Исфахан. Глава 14

Хрупкость фарфора
29 Дея1401 г. (19 января 2023 г.)

Январский снег падал на Исфахан редкими, неуверенными хлопьями, словно небо разучилось плакать и теперь лишь изображало печаль. После недель, прожитых на острие паранойи, наступило затишье. Жизнь, казалось, входила в свою зимнюю колею, и в этой монотонности была иллюзия покоя. Захра цеплялась за эту иллюзию, как за последнюю нить, связывающую ее с миром, где уравнения имели решения, а будущее — хотя бы гипотетическую предсказуемость.

В пятницу после обеда в дверь позвонили. На пороге стоял Адиль, одноклассник Насрин. Тот самый мальчик с глазами средневекового поэта, которого уводили со школьного двора люди в штатском.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и держал в руках тарелку с домашним печеньем, накрытую вышитой салфеткой.

- Мама просила передать. В благодарность за помощь с математикой.

Захра смотрела на него и видела не столько мальчика, сколько шрам. Те два дня в «Эттелаат» состарили его на десять лет. Ушла детская припухлость щек, взгляд стал глубоким и уставшим, словно он заглянул за занавес, за которым не было ничего, кроме пустоты. Но он улыбался, и в его улыбке была не сломленность, а какая-то новая, горькая сила.

Насрин выпорхнула в прихожую, и на ее щеках вспыхнул румянец, яркий, как гранатовые зерна. Она смотрела на Адиля так, словно он был не просто одноклассником, а героем, вернувшимся из опасного похода. И в этом взгляде Захра увидела всю пронзительную, неуклюжую красоту первой влюбленности — чувства, хрупкого, как старый китайский фарфор из коллекции её отца.

— Проходи, Адиль, мы как раз собирались пить чай, — сказала Захра, отступая в сторону.

Они сидели в комнате Насрин, среди плакатов с k-pop группами, чьи участники с яркими волосами и безупречными лицами смотрели со стен с какой-то нездешней, андрогинной красотой, и стопок учебников.

Дочь устроилась на краю кровати, подтянув ноги, Адиль — на стул у письменного стола. Между ними — метр пространства и целая вселенная невысказанного. О том, что случилось, не говорили. Эта тема была как радиоактивный предмет, который все видели, но никто не решался к нему прикоснуться. Адиль сказал, что пришел за советом.

— Доктор Каземи, я хочу выбрать иностранный язык для углублённого изучения. Но не знаю какой. Русский или английский?

Захра отпила чай. Вопрос, казалось бы, простой, но в нем, как в капле воды, отражался весь их расколотый мир.

— Это зависит от того, какую дорогу ты выберешь, Адиль. Какую вселенную захочешь для себя открыть. Русский — это язык нашего нынешнего союзника. Мы работаем с ними, покупаем и продаем технологии. Если ты пойдешь в инженеры или военные, он будет полезен. Но это дорога, ведущая на север, в холод.

Она сделала паузу.

— Английский — это другое. Это язык, на котором сегодня говорит наука. На нем пишут статьи, спорят на конференциях. Это глобальный язык, как латынь в Средние века. Он открывает двери на Запад. Но эти двери могут оказаться ловушкой.
Она посмотрела на него, на его серьезное, не по годам взрослое лицо.
— А есть еще Восток. Китай. Их язык — это иероглифы, целая вселенная в каждом знаке. Они строят будущее с такой скоростью, с какой мы пытаемся сохранить прошлое. Возможно, через двадцать лет он будет важнее и русского, и английского.

Адиль задумчиво помешивал ложечкой в стакане.

— Я еще не решил, кем хочу быть. Мне нравится поэзия, Хафиз, Руми, Омар Хайям... И современных — Шамлу, Ахаван-Салеса. Но стихами не заработаешь на жизнь.
— Неправда, — мягко сказала Захра. Внезапно ей захотелось сказать этому мальчику что-то настоящее, что-то, не имеющее отношения к шпионажу, политике и страху. — Если ты будешь любить свою работу, она станет для тебя поэзией. Любое дело — это творчество. Можно создавать уравнения, которые будут прекраснее любой газели. Можно торговать на базаре так, что это будет искусством. А можно писать стихи, которые изменят мир. Главное — не то, что ты делаешь, а то, как ты это делаешь. Находишь ли ты в этом свою, внутреннюю, музыку.
— Суфии говорят, — добавила она, вставая, — что существует язык птиц — универсальный язык, понятный всем существам. Может быть, поэзия и есть попытка говорить на этом языке.

В комнате повисла тишина, наполненная теплом заходящего солнца и ароматом чая с кардамоном. Насрин смотрела на мать с удивлением и восхищением, словно впервые увидела ее не как строгую ученую, а как женщину, знающую что-то важное о жизни.

И в этот момент хрупкая гармония разбилась.

Резкий, требовательный стук во входную дверь. Не звонок. Именно стук — твердый, официальный, не допускающий промедления.

В комнату заглянул Амирхан. Его лицо было напряжено.

— Сидите здесь. Я открою.

Он вышел. Они слышали его приглушенный голос, потом — другие, незнакомые голоса. Тянулись секунды, похожие на вечность.

Амирхан вернулся. Он не смотрел на Адиля или Насрин. Он смотрел только на жену. В его глазах не было ни гнева, ни удивления. Только тяжелая, глухая констатация неизбежного.

— Захра. Это за тобой.