий! Догони ускользнувшего, удержи убежавшего. Ты дух и владыка черных озер и девяти черных дорог. О, хан Эрлик, живущий в черном дворце, овеваемом подземными ветрами и омываемом водами кровавой реки, прими свое золотое решение! Владыка наш, кланяемся тебе! Только в твоих силах помочь нам справиться с этим младенцем. Поделись своей мудростью, просвети, укажи верный путь к спасению, пока этот малый не вырос и не погубил всех нас! Да распространятся твое имя, твоя власть и под землей, и на земле, и на небесах!
Долго еще, распластавшись на жухлой траве, лежала Мыстан, жарко шепча молитвы властителю тьмы, затем спохватилась и, с трудом встав на ноги, зыркнула туда-сюда злыми глазками:
- Куда пропал бездельник Конаяк? Никогда не дозовешься этого проныру. Иной раз, как есть отшельник, будто сквозь землю провалится, а порой пристанет, как репей, что спасу нет от него.
В ответ, опираясь на посох, Жалмауыз приподнялась и прошелестела дребезжащим голосом:
- Нет его здесь, ушел по моему заданию… Давно я задумала одно дело. Ждала, ждала и вот, кажется, дождалась. Раз уж кут* нам никак не поймать, мне самой, видать, придется изготовить особое зелье. А разговор о том отдельный. На подступах к глухим болотам есть очень топкое место, где чернеет с давних времен хлябь. За множество веков она поглотила и еще, пожалуй, поглотит немало человеческих душ. Вчера я велела Обыру взять в подмогу Конаяка и добыть мне этой самой хляби с самого дна. В ней-то смрадной вся нужная нам суть и уцелела. Особой силой обладает это черное, как сажа, месиво. Под ветром оно издает протяжный и сдавленный стон, а по поверхности прежде неподвижного болота бежит рябь. Хлябь эта не живой кут, конечно, однако и она способна сотворить чудо. Если добавить ее в зелье и выпить натощак, придаст владыке нашему столько сил, каких он давно не знавал. Много лет я хранила эту тайну. Будь он неладен, человек… - выдохнула из себя старая ведьма и, обхватив корявыми, дрожащими пальцами отполированный до блеска набалдашник своего посоха, замерла в кратковременном забытьи. Мыстан перестала ворошить вилами варево и тоже застыла на месте. Албасты озадаченно почесала лохматую голову. И только Жезтырнак стояла все также прислонившись к стене землянки и поправляя непослушные завитки. Сверкающие медным отливом на солнце выбившиеся волнистые пряди падали на лицо, обрамляя его непослушными рыжими кольцами, но острые, загнутые концы ее жутковатых когтей тут же цепляли и откидывали их назад, ловким движением заправляя обратно в тугую косу, ниспадающую ниже колен. В ожидании, когда старуха очнется и продолжит говорить, она не сводила со старшей сестры своих густо окаймленных длинными рыжими ресницами пустых, белесых, похожих на два огромных бельма глаз.                Услышав шорох, Жалмауыз пришла в себя и тут же зашлась в кашле: кхе-кхе-кхе… Продираясь сквозь колючие ветки, из зарослей кустарников внезапно вынырнул долговязый, вертлявый Конаяк, вихляя тощим задом, выводя немыслимые кренделя ремнеобразными ногами и беспокойно всплескивая похожими на плети длинными руками. За ним следовал медлительный и снулый Обыр. Широко расставив искривленные в нескольких местах ноги, он шел осторожно и неторопливо, двумя сухими, как щепка руками крепко прижав к свисающему брюху покрытый склизкой тиной, здоровенный бурдюк с болотным месивом. Со дна кипящей в бурдюке глины раздавались чьи-то стоны, крики, жалостливые всхлипывания, бульканье, а порой жижа, вспенившись, начинала просто клокотать. Обыр шел, взволнованно бормоча себе что-то под нос, боясь расплескать содержимое бурдюка или же выпустить его случайно из рук. Осторожно подойдя к казану, поставил мешок бережно на землю, затем, робея перед ведьмами, вкрадчиво вздохнул и, по привычке хихикнув, втянул в себя свисавший шершавый язык:
- Раз десять нырял в трясину. Чуть не задохся, но достал-таки, - потом с подобострастной улыбкой взглянул на свою хозяйку и добавил, - может, положить малость паутины, чтобы зелье скорее вызревало?
- Кого это ты, болтун, вздумал учить? – бросила на него сверху вниз косой взгляд Жалмауыз и, сунув в бурдюк всю пятерню, принялась ворошить болотную жижу, с радостной дрожью в голосе приговаривая, - О, сколько здесь боли и мук людишек! Да, живительное должно получиться снадобье. - Затем, неодобрительно оглядев Обыра с ног до головы, добавила, обращаясь к Мыстан: - Иногда и в его пустую голову забредают дельные мысли. Истину говорит. Добавь-ка побольше паутины…
Мыстан кивнула и молча сунула руку под беспорядочно свисавшие стебли сухой соломы, которыми была накрыта крыша землянки, вынула оттуда большой ком заранее заготовленной паутины и с размаху закинула его в кипящий казан. Чтобы еще как-то угодить, Обыр подскочил к казану и согнулся перед Мыстан в три погибели. Она взяла бурдюк и с кряхтением залезла на спину увальня. Осторожно подняла мешок повыше и, опрокинув содержимое в казан, тотчас спрыгнула на землю и отпрянула в сторону. От страха Обыр вначале замер, прижавшись к земле, но, почувствовав, как сквозь тонкую рубаху его спину прожигают тяжелые, раскаленные капли зелья, взвизгнул от боли и спешно отполз на четвереньках подальше от кипящего месива, затем со стоном принялся тереть обожжённую спину. Что тут началось! Поверхность, вспучившись, исторгла из себя черное облако дыма, затем заклокотало, покрывшись густой серой пеной. Крупные капли стряпни брызнули по сторонам и все, кто находился вокруг казана, толкаясь и опережая друг друга, ринулись вперед, жадно слизывая языком капли, упавшие на жухлую траву и вдыхая смердящий пар зелья, придававшего им силы, как и их стареющему хозяину. Превозмогая невыносимое жжение, к ним присоединился и Обыр, подхватывая с земли длинным сизым языком успевшие остыть вязкие и черные, как смола, капли варева. Они были всего лишь прислугой, которой о зелье мечтать и не приходилось. Оставалось пробавляться лишь вот этими случайными каплями да зловонным чадом клубящегося варева.
Ранним утром Мыстан опять налила полную чашу зелья и Жалмауыз направилась с ним во дворец Айдахара. Всю дорогу, опираясь на свой посох и совершая медленные, осторожные шаги, старуха обдумывала одну очень важную и довольно дерзкую мысль, которую приберегла напоследок. И вот, кажется, нужный день настал. Пришло время поделиться ею с владыкой. Мысль эта кидала старуху в нешуточную дрожь, однако, другого выхода просто не было.
Змей лежал, утопая в перинах, и ждал. Последние силы покидали его. По утерявшему былые блеск и гладкость чешуйчатому телу то и дело пробегали судороги, признак того, что действие вчерашнего зелья заканчивается. Собравшись с силами, он сделал глубокий выдох, но из всех трех пастей вылетели всего лишь хилые струйки совсем светлого дыма.
- Да уж, - подумал змей, когда услышал шарканье ног и постукивание клюки по каменному полу. Вошла согнувшаяся под тяжестью своего горба Жалмауыз. В руке она держала чашу, наполненную бурлящим, почти черным, как добытая Обыром и Конаяком болотная хлябь, варевом.
- Совсем плохи мои дела, старуха, - просипел Айдахар, с трудом поднимая отяжелевшие веки, - изнемогаю от хворобы… Подай-ка мне сюда питье.
Старуха засеменила к нему, стараясь не пролить кипящее зелье. Змей принял чашу трясущимися лапами, тут же опрокинул содержимое в нутро и, обессилев, упал обратно на перины. Отдышавшись и немного придя в себя, дракон сел, откинув свой длинный хвост в сторону, на кипы разноцветных шелковых подушек. Посидел вот так, молча, неотрывно глядя на старуху, на ее уродливый горб, на голову и руки, что ходили ходуном. Затем вдруг весь вскинулся, в глазах появился какой-то лихорадочный блеск и тут же все три морды просияли от безудержной радости. Дракон встряхнулся, затем, повернув головы в одну, в другую стороны, плеснул огнем и вскрикнул:
- Видишь, старая, как я крепчаю? Легко-то как стало дышать! Давно не ощущал такого прилива сил. Молодец! Молодец! Толково ты его сварила, почти так, как я и велел.
Воспользовавшись тем, что змей находится в добром расположении духа, старая ведьма решилась на трудный разговор:
- О мой всемогущий господин! – начала она, - опять я о своем, опять делюсь с тобой гнетущей всех нас тревогой. Знай, что нам грозит верная гибель. Позволь напомнить тебе о младенце, который быстро идет в рост. Сегодня решается вопрос – быть или не быть нам в Срединном мире.
- Чего тянешь? Ответь сама, - угрожающе ухмыльнулся змей, затем, чтобы уж совсем не напугать ведьму, добавил более миролюбивым тоном – думаешь я не изведен тревогой? Себя ведь, старуха, не обманешь…
- Конечно, мой владыка, ты, как всегда прав. Себя мы не можем обмануть, – ведьма растерянно провела рукой по лицу, покрепче оперлась на клюку и, втянув в себя как можно больше воздуха, добавила, - эх, не стать бы мне погодя заикой, да только что теперь терять-то? Позволю все же себе дерзнуть… Признаюсь, даже мне согбенной страшно произнести эту шальную мысль… Не время тебе, мой повелитель, сидеть в башне. Беда грядет, не допусти! – прошипела старуха, хватаясь за дряблый подбородок, - Ты должен пойти туда, куда всем нам заказан путь. Мы, как один, сбиты с толку. Только ты сумеешь рискнуть сделать это – набравшись смелости, предстать пред очи… пред очи грозного Эрлика. Конечно, я не столь дерзка, хотя мои слова и звучат дико. Но все-таки я должна была тебе сказать, потому как больше некому это сделать. С такой бедой только он, властитель преисподней сможет справиться и помочь нам погубить дитя. Потому сегодня я и приготовила это особое зелье, которое удвоит твои силы.
Сказав это на едином дыхании, старуха вдруг вздрогнула и зажала свой шамкающий рот сморщенной ладонью:
- О всемогущий Эрлик, прости меня! Как смела я сказать это?! – затем, посмотрев в налитые гневом три пары глаз Айдахара, робко прошептала, - Мой глупый язык отныне недостоин тебе что-либо советовать…
- Да, да, слишком смело бросаешь на ветер столь дерзкие слова! – прогремел голос Айдахара, отдаваясь эхом от высоких сводов дворца. Ведьма упала на колени и, коснувшись лбом земли, дребезжащим голосом пролепетала:
- Прости меня, господин! Ну никак не могла я сдержаться. Только ты можешь спасти всех нас, - затем, осмелев, приподняла свою трясущуюся голову и взвыла от раздирающего ее изнутри страха, - Ну, давай, сожги меня своим дыханием! Лучше сгореть в огне, чем видеть, как ты выжидаешь непонятно чего! Эдак и себя, и всех нас погубишь. Знай, что мы попали в западню, из которой есть только один выход.
Унимая упадок духа, змей с угрюмым видом снова сел на трон. Правая и левая головы молчали и растерянно моргали глазами, а средняя, обратив взор куда-то вдаль, процедила сквозь зубы:
- Подумаю… И все же с бедой сам попробую справиться. Коль лихо так близко подступило, значит не время предаваться покою.
Ощущая в теле невиданную силу, Айдахар перепоясался чудовищных размеров железным ремнем с острыми шипами и, вновь ввергая старуху в ужас, плеснул вокруг себя огнем. Затем внезапно превратился в струйку черного дыма и, не потрудившись сказать, куда летит, поспешно вылетел в одно из расположенных высоко, под самыми сводами окон.

         Битва трехглавого змея с Найзагаем*.
Его неудержимо несло туда, где шел всенародный той* по поводу рождения избранного Небесами младенца. Айдахар понял, что времени у него почти не осталось. Надо было раздавить угрозу в самом зародыше. Подлетая к аулу бека Тюргеша, он увидел сверху целое ожерелье белых юрт в изумрудном обрамлении свежей весенней травы. Рядами на очагах кипели котлы, пенились, испуская густой, пьянящий запах кумыса огромные саба;*, сшитые из шкур не менее десяти коней. Рядом с каждым саба, сидя верхом в седле два джигита поочередно взбалтывали кумыс внушительных размеров мутовками-писпеками, рукояти которых были украшены искусной резьбой по дереву, либо накладными серебром или костью. Но и этого казалось мало. Один за другим подъезжали верблюды, через спины которых были перекинуты красочные ковры, а поверх них везли перетянутые арканами большие сосуды-саба;, называемые мес* за свою вместимость, доверху наполненные свежим кумысом. Из устья каждого саба; выглядывали мутовки, декорированные одна богаче другой. Это был особый праздник, который требовал изобилия, и кумыс этот, конечно же, будет выпит до дна, ибо гостей было не счесть. Повсюду бурлило ненавистное змею людское веселье. Многочисленные всадники на быстроногих конях готовились к предстоящим скачкам. Резвые скакуны пританцовывали на месте, в предвкушении косили глазом и нетерпеливо били копытом, а их юные всадники изо всех сил натягивали поводья и, поглаживая по гривам или обнимая за шеи, пытались успокоить их.
Туда-сюда сновало людское море, где-то уже слышны были звуки домбры, радостный визг детворы и несмолкающий гул людских голосов.
Чуть в стороне пирамидами выстраивали сухие стволы высоких деревьев, туго набивая середину высушенными летним зноем стеблями камыша и ветвями кустарников. С наступлением сумерек здесь разожгут ритуальные костры, на которые будет возлито масло в жертву аруакам*, чтобы они оберегали младенца на предстоящей ему и только ему жизненной стезе. Седые старцы возденут руки к Небу, прося Творца принять дары, благословить и защитить дитя, рожденное на свет по его вышней воле и даровать ему светлую долю и счастливую судьбу.
Тут же рядом метались разносчики еды, подавая гостям, сидящим в юртах за дастарханами, напитки и разнообразные яства. Повсюду был слышен беспечный смех, тот самый смех, который вызывал отвращение и злобу в Айдахаре. Где-то слышалось пение акынов, молодежь, собравшись у степных качелей – алтыбаканов*, предавалась беззаботному веселью. Видя все это, змей мрачнел все больше и больше. Ему одному было не до веселья, так как не терпелось взяться за дело. Он думал о том, что пока еще в его крови гуляет зелье, пока еще в жилах бурлит кровь, придавая ему огромную силу, он должен извести этого вещего младенца в его же колыбели.
Чуть в стороне от других, на невысоком холме белела еще одна юрта, оплетенная ярким цветным узором. Айдахар понял, что в ней и находятся мать с сыном. На него вдруг накатила лавиной злость, он решил, что пришла пора воздать им за все! Примеряясь, стал сверлить взглядом цель, чтобы сжечь ее дыханием дотла. Взмыв ввысь и собравшись с духом, устремился вниз, но так и не решившись, остановился на полпути, раздумывая, как бы незамеченным подлететь поближе к этой ненавистной юрте. И в это самое мгновение в разрывах облаков показался бровастый, могучий всадник на сером в яблоках коне. Это был посланник Неба Найзагай* на своем Кокайгыре*. Айдахар увидел усыпанные инеем* брови и ресницы батыра. Это означало, что сердце его охвачено гневом. Его глаза были полны решимости сокрушить противника. Змей понимал, что противником батыра на сей раз является он сам. Здесь, высоко в небе над самыми облаками вдруг сверкнула зарница и следом грянула гроза. Небо заполонили темные тяжелые тучи, чьи скопления разрывали на части пылающие стрелы Тенгри*, выпущенные из огненного лука Найзагая. Все вокруг всколыхнулось, загремело и заволокло туманом. В руке батыра, словно луч солнца, сверкнуло копье, ослепительно сиял и щит, на котором, играя, танцевали языки яркого пламени. Змей с рычанием кинулся ему навстречу и из всех трех пастей исторг чудовищный жар. Пытаясь сбить всадника с коня, змей стал наотмашь бить хвостом в воздухе, но противник ловко уклонялся от ударов. Заходя то спереди, то сзади, Найзагай буквально изрешетил копьем шипастую и толстую шкуру Айдахара. Из пробоин в чешуйчатом теле стала сочиться бурая с просинью густая и вязкая кровь. Змей, как только мог извивался, однако ему никак не удавалось избежать метких ударов Найзагая. Борьба была столь яростной, что спустя некоторое время дракон ощутил упадок сил. Заканчивалось действие выпитого накануне зелья и стало понятно, что на этот раз ему с батыром не совладать.                Небо постепенно очистилось от грузных и лохматых туч, укрывшись курчавыми, белыми облаками. Змей почувствовал, как стынет кровь, как он теряет прежнюю прыть, и одышка мешает набрать полную грудь воздуха. Все его три пасти вместо уничтожающего все вокруг огня испустили всего лишь дым и искры. Признав свое постыдное бессилие, усталый и побитый змей из последних сил еще раз попытался напасть на врага, но все было тщетно, поэтому он спешно повернул в сторону своего логова, чтобы отдышаться и зализать нанесенные ему раны.
Найзагай не стал преследовать обессилевшего врага. Лишившийся сил дракон не представлял пока никакой опасности для людей, поэтому, вложив меч в ножны и поместив огненный лук в железное налучье, батыр мгновенно исчез, словно растворился среди облаков. Рассыпая вокруг себя искры, небесный жеребец Кокайгыр* унес своего всадника в неведомую даль, оставляя за собой в воздухе следы копыт, похожие на выжженные огнем рубцы. Но и они вскоре растаяли.
А там, на земле в ауле бека Тюргеша вовсю шло празднование в честь рождения будущего батыра и защитника родной земли. Если только что высоко за облаками все небо было затянуто свинцовыми тучами, мглой и громко ухала гроза, здесь царила ясная и солнечная погода. Люди, прибывшие на этот великолепный праздник, даже не подозревали, что там, в поднебесной выси совсем недавно разворачивалась жаркая битва добра со злом, что яростное пламя добра, встретившись с коварным огнем, задало-таки жару злым силам. Здесь на земле ласково сияло солнце, дул легкий, теплый степной ветерок, обещая людям светлый и безмятежный день. И только самые наблюдательные гости заметили, как в небе промелькнула какая-то серая, размытая тень. Это обессилевший и отяжелевший от ран Айдахар, с трудом размахивая перепончатыми крыльями, спешил в свое логово.
Долго еще зализывал кровоточащие раны ободранный и прошитый огнем змей. Какие только снадобья и мази не смешивала для него старуха Мыстан, да только вот от ее мастерства толку было мало. Слишком глубоки и значительны были раны, нанесенные ему огненным копьем небесного посланника. Силы к дракону возвращались очень медленно. Ему не хватало терпения, потому что надо было спешить. Душу отравляли сомнения. День и ночь Айдахару не было покоя от мысли: как бы не проглядеть опасность. Понимая, что пока ему не встать на крыло, он со всей возможной яростью стал насылать на людей разнообразные напасти. То вдруг зимой начинались грозы с ливнями, то летом всю степь засыпало толстым слоем снега. Змей устраивал людям потопы, засуху, насылал метели и ураганы, да так, что вокруг все стало голым-голо. Но люди сумели все преодолеть. Никакие старания не помогли змею стереть людской род с лица земли.

              Арлан идет сражаться с силами зла.

Согласно пророчеству, незаметно пролетело девять лет. Но время было не властно над Арланом. Он рос не по дням, а по часам. К девяти годам из мальчика он превратился в могучего и статного богатыря, руки налились буйной силой, плечи размахнулись вширь. В состязаниях ему не было равных, и потому лопатки Арлана ни разу не коснулись земли. Он мог бы играючи поднять высоко над головой даже могучего нара*, а стрела, пущенная им, всегда достигала своей цели.
Однажды вся степь всполошилась от чудовищной вести, которую в страхе люди сообщали друг другу шепотом. Беспутный и свирепый Айдахар снова принялся за свое дело. Налетая на аулы, он забирал в плен самых красивых и юных девушек, и не было от него никакого спасения. Кругом слышались рыдания матерей, мольбы о помощи. Чуть ли не каждый день змей налетал черной тучей и уводил их дочерей. Живучее и злобное чудовище творило такие безумства, что видеть страдания отцов и матерей становилось просто невыносимо. И вот, в один из дней пришли к Арлану аксакалы и сказали:
- Сынок, давно пора решить этот вопрос. Известно, змей не доведет нас до добра. Надо сквитаться с этим насильником, такое зло терпеть больше нельзя. Он должен быть уничтожен и без промедления, ибо стал наглеть сверх всякой меры. Видишь ли, теперь он покусился и на единственную дочь кагана. Этот похотливый, хитрый злодей, скрыв следы в предутреннем тумане, унес нашу красавицу Улпан. Все знают, что туман этот – дело рук злобной старухи Мыстан, правой руки дракона. Это она в чаще темного тогая готовит свой дурманящий напиток, которым и поит старого, дряхлого изувера, чтобы вернуть ему тающие силы. Стоит ему выпить зелье, как в его теле вновь возрождается жизненная сила, и тогда этот кровопийца творит немыслимые бесчинства. О, эта лютая ведьма Мыстан опасна и способна на многое. Она может и реки повернуть вспять и, подобно снежному вихрю, затянуть все небо мраком. Ясно одно, пока жива эта злыдня и три ее гнусных сестры, подлый змей все так же будет творить свои безбожные дела. Что и говорить, наш великий каган сражен тяжким горем. Он велел сегодня объявить народу свою волю. Правитель просит всех, кто способен сесть по коням, отправиться на поиски его дочери и других пленников злодея. Он издал указ, согласно которому тот, кто спасет его дочь, ты и сам знаешь, как прекрасна она, тот и назовет ее своей женой. Мы посовещались и решили, что наказать дракона сумеешь только ты. И только ты, доблестный наш батыр, достоин стать нашему кагану зятем. Мы знаем, что стоит тебе сесть на коня и взять в руки меч, как этот тиран падет. Мы просим, сынок, спасти нас от бесчестья и вернуть наших дочерей. Помоги своему народу в столь тяжкий миг.
Слушая старцев, Арлан с каждой минутой становился все мрачней и мрачней, и сердце его наполнялось гневом. Пора было собираться в путь. Склонив голову перед аксакалами, он попросил их дать ему бата* в дальний путь. Старцы, сидевшие по кругу, сложили перед собой ладони. Сделал это и Арлан. И тогда самый старший из них, седобородый старец произнес в торжественной тишине слова бата: «Сынок, пусть твоим достоянием на этом нелегком пути будут мужская отвага и честь, верным спутником надежный конь, подспорьем в борьбе с врагом пять оружий твоих: меч, акнайза*, лук со стрелами, айбалта* и шокпар*! Да уберегут тебя от бед и напастей духи предков – аруаки*! Пусть смерть обойдет тебя стороной и заглянет прямо в лицо твоим врагам, а зло, вышедшее из темных расщелин и топей, пойдет на попятную перед твоим бесстрашием и упорством! Сердцу твоему не знать уныния и страха! Пусть разум направляет тебя по верному пути и в душу твою, предначертано которой сеять зерна добра, не допустит ожесточения и злого начала! Да будет так!»
Получив благословение и подчиняясь всеобщей воле, он спешно надел на себя доспехи, взял в дорогу все пять оружий*, необходимых батыру в битве с врагом, и собрался идти на Айдахара войной.

                Встреча с Камбар-ата.

Перед дальней и опасной дорогой он пал на колени и, воздев руки к Небу, воззвал к Всевышнему с мольбой:
- О великий отец наш Тенгри! Будь мне опорой и помоги осилить врага! О, аруаки, дайте мне удачи в пути и сберегите от смертельных ран! Пусть мой меч одолеет нечисть и вернет покой родной земле и пусть не охладеет во мне кровь, пока не сброшу гнет подлого Айдахара!
Закинув в торбу ячменя и взяв с собой курук*, он решительным шагом отправился в табуны искать достойного коня.  На фоне далеких снежных гор в открытой и безбрежной степи вольно паслись многочисленные кони, не ведавшие доселе седла. Это были прекрасные и быстроногие скакуны, чьи шелковые гривы густой волной ниспадали до самой земли. Батыры выбирают именно таких буйных, как ветер коней, которые способны в трудной, полной терний дороге заменить им два крыла и стать верным другом.
Здесь их было так много: буланых, чалых, вороных, гнедых, каурых, пегих, игреневых, рыжих, саврасых, чубарых, что Арлан на какое-то время задумался, какого из них ему выбрать. Попытался закинуть курук на шею одного, другого, но каждый раз петлю проносило мимо шеи одичавшего на воле коня. И вот, когда он собрался еще раз закинуть петлю, увидел перед собой седого, как лунь, маленького, сухощавого старика в островерхой шапке с тонкой косицей за спиной. Старик улыбался, а из-под белых, кустистых бровей смотрели живые и проницательные глаза. Подойдя к Арлану шаткой походкой, он промолвил с надтреснутой сипотцой в голосе:
- Здравствуй, батыр! Перед столь трудным походом не утруждай себя понапрасну и не пытайся искать достойного себя коня в этих табунах. Тебя ожидает совсем иная стезя. Неспроста случилась эта наша с тобою встреча. Я пришел поделиться важной тайной, сын мой, послушай старика.
- Да, конечно, аксакал, - сказал удивленный Арлан, глядя в полные мудрой печали глаза старца. Отставив курук в сторону, он склонил голову перед ним и приложил руку к сердцу.
- Чтобы победить шального змея, тебе предстоит совершить долгий и трудный путь. Непросто будет одолеть его одною силой. В далеких отсюда горах есть пещера. Снаружи там все сумрачно и пустынно. В пасмурном небе не увидишь звезд, и только изредка за темной грозовой тучей в тишине проплывет безмолвно тусклая луна и исчезнет в бездонной глубине ночи. В пещере той есть огромный черный валун с изображением коня. Могучий тулпар* с горящими глазами, взмахнув крылами, навеки застыл в том камне. Из года в год к этой пещере приходит, рожденная в глубинах Великого моря вороная кобыла с белой отметиной во лбу. Снедаемая безвестной тоской, она является каждый раз к закату дня. Нетерпеливо ударяя об землю копытом и тряхнув густой и мокрой гривой, она, подобно змее, скользнет в отверстие пещеры, в которой слышны чей-то утробный глас, орлиный клекот и вой дикого зверя. Кобыла, покорная неведомой воле, подходит к тому камню и смиренно кладет на него свою голову, что черней самой черной смоли. Стоит ей потереться гривой об этот камень, как огласит она тут же пещеру тревожным и громким ржанием, а из камня вырвется пламя, озарив своей вспышкой тусклые своды. И в этот самый таинственный миг коснется кобылы вышняя десница, предопределяя ее дальнейшую судьбу. Затем она вернется в пучину вод, туда, где ее родная стихия.
Старик взглянул на замершего без единого движения Арлана, и тихим шепотом продолжил:
- Иди туда, где плещет море. Там есть очень высокий, крутой яр. Если встать на его краю, там далеко внизу можно видеть, как яростно бьются о берег рокочущие волны. И над этой кипучей гладью водяная пыль клубится, словно пар и стелется молочной пеленой над поверхностью моря, накрыв прибрежные утесы сизой поволокой. Прорастая сквозь дикий камень того яра и раскинув над миром свою необъятную, как шатер, крону, всем ветрам наперекор стоит Байтерек*, подпирая верхушкой небо. Подними голову вверх и, возможно, ты увидишь, как между ее густыми и могучими ветвями свила гнездо птица Самрук* и выводит в нем своих птенцов. Знай, что эта птица летает между двумя мирами и охраняет путь к Добру и Свету! Стоит ей взмахнуть своими неохватными крыльями, как задрожит листва, забушует поверхность моря и падет сплошной стеной дождь, напитав землю благодатной и живительной влагой. Но вскоре ветер прогонит тучи и снова над землей встанет во всем своем великолепном и ослепительном сиянии Солнце!
- Арлан помог седобородому старцу дойти до небольшого камня и усадил его.
- Передохните немного, ата*, - а затем, чуть помолчав, решился-таки спросить, - позвольте узнать, кто вы, аксакал? Какими путями вас занесло в наши края? И почему решили мне помогать?
Старик долго сидел, опустив голову и справляясь с дыханием. Затем поднял на Арлана глаза, в которых блеснула какая-то добрая лукавинка, а сухие тонкие губы, обрамленные седыми усами и длинной белой бородой, расплылись в улыбке. Разглядев батыра с ног до головы, он остался довольным увиденным и тотчас же погасив мимолетную улыбку, с самым серьезным видом сказал:
- Придет время, и обо всем узнаешь сам. А сейчас ты должен поверить в то, что Айдахар наш с тобой общий враг. Как и ты, я считаю, что ему нет места в Срединном мире.
- Я согласен, ата*. Только объясните, где я должен искать себе коня, если не здесь? Ведь вы говорите, что предстоит не только тяжелый, но и долгий путь. Трудностей я не боюсь, но вот без коня, без надежного боевого друга, боюсь, мне не управиться.
Старик прикрыл ладонью глаза от яркого солнца и пристально взглянул на Арлана. Потом, опустив голову, начертил на песке палкой какие-то загогулины, долго вглядывался, словно искал в них ответы на тайные вопросы. Затем на песке образовалась небольшая заверть и круговыми движениями стерла все знаки. Вглядываясь в теперь уже гладкую поверхность, старец ответил батыру вот так:
- Встань на краю скалы, у могучего ствола Байтерека и тряхни серебряной уздечкой. В ответ от самого подножия крутояра взметнется вверх гигантская волна, но ты ничему не удивляйся. Оно так и должно быть. Увидишь своими глазами, как взрывая пучину грозного моря, вместе с этой могучей волной на крутой берег взойдет табун белоснежных крылатых коней с серебряными гривами. Статью все они будут, как литая сталь. Скажу определенно, таких коней тебе прежде видеть не приходилось. Извиваясь, их густые гривы будут стелиться по земле, а по ним на скалу жемчужными нитями стекать морская вода. Знай, сынок, что это волшебный табун. Среди них будет и та самая вороная кобыла. Вслед за ней будет бежать беленький, тонконогий жеребенок-игрун с черной отметиной во лбу, с серебряными копытцами и золотой челкой. Как только он тряхнет ею и стукнет по скале копытцем, тут же подойди и накинь на него уздечку. Вот тут-то ты и станешь очевидцем чуду. Весь табун вокруг того жеребенка исчезнет, как будто его и не было вовсе. Стоит тебе сказать заветное слово, как стригунок в мгновение ока превратится в великолепного и могучего тулпара*. Согнув лебединую шею, скакун кивнет тебе, это будет означать, что он признал в тебе своего хозяина. С того мгновения былое больше не будет довлеть над ним, и память о прошлом ускользнет от него навсегда, как оно бывает, когда смывает морским приливом чей-то зыбкий след на берегу. Так конь навсегда станет твоим верным другом и помощником. А словечко это вот какое, - старец, сделал Арлану знак приблизиться и еле слышно шепнув на ухо заветное слово, продолжил:
- Его золотая грива, чаруя игрой переливов, взметнется вверх, как морская волна в буйный шторм, и вот тогда, чтобы удержать такого коня, ты должен будешь как можно быстрей заплести его огненные пряди в тугую косу. Здесь нет никакой тайны. Вся сила и мощь тулпара заключена в его солнцеподобной гриве. Заплетешь гриву, и конь понесется по степи быстрее ветра, со свистом рассекая воздух. А распустишь ее, так он, повергая земную тяжесть, с мятежным воем урагана поднимет тебя на своих могучих крыльях до самых облаков. Такому коню дальний путь не помеха. Легко одолев степи, горы, озера, пустыни и леса, всего за несколько дней, достигнешь далекого стана врага. Этот конь наделен скрытой силой и крылья даны ему по воле Небес. С ним, батыр, ты непременно добьёшься успеха, - молвил старик и, погладив сухощавой рукой бороду, в мгновение ока исчез.
Арлан в недоумении огляделся по сторонам, не понимая, куда мог деться старик. Он словно испарился. Смутившись, поднял было руку, чтобы почесать в затылке, как услышал звон уздечки, зажатой его же собственными пальцами. Во все глаза разглядывая кожаную узду, обильно крытую накладным серебром с изящным чеканным орнаментом, Арлан вздрогнул от внезапно озарившей его мысли. Сердце в груди радостно забилось от осознания того, с кем ему посчастливилось встретиться:
- Камбар-ата*, покровитель степных табунов и морских коней! Да, это он – знаток их повадок и буйного норова! – воскликнул юноша, пытаясь сдержать свое взволнованное дыхание. Затем, не скрывая нахлынувшей радости, повернулся лицом в ту сторону, куда исчез старец, и склонил голову в знак благодарности, которую так и не сумел выразить словами, ибо они в тот миг, почему-то застыли комом в его горле.

                Арлан добывает крылатого тулпара.

После столь неожиданной встречи, боясь забыть нашептанное ему на ухо старцем заветное слово, Арлан, то и дело повторял его про себя, спеша к морскому берегу. Он решил немедля изловить этого чудесного тулпара, оседлать его и тронуться в путь. Поднявшись на крутое взморье, где возвышался могучий Байтерек, верхушка которого терялась где-то там, за облаками, он подошел к самому краю и заглянул в пропасть, в бездонную глубину отвесного яра. Там, далеко внизу, у самого подножия утеса морские волны с диким стоном ударялись об каменную стену и ворчливо откатывались обратно в море. «Что же произойдет? - подумал Арлан и тряхнул уздечкой. В ответ на ее тихий звон поверхность моря взволновалась, забурлила и, могучая пенная волна громадой взметнулась вверх на высоту, на которой летают лишь орлы. В могучем прыжке клокочущая вода нахлынула на край скалы и замерла, образовав голубую гладь. Теряя яростную силу, вода угомонилась, рассыпаясь по краям на тысячи жемчужных брызг. Оторопевший Арлан невольно издал крик восторга, когда увидел, как по воде, сверкая серебряной гривой, шагает могучий и статный тулпар. Следом за ним, качаясь на волнах, всплыл на берег целый табун столь же прекрасных белоснежных коней, с отливающими на солнце серебром гривами. Как только на крутояр взошел из морских глубин последний конь, мощь бурного потока стала ослабевать и вода, шипя и бурля, медленно начала спадать к подножию скалы. И вот, перед Арланом стоит, замерев в немом поклоне белый, как снег, омытый водой табун. Поискав глазами, Арлан увидел среди них вороную кобылу с белой звездочкой во лбу, а рядом с ней игриво постукивал серебряным копытцем белый длинноногий жеребенок с золотой челкой и черной отметиной во лбу. Все случилось именно так, как говорил ему вещий старец. Арлан подошел к стригунку, накинул на него уздечку и произнес заветное слово. В мгновение ока табун исчез, как не бывало, а перед ним, подобно сказочному сну, ослепляя своей белизной, стоял великолепный золотогривый скакун с могучей, неземной статью. Согнув шею, словно величавый лебедь, он заглянул прямо в глаза батыру. Затем стукнул могучим копытом об камень и кивнул, давая понять, что признает в Арлане своего хозяина. Тут же скакун, позабыв все события минувших лет, безропотно опустил голову и сложил два огромных крыла, словно послушный ягненок. Однако батыр увидел за этим смирением коня его огненную силу, подобную царственной мощи орла. Ослепительно сияла под солнцем густая, золотая грива, шелковыми волнами спадая к самым ногам, а длинный золотой хвост стелился по земле.
- О, мой бог! Что за непостижимое видение! Неужели все это происходит со мной наяву? – воскликнул Арлан. Как и велел ему старец Камбар, он заплел гриву коня в тугую косу, затем обнял его за шею и прошептал:
- Ты был рожден в морской пучине, поэтому я дам тебе имя - Аксуат*. Только такого имени ты достоин! Если бы ты знал, дружище, как я тебе рад! – и, прижавшись к шее коня, услышал, как по жилам скакуна бежит с шальным гулом кровь. И в этот миг батыру показалось, что перестук их горячих сердец отныне слит воедино неукротимым зовом самой жизни! Сердце батыра сжалось от бесконечного счастья!
Теперь конь, его верный друг, его опора, его крылья, был с ним, рядом. Вот он, его можно даже потрогать руками. Арлан крепко зажмурил глаза, а когда открыл их, его прекрасный и могучий, двукрылый тулпар с гривой, как само солнце, и черной отметиной во лбу, стоял рядом, нетерпеливо перебирал копытами и кивал головой, давая понять батыру, что пора отправляться в дорогу.
Арлан знал, что предстоит долгий путь, поэтому глубоко вздохнул, усмиряя громкое биение сердца, надел на тулпара серебряную узду, оседлал его, затем наскоком запрыгнул на спину и тут же распустил гриву. Огненные пряди рассыпались тяжелой волной. Внезапно раздался нарастающий шум, затем в ушах батыра зазвенело и скакун, расправив два крыла, пущенной стрелой взмыл ввысь. Сердце юношу камнем ухнуло вниз, а затем, словно взлетело куда-то вверх, задержав на мгновение дыхание в горле. Опомнившись, Арлан увидел, как под ними раскинулась необъятная земная ширь. Перед его взором проплывали озера, горы, извилистые нити рек, моря и пустыни, а затем они нырнули в густую вату белоснежных облаков и все это великолепие скрылось из виду, лишь из толщи тумана выглядывали, кое-где укрытые снегом, отдельные каменные пики самых высоких горных хребтов.
Конь знал, куда лететь, поэтому Арлан, приспустив поводья, дал ему волю, и они направились к дальнему горному гребню. На небе сверкнул последний луч багрового заката и солнце потонуло за кромкой неба. В темном небе замигали первые звезды и луна, заливая небосвод молочной зыбью, медленно поплыла куда-то вдаль. Впереди показалась укрытая вечными снегами гранитная круча, которая, словно парила над облаками и на которую, казалось, опирался небосвод. Это была священная гора Койкап*, вершина которой была недоступна для грозовых туч, что никогда не посмели бы пролить здесь свои воды.
Среди этих неприступных, осененных вечным покоем скал, на небольшой, с усеченной вершиной плоской скале Арлан увидел мерцающий слабый огонек. Едва касаясь на лету копытами зубчатых граней отвесного склона и высекая из них искры, конь приземлился на краешке небольшого плоского выступа, где стоял в уединении шатер, а в нем мерцал тот самый огонек. Это было нелюдимое, дикое место, куда не долетали даже орлы, и лишь изредка добирались редкие клочья туч или облаков, неспешно проплывавших по небу где-то там внизу. Именно здесь брали свое начало многочисленные талые потоки. Скользя по крутым спускам, меж скалами, валунами и россыпью мелких камней, они стекались в тоненькие ручьи, из которых ниже по склону уже зарождались бурные горные потоки. Они же в свою очередь, преодолев водовороты и стремнины, там, в низине сливались в широкую и вольную реку, которая, прочертив равнину, неспешно понесет свои глубокие воды дальше, чтобы затем впасть в пучину моря. И там, где сойдутся море и многоводная река, где на бескрайнем просторе веют вольные степные ветра, растит своих волшебных морских коней Камбар-ата. А здесь, у священной Койкап-горы, в том самом шатре он разжигает свой шырак*. Именно отсюда талые струи несут дух пробуждения новой жизни в безмолвие дна Великого моря, чьи бурные волны, по истечении определенного времени, вынесут на каменистый, дикий берег новый табун прекрасных, белоснежных морских коней с серебряными гривами.
И вот Арлан на крылатом тулпаре*, преодолев полмира, степи, озера, реки, пустыни, леса, оказался среди этих недосягаемых скал. Конь сам привез его сюда, ибо знал, что здесь их ждет покровитель морских прекрасных созданий, и что именно он, учитель, способен указать всаднику верный путь и дать мудрый совет.
Приземлившись недалеко от шатра, Арлан сошел с коня, заплел ему гриву и заглянул внутрь. За пологом, углубившись в свои думы, сидел старый знакомый Арлана – седобородый старец Камбар-ата. Он держал в руках старинный кобыз*, извлекая из его струн вязкие, глубокие и печальные звуки. Перед ним, дрожа и извиваясь, мерцал огонек шырака*. Язычки пламени то и дело пытались взлететь вверх, одолевая царивший в шатре полумрак, однако движением руки старец усмирял их и они, покорные воле старика, опадали вниз, и тогда прозрачные клубы дыма, кружась, уплывали ввысь, куда-то туда, в небесное раздолье, где нежно мерцали тихие звезды и молчаливо сияла луна. Старик издали услышал цокот копыт коня, но ни единым движением не выдал, что ждал батыра. Арлан сдвинул полог в сторону, вошел в шатер и, приложив руку к сердцу, поклонился старцу. Тот прекратил играть и, отложив кобыз со смычком в сторону, посмотрел на гостя.
- Здравствуйте, ата! – промолвил Арлан, не скрывая своего волнения, - Благодарю вас, что отвратили меня от заблуждений. Вот, добыл коня, как вы и велели. Отныне он и есть мой верный друг и два моих крыла. Чтобы добраться до вас, мы с ним пролетели над половиной мира, и теперь я стою перед вами, чтобы сказать, что собрался на поиски врага.                Старец Камбар улыбнулся, встал и кивком пригласил его выйти вместе с ним наружу, к коновязи. Подойдя к Аксуату, провел ладонью по золотой гриве коня, в которой играли, переливаясь отблески огня шырака, ярко вспыхнувшего внутри шатра, взметнув кверху длинные языки пламени.
- Этот конь для многих является недостижимой мечтой. А тебе он достался по воле Небес. Много лет назад во сне мне было знамение, о котором я все эти годы не забывал ни на миг. Тот мой вещий сон предрекал рождение славного батыра, великого защитника родной земли, способного принести своему народу свободу и счастье. Я видел, как ты добудешь волшебный меч, как в страхе задрожит вся нечисть на земле, и мне стало ясно, что этот враждебный нам мир никогда не простит людям твоего появления на свет. Однажды весенним днем Творец вдохнул в тебя кут* и уже тогда ты был благословлен им на будущие подвиги! Пусть тебя, сын мой, на всем твоем трудном и тернистом пути оберегают аруаки*! Этот крылатый тулпар станет отныне служить тебе верой и правдой. Всякое суждено увидеть тебе на этом пути: и чудеса, и добро, и зло, коварство и сердечность, бескорыстную помощь и подлое предательство. Судьба не раз будет, словно стервятник, касаться тебя своими когтистыми лапами, но не придавай этому слишком большого значения. Пусть твое сердце не дрогнет даже во мгновения самых тяжких испытаний. Только так ты добьешься победы над врагом. Посмотри туда, - сказал старик, указав рукой на резво бегущий меж камней и расщелин резвый ручеек. Рядом с ним талая вода образовывала новые ручьи, некоторые бежали вниз по камням наперегонки звеня и булькая, затем тоненькие нити воды вдруг терялись среди отвесных скал и с журчанием появлялись неожиданно на склонах гор то здесь, то там, чтобы затем прыгнуть в какое-нибудь углубление и исчезнуть на время опять.
- Оказавшись внизу, увидишь иную картину. Когда у самого подножья, сливаясь в бешеный поток, низринется огромный и могучий вал воды, ты поразишься ее дерзкой прыти и тому, как словно кипяток клокочут воды притоков, сливаясь и тем множа свою ярость. Далее у подножия гор из тысяч и тысяч ручьев, каскадов и струй образуется река, которая потечет широким потоком и волны будут поначалу беспокойно биться о берег, пенясь и бурля, затем вода утихомирится и могучее русло спокойно понесет ее по равнине. Езжай вдоль реки и однажды ты увидишь, что на ее излучине растут густые заросли камыша. Там, в безлюдном месте есть широкая поляна, на которой высится огромный шалаш, покрытый ветхой и драной соломой. В нем живет свирепый и злобный великан Дяу*, хранитель и страж волшебного меча, выкованного самим владыкой Подземного мира Эрликом. Этот меч способен даже слабого превратить в сильного, ну а такого могучего батыра, как ты, он сделает вовсе непобедимым. Дяу огромен и способен одной рукой своротить горы, но пусть тебя не пугает этот пустоголовый истукан. Он глуп от рождения и победить его можно будет только хитростью. Как только меч окажется в твоих руках, вложи его в ножны и вот тогда ты увидишь неодолимый страх в глазах своих врагов. Знай, что несмотря на старания и всевозможные уловки, им не пресечь твой путь к цели. Перед этим мечом зло бессильно!
 Арлан, опустившись на одно колено*, сказал, - Прошу вас, дайте мне бата*, прежде чем тронусь в путь!
Старец, раскрыв перед собой ладони, обратил взгляд вверх и, словно собравшись с мыслями, произнес слова благословения: «Пусть надежными спутниками твоими, указующими верную дорогу, будут мужество, решительность, упорство, благородные помыслы, милосердие и любовь к родной земле! Пусть стелется перед тобой светлый и ясный путь, а вера в успех не покинет твоего сердца! Пусть она горит неугасимым пламенем в твоей груди! Не утонуть моему благословению в текучих водах рек и в глубинах Великого моря! Не пасть моему бата на землю! Пусть свидетелями слов моих станут духи предков – аруаки, им поручаю твою судьбу, сын мой! Да сбудутся слова мои, да будет так!».
С величайшим почтением склонил голову батыр перед седым старцем и, получив его напутствие, собрался тронуться в дальнейший путь. Сев на коня, он расплел гриву и золотые пряди упали вниз тяжелой волной, овеваемой холодным горным ветром. Раскинув могучие крылья, тулпар мгновенно затерялся среди седых облаков.

                Волшебный меч.

Осторожно огибая острые скалы и выступы, Арлан летел вдоль горного ручья. Постепенно веселый плеск воды перерос в бурное течение, и вдруг потоки с грохотом ринулись вниз с высоты, сливаясь воедино и превратившись в рокочущую стремнину, которая неслась во всю прыть по склону горы. С мощным гулом перекатываясь через валуны и выступы скал, вода с уханьем ныряла с очередного обрыва вниз, наполняя округу водяной пылью, и там внизу вновь с раскатистым шумом билась об каменные выступы, чтобы затем нырнуть в очередную расщелину. Наконец, миновав крутые склоны, у подножия гор вода вошла в широкое и спокойное русло Великой реки. Спустившись на землю, Арлан вновь заплел гриву и поехал вдоль берега. С обеих сторон к реке примыкали изъеденные ветрами, снегами и дождями причудливые скалы, сквозь обломки и щели которых брызгами рассыпались лучи полуденного солнца. Чуть далее, на излучине реки между скалами и руслом образовалась довольная просторная поляна с песчаным наносом у самого берега. В неподвижном, разогретом солнцем воздухе слышно было пение и щебет множества птиц. Летали бабочки и стрекозы, где-то возле берега, на островках среди воды квакали лягушки. Ныряя острыми клювиками в прибрежный ил, искали личинок и червей шустрые кулики, в воде плавали утки. Старец Камбар оказался прав. Арлан издали увидел огромный шалаш, что одиноко высился посреди обширной поляны, заросшей по кругу высокими зарослями шуршащего на ветру камыша. Верх шалаша был покрыт драной, выцветшей на солнце соломой. Издали был слышен надсадный и громкий храп. Подъехав, Арлан заглянул внутрь. Отбросив в сторону всякие заботы, в нем предавался крепкому сну огромный великан Дяу. От его могучего храпа дрожали соломенные стены шалаша, вгоняя в страх всю прибрежную живность, отчего кипевшая недалече отсюда жизнь в этом месте, словно замерла. Широкой, как лопата, волосатой рукой он почесывал во сне громадную, косматую, расплывшуюся грудь. Когда тяжелый храп прерывался на миг другой, было слышно надсадное сопение и причмокивание, затем огромная пасть его распахивалась, зияя, словно вход в пещеру. Великан спал безмятежно и всласть, не чуя подступившего врага. Взглянув на это чудище, Арлан задумал одну небольшую хитрость. Если этот тугодум поверит, он сумеет побороть его дурную силищу. Ведь, как известно, умный в битве равен двум. Он вынул из кармана платок и, сняв с тороков седла кожаный торсык*, вынул из горловины деревянную закупорку, полил кумысом уголок платка и сжал его в ладони. Подойдя к великану вплотную, он вставил свое копье поперек его разинутой пасти. Почувствовав, как что-то во рту засвербело, дяу нехотя приоткрыл один заспанный глаз. Два небольших, похожих на баурсаки* маленьких ушка, расположенных высоко, почти у макушки, нехотя зашевелились, прислушиваясь к постороннему шуму. Очнувшись, Дяу распахнул оба круглых глаза и, подскочив на месте, сел, со свирепым видом хлопая рыжими ресницами. Рыкнув от досады, схватил мозолистой ручищей копье, вырвал его изо рта, отшвырнул в сторону и стер льющуюся из пасти кровь. Затем поправил на грушевидной голове тюбетейку, с трудом сдерживавшую копну лохматых, рыжих волос, и охрипшим со сна голосом взревел во всю глотку от нестерпимой боли:
- Кто этот непроходимый тупица и наглец, что посмел разбудить меня таким образом! Ты поплатишься за свою дерзость! Погоди у меня!
С неистовым желанием схватить, смять и придавить к земле неизвестного врага, он закатал рукава огромной, добела выцветшей на солнце рубахи и принялся разминать свои гигантские пятерни, спросонок озираясь вокруг в поисках непрошеного гостя. Затем, словно опомнившись, схватился за свою пасть и принялся раскачиваться из стороны в сторону от боли и жалобно хныкать, как малый ребенок.
Арлан подъехал к великану и с плохо скрываемой усмешкой сказал:
- Дружок, такому силачу, как ты, дремать средь бела дня негоже. Прости уж, что прервал твой сон. А давай, мы с тобой силой померяемся? Я знаю, что ты слывешь громилой, да только тебе вряд ли удастся победить меня.
Дяу так и не успел стряхнуть с себя остатки сна. Он яростно потер глаза, чтобы окончательно проснуться и вдруг весь напрягся и покраснел. Сверкнув огромными голыми пятками, подскочил на месте и ошалело посмотрел по сторонам. Затем, шлепая толстыми губами, рявкнул:
- Да я тебя дугой согну, раздавлю, как букашку и утоплю вот в этой реке!
- Э-э, дружок, меня расплющить тебе и сил-то не понадобится, а ты попробуй выдавить из камня масло. Только так ты сможешь удивить, и победить меня. - Чтобы растравить детину, он поднял с земли округлый камешек и стиснул в ладони, словно собрался превратить его в лепешку. Нетерпеливый Дяу тут же схватил здоровенный валун, который он использовал вместо подушки, и сжал его со всей силой пухлой лапой. В одно мгновение камень превратился в песок и сквозь пальцы великана осыпался на землю.
- Вижу, ты по силе равен мне, - сказал впечатленный его невиданной мощью батыр, - однако, из валуна ты не выдавил ни капли масла. Теперь взгляни, на что я способен, – с этими словами Арлан приладил под округлый камешек край своего платка и крепко сжал его рукой. И тут же меж пальцев полилось молоко.
Озадаченный Дяу почесал в затылке, два его круглых глаза забегали туда-сюда в поисках выхода из положения, а про себя он подумал: «Нелегко, видно, будет мне одолеть этого пришельца. Все мои потуги оказались никудышными. Что же делать?». Тут у него во рту опять засаднило. Дяу потер больное место и, вскочив на ноги, выпрыгнул из шалаша и оглядел чужака с ног до головы. «Почему этот мелкий человечишка так дерзко со мною шутит? Да что он такое возомнил о себе!». От ярости у Дяу дернулась щека. Скривившись, словно от ожога, он спорым движением попытался схватить батыра вместе с его конем саженной ладонью, которая способна была во мгновение ока расплющить их обоих. Но как бы великан ни размахивал своими ручищами, его пятерня каждый раз хватала лишь воздух. Всадник и конь так проворно мелькали перед его глазами, то отскакивая в сторону, то взмывая вверх, что в какой-то миг даже подумалось, не померещился ли со сна ему этот нежданный пришелец? К тому же грива и хвост коня так нестерпимо сияли на солнце, что в круглых, как пуговицы глазах Дяу зарябило и он принялся тереть их кулаками. Приземлившись на склоне скалы, спускавшейся к самому берегу реки, Арлан громко крикнул детине: «Что же, друг мой, ты так рассердился? Лучше признайся, что проиграл спор». Голос батыра вывел его из оцепенения. Конечно же, это было сиюминутное наваждение, этот нахал, которого нелегкая принесла, действительно существует. Вот он, стоит перед ним и беззастенчиво ухмыляется. Дяу побагровел от злости и, шмыгнув носом, принялся загребать горстью здоровенные камни, в изобилии лежавшие возле шалаша и стал яростно швырять их в сторону незнакомца, со смертной охотой истребить, стереть с лица земли незваного гостя. Раскидав камни, Дяу от досады плюхнулся на землю. Ему необходимо было обдумать свои дальнейшие действия. Сон сняло как рукой, однако голова все еще не хотела соображать. Тряхнув ею, он уронил на землю, и без того еле сдерживающую копну рыжих волос на макушке тюбетейку. Злобно окинув пришельца опухшими глазками, нагнулся, подобрал тюбетейку, водрузил ее на место и тяжело встал на ноги. Почесывая огромными округлыми пальцами одной ступни другую, малость подумал, затем обхватил руками ближний каменный утес и вырвал его из земли с намерением швырнуть в своего обидчика и раздавить его, как муху. Внезапно соседние, более высокие утесы, потеряв опору накренились и с грохотом стали оседать вниз, осыпаясь диким камнепадом. Огромные глыбы с плеском падали в реку, грозя перекрыть ее течение, однако вода, преодолевая образовавшиеся пороги, спокойно потекла далее. Отлетев в сторону от камнепада, Арлан приземлился на склоне одного из уцелевших утесов. Долго еще он смотрел оттуда, как изрядные обломки, откалываясь от могучих скал, с грохотом неслись вниз. Наконец, все стихло и осела пыль. Взглянув туда, где недавно находились поляна и шалаш, крытый ветхой соломой, Арлан увидел внушительное нагромождение камней, под которым и оказался погребен Дяу. Вот так злобный великан и обрел свой вечный покой.
Тут Арлан вспомнил про волшебный меч, что забыл-таки выведать у Дяу его местонахождение и горько пожалел, что поторопился. Посмотрев туда, откуда Дяу вырвал целый утес, увидел, что в земле, словно огромная рваная рана, зияло внушительных размеров темное углубление, к которому, петляя, вела еле заметная тропинка. Арлан направился прямо по ней. Долго ехал он по темному подземному коридору. Почва под ногами была сырая, рыхлая и конь шагал бесшумно, было слышно, как со стен осыпается земля, затрудняя им движение. Не зная, куда приведет эта дорога, Арлан, пусть и ощупью, но все-таки одолел ее за целых полдня и обнаружил, что уперся в гладкую, будто обтесанную когда-то в далекие времена каменных дел мастером стену. Стена эта имела весьма стародавний вид. Трудно было понять, сколько веков обрастали обильным бурым слоевищем мха, нанесенные на камень таинственные знаки, перемежающиеся с хаотично темнеющими между ними глубокими щербинами. Меч со всех сторон был окован покрытой густым налетом ржавчины массивной железной цепью, которая также в отдельных местах была оплетена лишайниками, свисающими вниз беспорядочными косматыми волокнами и едва видимыми нитями паутины. А между всей этой многослойной завалью прели и тлена, рассеивая мрак подземелья, сияя новизной, будто он был выкован только вчера, мерцал булатный меч! Некто, озабоченный сохранностью бесценного оружия, не только скрепил его со всех сторон тяжелыми цепями, но и преградил путь к нему беспорядочно разбросанными грудами острых, словно лезвия кинжалов камней. Было ясно, что этот некто не мог быть глупым Дяу, которого, видимо, поставили временно сторожить меч. Ведь на деле он не сумел уберечь не только меч, но и свою собственную жизнь. «Вот где прятали от чужих глаз это таящее живую силу чудо! Будь Дяу жив, наверняка сделал бы все, чтобы оно не попало в мои руки», - подумал про себя довольный Арлан. Он почувствовал, как невольно тянет его к стене, на которой булат светился, как живой. Изранив руки, с трудом пробрался через острые камни к вожделенному мечу и, одним рывком разорвав цепи, сдернул его со стены. Раздался скрежет, лязг, цепь с глухим стуком стекла вниз и легла ржавой горой. Арлан, разглядывая алмазный клинок, радостно воскликнул: «Ну, Айдахар, погоди! Уже близок тот час, когда я преподам тебе урок!», - затем, взмахнув мечом, со свистом рассек воздух. И в этот самый миг внезапно почувствовал, как горячо стало внутри, и рука сжала меч с удвоенной, утроенной силой, да такой, какой Арлан прежде и не испытывал, хотя и был достаточно могуч. Это была иная, неимоверная сила, превосходящая любые человеческие возможности. Потрогав свое плечо, он с удивлением обнаружил, что оно приобрело неведомую прежде каменную твердость. Кистью он так сильно сжимал рукоять меча, что окажись это обычным оружием, оно тут же рассыпалось бы на мелкие куски.
«Так вот каков ты, волшебный меч! – произнес тихо Арлан, ослабив хватку и разглядывая сверкающий клинок со всех сторон. На его широкой, отполированной до зеркального блеска поверхности на мгновение отразилось изображение пылающего горна и стоящего у наковальни могучего кузнеца с бородой до пояса. По движению губ и едва слышному эху его рокочущего баса, раздававшегося словно из-под земли, Арлан различил такие слова: «Не теряй мужества, если уж меч оказался в твоих руках!» - и ударив своим огромным молотом по гигантской наковальне, тут же исчез из виду. Арлан недоуменно глянул на глянцевую плоскость булата и пожал плечами. Он был сбит с толку этим неожиданным видением. Однако понял, что с ним говорил неведомый мастер, выковавший этот прекрасный меч. И тут же вспомнил слышанные им некогда рассказы о необыкновенных мечах, закаленных в неугасимом пламени преисподней. «Неужели это один из них?» - подумал с волнением Арлан, пристально вглядываясь в двухлезвийный прямой клинок с ромбовидной крестовиной и массивной короткой рукоятью, оплетенной черной змеиной кожей. На один лишь миг он оторопел от посетившей его догадки, и меч тут же завибрировал в его руке, давая понять, что не потерпит от своего владельца даже малейшей нерешительности. Арлан глубоко и облегченно вздохнул, уверенным движением вложил клинок в ножны и громко произнес:
Сбылось пророчество Камбар-ата! Теперь в бою со змеем возьму свое сполна, пусть только выйдет со мной жекпе жек*. Подо мной крылатый конь, в руке волшебный меч и невиданная прежде сила, осталось только встретиться с врагом! Ну многоглавое чудище, держись!» С этими словами он запрыгнул в седло и поспешил в обратный путь. Выбравшись из-под земли, взглянул на чистое, залитое солнцем небо и расплел коню гриву.

                Албасты и чудодейственная сила меча.

Конь тут же взмыл в заоблачную высь. Взмахом могучих крыльев тулпар рассеивал скопления облаков, обнажая голубизну ясного неба. Золотая грива веяла на ветру, слепя взор своим сиянием, не уступающим сиянию самого солнца. В три дня одолев половину света, конь завис над хрустальной чашей озера. Затем плавно опустился на небольшую поляну среди густых зарослей прибрежного камыша. Прежде чем сойти с седла, Арлан неторопливо оглядел безлюдный берег и только после этого спешился. Здесь ничто, казалось, не грозило им бедой. Солнце ярко светило, еле слышно шуршал камыш, и прозрачная вода озера с тихим плеском билась об берег. Наконец можно было напоить коня и самому искупаться, чтобы смыть с себя усталость трехдневного пути. Вдруг конь, словно что-то почуяв, стал нетерпеливо перебирать ногами, косить в сторону глазом и нервно мотать головой. Но уставший с дороги батыр не обратил на это внимания, как не обратил внимания и на звенящую тишину, в которой было только шуршание камыша и плеск воды, но почему-то в столь ясный солнечный день не слышно было ни щебета птиц, ни гудения насекомых, ни кваканья обычно многочисленных в таких местах лягушек. Забыв о том, что встревоженное поведение коня может говорить о серьезной опасности, он, успокаивая, похлопал его по холке, подвел к берегу, напоил, затем сняв узду и седло, отпустил пастись. Сам же, искупавшись в озере и освежившись, вновь опоясал себя мечом и, подложив под голову седло, прилег вздремнуть. Немного поворочался и незаметно для самого себя уснул. Ему снилось, как он медленно едет по степи на коне, а вокруг них в воздухе вьется стайка невесомых, как облака небесных пери, и он слышит, как они поют тихую и нежную песню. Что-то в этих убаюкивающих звуках было внушающим опасение, и Арлан, резко вскинувшись на месте, открыл глаза. Конь стоял на берегу озера и, прикрыв глаза, слушал чье-то, на деле оказавшимся протяжным и монотонным пение. Неведомое существо, спрятавшись за конем, большим костяным гребнем расчесывало гриву, пытаясь увести его подальше от батыра. Схватив лук со стрелами, Арлан ринулся им вослед. Уронив от неожиданности гребень, некто в буром одеянии тут же скрылся в зарослях камыша. Арлан подобрал гребень, разломил его пополам и выкинул в воду. Затем, не мешкая, принялся метать в поросли куги стрелу за стрелой, надеясь попасть в неведомого врага. Вскоре послышался шорох в камышах. Где-то совсем рядом из гнезда выпорхнула испуганная птица, громко хлопая крыльями. Арлан увидел, как, сбросив с себя наваждение, мечется с тревожным ржанием из стороны в сторону конь. «Странно, что даже в такой тиши свила гнездо нечистая сила» - подумал Арлан, оглядывая округу. Он подошел к Акуату и, обняв его за шею, продолжил следить за окружающей обстановкой. Вскоре конь успокоился и даже стал пощипывать травку, однако то и дело поднимая голову и посматривая по сторонам. Обойдя поляну, заглянув в заросли, Арлан вернулся на прежнее место, поднял седло, собрал вместе все пять оружий, затем подошел к коню и оседлал его. В это время из шуршавшей на ветру кущи раздалось тяжелое, сиплое дыхание. Затем батыр увидел, как густую кугу раздвигают две длинных и жилистых руки. Следом появилась тощая, сухая, как прут и нагая по пояс Албасты, вечная гроза младенцев и их матерей. Косматая ведьма злобно сверкнула глазами, неотрывно глядя на Арлана.
- Эй, Албасты, - крикнул ей Арлан, - до нас-то тебе какое дело? Оставь в покое и меня, и коня. Помни, что тебе мы не по зубам. Ты же, насколько я знаю, по большей части охотишься на женщин и детей? Меня трудно с ними спутать. Или невзначай заблудилась? Что ищешь в этом безлюдном месте? Лучше уйди подобру-поздорову и не докучай мне. А свои песенки-нашёптыши можешь спеть кому-нибудь другому…
Но ведьма, словно не слышала его. Расставив, похожие на корявые жерди руки, она продолжала надвигаться на батыра и просипела:
- Знала, что рано или поздно мы встретимся. Ну на этот раз я не сглуплю. Гребень-то мой зачем сломал? С самого рождения ты не давал нам покоя. Жаль, тогда Умай опередила всех, охраняя тебя. Но теперь-то тебе не уйти. Взгляни в мои глаза! Там увидишь знак своей погибели. Ну так давай, смельчак, попробуй меня одолеть! – с жаждой мести во взоре, ведьма ощерила клыки и крикнула, - Стой, где стоишь! Прими свою смерть достойно, как подобает батыру! – и ухмыльнулась.
До самых ног ее свисали груди, словно сухие плети. Грудей этих было не две, а целых шесть, и концы их были похожи на острые кинжалы. Мало чем отличались от них и руки с острыми и длинными когтями. Она шла навстречу батыру осторожно, выверяя каждый свой шаг. Из-под подола ее длинной, бурого цвета юбки торчали грубо сколоченные, видавшие виды кожаные сапоги, из дыр которых кое-где торчали старческие пальцы с искривленными суставами и загнутыми когтями. Внезапно раздался хлесткий щелчок. Это косматая ведьма, упираясь в землю этими самыми когтями, как крюками, закружилась на месте и все шесть ее грудей, сверкая, будто острые клинки, мгновенно взлетели вверх, со свистом разрезая воздух. Вокруг полегли густые заросли камыша, словно скошенные острой косой. Ведьма все тесней и тесней смыкала круг возле батыра. Не раз она и прежде вот так душила своих врагов, захватывая шею в петлю и следом отсекая голову. Арлан ухватился за свой меч, но не успел вынуть его из ножен, как ведьма на одно лишь мгновение оборотилась к нему спиной, то ли обращаясь с молитвой к Эрлику, то ли собираясь с силами и мыслями. И то, что предстало глазам батыра, ошеломило его до глубины души. Надо сказать, такого кошмара ему прежде видеть не приходилось. Сквозь тонкий слой прозрачной до синевы кожи на спине колдуньи он увидел, как колотится под ребром тугим комком черное сердце ведьмы, похожее на облезлую мышь. По серым с просинью полупрозрачным венам, извивавшимся словно клубок змей, трепыхаясь, продвигаясь рваными толчками и омывая ей потроха, бежали струи густой темной крови. Здоровенные легкие ведьмы то надувались, то, сморщившись, опадали, словно сдувшиеся пузыри. Всего мгновение, но Арлан успел рассмотреть во всех подробностях этот ужас. Так оно обычно и бывает, что в минуты потрясения человек способен запомнить каждую мелочь, каждую подробность, тогда как привычное глазу оставляет лишь смутное воспоминание.
Ведьма из-за костлявого плеча бросила злобный взгляд и тут же с мужеподобным воем набросилась на него. Хлесткие, беспощадные удары свищущих в воздухе грудей-хлыстов, прямо-таки срезали все заросли куги вокруг, оставив их наедине друг против друга на теперь уже голой поляне. Албасты, кружась, подбиралась все ближе и ближе. Арлан успел разглядеть, как во рту у неё жадно синеет длинный и бугристый язык, как в ярости оголились два длинных и желтых клыка. Но батыра этим было не испугать. Даже не сдвинувшись с места, Арлан снял переброшенный за спину массивный кожаный щит и, прикрывшись им, произнес с презрением в голосе:
- Уйди отсюда, нечисть, пока я не треснул тебя кулаком или не нанизал на вот это копье!
Но ведьма, словно не слышала, продолжала кружиться, разнося все вокруг себя в щепки и подступая все ближе и ближе к батыру. Кудлатая ее голова, забранная под бурый платок, продолжала трястись. Выпуклые белки глаз сверкали то ли от безумия, то ли от злобы, недостатка в которой ее черное сердце не знало. Понимая, что приближаться к Албасты сейчас не стоит, Арлан взял боевой топор, прицелился и со всего размаха бросил в нее. Айбалта* вонзилась в тело ведьмы, как в ломкую кору и надвое рассекла сухую плоть. Албасты рухнула на землю окровавленным комком ветхого тряпья. Но не успел Арлан облегченно вздохнуть, как над нею взвилась волна черного дыма, поднимая колдунью на ноги, а затем окружая ее плотным кольцом. На глазах батыра рассеченная пополам плоть начала срастаться, и сквозь круговорот темного марева раздался сдавленный смех, который так же внезапно прекратился, и ведьма произнесла бесстрастным басовитым голосом:
- Зря стараешься. Смерть меня не возьмет!
Опешивший батыр в поисках выхода огляделся по сторонам. Вспомнив про волшебный меч, выхватил его и ринулся было навстречу колдунье, но ее и след простыл, а вокруг лежал скошенный почти до основания камыш, тихо плескались о берег волны, а вся прибрежная живность и птицы, похоже, давно уже успели убежать и улететь прочь из этого, ставшего опасным места. Пришлось опять вложить меч в ножны. Прежде чем запрыгнуть в седло, батыр проверил колчан, битком набитый стрелами, поместил лук в притороченный к поясу узкий чехол-налучье, взял копье, шокпар*, подобрал и вытер об траву окровавленный боевой топор и, решив в будущем быть более осторожным, продолжил свой путь.
Степь обширна и бескрайня, потому трудно будет сказать долго ехал Арлан или нет. Известно лишь, что поехал он исполнить завет старцев. День был жаркий и батыр заметно устал в дороге. Внезапно увидел, что среди безлюдной равнины возвышается огромное ветвистое дерево. Ствол его был согнут, словно изнемогал под бременем могучей кроны. Тяжелые ветви сгибались почти до основания ствола, куполом огородив прозрачный родник, бьющий из-под земли. Под сенью дерева в тени, вокруг родника разрослась густая, зеленая трава, составляя резкий контраст с окружающей растительностью, выгоревшей под летним степным солнцем. Арлан спешно повернул в ту сторону, ибо нельзя было найти лучшего места, чтобы отдохнуть самому и дать напиться коню. Но конь вдруг всхрапнул и поднялся на дыбы, однако прохлада родника так манила батыра, что он опять не придал этому значения. Усталость давала о себе знать. Поторапливая коня, он не сводил глаз с этого святого, как он решил, места. Подъехав, первым делом вынул большой карманный платок, чтобы, разъяв его на части, повязать жыртыс* на ветви таинственного дерева и тем самым проявить почтение к духам этого места, согласно народному поверью, хранящим одинокого путника в степи, и заручиться их поддержкой. Но стоило ему подойти ближе, как ветви зашелестели, взвились в воздухе, словно подхваченные потоками вихря, которого вокруг вовсе не наблюдалось. Дерево окутало сизым туманом. Ветви, виляя, свернулись в тугие жгуты и со свистом принялись сечь батыра с конем, одновременно опутывая их с ног до головы. Петли, стягиваясь крепче и крепче, добрались до горла батыра. Конь попятился и с диким ржанием попытался встать на дыбы, но путы держали крепко и его. Тогда Аксуат, оскалив зубы, принялся разгрызать успевшие образоваться на себе узлы. Но на этом их злоключения не закончились. Вместо одного дерева вокруг них вырос густой, дремучий, черный лес. Арлан поднял глаза к небу, но не увидел ничего. Стволы деревьев, смыкаясь все тесней и тесней, распускали по сторонам свои густые ветви-ползуны, которые опутали не только батыра вместе с конем, но и, казалось, заполонили собой все пространство вокруг них. Деревья продолжали расти все выше и выше и кроны почти достигли облаков. Спеша опередить их, Арлан распустил коню гриву и Аксуат сквозь чащу взлетел вверх, на лету с треском обрывая опутавшие их сети. Лес вдруг содрогнулся и, рассвирепев, отправил вдогонку батыру молниеносно разрастающиеся цепкие и угрожающе извивающиеся побеги, которые шипя и пуская боковые ростки, пытались преградить ему путь. Опомнившись, Арлан пожалел, что не прислушался вовремя к своему коню. И тут он заметил, что со свистом оплетая ему плечи, тело и ноги, ветки не смеют коснуться руки, в которой он держал меч. Догадавшись о причине такой опаски, он тотчас дал разгуляться своему клинку, наотмашь разрубая обвившие их путы. Не только ветви, но и стволы деревьев, которых коснулся меч, стали падать вниз, теряя всякую подвижность и, превращаясь в обыкновенный сухостой. Как только лезвие задело тот самый кривой ствол, что прежде, как шатром укрывал своей кроной степной родник, раздался чей-то мучительный стон, затем этот кто-то, словно захлебнувшись, умолк. И тут же лес исчез, исчез так же, как и возник, внезапно. А ветви, коконом опутавшие батыра и его коня в полный рост, рассыпались в прах, будто их и не было в помине. Увидев валявшиеся вокруг остатки сухих сучьев, Арлан вспомнил про столь же сухие и жилистые руки Албасты и подумал о том, что, видимо, лес этот был соткан как раз-таки из ее тощих, но необычайно сильных рук. Вот так батыр впервые испытал чудодейственную силу своего меча. У самых ног Арлана из родника вдруг забила гнилая, затхлая вода и принялась виться вокруг источника мутным кольцом, в котором он увидел лицо колдуньи. Весело и одновременно чудовищно оскалив пасть, она хохотнула и, рассыпая брызги грязной воды, исчезла, вместе с водоворотом просочившись в землю. Ни родника, ни ведьмы, ни леса как не бывало.
Удивляться уже не приходилось, и батыр продолжил свой путь. Долго ли коротко ли ехал он по открытой степи, нам неизвестно. Мы знаем только одно: он поехал далее, чтобы истребить врагов и убавить зла на земле.
Солнце понемногу катилось к закату, когда впереди себя Арлан увидел неторопливую, полноводную реку. Багровые лучи отливали золотом на ее беззвучных и ленивых волнах, которые с тихим плеском ударялись о безлюдные берега. Через ее русло был перекинут мост, сплетенный из прутьев ивы. Чем ближе подъезжал Арлан к мосту, тем беспокойней становился конь.  Разгорячившись, он принялся месить копытами траву, вновь почуяв беду и делясь с Арланом своей тревогой. Это место грозило им настоящей опасностью. Но как же им не попасться в очередную ловушку и как перебраться через этот мост? Арлан взял лук и, примерившись, метнул несколько стрел в ивовый настил. Как только стрелы вонзились в него в нескольких местах, река, словно озверела. Ее волны заклокотали, затем, вздыбившись и выйдя дальше берегов, плеснули мутным потоком на всадника. Стекая, струи воды превратились в густую сеть из бечевы, концы которой тут же, закруглившись, обратились в удавку. Опутывая со всех сторон, бечева, извиваясь, пыталась достать шеи батыра. Арлан, наученный прежним опытом, не растерялся. Он тут же выхватил меч из ножен и помчался наперерез очередной волне, чтобы рассечь ее надвое. Как только клинок коснулся воды, река, свернувшись воронкой, взметнулась в лазурную высь и превратилась в тяжелую свинцовую хмарь, которая на мгновение заволокла все небо. Но ветер разогнал ее и сквозь рваные клочья редких туч снова проступило залитое багровым закатом вечернее небо. Исчезла река, а бечева осыпалась на землю бурой трухой.  И только перед взором колыхнулась черная и вязкая, как сажа, дымка. Опять перед батыром стелилась выжженная жарким солнцем безмолвная степь, коей не видно было ни начала, ни конца. Ехал он, вглядываясь вдаль сквозь марево летнего зноя, и не замечал, как, то в просветах рваных облаков, то за сникшей от жары кроной одинокого в степи дерева, то за очередным пригорком, сверкнув глазами, появлялся лик ведьмы, зорко следящей за своим врагом. Албасты была зла на него и гадала, сумеет ли она все-таки взять верх в этой битве. Что только не делала ведьма, чтобы сгубить батыра, но до сей поры ничего так и не придумала. Отчаявшись, сжала свои костлявые кулаки и застыла в тягостном раздумье. Наконец, решившись, рванула в сторону батыра. Заметив в воздухе какое-то движение, а затем и саму Албасты, чьи выцветшие на солнце изжелта-седые космы развевались на ветру, батыр выхватил меч и бросился ей на встречу. Злыдня, обратившись в стремительный вихрь, с гудением накинулась на Арлана. Послышался лязг. Это потоки кружащегося ветра превратились в железный капкан, жадно разинувший свои острые клешни, чтобы прихватить ими коня за ногу. Железные зубцы, сверкая, грозили раздробить Аксуату кости. Пригнувшись, Арлан со всего маха полоснул мечом по щёлкающему капкану. Тут же вослед тяжелому и сиплому дыханию раздался душераздирающий вопль и к ногам коня пали разрубленные на куски останки Албасты, на чьем лице застыли злоба и следы последних мук, приведших ее к смерти. Вот так касание волшебного меча вмиг разбило ее чары в пух и в прах. Арлан смотрел, как останки подобрались в бугорок, по которому пробежал легкой волной огонек голубоватого цвета, превратив его в пепел, который тут же развеяло ветром, не оставив на земле ни малейшего следа. А под ногами коня, как ни в чем ни бывало серебрился, сгибаясь под ветром, седой степной ковыль.
В это самое время в глуши тогая встревоженная Мыстан с робкой надеждой на везение заглянула в кипящий казан. На его бурлящей поверхности, сквозь чьи-то стоны и крики, сквозь плавающие кости и мутную жижу проявился искаженный от мук столь знакомый ей лик Албасты, которая пробасила: «Меч, меч коснулся меня… Отныне нет у вас сестры…» - и со стоном исчезла в клокочущем месиве.
- Успела, успела нас остеречь! – яростно бубнила себе под нос Мыстан, снуя туда-сюда и не зная, как ей быть. Затем остановилась и, словно прозрев, завопила, - Добыл! Добыл-таки тот страшный меч! О что теперь нам делать? Что делать? Как быть? Этот батыр взял себе целью сгубить нас, стереть с лица земли! – затем злобно сверкнула глазами, схватилась за голову и принялась мотать ею из стороны в сторону, не сумев совладать с нахлынувшим отчаянием. Упав на колени, уткнулась носом в землю и зашептала:
- О хан-отец, великий владыка Эрлик! Все живое, обитающее в земле, под землей и в воде принадлежит тебе! Ты – всего глава, всех и всего пуповина! Откликнись на мой зов, устреми сюда всевидящий свой взор, сотвори чудо, на которое способен лишь ты, всемогущий повелитель мира! Спаси нас от лютой гибели!
Неслышным шагом подошла младшая Жезтырнак и, нагнувшись, шепнула ей на ухо своим нежным, тягучим голосом:
- Мы его возьмем не силой, а сделаем иначе. Видно, мне пришло время мстить. Этот постылый не должен дожить до утра…

                Единоборство с Жезтырнак.

Покончив с Албасты, Арлан сел на коня и продолжил путь. На горизонте постепенно угасал багровый закат и дело двигалось к ночи. На небе замигали первые звезды и выглянула ясная и круглая луна. Арлан понял, что им необходимо найти место для ночлега. Обозрев округу сквозь зыбкий ночной полумрак, он увидел невдалеке темнеющий степной тогай* и направился к нему. Жалея и коня, и себя, он решил отдохнуть в прохладе леса.  К тому же сюда его гнала надежда найти источник воды, чтобы напоить коня с дальней дороги. Въехав в гущу березовых и осиновых деревьев, он понял, что не ошибся, ибо в густой траве с журчанием бежал ручей. Облегченно вздохнув, он снял с коня седло, узду и пустил его напиться воды и попастись. В лесу царила тишина, нарушаемая лишь плеском воды и легким шуршанием листвы от набегавшего время от времени теплого ветерка. Ночь была глубокой и безмятежной. Собрав сухих веток и сучьев, Арлан разжег на поляне костер. Оглядевшись, он увидел, что шкура Аксуата в лунных лучах отсвечивает голубоватым цветом, а заплетенная грива и длинный хвост мерцали, словно тусклое золото, которое с появлением первых лучей дневного света засияет теми же невыносимыми и ненавистными для обитателей мертвенно глухих болот и мрачных подземелий ослепительными и животворными переливами света, что сродни солнцу, которого вся эта нечисть избегала всеми возможными способами. Конь бродил, мирно пощипывая траву, а сквозь ветви деревьев поблескивал лунный свет. Пристроив под голову седло, Арлан тотчас же уснул глубоким, но чутким сном. Совсем скоро лес наполнился густым серым туманом и откуда-то из чащи послышались шорохи, тихие вскрики, а затем и пронзительный визг. Ветер зашумел в кронах деревьев, зашелестела трава, сухие листья взметнулись вверх, кружа в воздухе. Арлан встрепенулся, прервался могучий храп, и сон тотчас же слетел с него. Вдалеке был слышен волчий вой. Затем поблизости кто-то, скрытый за плотной листвой, взметнулся и побежал в неизвестном направлении, сдвигая с шумом ветки деревьев. Где-то раздалось тревожное уханье совы и еще какие-то неясные звуки, похожие то ли на плач младенца в колыбели, то ли на свист камчи. Вскочив с места, Арлан принялся искать глазами причины странных шумов, но увидел лишь своего замершего, насторожившегося коня. Ветер усиливался, сгибая деревья. Костер почти погас, поэтому он, подобрав охапку сухих веток, бросил их в тлеющий огонь. Пламя разгорелось с новой силой, хорошо осветив все вокруг, но ощущение опасности еще оставалось. Оглядываясь по сторонам, он взял в руки боевой топор. «Но что-беду-то предвещает? Вот ведь приснится чепуха! – в сердцах подумал он и махнул было рукой, когда увидел, что кто-то в белом бесшумной тенью скользит среди густых зарослей кустарника.
- Кто ты? Покажись! Признаться, я не ждал гостей, - крикнул Арлан незваному пришельцу.
Из кустов на поляну, сияя дивной красотой, вышла юная девица в длинном белом шелковом платье, которое приятно глазу облегало ее статную и гибкую фигуру. Копна медного цвета густых, заплетенных в тяжелую косу волос, струясь, водопадом ниспадала до самых колен этого прекрасного создания. Опустив взор долу, она робко подошла к костру и замерла, не говоря ни слова. В ее внешности Арлан не обнаружил ни единого изъяна. Она была так прекрасна собой, что, стоя здесь, посреди ночного леса, в котором мрак рассеивали только языки разведенного посреди поляны костра, юноша не мог оторвать от нее глаз. Затем, опомнившись, спросил ее:
- О прекрасное видение, кто ты? Что ты делаешь здесь в лесной чаще глухой ночью, одна?
Не отрывая глаз от земли, безвольно опустив руки, которых не было видно из-под длинных, достающих почти до земли рукавов, она подошла и тихо присела у костра, не сказав ему ни слова. Арлан невольно залюбовался ею. Тонкие и густые ее брови, были словно две надломленные стрелы, большие, неведомого батыру цвета глаза, прикрытые густыми и длинными ресницами, смотрели вниз. На ее пухлых щеках мерцал нежный розово-молочный румянец. Не вынимая рук из шелковых рукавов, она все время вплетала в косу непослушные крупные завитки, которые обрамляли нежное, точеное лицо. Весь ее облик говорил о том, что в столь дивном создании не может быть никакого злого умысла. Взволнованный Арлан, привечая свою ночную гостью, все кружил и кружил вокруг, стараясь угостить ее всем, чем сам был богат. Наполнив чашу почти до самых краев кумысом, подал ей. Девушка, молча выпила и вернула ему пустую плошку, затем вздохнула еле слышно и, как показалось батыру, чем-то опечаленная, все также не поднимая глаз, встала и неспешным, грациозным шагом ушла обратно в лесную темь. Крайне удивленный таким ее поведением, батыр растерянно провел рукой по затылку. Против воли сердце в груди стало стучать, словно молот, глаза заволокло легкой пеленой, и он на миг перестал замечать что-либо вокруг. Шатаясь и не понимая, что с ним происходит, он добрался до ближайшего дерева и прислонился к нему. «Не сон ли мне приснился?» - подумал Арлан и вдруг, его словно озарило. Догадка, похожая на хлесткий удар бича, прояснила разум. Когда услышал тревожный всхрап коня, ему окончательно все стало понятно. Обернувшись, увидел, как испуганный Аксуат мечется возле костра. Арлан корил себя за то, что так оплошал перед этим наваждением, что презрел все опасности, которые подстерегали его в дороге, что не внял предупреждению своего тулпара. Ругал себя за то, что впал в соблазн, прельстился чарами юной девы и оказался всего лишь в шаге от смерти. Связался с нечистой силой и, будто попал в какой-то мутный и дурной сон. Не мешкая, тут же схватил подвернувшееся сырое полено у ручья и, завернув его в дорожный чапан, уложил неподалеку от костра. А чтобы злыдня не заметила подмену, с краю приладил свой шлем. Уложив таким образом вместо себя чурбан и, радуясь нехитрой затее, он огляделся по сторонам.                Через некоторое время туман в лесу рассеялся, все звуки, такие, как вой, всхлипывания и свист прекратились и вновь воцарилась тишина. Только небо оставалось непроницаемо свинцовым и не было видно ни звезд, ни луны. Чтобы не сидеть в кромешной тьме, Арлан разжег погасший было костер, подбросив в него как можно больше веток. Огонь ярко заполыхал, освещая всю поляну. Присев у костра, он задумался о том, как ему быть дальше. Жезтырнак (теперь он твердо знал, что это именно она) в покое его не оставит, поэтому нужно было подготовиться к встрече. Решив всю ночь без сна сторожить ведьму, он проверил, на месте ли меч, взял в руки лук и колчан со стрелами, топор, копье и увесистую булаву со свинцовыми шипами. Не снимая латы и шлем, взобрался на ближайшее дерево и оттуда наблюдал за тем, как весело и с треском выплясывали языки пламени, рассыпая вокруг снопы искр. Сидел довольно долго и не заметил, как впал в дрему. Сквозь сон услышал треск сучьев и какой-то посторонний звук. Мгновенно открыв глаза, заметил, как сквозь деревья, скрючившись в дугу, в его сторону крадется какая-то босая тварь в белом, и на бегу сдирает огромными когтями целые куски коры со стволов. Это была та самая ночная гостья, только от прежней прелести остались одна гибкая стать да льющиеся волнами рыжие волосы. В ее полных злобы вытаращенных глазах, похожих на два огромных мутных бельма, не было зрачков. Между ними вырос пугающего вида медный крючковатый нос. Из-под задранных рукавов выглядывали гладкие, красивые девичьи предплечья, нежные кисти с тонкими гибкими пальцами заканчивались жуткими на вид огромными, загнутыми медными когтями, которыми она обдирала на бегу кору с деревьев. Когда ведьма приблизилась к костру, Арлан отчетливо услышал ее частое и прерывистое дыхание. Это была родная сестра той самой Албасты, с которой только недавно Арлан расправился в тяжелой и яростной борьбе. Было ясно, что ведьма явилась мстить. Вкрадчивыми и осторожными шагами она обошла полено и второпях жадно впилась когтями в самый его край. На ее хватких и мстительных руках мертвящей синью вздулись вены, когда она пронзила когтями полено. Почувствовав, как когти увязли в сырой колоде, она принялась ее трясти, толкать и крутить во все стороны, но ничего не могла поделать с этим поленом, намертво захватившим ее в плен. Арлан видел, как под рукавами дрожат от ярости ее мягкие девичьи локти. Злыдня принялась раскачиваться и выть. Затем издала страшный вопль, от которого застыло все живое вокруг и где-то рядом попадали птенцы из гнезд. Со стоном растерзав чурбак, она сверкнула жуткими глазами и хохотнула. Освободив руки, стряхнула щепки на траву и огляделась в поисках Арлана. На поляне запахло тленом, языки пламени, слабея, стали исчезать один за другим. Костер потух и воцарилась тьма. На небе все также непроницаемой пеленой висели тяжелые тучи. Стало холодать и следом без удержу полил проливной дождь. Арлан, прицелившись, пустил стрелу прямо в сердце ведьмы. Жезтырнак взглянула на стрелу, пронзившую ей грудь, затем подняла глаза наверх и увидела, притаившегося на дереве батыра. Слизнув струйкой вытекающую изо рта кровь, выдернула из себя одним рывком стрелу и расплылась в кривой и безжизненной улыбке. В ее лице не было испуга, только в широко раскрытых пустых глазах светилась злоба. Растопырив когти, ведьма двинулась в его сторону.
Арлан спешно слез с дерева и запрыгнул в седло. Тут нелюдь стрелой взмыла вверх. Дикие порывы ветра всколыхнули кроны деревьев. Оттуда, с высоты ведьма со свистом обрушилась на него столбом палящего огня, навстречу которому Арлан сразу выставил меч и, буквально разрубил широкую пылающую полосу жара на две части. Тут же, тесня дыхание, кругом разлился серный запах. Арлан продолжал, размахивая мечом, крошить пламя на куски. Оно, действительно, не было похоже на обычный огонь и от взмаха меча «лоскутками» падало на землю и, обугливая кончики травы, тут же гасло. Но отпускаемый ведьмой сверху столб этого не совсем естественного огня продолжал множить свои языки, края их, виляя, превращались в многочисленные завитки, которые двоясь и троясь, пытались цеплять и всадника, и коня. Охватив их удушливым дымом, они мельтешили перед глазами Арлана, он же продолжал нещадно и наотмашь рубить их. Меч батыра раскалился докрасна, но ведьма, обагренная собственной кровью, не собиралась уступать. Убедившись, что таким образом ей не одолеть батыра, она прекратила испускать жар и кубарем скатилась на землю. Уткнувшись в Арлана безжизненным, стеклянным взглядом, она медленным шагом пошла ему навстречу. Знать бы батыру, сколько яда и коварства скрывал белесый мрак ее глаз. Он почувствовал, как его охватила внезапная вялость. Рука невольно отпустила поводья, голова поплыла в каком-то тумане, и он вот-вот должен был соскользнуть из седла. Жезтырнак, сверля шальными орбитами, продолжала упорно вгонять его в мутный сон. Перед глазами Арлана рябыми кругами поплыли деревья, трава и сама ведьма… Из ослабевших пальцев выпал булатный меч, а в голове зыбкой бабочкой порхала единственная мысль: «Как снести ей голову с плеч?» Ведьма, подошла вплотную к коню, плавным движением поднялась в воздухе до уровня всадника, подвела к его лицу два своих вытаращенных бельма, словно собралась всю кровь без остатка испить из его жил. Сизый морок, баюкая, продолжал окутывать батыра с ног до головы. Казалось, небо, на котором не видно было просвета, опустилось вниз и придавило его своей тяжестью. Раздался шорох, это с очередным порывом ветра зашелестела листва на деревьях. Что-то блеснуло перед глазами. То был меч. Сверкая лезвием, он со свистом носился в воздухе и рубил на части это наваждение, окутавшее Арлана со всех сторон. Ведьма в ужасе отшатнулась и отскочила в сторону. Вращаясь вокруг своей оси и отчаянно звеня, клинок лег прямо в руку батыра. Разбуженный пронзительным звуком, Арлан с трудом встряхнулся и замедленными движениями принялся рубить этот землисто-пепельный мрак, продираясь сквозь охватившее его наваждение к тому месту, где только что стояла ведьма. С каждым ударом он ощущал, как меч вязнет в темноте, как будто он рубит не воздух, а топкую болотную глину. Батыр и не подозревал, что каждый взмах меча по мутной хмари крупицу за крупицей отнимает жизнь у этой нечисти. Обессилевшая колдунья издала протяжный стон, и с лезвия стала стекать на землю смолистой струей черная кровь. Казалось, уже земля под ногами коня тонет в этом тягучем месиве, из которого вдруг во все стороны устремилась целая лавина серых пауков и мгновенно затерялась среди густой травы, оставив на том самом месте изрубленные останки ведьмы. Зная, что в загнутых медных когтях таится ее бессмертие, Арлан, подойдя вплотную, одним махом срубил обе ее длинные кисти. Чтобы они ненароком вновь не срослись, завернул их по отдельности в тряпицу и сложил в дорожную суму. Затем, облегченно вздохнув от мысли, что поубавил зла на этой земле, расправил плечи и собрался продолжить свой путь.
А в это самое время Мыстан, дрожа от страха, подбросила горсть земли в кипящий казан и, нагнувшись над бурлящей поверхностью, увидела в ней искаженное в смертных муках лицо своей младшей сестры. Жезтырнак, собрав последние силы, прошептала: «Сразил-таки меня мечом наш заклятый враг…». Прикусив губу до крови, она закрыла свои тусклые, омертвелые глаза и видение тут же растворилось в кипящем зелье.
- Как же так?! – завопила Мыстан, хватаясь за голову и раскачиваясь из стороны в сторону от великого горя, - Как добыл он этот меч? О великий Эрлик, совершающий ведомый только тебе путь на черном аргамаке, погоняя его нагайкой из черной змеи! О, властитель царства теней, чьи могучие руки выковывают непобедимые клинки, закаленные в неугасимом огне преисподней! О, наш всесильный Эрлик-хан, дарующий мужество и отвагу! Обрати свой взор на нас, направь по верному пути! О, многоликий владыка, не позволь нам, оставшимся, бесславно истлеть в земле!

               
 Битва с Мыстан.

Лес давно остался позади. Тулпар мчался бодрой рысью по ровной и безлюдной степи. Солнце стояло в зените и нещадно палило землю. В вышине пели жаворонки. Долго ли ехал Арлан, или нет, нам этого не узнать. Известно только, что батыр продолжил свой путь, зная, что только победа над злом принесет людям долгожданные свободу и счастье!
Внезапно Аксуат остановился и тревожно всхрапнул. Под ними зашевелилась земля, заставив коня встать на дыбы. Это была явная примета чьей-то очередной ворожбы. Вся степь на глазах покрылась сеткой трещин и, ослепляя взор своим блеском, превратилась в самый настоящий, высохший под солнцем такыр*. Вдруг на испещренной надломами глиняной поверхности вздулся бугор, следом еще один, другой, пока все вокруг не заполонили эти кочки, покрытые серой коркой. Подул студеный ветер, усыпав седло инеем. Как только солнце скрылось за завесой мрачных туч, вокруг стемнело, воздух стал знобким и стылым, а по земле побежала легкая поземка. Скользя копытами по тонкой, только что образовавшейся наледи, тулпар случайно поддел один из бугорков. Раздался чавкающий звук и друг другу вслед бугры начали с треском лопаться, истекая болотной жижей и зловонием, вызывая приступ удушья. «Какую тайну хранят эти язвы на теле земли? Да их тут полным-полно…», - с тревогой подумал батыр, пытаясь разгадать этот секрет. Но холод так же внезапно растаял, воздух потеплел, заполонив все вокруг тяжелым запахом болотной тины. Наледь сошла, как не было, глина под ногами начала рыхлеть и ноги коня увязли в густом месиве. Совсем рядом, шумно хлопая крыльями, вверх взметнулся бурый стервятник-кушиген*. Завывая, подул горячий и хлесткий суховей. Злой порыв ветра, как пух, сорвал с головы батыра шлем и покатил по земле. Арлан сошел с седла, чтобы достать его, но тут же очутился ногами в вязком болоте. Шлем не удавалось никак достать, да и от коня его стало относить в сторону ветром. Хлябь под ногами становится все жиже и темней. Из низко нависшей стальной тучи полил проливной дождь. Арлан почувствовал, как он тяжелеет и все глубже утопает в месиве, а вокруг шеи обвилась склизкая тина. Густая и ржавая грязь вокруг него пузырилась и плескалась, чавкала так, словно кто-то раззявил свою жадную, ненасытную пасть. Батыр почти утонул в этом новоявленном болоте. Размахивая руками, он то выныривал из жижи, то вновь уходил в нее с головой.
А в это время, раздвигая костлявыми руками тучи, Мыстан с хохотом наблюдала за тщетными стараниями Арлана выбраться из трясины. Затем, сверкнув юркими глазками, отшвырнула прочь седые клочья тумана и исчезла за очередной наплывающей тучей. С огромным усилием Арлан всплыл на поверхность и, переведя дыхание, только теперь заметил, что ураган стихает, а тяжкий серный дух постепенно рассеивается в воздухе. На месте непролазной топи неожиданно возникла прозрачная вода, по которой бежал теплый ветерок, оставляя за собой легкую рябь. На небе вместо туч поплыли воздушные белые облака. Но совсем скоро мгновение назад тихая и спокойная волна, вдруг бушуя, взметнулась вверх, затем опустившись, излилась тихой речной гладью. Затем вспенилась и изогнувшись, подхватила батыра и унесла его на самое дно. Оттуда так же внезапно волна могучим прыжком подняла его высоко вверх, затем тут же низвергла его прямо в русло реки, в самую пучину возникшего в середине течения водоворота. И опять померкло солнце и небесный свод взорвался молнией и громом. И вновь вокруг Арлана забурлило болото. Игристо-синяя вода тут же обратилась в застойную хлябь, а духота сдавила горло, затрудняя дыхание. Жижа стала на глазах густеть. Батыр ногой коснувшись дна, стремился выбраться из трясины, но с каждым шагом идти становилось все трудней и трудней. Оглядываясь вокруг себя, Арлан искал глазами коня, но Аксуата нигде не было видно. Болтаясь ногами в месиве, он издал условный свист и увидел, как разрезая воздух крыльями и низко пластаясь над болотом, тулпар спешит к хозяину.  Конь с тревожным храпом приблизился к нему, Арлан, схватившись за переднюю луку, наскоком взлетел в седло и увидел невдалеке свой затерявшийся шлем. Нагнувшись, на лету зацепил его концом копья, водрузил на голову и распустил коню гриву. Тулпар мгновенно взмыл вверх.
Солнце близилось к закату. Поднявшись выше облаков, батыр увидел прячущуюся среди сизо-алых клочьев тумана ведьму и, вынув из ножен меч, ринулся ей навстречу. Мыстан, ощерив клыкастую пасть, издала на свой лад что-то вроде боевого клича и, не двигаясь с места, принялась из острых, загнутых когтей высекать шипы огня. Примериваясь, чтобы попасть в цель, стала яростно швырять их в батыра. Но Арлан своим мечом легко разрубал эти огненные шипы на мелкие кусочки. Со скрежетом стуча когтями друг о друга, ведьма лихорадочно искала слабину в своем враге, понимая, что противостоять волшебному мечу ей никак не удастся. Слишком хорошо она знала возможности этого меча, что приводило ее в особое отчаяние. Но и сдаваться она не собиралась. Зыркая туда-сюда зрачками, похожими на капли ртути, она лихорадочно соображала: «Как бы он мне самой не отсек голову? Есть ли способ лишить его этого меча?»
Стало темнеть. Приближалась ночь и округу затянуло мраком. Ведьма опять где-то ловко притаилась. Арлан, все еще паря в небе с конем, не мог понять, куда же исчезла ведьма на этот раз? Сквозь толщу облаков в ночном воздухе разглядеть что-либо было непросто. Но, говорят, что везение иногда само протягивает вам руку в знак благосклонности. Видно, так и есть, потому что, когда Арлан с размаху ткнул мечом в пустоту, раздался истошный вопль, затем все вокруг смолкло и настала звенящая тишина. Ни мрака, ни толщи облаков как не бывало. В ночном небе мерцали звезды, а между ними плыла яркая и полная луна, освещая округу своим сиянием. Арлан заметил, как что-то, кружась, падает вниз. И чтобы не терять это что-то из виду, он спешно заплел коню гриву. Плавно спустившись на землю, увидел, что там, где только недавно растекались во все стороны то трясина, то вода, лежала пребывавшая в дремоте мирная степь. У самых ног коня в предсмертных судорогах билась старуха. Булькая, потоком из ее рта лилась черная, густая кровь. Сквозь пелену смерти, которая уже начала обволакивать ее взор, ведьма со злобной укоризной взглянула на батыра, а затем из последних сил высекла из дрожащих когтей искру, и тут же по ней с гудением пробежало пламя, превращая ее останки в небольшую кучку пепла. Кучка эта съежилась в комок, затем покрылась коркой, которую батыр рассек ударом меча. Арлан понял, что старую ведьму, которой сам Эрлик доверил тайну средства от бессмертия, в последний момент мучила гордыня. Она не могла позволить себе оказаться жалкой жертвой, смирившейся с чужой волей, а врагу - надругаться над своими останками. Поэтому и приняла в последний миг решение сжечь себя.  Вот так сбылись все былые страхи зловещей Мыстан. Батыр одержал верх над ней одним коротким ударом волшебного меча, заставив навеки покинуть Срединный мир*.

                Жалмауыз кемпир идет мстить.

Почуяв гибель последней сестры, Жалмауыз кемпир приковыляла к землянке, где жила Мыстан, и застала пустующее жилище и казан, под которым дотлевали последние угли. Деревянная крышка валялась неподалеку. Заглянув в остывший котел, она увидела на гладкой поверхности, как ни в чем ни бывало несущегося по степи всадника. «Сбылись мои предчувствия, сбылись!» - надсадно и горько зарыдала Жалмауыз, испытывая всем своим злобным сердцем ненависть к врагу. Теперь ей не оставалось иного пути, кроме как выйти самой на битву с Арланом. Понимая, что сжечь врага испепеляющим огнем, которым она мастерски владела на протяжении всей своей долгой жизни ей уже не удастся, ибо жар в ее крови давно остыл, она собралась истребить его бураном и нещадным холодом, навеки заточив в ледовой толще. В ее некогда огнем кипевшей горячей крови за многие века накопилось столько пробирающего до самых костей лютого холода, что его, по мнению ведьмы, должно было хватить на эту решающую, и по ее ощущениям, последнюю битву с ее заклятым врагом – человеком. Поклявшись во что бы то ни стало погубить батыра, она пришептывала: «Смерть и вечный хлад! Вот что ждет нас с тобой, окаянный! Мне, видно не суждено более жить, а раз так, то заберу и тебя с собой».
Вокруг разлилась мутная дымка и подул зябкий ветер. Арлан увидел, как вдали в тумане вспыхнул единственный глаз старухи. Оттуда, прорезая воздух, в батыра вонзился холодный, яркий луч. Вмерзая в седло, он почувствовал, как изнутри его окатывает холодная волна, замедляя бег крови, сковывая ледяным панцирем сердце и отнимая каплю за каплей жизненную силу. Колкий снег больно стегал по лицу. Зловещее око погасло и округу тут же окутало мраком. От лютой стужи Арлана бросило в дрожь. Вдобавок внезапно стеной хлынул дождь, покрыв его вместе с конем сплошной наледью. Арлан замер в седле, потому как ему было не шевельнуться и не выбраться из внушительного наслоения льда, в которое превратилась еще мгновение назад тонкая наледь. Ноги, руки, спина, все закоченело и перестало гнуться. Конь тоже замер на всем скаку. Хвост и грива свисали гроздьями колючих сосулек. Теперь, оставшись полностью обездвиженными, и Арлан, и Аксуат могли двигать только глазами, однако во тьме разглядеть что-либо было трудно. Тропу у самых ног коня также накрыл ледяной пласт, в который вмерзли и застыли его копыта. Арлан заметил, что лед не коснулся только меча. Вдруг ладонь, стиснувшая рукоять, стала мягкой и подвижной. Это меч выжег намерзший слой. Арлан повел рукой и почувствовал, что запястье гнется, а значит можно поразмять пальцы и есть повод рискнуть. Раскалившийся докрасна клинок с визгом завертелся, вот-вот готовый сорваться, выпрыгнуть из руки и пырнуть острием ведьму, которая стояла уже совсем рядом и не сводила с батыра свой злобный мутный зрачок.  Клинок рвался помочь батыру вступить в битву со злыдней. Арлан без слов понял это и отпустил его. С пронзительным визгом выпрыгнув из рук, меч с немыслимой частотой принялся сечь без разбору стылый воздух вокруг всадника и коня. При виде меча ведьма тут же отскочила подальше. Толстый слой льда начал постепенно оттаивать, и вода ручьем потекла вниз. Арлана окатило теплой волной. В глазах появился блеск, и он ощутил, как прежняя сила возвращается к нему. Выпучив единственный глаз, Жалмауыз глядела на происходящее издалека, не смея подойти ближе. Она-то понимала, что встреча с мечом ничего доброго ей не сулит. Для того, чтобы отнять меч у батыра, в ее груди должны были родиться мужество и отвага, превосходящие по силе доблесть и решимость батыра. Таким был замысел Эрлика, некогда выковавшего этот меч в вечном огне своего царства. И меч этот никак не мог достаться ведьме, ибо юное сердце батыра пылало смелостью и бесстрашием, а ветхий, кое-как хлюпавший в груди ведьмы кусок дряблого мяса, наполняли лишь злоба и ненависть.
Внезапно в воздухе полыхнуло жаром. Это ведьма, оскалив пасть, выплюнула остатки огня, затем изогнув без того согнутую огромным горбом спину, подпрыгнула, намереваясь напасть на врага, но, поняв всю тщету своих усилий, взвыла от немощи. Последние силы покидали ее. Как никогда прежде кровь в теле стремительно начала остывать и глаз тут же потух. «Должно быть Дяу лишился жизни и не смог сберечь клинок, выкованный нашим властелином. О, повелитель, прости нас! А ведь меч этот должен был стать защитой нам, а не спасать человека, - с горечью подумала старуха и тяжко, обреченно вздохнула, - Но как же сумел этот окаянный человечишка вызнать тайну меча? Кто дал ему намек на него? Теперь клинок отныне и вовеки будет служить тому, кто отважился разорвать стальные цепи, коими он был окован. Как жаль, что меч чужаку достался! Не одолеть мне врага. Что ж ты наделал Дяу-глупец!» - почуяв конец, от жалости к себе Жалмауыз пустила слезу и, собрав последние силы, ринулась навстречу врагу. Пытаясь напустить на него пургу, напрягла все свои иссохшие за века жилы и принялась дуть. Образовавшаяся заверть тут же со свистом налетела, пытаясь сбить коня с ног. Но могучий тулпар стоял на месте, даже не шелохнувшись, а ведьма все же заметно слабела и чувствовала, что она слишком стара для такой битвы. Все ее усилия оказались напрасными. Стоило батыру слегка взмахнуть мечом, как напускаемое ею ненастье тут же таяло в сухом воздухе без следа. Бремя тяжких хворей, накопившихся в теле старухи за многие века, пригнуло ее к самой земле, а былую прыть время сковало в ее костлявой, горбатой спине. Обессилевшая Жалмауыз, разозлившись, вырвала из своих лохматых, седых прядей волос, сожгла его и шепотом принялась кого-то звать. Внезапно грудь Арлану сдавили сыромятные ремни. Чьи-то кривые пальцы со всей силой вцепились сзади в шею, пытаясь его задушить. Слегка опешив, Арлан закинул свободную руку за спину, схватил злодея, вынес его вперед и встряхнул. Это был Конаяк, испуганный, но злой и полный решимости отомстить за свою хозяйку. Стянув с себя его костлявые руки и похожие на сыромятные ремни тощие ноги, батыр с яростью швырнул его на землю. Конаяк, отплевываясь и бормоча что-то себе под нос, снова бросился на Арлана. В ответ батыр с равнодушной улыбкой сжал на его хилой шее кулак и отсек ему мечом сначала руки, ноги, а затем и голову. Из тела злыдня полилась потоком кровь. Искромсанный мечом Конаяк пал на землю, как облезлая шкура. Но на этом дело не закончилось. Услышав странный звук, Арлан напряг слух и с опаской оглянулся назад. На него с яростным воем неслась Жалмауыз, чей горб дымился от дикого напряжения сил. Арлан встретив ее, воткнул меч по самую рукоять в выпуклый хребет старухи. Ведьма тонко взвизгнула и медленно осела на землю. Единственный глаз на искаженном от предсмертных мук лице закатился, а из-под прикрытого века, огибая хищный, ноздреватый нос старухи, по обеим дряблым, изрытым глубокими морщинами щекам полились мутные слезы, полные горечи и бессильного отчаяния. Вся ненависть и желчный яд, копившиеся в ней в течение ее долгой жизни, таились в ее горбу, и теперь они рваными струями выплескивались оттуда на землю вместе с ее черной, как уголь, кровью. Запах разложения и тлена, который не мог не присутствовать в теле, существовавшем немалое число веков, вышел наружу, и воздух наполнился тяжелым смрадом. Выпуклый и мутный глаз колдуньи, испещренный красными прожилками, окончательно зашелся, а обвислое сизое веко прикрыло эту неприглядную картину. И тогда над телом, которое так тяжело покидала жизнь, в воздухе возникло темное пятно, из которого опрометью выпорхнул бурый голубь и стремительно пустился наутек. Делая в воздухе рваные зигзаги, он пытался избежать гибели, но стрела батыра таки настигла его и на лету прострелила крыло, пригвоздив его к шее.  Голубь, трепыхаясь, стал падать и приземлился рядом с бездыханным телом своей хозяйки. И в это мгновение старуха дернулась и окончательно отошла в преисподнюю. Когда душа, будь она светлой или темной, покидает плоть в котором она коротала век, разум в мучительных терзаниях отпускает ее, ибо жизнь и смерть не могут существовать друг без друга, и в то же время они несовместимы и составляют взаимоисключающую пару. Такова главная тайна этого мира. А что можно сказать о душе, пребывавшей в этом бренном теле, изуродованном и исковерканном ожесточением, враждой и ненавистью на протяжении множества веков? Увы, ответа на этот вопрос нет и не будет… Арлан еще некоторое время стоял над останками старой ведьмы, погрузившись в раздумье. Прах старухи на глазах рассыпАлся, превращаясь то ли в пепел, то ли в земной прах, который постепенно развеяло порывами ветра, оставив одни лишь воспоминания о том, что когда-то жили на земле некая Жалмауыз и три ее сестры, посвятившие всю свою долгую жизнь и силы служению злу…
 Вдруг, откуда ни возьмись, стеная и плача, кубарем выкатился с вытаращенными глазами и высунутым языком увалень Обыр. И тут же принялся суетиться у ног коня, пытаясь стреножить его веревкой, которую держал в дрожащих руках. Батыр, однако, не дал совершиться сей мелкой козни. Он не стал возиться с этим жалким существом и, нагнувшись, лишь слегка поддел его мечом. Этого тычка хватило, чтобы злой упырь, как шар, наполненный зловонием, тут же со свистом лопнул, растекаясь по траве зеленой жижей. Пятно, вспухая и пузырясь, пыталось достать до ног коня, но, словно утеряв последние силы, вдруг ужалось и пропало без следа…               
   Арлан облегченно вздохнул и, взглянув вверх, увидел, что на небе снова выглянуло солнце. В жарком летнем воздухе ощущалось дыхание озорного ветерка, весело и беззаботно несущегося по степи, сгибая кончики травы. Высоко в небе, кувыркаясь в вольной лазури, ему вторили жаворонки, словно звонкий ручей, воспевая гимн радостному дню.

                В логове Айдахара.

Как долго ехал Арлан, неизвестно, только в один из дней вдали показался одинокий утес с отвесными склонами, возвышавшийся посреди ровной степи. Сквозь марево густого летнего зноя на верхушке скалы виднелась высокая, как пика, башня, окруженная глухой, неприступной стеной. Это было логово Айдахара. Подножие скалы окружал глубокий ров, кишащий ядовитыми змеями. До стен просто так добраться было невозможно, ибо путь к ним сторожили острые, как бритва камни, будто кто-то отточил их до состояния лезвия. На самом верху башни было три длинных, узких смотровых окна, просунув в которые свои головы, змей каждый день внимательно обозревал округу, сторожа принадлежавшие ему владения. От зорких глаз седого змея не сбежал бы даже ничтожный комар, поэтому замок этот все обходили стороной, ибо знали - хотя день ото дня Айдахар и дряхлеет, однако, пока еще не утерял преступные навыки и не забыл о главном своем предназначении – чинить суд и расправу над обитателями Срединного мира.

                ***

Оставим Арлана на время и заглянем в жилище змея и узнаем, наконец, чем же занят этот лиходей. Под высокими сводами дворца, в котором не наблюдалось ни души, гулял ветер. Среди давящей тишины Айдахар сидел на троне и тяжко вздыхал. Выпив, оставшееся на дне чаши зелье, он испытывал жар в крови, но вместо того, чтобы вскочить и, расплескав вокруг себя огонь из трех пастей, рвануть туда, где он мог бы сотворить очередное злодеяние, змей стонал все жалобней и горше, ибо последнее снадобье было выпито. Не только Мыстан, его опора, правая рука, но и другие три ее сестры покинули этот мир, никто теперь не явится к нему, чтобы напоить его лечебным взваром. Что теперь ему делать, как ему быть? Этого змей не знал, поэтому он должен был скорей отомстить врагу за содеянное. Надо успеть сделать это, пока еще в крови гуляют остатки зелья. Потом будет поздно. Как совершить месть? Об этом-то весь день судили да рядили между собой три его головы. Однако, так и не сумели решить, как им погубить батыра.
Впав в глубокое и тревожное раздумье, все они имели весьма унылый вид. Из-под неподвижных чешуйчатых век смотрели вдаль шесть холодных немигающих желтых глаз с узкими темными щелями вдоль зрачков.
- А ведь совсем скоро он окажется у самых ворот дворца, - тая тревогу во взоре, нерешительно сказала та голова, что была справа.
- Пусть каменные зубья входа плотно сомкнутся, и тогда он не сможет проникнуть во дворец, - заявила не менее испуганная левая голова. Но тут средняя, считавшаяся самой мудрой, ответила им унылым голосом:
- Я вот прямо чувствую, что завтра чуть свет он явится сюда. Под ним двукрылый тулпар, вдобавок еще и волшебный меч заполучил. А ведь он никого не спросит… Захочет, так в любое из окон дворца влетит на своем коне, - и, встрепенувшись, добавила, - Не к лицу нам с вами поджимать хвост. Этим мы не отсрочим несчастье, а всего лишь уподобимся глупцу. Помните, что великий Айдахар не может прослыть презренным, жалким трусом. Людишки тут же размножат слух об этом. Лучше рискнуть и погибнуть в бою, чем сидеть за каменной стеной, трясясь от страха. Иначе все перестанут бояться и будут за спиной смеяться над нами.

                ***

Еще раз окинув взором округу, змей решил обойти свои владения. Тяжелой поступью двинулся он вниз по каменной лестнице, которая вела со смотровой башни в его покои, а оттуда далее, сквозь недра утеса в подземелья, находящиеся глубоко под землей. Змей шел и шел. Этим обветшавшим и стертым за множество веков ступеням, выбитым когда-то прямо в толще скалы, не было видно конца. Казалось, что они стонали от бремени тяжелых шагов Айдахара, но это были совсем другие стоны. Сколько столетий знавали эти мрачные каменные своды голоса плененных змеем людей! Обычно Айдахар спускался до самого восьмого уровня своих подземелий. На каждом ярусе, кружа, с тихим свистом его сопровождал очередной кёрмёс*. Говорят, когда-то это были души порочных, дурных людей, после смерти попавших во владение к Эрлику и превращенных им в преданных ему зловещих духов подземелий, которым не дозволено было видеть ни неба, ни солнечного света. У них не было ни ног, ни рук. Телеса им заменял текучий черный дым, сквозь который горели кровавые глаза. На каждом, от первого до восьмого уровней у Айдахара в услужении были свои кёрмёсы. Однако, издавна ходили упорные слухи, что у него имеется еще один, девятый ярус подземелья, куда ведет потайной ход. Только старый змей знал о нем, потому что вошедшему туда, как рассказывали люди, грозит смертельный исход. Ибо это и есть вход в потусторонний мир, в царство грозного Эрлика. Там, на девятом уровне подземелья в вязкой могильной тишине, говорят, багровым светом полыхают дышащие тленом и тяжкой прелью огромные прорехи в земле, ведущие в небытие. И что-то неведомое клубится и рокочет на дне этих отверстий. И если кто-то дерзнет войти в одно из них, тому никогда не дано вернуться назад. Все знали о том, что живущие на земле люди, те, кому бог синего Неба Великий Тенгри даровал дыхание, не должны туда даже приближаться. Ибо там властвует судья и повелитель мертвых душ, двурогий, мрачный и многоликий Эрлик, чей всемогущий взор настолько тяжел и ужасен, что ни одно живое существо не способно вынести его прямого взгляда.
Медленной поступью обходя свои владения, Айдахар пытался в подробностях восстановить последний свой разговор с Жалмауыз кемпир. Вздрогнув, он вспомнил, что ему пророчествовала эта древняя и мудрая колдунья. «Мир праху твоему, старуха, - подумал про себя змей, - сбылись твои предсказания, сбылись…». Айдахар был не на шутку напуган и озабочен тем, что сегодня же, без промедления ему нужно будет предстать пред очи самого Эрлика. Его ветхое сердце теснил тяжелый и леденящий ужас. Он очень боялся этой встречи, и оттого казалось ему, что судьба наносит гибельный удар. За все века своего существования, он всего лишь раз, тая дыхание и не смея поднять глаз, спускался в мир усопших. Он хорошо помнил, как впервые, собравшись с духом, вошел в клокочущую пасть земли. Произошло это много веков назад, а сколько, об этом он и сам давно успел позабыть. Тогда ему, дрожа от страха, пришлось пройти по тонкому, как конский волос мосту, перекинутому через широкое русло кровавой и ненасытной реки Тоймадым*, откуда сквозь слоистый багровый дым, плавающий над поверхностью, раздавались многочисленные стоны и крики, сливающиеся в общий гул, столь же мрачный, как и сама река. В едва заметном глазу роковом мосту хранилась вся людская память тех, кто завершил свой жизненный путь, весь опыт прошлого. Не одну земную мечту, отъятую суровой смертью, этот мост навечно уберегал в полной сохранности. Под ним в кровавой круговерти, под чьи-то стоны и плач, в недра бездны изливала свои воды река забвенья Тоймадым. Ее темные волны уносили в безвестность людские слезы и горести, объятые туманом отчуждения и безучастности, витающим над поверхностью реки. По обоим берегам теснились нагромождения громадных и мрачных скал. Сверкая лысыми головами, их облетали черные грифы – кушигены. Они, по велению самого Эрлика, искали в реке священный кут*, ныряя клювами в неотвратимый поток, пытаясь подстеречь заблудшую живую душу. Однако, им так и не удалось за все века извлечь из этих вод никем неощутимый, трепещущий, безгрешный и живой кут. Ибо он принадлежит только Небу. Недаром живые люди его берегут, как зеницу ока, и только им дышат полной грудью, ощущая полноту жизни и в радости, и в горе. Только с ним может быть счастливо людское племя. Никто на свете не может вот так просто овладеть им, ибо один Творец, Тенгри вершит все людские судьбы на земле, и только он способен, как одаривать, так и судить человека за его поступки, совершаемые в Срединном мире.

    Айдахар спускается в преисподнюю и предстает перед Эрликом.

И вот Айдахар, преодолев реку забвения, ступил на другой берег, ощутив одряблевшей чешуей зябкое дуновение подземных ветров. Змей от волнения даже не заметил, что тонкий, как конский волос мост, так и не дрогнул под его немалым весом. И над Тоймадым рекой он ни разу не услышал чей-либо страдальческий голос, и ни одна костлявая рука не протянулась к нему, пытаясь утянуть его за собой на дно. Это означало, что срок, отпущенный ему Эрликом, еще не завершился, что ему, Айдахару еще предстоит жить в Срединном мире и исполнять волю властителя Преисподней.
Кругом не было ни одной тени, царили холодный сумрак, безмолвная дремота и духота. Огромные ворота со скрипом медленно и тяжело распахнулись перед ним. Было видно, что за много веков не так уж часто открывались они, и потому поросли густым налетом ржавчины. Ничего не изменилось с той давней поры, когда Айдахар впервые побывал здесь, и ворота все так же оберегали покой самого Эрлика. Перед глазами Айдахара предстал все тот же дворец из черного железа, чьи стены с острыми, как срезы гранями нависали над бездонной Тоймадым-рекой. Широкие и ржавые ступени, ведущие ко входу во дворец, заливали густые и вязкие волны несыти-реки, уносящей в бездну кровь и людские слезы. В стенах дворца не было ни одного окна. Чуть поодаль росло несколько чахлых берез. На низко нависшем сумрачном небе в тумане плавала мутная и безжизненно-равнодушная луна. Перед самым входом лежали, сверкая острыми клыками и высунув языки, две огромные черные и свирепые собаки. Их большие, слегка выпуклые, с синеватыми белками глаза и оскаленные пасти, откуда лилась слюна, были страшны. В Подземном мире не было более надежной и злобной охраны, чем они. Змей никогда ни прежде, ни после не видел собак, более клыкастых и злых, чем эти. И надо сказать, что слюна из их пастей багровой струей текла не вниз, а вверх, ибо мир этот был перевернут с ног на голову. Внизу, на черном небе попеременно изливали тусклый свет подземные солнце и луна. А вверху, цветом сродни темной, с синеватым отливом крови, били о берег волны ненасытной реки. Ударяясь с тихим плеском об неприступные стены дворца, они оставляли за собой тягучий след. Змей, завидев тех же собак и на том же месте, поневоле ощутил робость. Ведь столько веков пролетело, как не бывал он здесь. Стремительно теряя былой жар, он всем телом дрожал от сырости и думал о том, что хорошо бы сейчас сделать хотя бы глоток живительного зелья. Но отныне некому было сварить и поднести ему лечебный взвар. Он только лишь вздохнул и со страхом взглянул на псов. Однако те, видимо не забыли, признали-таки в нем своего и, лишь широко зевнув, прилегли у входа вздремнуть.
Пройдя мимо псов чуть ли не крадучись, Айдахар собрался с духом и шагнул в обитель властелина. Здесь был слышен монотонный шум кузнечных мехов, лязг железа, оглушительные удары молота о наковальню и гудение огня в печи. Черные соколы, взмахивая огромными крыльями летали под темными сводами этого необъятного дворца. Пройдя вглубь, Айдахар увидел скрытую за серой рубахой могучую спину Эрлика, вдоль которой почти до самого пояса спускалось множество косичек с хвостатыми накосниками, сплетенными из змеиной кожи. На затылке они были собраны в пучок и перехвачены тонкой железной цепью. Огромным молотом он со всего размаху стучал по гигантской наковальне. При каждом ударе его косицы подпрыгивали, и связывающая их цепь издавала тонкий, пронзительный звон, внося свою лепту в эту пугающую какофонию звуков. Айдахар был верным, преданным слугой Эрлика и знал, что властитель вечного покоя имел власть не только над смертью. Он также даровал воинам мужество перед битвой с врагом, недаром он имел множество обличий и его звали Эрликом, а Эрлик это и есть мужество и бесстрашие. А еще змей знал, что владыка тьмы презирает более всего на свете в людях трусость. Проявившего в бою малодушие, он без жалости низвергал в бездну своего мрачного и беспросветного мира. Взглянув на могучие рога повелителя, дракон тут же пред ним пал ниц, желая скрыть свой постыдный испуг. Боковым зрением он украдкой следил за ним и видел много разных лиц, которые то множились, то таяли, а то сливались в одно землисто-серое лицо. Никто не посмел бы даже сделать попытку взглянуть в зияющие глаза хозяина Подземного мира, в которых таилась неведомая роковая бездна, вызывающая оцепенение и страх. Именно эти чувства сковали дряхлое тело Айдахара, который не отваживался ни пошевелиться, ни вздохнуть полной грудью. Рядом с могучим повелителем царства теней змей ощущал себя ничтожной щепкой, затерявшейся в этом мрачном и бездонном мире мрака и скорби. Он знал, что является единственным из всех живых существ, который, пытаясь скрыть удары сердца и не поднимая глаз, имел смелость обратиться к повелителю мира вечных снов. Робко скользнув взглядом, Айдахар увидел пронзительный и прямой взгляд своего повелителя и тут же опустил глаза. Однако, он успел разглядеть бороду до колен и длинные, смолисто-черные усы Эрлика, которые подобно двум гигантским клыкам, были закинуты за уши. Густые, кудрявые волосы спускались косами не только по спине. Заплетенные у висков многочисленные косицы разной длины терялись в окладистой черной бороде. Глаза, прямо взглянуть в которые змей так и не посмел, горели огнем. Блестели длинные и крепкие, как сталь, зубы. В огромных и сильных руках он все еще держал молот невероятных размеров. Пригнувшись к самой земле, змей тихим голосом произнес:
- Приветствую тебя, великий Эрлик-хан, владыка всего, что обитает в земле, под землей и в воде! О доблестный наш властелин, я не посмею пересказать тебе все, что произошло на самом деле, ибо тебе, обладающему даром видения, все уже давно известно. Скажу только одно – твой вечный раб явился пред очи своего повелителя в великом отчаянии и смятении. Подскажи, мой всевидящий и всезнающий господин, что мне теперь делать? Как мне дать достойный отпор врагу? Неужели эта беда неотвратима? Я не посмею преступить твою волю и сделаю ровно так, как скажешь. Совсем скоро мои силы окончательно иссякнут, ведь я отныне лишен верного подспорья и слабну с каждым часом. Нет больше ведьм, что варили мне снадобье. Мало того, еще и будь он неладен, этот батыр, что благословлен самим Небом и чью жизнь по велению Тенгри с самого рождения холила и нежила Умай, не отходя от него ни на шаг. Подскажи, как мне его сгубить? Он грозит неминуемой смертью, ибо в его руке волшебный меч, выкованный твоей собственной рукой. Боюсь, совсем скоро он снесет с плеч все три головы и мне придется навсегда распрощаться с Срединным миром. Меня страшит не смерть, а невозможность исполнять твою священную и несокрушимую волю! Не гневайся на своего верного слугу, мой повелитель… Сегодня я, как никогда, нуждаюсь в твоей помощи…
- Ничтожный раб, - прогремел под сводами голос Эрлика, - да как ты смеешь называть эти имена в моем присутствии! Предупреждал ведь, и не раз. Видимо, с годами ты глупеешь, коли сумел прозевать опасность. Ты дал возможность родиться этому детенышу, а потом еще и наблюдал за тем, как он растет и мужает. Потом позволил ему овладеть мечом. Допустил безнаказанную гибель сестер, которых я дал тебе в подмогу. И под каким предлогом хочешь теперь получить мой совет?
- Как тебе угодно, мой повелитель! Прости, прости, - почти шепотом произнес испуганный Айдахар, ползком приблизившись и припав к ногам своего господина. - Впредь никогда не назову имена этих богов ни при тебе, ни без тебя. Прости мой владыка бедного раба. Клянусь своей жалкой жизнью, ты прав, укоряя меня в том, что я сам себе создал эту беду. Помоги! Я в отчаянном положении и теперь без твоей помощи, боюсь, не справлюсь…
Властитель тьмы лишь досадливо махнул своей огромной мускулистой рукой, пытаясь унять накативший гнев. Однако мрак в его глазах оставался все таким же глубоким и непроницаемым. Овладев собой, он промолвил:
- Как вы допустили, чтобы меч попал в чужие руки? Я ведь об этом твердил вам многократно, чтобы не проглядели его! Ты понимаешь, что в нем таятся могущество и сила? Этот батыр всех вас в песок сотрет! Уж помяни мои слова… заживо сдерет с тебя твою облупленную шкуру и даже глазом не моргнет. – Эрлик повысил и без того рокочущий голос, - Людям владеть этим мечом негоже. Иди, и не теряя времени отними у него меч и преврати в прах все людское племя! Мне… мне вернешь булатный клинок! А иначе, знай, что твоя кровь прольется в реку Тоймадым и в придачу брошу тело на съедение своим псам и кушигенам!
- На все, на все лишь твоя воля, мой господин! – припал к земле Айдахар всеми тремя головами, поневоле содрогнувшись от возможной участи. Затем, подавляя накативший страх, попятился на четвереньках назад.
И вновь звенящую тишину разорвал бас Эрлика:
- Постой! – сказал он змею вослед и рассмеялся раскатистым, гортанным, не сулящим добра смехом… Робея, змей оглянулся. Эрлик стоял рядом со своим огромным троном из темного резного дерева. На крытые золотом изголовье и поручни была наброшена его гигантских размеров шуба из черных соболей. Направив прямо на Айдахара свой немалый жезл, который был обтянут плетением из черной змеиной кожи, а навершие увенчано медной головой орла, пронзил ему грудь огненной стрелой, вылетевшей прямо из раскрытого клюва орла. И этим только обрадовал змея, так как стрела, войдя в него, тут же пронеслась по жилам бодрящей силой, разрушая все накопившиеся в теле недуги. И вновь, горячая, молодая кровь встряхнула увядающее тело старого змея, придав ему доселе небывалую силу. К Айдахару вернулось столь привычное прежде ощущение, что теперь он способен не только сокрушить горы, но и сотрясти всю земную твердь. И взор в очередной раз загорелся беснующимся огнем, когда он почувствовал, что смерть отступила опять.
- Благодарю, благодарю, хан-отец! - произнес змей, ощущая неожиданную мощь и радость в теле, - Да будет так! Ты слишком щедр и милостив ко мне, мой спаситель! Твой дар и есть знак нашей общей победы – и, бесконечно кланяясь, покинул покои своего господина, скребя крючковатыми когтями массивных лап каменные полы покоев Эрлика.
Никто не тронул Айдахара на обратном пути. Собаки у входа тут же отвернули морды, словно не замечая его. И кушигены летели в ледяном сумраке куда-то вдаль, не обращая на него никакого внимания. Змей сам не свой возвращался обратной дорогой, позабыв о том, что по тонкому и острому, как лезвие клинка мосту над Тоймадым рекой обратной дороги не существовало. Поэтому внизу у самого берега на тягучих и вязких волнах раскачивалась огромная черная лодка Эрлика, на которой по его приказанию два могучих кёрмеса должны были переправить змея на тот берег. Два внушительных размеров черных клуба дыма с горящими красными глазами вились в воздухе по двум краям лодки, ожидая, когда змей сядет в нее. Стараясь не задеть лапами тягучие мутные волны зловещей реки, Айдахар забрался в лодку, и та медленно поплыла вперед. Кудлатые, летучие струи дыма обволокли собой четыре широких весла и споро задвигали ими. Лодка быстро и легко скользила по густым и липким волнам, и вскоре кёрмёсы доставили змея на другой берег. Сойдя на землю, Айдахар поклонился им, выражая тем свою благодарность, на что кёрмёсы мигнули своими кроваво-красными глазами и быстро уплыли в обратном направлении. Змей облегченно вздохнул. Он был жив, что было важней всего. Это означало, что срок жизни, отпущенный ему Эрликом, пока еще не завершен, поэтому он зашагал шире и смелее, ощущая каждой клеточкой своего прежде дряхлого тела, что стал как никогда силен и могуч.

                ***

Живой и здоровый Айдахар, возвратившись в свою обитель, созвал теперь уже своих кёрмёсов, преданных ему всей душой, если она, конечно, была у них, и всем телом, которое, если и имелось у них, было зыбким и летучим, как дым. Изрядно утомленный после трудного путешествия змей, прежде чем отправиться отдыхать, отдал очередное распоряжение:
- Как видите, ваш хозяин благополучно вернулся из преисподней, поэтому хочу непременно отблагодарить нашего с вами владыку великого Эрлика за его немалое благодеяние. Никак мне нельзя оставаться в долгу перед ним. Велю вам из тех, кто томится в наших подземельях, отобрать девять сотен сильных и крепких пленников, которых я, в знак своей вечной преданности, должен преподнести ему, как жертвенный дар.
Кёрмёсы, скучившиеся перед своим хозяином, были похожи на огромный сгусток черного дыма, сквозь который сверкали их многочисленные кроваво-красные глаза. Получив приказ хозяина, клуб дыма разделился на стайки более мелких падымков и тут же они с воем полетели исполнять волю Айдахара. На всех ярусах подземелья загремели цепи, раздались крики и стоны пленников, понимавших, с какой цель кёрмёсы снимают с них тяжелые оковы. Айдахар же, слишком утомленный с дороги, спешил в свои покои, не обращая на это никакого внимания. Его волновали совсем другие мысли…
Он медленно поднимался по лестнице вверх и достиг верхнего яруса своих подземелий. Длинный и широкий каменный коридор здесь освещался огнями сотен масляных ламп, подвешенных длинными рядами вдоль обеих стен. Они отбрасывали зловещие блики на темные, покрытые вековой патиной камни. Вдруг в дальнем конце коридора заиграли радужные отблески яркого и теплого света. Здесь, в тяжкой неволе пребывали прекрасные пленницы Айдахара, чьи дни тянулись в немилой их душам роскоши, среди перин и россыпи разноцветных шелковых подушек, раскиданных в огромной зале на толстых и пушистых коврах, скрадывающих любые шумы. Здесь, за прозрачными занавесями, разделяющими их ложа, девушки сидели, сбиваясь в стайки, и уныло глядели по сторонам. Прячась за спины друг друга, они в ужасе гадали, кого же из них изберет сегодня для утехи это чудище, находясь в плену своих дурных страстей. Заслышав его тяжелую поступь, пленницы замерли в немом страхе. Но Айдахар, лишь бегло глянув на них, прошел мимо. Вслед ему раздался еле слышный, дружный облегченный вздох. Сегодня дракону было не до них. Ему хватало и других забот. В его душе зрела мучительная и неотвязная тревога. Змей знал, что сюда идет его главный враг, тот самый, который дал обет в рукопашной битве с ним, снять все три его головы. Сей враг опасен, он спешит вырвать из плена всех невольников, разрушить до основания стены подземелий и опустошить его дворец. Но главной целью этого храбреца, и змей это хорошо знал, является Улпан, самая прекрасная из всех его пленниц, чей божественный лик и изящный, гибкий стан могла вылепить лишь искусная рука властелина Неба. В мире не было красавиц, равных ей. Сам Айдахар, только завидев это дивное диво, робел, словно какой-то глупый мальчишка, не смея прикоснуться к ней и даже ее капризы сносил безропотно, позволяя любую дерзость, за которую всякая другая, возможно, поплатилась бы жизнью. Сердце этого чудища терзала прежде неведомая ему страсть. Змей чувствовал, что с каждым днем он увязает в этом странном чувстве, не уставая клясть себя. То, что дозволено было любому жалкому на его взгляд человеческому созданию, было недоступно ему, великому Айдахару. Он смутно догадывался, что это чудо, которое втайне посчастливилось ему испытать, называлось любовью. Для него же на деле это был запретный плод, всего лишь пагубный порыв, который, подобно тяжкому клейму, мог лечь на него пятном стыда. Узнай об этом Эрлик, он поймет это, как слабость, как подрыв его священной и твердой власти и вмиг уничтожит змея. Нет, нет, властитель тьмы вовек не позволит произойти этой беде. Он сразу же отнимет у него жизнь, которую, отмерив ему века на этой грешной земле, дал взаймы, доверив самую трудную задачу – держать в узде Срединный мир. По замыслу хозяина преисподней, змей должен был в людях сеять различные беды и этот его незавидный удел был неотвратим. Поэтому лелеять в душе какие бы то ни было нежные мысли змей права не имел. Но дочь кагана была столь прекрасна, что Айдахар был не в силах забыть ее. И день и ночь перед его глазами стоял ее чудный облик, ее прекрасные глаза, наполненные слезами отчаяния и страха. Он знал, что рожден нечистым и поганым и быть ей ровней ему не дано. Но змей ничего не мог поделать с собой. Что-то неладное с некоторых пор творилось в его доселе бесчувственной душе. Где-то в глубине его огромного и ветхого сердца тихо тлела неведомая ему прежде глухая ревность к кому бы то ни было. Ни с кем не желал делить он свою прекрасную пленницу Улпан, это дивное, неземное создание. Сердце змея пылало дикой злобой и в крови тяжелым огнем полоскалась ненависть к батыру, который шел сюда спасать от него его же, как он считал, сокровище, бесценную жемчужину среди его многочисленных невольниц, красавицу Улпан. Поэтому велел кёрмёсам упрятать ее в тайном месте за семью дверьми, пока он не одолеет лютого врага и не отомстит ему за все свои лишения, беды, а также за гибель четырех сестер.

                Поединок батыра со змеем.

Сегодня Айдахар чувствовал себя крайне изможденным и желал побыть наедине. Небольшой сон, решил он, никак не повредит ему и поэтому сразу же улегся в свое гигантское ложе. Долго лежал он в глубоких раздумьях и не заметил, как уснул. Стоило первому утреннему лучу заглянуть в окно, как все три пары его глаз открылись одновременно. Вспомнив о том, что враг находится где-то совсем рядом, он подскочил и сел прямо в постели. Кое-как собравшись, торопливыми шагами направился на верхнюю башню. Просунув в смотровые окна все три огромных головы, он зорким взглядом смерил округу, но пока ничего необычного не увидел. Вокруг лежала безлюдная степь, и так как все живое избегало этих мест, не слышно было ни стрекота кузнечиков, ни щебета птиц. Вокруг царила мертвая тишина, прерываемая лишь легкими порывами горячего летнего суховея.
- Я никого вблизи не вижу, кроме вон того перекати-поля, которого по степи ветер гоняет, - сказала правая голова змея, сверкнув на солнце прозрачными и неподвижными надглазничными щитками.
- Я тоже слышу посвистывание ветра, но никакого стука копыт вроде нет, - неуверенно прошипела левая голова, высунув раздвоенный язык, чтобы лучше чувствовать запахи, доносимые ветром со стороны степи.
- Эх вы, растяпы, проморгали, - тоскливо вздохнула средняя и, раздув приплюснутые, хищные ноздри, зевнула. Из распахнутой широкой пасти выглянула пара длинных, острых зубов, сильно выступающих среди ровного ряда более мелких, но столь же острых наростов, - вон, поодаль сюда стрелой несется всадник на коне.
- Где, где? – воскликнули остальные и хором протиснулись к ней в окно. И если бы в это время Арлан посмотрел в ту сторону, он увидел бы три хищные морды и злющие, налитые кровью глаза с щелевидными зрачками, окаймленными ярко-желтой радужкой.
Батыр и вправду был уже недалеко от одинокого утеса, на вершине и в недрах которого расположилось логово Айдахара со всеми обширными и мрачными подземельями, в незапамятные времена выбитыми под этой скалой по велению Эрлика его бестелесными четырехрукими великанами, способными веками сидеть безмолвно и неподвижно в отведенном для них слое подземного мира до тех пор, пока Эрлику не понадобятся их услуги. И тогда, по воле хозяина преисподней они обретали схожие с камнем твердые и мощные тела и способны были вырыть обширнейшие подземные пространства, ибо обладали невероятной силой. Руками именно этих мастеров был создан и постоянно расширялся необъятный Подземный мир Эрлика, они же, проникнув в Срединный мир через клокочущие отверстия, которые связывали его с Преисподней, создали девять слоев змеиного логова со всеми его многочисленными и пространными ярусами подземелий, а над ними выстроили замок Айдахара. По завершении работ Эрлик вновь лишил их плоти и поместил на соответствующем уровне своих владений. Теперь он мог забыть о них до следующего раза, пока ему не понадобятся их не ведающие устали руки. Бесплотные великаны были послушны и не умели самостоятельно мыслить, поэтому, несмотря на их чудовищную силу, для власти Эрлика они никакой опасности не представляли.
Все три головы Айдахара, зажатые тесными откосами узкого смотрового окна, одновременно встрепенулись. Неожиданно для змея вдали показался всадник на могучем белоснежном тулпаре, чьи золотые грива и хвост сверкали на солнце, ослепляя и без того усталого и измученного бессонницей Айдахара. На голове батыра светился булатный шлем, а к поясу были приторочены ножны с тем самым устрашающим и до боли знакомым Айдахару мечом, при виде которого он невольно содрогнулся. Другой неожиданной неприятностью для змея стал оберег батыра – пучок совиных перьев на макушке его боевого шлема. Вовек бы змей не желал видеть то, что защищает людей от всевозможных бед и напастей. Отгоняя от себя эту неприятную мысль, Айдахар недобро и горько усмехнулся, и средняя его голова невольно зашипела себе под нос: «Прежде, как помнится, его охраняли лук и стрелы Умай. Теперь вот их заменили перья священной для людей птицы – степной совы. Будь проклята и эта их птица, и сами люди! Такой оберег врагу на благо, а вот мне теперь страдай. Вдобавок и меч волшебный при нем, да еще и крылатый конь ему подвернулся. Вот ведь счастливчик! Да-а-а… везение пока на его стороне и этим мне, к сожалению, никак нельзя пренебречь». Две другие головы, прислушиваясь к шепоту средней, стали внимательно приглядываться к приближающемуся батыру, впившись в него злыми щелевидными зрачками.

                ***

Но вернемся к нашему батыру. Достигнув, наконец, обиталища своего главного врага, ему, конечно же, не терпелось скорей вступить с ним в бой. Колчан его был полон стрел, наготове и меч, и секира. Как говорится, все пять оружий* под рукой. Оставалось выманить зверя из логова. Чтобы лучше изучить местность, он неспешно объехал скалу и увидел, что у подножия его окружил широкий и глубокий ров, на дне которого кишели многочисленные ядовитые змеи. Арлан с усмешкой взглянул на всю тщетность трудов злодея и подвел коня вплотную к самому краю рва. Бросив взгляд вверх, увидел, что смотровые окна плотно прикрыты и в башне нет ни одной прорехи, а под ней отвесная скала, ощетинившаяся множеством острых, как лезвие клинка камней. Вокруг стояла мертвая тишина, ни зверья, ни щебета птиц. Весь окружающий мир, казалось, был враждебен хозяину этого неприступного замка. «Нет, не зря он сидит, укрывшись за этими глухими стенами», - подумал про себя Арлан и тут же громко крикнул:
- Эй, Айдахар, слышишь? Я - человек явился мстить тебе. Напрасно прячешься, выходи на битву. Знаю, что не столь ты немощен и стар, чтобы пугаться моего клинка. За все причиненные людям страдания, злодей, ты поплатишься с лихвой. Я пообещал снести все три твои головы и обещание свое непременно исполню, слышишь? Выходи, если не боязно. Давай сразимся жекпе жек*! Посмотрим, на что ты годишься…
Понятно, что услышанное не доставило Айдахару никакой радости. «Эх, - с великим сожалением процедил он сквозь зубы, - надо было давным-давно раздавить его, как комара, пока он был мал и ничтожен. Но теперь слишком поздно. Что ж, придется действовать иначе. Или я сегодня одолею этого незваного гостя, или же Эрлик, им же клянусь, не пощадит меня…» Распалившись от этой мысли, он прежде помолился Эрлику, перепоясался массивным ремнем с толстыми и острыми шипами, потом собрался с духом и вылетел в оконный проем. Исторгая огонь из всех трех пастей, он с воем и свистом понесся навстречу врагу. Первые языки пламени коснулись клинка батыра, отчего тот раскалился докрасна. Однако, с каждым прикосновением, как заметил сам змей, пламя теряло жар, слабело и гасло. Тогда он с громким рыком взлетел и нырнул прямо в облако. Казалось, теперь битва стала неравной. Но стоило Арлану расплести Аксуату гриву, как конь взмыл ввысь, да так, что в ушах батыра раздался звон. Поднимаясь все выше и выше, наконец, конь поравнялся с Айдахаром, в растерянности метавшимся среди густых облаков. Завидев своего врага, змей с чувством обреченности бросился ему навстречу. Однако, батыр даже не шелохнулся в седле. Прикрывшись кожаным щитом и, держа меч наизготовку, он ждал приближения дракона. Затем примерился и с великим наслаждением на лету отсек мечом одну из трех голов. Но тут же на месте отрубленной вынырнула новая голова, ввергнув батыра в изумление. Арлан, кружа на коне вокруг Айдахара, снова взмахнул мечом и отъял сразу две головы и опять на их месте выросли новые две целехонькие. Пройдясь мечом по толстым шеям, он срубил их опять. Когда собрался в довершение снять последнюю оставшуюся голову, ослабевший на мгновение змей собрался с силами и, стряхнув с себя оцепенение, взревел и взмыл в ярости выше скакуна и оттуда, сверху стал поливать огнем всадника вместе с конем. Бой был упорный и длился долго. Подаренная Айдахару огненной стрелой Эрлика мощь была гораздо действенней и длилась дольше привычного срока. Однако, и этому дару подходил конец. Постепенно силы стали покидать змея, который к тому же так и остался с одной единственной головой. Дряхлеющий на глазах Айдахар с горечью вздохнул, вспомнив, что отныне никто не приготовит ему живительное зелье. Эта мысль, видимо, придала ему столько ярости и прилива оставшихся сил, что на осиротелых шеях выросли две новые головы. Теперь все три были на месте и змей почувствовал, что снова воскресает и способен, как прежде и чувствовать, и мыслить, несмотря на слабость и усталость. Почернев от бессильной злобы и отчаяния, он взмолился, обращаясь к Эрлику: «Святой Эрлик, мой всемогущий властитель! Твой дух свиреп, настроение переменчиво, как вода, а мысли темны, как мрак! Ты все видишь, ты все знаешь! И о том, как плохи мои дела. Взываю к тебе о помощи! Обрати свой взор, наводящий тень на этот мир! Услышь мой призывный клич! Удача сегодня отвернулась от раба твоего и пришла беда на все три мои головы! Твой старый преданный слуга готов погибнуть в этой битве, но позволь мне прежде победить нашего заклятого врага! Не дай нам остаться неотомщенными!» Но своему стражу Срединного мира Эрлик уже ничем не мог помочь, ибо меч, выкованный им собственноручно, находился в руках того, чье сердце пылало отвагой и бесстрашием, которые были необходимым условием владения этим необыкновенным оружием, а ветхое сердце его посланника было полно ненавистными ему боязнью и трусостью. Если вы помните, Эрлик был не только властелином мира мертвых, но и вселял в воинов перед битвой отвагу и доблесть, а боязливых и малодушных решительно низвергал в ненасытные недра Преисподней. О да, у владыки Подземного мира, в ком сходились его глубинная сущность и темная сторона бытия, также было свое неотвратимое предназначение в этом мире!
Айдахар, почувствовав, как стремительно тает его мощь, решился на последний, дающий надежду на победу шаг. Он собрал все имевшиеся силы и выдохнул из себя остатки мощного потока огня. Воздух вокруг всколыхнулся, облака рассеялись и в небе образовалась огромная брешь, а в степи полегли травы. И в это мгновение он стал стремительно увеличиваться в размерах, а три его огромные головы слились в одно устрашающе свирепое и гигантское головище, которое в ярости принялось с чудовищной силой втягивать в себя воздух и все, что находилось поблизости. Словно невероятной силы ураган, этот вдох вырывал с корнем деревья, кустарники, поднимал в воздух мелкую живность, россыпи камней, песок, траву, птиц и их птенцов вместе с гнездами и втягивал все это сплошным потоком в раскрытую пасть Айдахара. Арлану вместе с конем также не одолеть было этого невиданного кружения вихря. Батыра вместе с Аксуатом неумолимо сносило в гигантскую разинутую глотку. Как только всадник влетел в горло зверя, дыхание того тут же поутихло. Арлан только и успел припасть к коню, крепко ухватившись за поводья. Здесь, во мраке этой необъятной бездны он услышал, как монотонно и бесперебойно колотится огромное сердце чудовища. Все иные звуки исчезли и казалось, будто в тягостной духоте сам Эрлик, размахивая громадным молотом, раз за разом стучит по железной наковальне. Змеиное нутро было огромным, стоял гул бегущей по жилам змея крови, и батыру сразу было не разобрать, что мельтешит перед его глазами в темноте. Не хватало воздуха и дышать становилось все трудней и трудней. Разозлившись, Арлан со всей силы пнул змея. Не желая бесславно пропасть в утробе зверя и с трудом дыша, по стуку нашел бьющее сердце чудища и ткнул в него мечом. Айдахар вздрогнул и взвыл от боли, все внутри него всколыхнулось и из раненного сердца плеснул поток горячей крови. Гул слегка поутих, но сердце продолжало так же ровно и гулко биться. Не мешкая, батыр со всей силой всадил клинок во второй раз, пробив в нем ощутимую брешь, из которой также плеснул новый поток крови, через некоторое время, превратившись в хилую струйку. И в этот момент что-то подсказало батыру: «Руби!» И тогда, багровея в душной утробе, Арлан пронзил насквозь почти обескровленное сердце злодея и, собрав оставшиеся силы, взмахом меча рассек обмякшее тело Айдахара. С хрустом разломились брюшные щитки змея и в трещину хлынул поток свежего воздуха. Арлан вдохнул его полной грудью и поспешил скорей выбраться наружу. Придя в себя, взглянул на голубое, без единого облачка небо, на солнце и с радостью подумал: «Вот и все! Нет ни Айдахара, ни ведьм, ни их подручных. Зло побеждено! Ты был прав, Камбар-ата! Благодарю от всего сердца»! - и склонил голову, приложив руку к груди. Арлан был горд и счастлив, не подозревая того, что где-то вдали, на глубоком дне озера, не смея всплыть на поверхность воды, оплакивает всех своих погибших от руки батыра подельников, оставшаяся в одиночестве Уббе. Так и должно было быть, ибо зло, однажды поселившись на земле, повсюду пустило свои ростки, побеги и окончательно уничтожить его нельзя. Добро и зло не могут существовать друг без друга. Так устроен этот мир. Победа добра всегда приносит радость и поселяет в людях светлые надежды на будущее, однако, как известно, путь к свету, справедливости и милосердию всегда лежит через преодоление зла и ненависти. Добро, торжествуя победу, невольно дает злу возможность пережить свое поражение и, собравшись с силами, вновь вступить с ним в непримиримую и вечную борьбу. Но это уже другая история…
Арлан сошел с седла и, подойдя к издыхающему змею, носком сапога чуть коснулся его огромной чешуйчатой головы. Айдахар не шелохнулся, и только из неподвижного и впавшего в состояние предсмертного безразличия глаза скатилась мутная слеза. Спустя некоторое время, с трудом двигая раздвоенным языком, он произнес:
- Я проиграл, но знай, ты никогда не найдешь Улпан, никогда… Она останется моей даже после смерти…» - и испустил последний вздох.

                Поиски Улпан. Спасение пленников.

- На это мы еще посмотрим, -  с веселой усмешкой сказал в ответ мертвому змею Арлан. Запрыгнув в седло, он поехал напрямик к ведущим в логово входным воротам, похожим на хищную пасть неведомого гигантского зверя, прежде пугавшим всякого входившего в них тесными рядами огромных каменных зубьев. Теперь там зияла большущая щербатая дыра, рядом пыльной горой валялись те самые зубья, словно кто-то, обладающий невероятной силой, выбил их один за другим из чудовищной каменной челюсти. Это были жалкие остатки, следы того ужасного безумия, которое змей навеки унес с собой. Все кругом было открыто настежь, не было никаких преград, исчез и ров, прежде кишевший гадами. Вдали были слышны гулкие перекаты сходивших вниз валунов. Арлан оставил Аксуата у коновязи и вошел в логово змея. Повсюду начался камнепад, заглушающий все остальные звуки. Это позади него, поднимая пыль густой волной, с треском осыпались мрачные своды. И вот перед Арланом каменная лестница, ведущая в подземелья. Подойдя к полуразрушенным, вытертым за многие века пудовыми шагами змея ступеням, батыр еще не подозревал, что это и есть тот самый потайной вход в мрачные недра земли, о которых в народе веками ходили всевозможные пугающие слухи. Стоило Арлану сделать первый шаг, как из темноты, обтекая его с двух сторон, с совиным криком и кошачьим мяуканьем, выдыхая тяжелую смрадную прель, вылетел черный дым и устремился прочь. Это были кёрмёсы, духи подземелий. Утеряв всякую связь со своим хозяином и пугаясь скорого и неизбежного возмездия, со страхом бежали они подальше от своей прежней обители, теперь уже грозящей им неминуемой гибелью. Следом он услышал многочисленный топот чьих-то ног, а затем увидел бесчисленный поток измученных неволей и мраком людей, которые торопливо, с оглядкой бежали ему навстречу. Это были бледные и обессилевшие от многолетнего заточения юноши и мужчины, девушки и старики. Покинув страшные руины, они норовили ускорить шаги и радовались своему спасению, как чуду, которого они мучительно ждали на протяжении многих лет. Люди шли и шли, едва шевеля губами, щурясь от ставшего для них непривычным яркого солнечного света, и казалось, что им нет числа.
Встречая их, Арлан громко произнес:
- Друзья! Змей мертв, теперь перед вами открыты все пути! Желаю вам отныне свободной и счастливой жизни! Вы заслужили это! Поздравляю вас, вольные люди!
Со слезами на глазах они подходили к Арлану и, обнимая его, благодарили за свое спасение:
- Дорогой батыр, спасибо, что помог нам покинуть это логовище зла!
- Сынок, ты возродил в измученных сердцах надежду! Прими нашу благодарность!
- О доблестный Арлан, сам бог послал тебя к нам! Нет предела нашей признательности!
Люди шли и шли, и из их уст слова благодарности лились, как из рога изобилия. Арлан внимательно вглядывался в лица нескончаемой вереницы людей, но среди них так и не обнаружил Улпан. Он вспомнил, о чем говорил ему змей перед смертью. Наверняка по его приказу девушку упрятали где-то в закутах нижних пределов змеиного логова. Даже после смерти Айдахар держал свое слово.
Батыр спешно направился на поиски Улпан в подземелья. Долго шел он под мрачными сводами, спускаясь все ниже и ниже, даже приблизительно не представляя, где мог ее спрятать змей. А ступени вели его все дальше, куда-то вглубь, в недра безмерной скалы. Трудно было понять, кто же прячется в закоулках этих сумрачных пещер. Петляя во тьме, он наткнулся на какую-то глухую дверь, запертую на большой, заржавленный замок. Одним ударом меча он выбил впаянные в дверь две ржавые скобы вместе с массивным навесным замком, и дверь с тяжелым скрипом распахнулась. Навстречу с диким воем потек густой и черный дым. То был охранник двери кёрмёс. Зло посверкивая в темноте глазами кровавого цвета и источая запах серы, он со свистом кружил в воздухе, норовя поскорее удрать отсюда. Текучий дым, ощупывая стены, продвигался вперед, но, прежде чем бежать отсюда долой, вдруг выплюнул из зева густой ком липкой паутины. Тенета толщиной с добротную бечеву расправились, плавая в слоистом тумане. Затем липкие путы принялась вязать из себя многочисленные узлы, которые, сплетаясь в сеть, обволокли Арлана с ног до головы. Свободными остались только рука и меч. Было ясно, что враг, пугаясь дикой силы волшебного оружия, обходит его стороной и хочет уберечься таким образом. Неестественно упругая и крепкая паутина сковала Арлана, не давая возможности даже сдвинуться с места. Петли на нем стянулись настолько туго, что Арлан почувствовал, как немеет тело, сдавило грудь, как с каждым мгновением становится все тяжелей сделать вдох. Ладонь, в которой был меч, казалось потерял всякую чувствительность, однако это была единственно свободная рука, слегка пошевелив которой, Арлан провел им по сгустку дыма и тут же услышал приглушенное стенание кёрмёса. Верный страж и слуга Айдахара с потерей хозяина стремительно терял прежнюю свою слепую, безграничную силу, неиссякаемость которой обеспечивал кёрмёсам их господин. Батыру хватило лишь легкого нажима, чтобы дым тут же исчез, как мутный сон. Погасли, горевшие красным огнем глаза кермеза, а вместе с ними с батыра, как не бывало, сошла вся густая сеть клейкой, тягучей паутины, так что ее и не пришлось рубить мечом. У ног Арлана образовалась небольшая кучка серого пепла, посреди которого два красных глаза кермеза, теряя прежний устрашающий блеск, постепенно гасли и таяли, как догорающие угольки. Арлан, придавив сапогом, погасил их навеки.               
Придя немного в себя, Арлан заметил за вскрытой им дверью еще одну с такими же ржавыми петлями и большим замком. Гадая, какое еще неведомое существо встретит его за ней, снова ударом меча сбил замок с петель и снова дверь с тяжелым скрипом распахнулась перед ним. И опять навстречу ему с диким воем потек густой и черный дым. Это был охранник второй двери, очередной кёрмёс. Он также, зло посверкивая в темноте красными глазами и источая запах серы, со свистом кружил в воздухе, застилая глаза батыру едким дымом и вызывая удушливый кашель, с которым он долго не мог справиться. Протирая слезящиеся глаза и прикрывая нос и рот от разъедавшего горло запаха, Арлан огляделся по сторонам. Кермез, прижимаясь к стене и обтекая ее неровные выступы, норовил поскорее удрать отсюда. Когда батыр вонзил в него меч, черный дым осыпался на землю серым пеплом. Совладав и с этим кермезом, батыр двинулся дальше. И опять перед ним предстала такая же заржавленная, покрытая патиной и пылью дверь, за ней еще одна, и так батыр вскрыл все семь дверей. Расправившись с седьмым кермезом, он со скрипом распахнул последнюю дверь из настолько ржавого железа, что под густым налетом не видно было петель. Дверь так вросла в глухую стену, что казалось, ее не открывали в течение многих веков. И вот тогда-то непроглядную темноту подземелья, освещаемую только лишь сиянием волшебного меча, вдруг неведомо откуда пронзил яркий луч света. Дрожа и рассеиваясь, он лился янтарной струей сквозь толщу каменной стены и в гулкой пустоте дробился на множество более мелких световых потоков, возможно впервые освещая эти стены, погруженные в многовековую кромешную тьму. Казалось, здесь нет ни одной живой души, но стоило Арлану сделать шаг, как, словно ниоткуда выпорхнула стая летучих мышей и метнулась прочь. Из-под ног батыра в россыпь унеслась целая уйма огромных черных пауков, после чего стал нарастать в подземелье какой-то гул. Рядом раздался громкий треск, скрежет, как будто кто-то гигантской рукой месил камни. Внезапно земля начала буквально расходиться под его ногами, и Арлан быстро отпрыгнул в сторону.  Поднимая клубы густой, нетронутой доселе никем пыли, перед ним рухнула толстая каменная стена. Сквозь острые обломки Арлан увидел какой-то тесный лаз, который по-видимому, вел куда-то вниз, в потемки. В душе Арлана затеплилась надежда. Недолго думая, он протиснулся туда, и в темноте его волшебный меч засиял, указывая ему путь и обнажая тесные стены лаза, которые кишели пауками и плотной сетью дрожащих на неведомом ветру тенёт. Паучье месиво повсюду вилось клубами и чем дальше, тем гуще становились хитросплетения пучков, узлов, сетей. Арлан без устали рубил эти непроходимые скопления пут и успел иссечь едва ль не половину цеплявшихся за руки и ноги силков. Внезапно пропали и липкие путы, и пауки, а впереди образовался радужный, пляшущий яркими бликами просвет. Батыр поспешил как можно быстрее выбраться из тесного лаза туда, где, по-видимому был выход из этой ловушки.  Выпрыгнув наружу, неожиданно для себя очутился в каких-то тихих и светлых покоях. Полы здесь были выстланы толстыми роскошными коврами, заглушавшими шаги Арлана. Вдоль стен струились шелковые занавеси, вышитые золотом и нитями жемчуга. В углу стояли высокие, в резных рамах зеркала, дробившие лучи откуда-то падавшего на них света. Повсюду лежали ворохи подушек и одеял из разноцветного шелка. У стены, выложенной до самого потолка причудливой цветной мозаикой, восхищая взор ажурной ковкой, стоял, распахнутый настежь сундук, набитый до отказа сокровищами. Часть из них буквально вываливалась наружу. Нити ожерелий из золота и серебра, с вправленными в них алмазами, изумрудами, рубинами, бирюзой, ониксом и жемчугом свисали вниз и грудами, мерцая, лежали на ковре. Радугой огней блистала россыпь колец и перстней с тонкой огранкой драгоценных камней, выстланные зернью, усыпанные алмазной крошкой, украшенные бриллиантами и изумрудами серьги. Так кому же предназначены были все эти дивные изделия, вышедшие некогда из-под рук искуснейших мастеров? Чей лик должны были они украсить? Кого змей намеревался купить за эти сокровища? Пройдя по мягкому ковру в глубь помещения, он увидел высокое ложе, со всех сторон прикрытое невесомыми, полупрозрачными занавесями, спускавшимися с высокого потолка покоев. Слегка отодвинув один край, он увидел то, что искал! Купаясь в лучах мягкого и теплого света, который неведомым путем проникал в это помещение, расположенное глубоко под землей, утопая в пуховой перине, тихим сном спала его невеста. Арлану показалось, что вот сейчас она откроет свои прекрасные глаза и, приподняв гибкий стан, промолвит нежными бархатными устами: «Здравствуй, мой спаситель! Как же долго я ждала тебя»! Но никто не нарушил тишины. Арлан стоял и, молча любовался ею. Легкая, воздушная, как перышко, красавица была подобна утренней заре. Равнодушная к дарам злодея, она тревожно хмурила лоб во сне. На юных, пухлых девичьих щеках светился розово-молочный румянец. Из кос, густой, тяжелой волной лежащих на плечах, выбился упрямый локон и лег поперек высокого и чистого лба. Боясь нечаянно вспугнуть ее, Арлан так и стоял на месте, замерев, не смея даже дышать. Любуясь белизной нежной кожи, покрытой еле видимым прозрачным пушком, он подумал: «Теперь-то мне несложно понять дракона. Разве можно было добровольно расстаться с такой красотой? Ох и мечтателем был седой змей!»
С восхищенной улыбкой на лице он подхватил спящую прелестницу на руки и понес ее прочь отсюда. Весь поглощенный спящим чудом, он не мог оторвать от нее глаз, а сердце его пело и ликовало. Неся ее, он и не заметил, как исчез лаз, как исчезли каменные стены и многочисленные двери, и что перед ним стелется и бежит светлая и широкая дорога. Каждый свой шаг меряя осторожным дыханием, Арлан спешил покинуть это мрачное логово. По ветхим ступеням одолев все восемь ярусов подземелья, он, наконец, достиг поверхности земли.  Ярко светило солнце. Верный конь, готовый тронуться в путь, ожидал его у коновязи. Аккуратно подсадив спящую Улпан в седло перед собой, тронул было коня, но тот, напуганный чем-то, внезапно издал тревожный храп и высоко поднял хвост. Взглянув назад, Арлан ахнул. Разинув пасть и злобно скалясь, прозрачной тенью на него шел призрак Айдахара. «Она моя!», - прошелестело видение, лишенное плоти. Это был мятущийся дух змея. Прах его уже был развеян и забыт, однако, даже после смерти он не желал отдавать ему девушку и решил приложить последние силы, чтобы погубить своего врага. Арлан, недолго думая, с размаху полоснул мечом по бестелесной твари. Призрак закружил волчком и, превратившись в удушливую струйку дыма, взметнулся вверх и растаял в небе, которое тут же окрасилось в тяжелый свинцовый цвет. Его прорезали яркие вспышки молний и раздались раскаты грома. Неведомая сила сотрясла землю и остатки логова с диким гудением и треском стали осыпаться вниз. И скалу, на вершине которой располагалась смотровая башня, и сам дворец сровняло с землей, а его бесконечные мрачные подземелья, принесшие людям столько горя и зла, были навсегда погребены под грудой обвалившихся камней. Настал конец для Айдахара и для всей его челяди, которая верно и ревностно служила ему. Не было теперь на свете и страшной западни, ибо все на этой бренной земле конечно и тленно. Вечны только свет и добро!
Земля облегченно вздохнула, скинув с себя оковы зла. Но там, глубоко внизу, в своей кузнице, выковывая очередной меч и закаляя его в вечном огне преисподней, властитель царства небытия хан Эрлик задумывал очередное злоумышление против Срединного мира и его обитателей. Ибо он никогда не одобрял благих деяний своего старшего брата – бога Неба Великого Тенгри!

                Заключение.

Сбылись слова седого, мудрого Камбара. Много всего случилось повидать батыру, прежде чем в беспощадном и яростном сражении он, наконец, сумел расправиться со своими врагами. От сердца Арлана отлегла тяжесть, все муки и терзания теперь были позади. Радостно смотрел он на свою спящую красавицу, которая медленно открыла наконец свои прекрасные глаза, ибо в этот миг с нее сошли все чары зла. Она поднесла руки к лицу и, вздохнув, с удивлением посмотрела на Арлана. Затем от внезапно нахлынувшей растерянности и смущения тут же отвела взор в сторону, не понимая, как она могла очутиться в объятиях батыра.
- Где я? – тихо спросила она, затем обвела удивленным взглядом незнакомую округу и по девичьей щеке скатилась прозрачная слеза.
Склонившись над ней, Арлан с улыбкой произнес:
- Айдахара больше нет в этом мире, он пал от смертельных ран. Отныне вы свободны и вольны поступать так, как сами того желаете.
Все еще борясь со смущением, Улпан никак не могла поверить своему счастью. И не могла понять, это сон или все-таки явь. Неужели настал конец этой ужасной напасти, неужели над ней уже не властны ни ворожба, ни колдовство, и заклятый враг все-таки побежден?
Глядя в ее черные, мерцающие как ночные звезды глаза, Арлан почувствовал, что она и есть его судьба! Что тернистая дорога, полная опасных и тяжелых испытаний свела-таки их вместе. Его сердце внезапно взмыло куда-то вверх, наполнившись немой радостью, для которой не нужно было никаких слов. Слегка робея, он неловким движением поправил прядь волос, упавших на ее дивное лицо и, сильно смутившись, признался:
- Вы прекрасны, как свет лучезарной зари! И, если только согласны, я готов подарить вам свое сердце!
Пытаясь укротить взволнованное дыхание, против воли она припала к его могучей груди и расплакалась радостно и безудержно. Теперь ей оставалось забыть прошлое, ибо впереди ее ждала счастливая жизнь!
Скакун под ними нетерпеливо бил копытом землю. Арлан взял в руку поводья и одним движением распустил коню гриву. И тотчас Аксуат, расправив могучие крылья, взмыл в небо, туда, где закат окрасил пламенеющим отливом скользящие вереницей легкие, белоснежные облака.
В три дня они неспешно одолели путь, что был длиной в три года. Оставив позади все тяготы и невзгоды, на третий день они подлетели прямо к дворцу кагана. Народ, собравшийся на площади, встретил их ликованием. Навстречу молодым вышли сам Бумын каган вместе с супругой Гёкче-хатун (Небесная госпожа). Увидев дочь целой и невредимой, они бросились ее обнимать и целовать. Арлан стоял рядом, с трепетным волнением склонив голову перед самой знаменитой и самой уважаемой народом супружеской четой. Счастливый отец, видя, какие благосклонные взгляды бросают молодые друг на друга, тут же благословил их и объявил народу о том, что в степи грядет великий той* и он, избранник Творца и судьбы, великий Бумын каган, своим велением отдает единственную дочь Арлану, благородному батыру и мужественному, доблестному защитнику народа!
Люди говорят, что древний акын, чьими стараниями это предание сквозь множество веков дошло до нас, сам был участником того великого торжества. Сорок дней и ночей звучали песни, пылали яркие костры и выходили могучие исполины, чтобы потягаться в силе и ловкости. До самой зари возливалось масло на костры и возносились молитвы великому богу Неба Тенгри. Говорят, что под копытами лихих и огненных коней, участвовавших в скачках, дрожала земля, а многочисленным гостям с почтением подносили большие чаши, наполненные пенным кумысом. Каждая строка этого предания свидетельствует о том, что безымянный певец был рад стараться приоткрыть для грядущих поколений тайную завесу былых времен. Чистосердечный в каждом слове, не требуя себе никаких наград, он поведал нам эту седую быль. И, под конец беседы скажу вам, что это было достойное, искреннее начинание, не верить которому у нас с вами нет никаких причин.


                Примечания:


Айдахар* - миф. персонаж, дракон, многоглавый змей.
Тенгри* - верховное божество Неба в доисламском веровании тюркских народов.
Жараткан* - обращение к богу, Создатель.
Каган* - высший титул правителя у кочевых народов Евразии в средневековье.
Бумын каган*- основатель Тюркского каганата (552-ой год н.э.) и его первый каган. Вождь племени Ашина.
Эрлик* - в тюркской мифологии владыка подземного мира, высший правитель царства мертвых. Эрлик – в дословном переводе означает мужество. Его образ далеко неоднозначен. Также он являлся покровителем кузнечного дела, ковал оружие, давал силу и отвагу батырам перед битвой.
Жалмауыз кемпир* - досл. перевод – прожорливая старуха. В мифологии многих тюркских народов демоническое существо в образе старухи, олицетворяющее злое начало, людоедка.
Кимешек* - казахский головной убор пожилых женщин из тонкой белой материи, плотно облегающий голову, закрывающий грудь, плечи и спину.
Шылауыш* - большой белый платок или полотно, наматываемое на голову поверх кимешека.
Обыр* - мифический злой дух, кровожадное существо, дух умершего колдуна или самоубийцы.  Обыр обитает в теле старухи, а по ночам пугает людей до первого крика петуха. Затем он должен успеть вернуться во чрево старухи через рот, а до этого старуха будет лежать в бессознательном состоянии.  Одноименный персонаж известен также в мифах казанских и западносибирских татар, чувашей (вупар), карачаевцев (обур), крымских татар и гагаузов (обур), турок, встречается в мифах угорофинских народов (вувер у марийцев, убыр у удмуртов, упыр у комизырян) и восточных славян, соседствующих с тюркоязычными народами (упырь). Мадьяры принесли слово и образ (вампир) в Европу (Трансильванию) и через них этот образ стал широко распространяться в мифологических представлениях европейцев. Этимологию слова «обыр» связывают с тюркскими глаголами оп, обу, «прикоснуться губами, поцеловать» или опыр - «разломать» (опырык - человек беззубый, с красными деснами). В современном казахском языке слово обыр означает раковое заболевание.
Мыстан* - в мифологии казахов и кыргызов безобразная ведьма, причина всех злоключений героя. Образ Мыстан близок к образу Жалмауыз кемпир и сохранился преимущественно в сфере волшебной сказки.
Срединный мир* -  тенгрианское мировоззрение делило мир на три части: Верхний – обитель бога Тенгри и аруаков – духов предков, Срединный – мир духов природы и живых людей и Подземный – мир мертвых, где правил Эрлик.
Кермез* - злой дух. Если люди попадали в такие места, где обитали злые духи, то им могли послышаться неизвестно откуда доносящиеся звуки: мяуканье кошки, крик совы, голоса давно умерших друзей или родственников. Считалось, что это дурное предзнаменование, знак беды. Кермезы оживали к вечеру, на закате солнца, когда человек расслаблен и менее активен, чем днем.
Конаяк*– «ременная нога», в мифологии казахов злой демон. Считалось, что у конаяка было человеческое туловище, но длинные хвосты или ремни вместо ног. Встречая в степи человека, нападал на него, садился верхом, обвивая ремнями, и ездил на нем. Ослабевшую жертву мог задушить и съесть.
Сгусток крови в ладони* - В тюркском эпосе явление миру легендарного батыра знаменуется божественным сигналом, исполненным сверхъестественного замысла. Как, например, рождение Манаса (обе горсти младенца были полны густой крови), в подробностях изложенное в древнем эпосе.
Арлан* - от тюркского слова ар – честь, то есть честный и благородный мужчина, батыр.
Лук и стрелы* - в тюркской мифологии оберег богини Умай для мальчиков, подвешиваемый к колыбели ребенка. Девочкам к люльке (бесик) привязывали веретенце с куделью.

Бек* - титул представителей родовой знати у тюркских народов.
Курултай* - съезд, общее собрание у тюркских народов. Также массовая трапеза с приглашением множества гостей.
Жезтырнак* - самый опасный персонаж казахского фольклора. Замкнутая, молчаливая и неописуемо красивая девушка. Своих рук с длинными медными когтями она никогда не показывала — прятала их под длинными рукавами. Жезтырнак гипнотизировала человека холодными, немигающими глазами, лишенными зрачков и, когда он засыпал, впивалась в него когтями, высасывая всю кровь. Невероятно мстительное и злопамятное существо.
Умай* - древнейшее женское божество тюркских народов, богиня плодородия, покровительница детей и рожениц. Согласно преданию, она подносила будущей матери чашу с молоком, в котором плавало семя жизни - кут* - дар Тенгри. Под её особой защитой находились новорождённые и дети колыбельного возраста, зыбку которых она качала, а затем оберегала ребёнка до тех пор, пока он не встанет твердо на ноги. От неё зависели жизнь и здоровье детей, так как она охраняла их от злых сил и духов. Если ребёнок улыбается во сне, стало быть, с ним разговаривает Умай, если плачет, значит его пугают злые духи, а Умай на время отлучилась.
Кут* - (хут) — душа-«двойник» человека по представлениям тюркских народов.  «Жизненный эмбрион», даруемый свыше богами, сгусток энергии, некое семя жизни, счастье, благодать, харизма. Отсюда и каз. «кутты болсын» - пожелание блага.
Албасты* - женский демонический персонаж в мифологии тюрков. Представлялась в виде уродливой обнажённой женщины с лохматыми, распущенными жёлтыми волосами и шестью длинными грудями, которые она закидывала за спину. Приносила вред беременным женщинам.

Уббе* - в казахской мифологии злобный дух, владыка подводного царства. Уббе зовет жертву, называя его по имени. Человек помимо воли идет в воду, несмотря на предупреждения окружающих, и тонет. Испытывая в воде чувство страха, казахи обычно кричали: «Не трогай меня, Уббе!» - и тогда злой дух мог оставить человека в покое.
Тогай* - степные леса, густые заросли кустарников.
Акыны* - поэты-импровизаторы, певцы, народные сказители.
Бесик* - древняя национальная колыбель, идеально приспособленная для кочевого быта. Является культурным наследием казахского народа.
Апа* - бабушка, обращение к пожилой женщине.
Найзагай* - молния.
Той* - праздник, свадьба.
Саба* - мешок из цельной шкуры лошади, предназначенный для хранения кумыса. Мес* - в пер. слишком полный, изобильный, вываливающийся за края.
Аруаки* -  души умерших предков, покровители рода в доисламском веровании казахов. Если у некоторых народов боялись духов умерших, то у казахов к ним относились с уважением и доверием, считая, что души предков охраняют нас от злых духов, от всевозможных козней и неудач. Если приходилось ночевать в степи, лучшим местом для путника была могила человека. Потому что там никакие злые духи не могли его потревожить.
Алтыбакан* – в пер. шесть столбов или жердей, степные качели, национальное молодежное развлечение.
Пылающие стрелы Тенгри* -  молнии.

Кокайгыр* - мифич, небесный жеребец, чье ржание уподобляется раскатам грома.
Брови в снегу и в инее ресницы* - так в казахской и тюркской мифологии описывается гнев непобедимого героя перед битвой с врагом.
Бата*-  благословение, ценное духовное пожелание, особый вид поэтического творчества, когда произносящий испрашивает присутствующим милости Всевышнего. Благословение обычно произносят старшие по возрасту аксакалы.
Пять оружий* - это лук и стрелы, клинок (сабля, меч), найза (копье), айбалта (боевой топор) и шокпар (палица), которыми каждый тюркский воин должен был владеть в совершенстве.
Курук* - длинный шест с веревочной петлей на конце для ловли лошадей.
Тулпар* - крылатый конь в тюркской мифологии. Верный друг и помощник батыра. Ударом копыта выбивал из земли источник, испив из которого вдохновения, степные сказители воспевали подвиги батыров.
Байтерек* - мировое дерево - представляло собой центр мироздания. Корни его уходили глубоко под землю, в царство мертвых, а крона достигала небес и упиралась в ворота между мирами, и обычно под таким деревом происходили сакральные действия.
Самрук* - гигантская мифическая птица с двумя головами (одна человечья, другая – птичья), свившая гнездо на вершине Байтерека, посредник между миром живых и миром мертвых.
Камбар-ата* (ата – дед, дедушка) – мифический персонаж, охотник и первопредок, хозяин воды, легендарный табунщик. Его дух покровительствовал табунам лошадей. Имя Камбар-ата бытует в фольклоре казахов, узбеков, туркмен и др. тюркских народов.
Аксуат* - (ак – белый, су – вода, ат – конь) встречающееся в казахской мифологии название морских коней, которых взращивал Камбар-ата.
Гора Койкап* - мифическая гора, священная снежная вершина древних тюрков.
Шырак* -  огонь, лампада, свеча.
Кобыз* -  древний, сакральный струнный смычковый музыкальный инструмент.

Встать на колено* – поклонение богу Неба Тенгри не предполагало падения на оба колена, ибо все живущие на земле люди были не рабами божьими, а его сыновьями и дочерьми.
Дяу* - мифический персонаж, великан, злой дух.
Торсык* - классический казахский сосуд из кожи, предназначен для хранения в дороге жидкостей, прежде всего кумыса.

Бауырсак* - казахское национальное блюдо, кусочки дрожжевого теста, обжаренные в кипящем масле.
Жекпе жек* - военная традиция кочевых народов, поединок один на один. Раньше войны начинались с «жекпе жек» сильнейших батыров с двух сторон. На таких турнирах один из них погибал. Несмотря на это, батыры никогда не отказывались от поединка. Цель – победа. У поверженного забирали коня и оружие.
Айбалта* - оружие кочевых народов, боевой топор с головкой в форме полумесяца.
Шокпар* - дубина, булава.
Жыртыс* -  отрезы ткани размером с носовой платок.  Их раздают на поминальных обрядах. На самом деле эта традиция уходит корнями в древние времена. В прошлом, на ветви дерева, одиноко высившегося в степи, повязывали куски ткани или ленты, задабривая тем самым духов местности, чтобы они покровительствовали человеку в пути. Этот обряд сохранился у некоторых сибирских народов. Обвязанные лентами и лоскутками ткани деревья по сей день встречаются и в Казахстане, и в других странах Средней Азии.
Такыр* -  тюркск. – гладкий, ровный, голый. Форма рельефа, образуемая при высыхании засоленных почв в пустынях и полупустынях. Для такыра свойственны трещины усыхания, образующие характерный узор на глинистом грунте.
Кермез* - злой дух. Если люди попадали в такие места, где обитали злые духи, то им могли послышаться неизвестно откуда доносящиеся звуки: мяуканье кошки, крик совы, голоса давно умерших друзей или родственников. Считалось, что это дурное предзнаменование, знак беды. Кермезы оживали к вечеру, на закате солнца, когда человек расслаблен и менее активен, чем днем.
Тоймадым* - в пер. Ненасытная, река в подземном мире, в которой вместо воды текли кровь и слезы людей.

Тайганы* - порода собак, приспособленная к охоте в горных условиях на высоте 2—4 тысяч метров над уровнем моря. Относятся к древней группе среднеазиатских борзых, распространённых в экстремальных горных районах Кыргызстана, в основном в зоне Тянь-Шаня. Согласно легенде, охраняли обитель Эрлика.