Бабушка Надя 1 часть

Песня.

Тяжелое, густое церковное пение растекается из белокаменной церкви по всему Посёлку Р. Оно гипнотизирует, заставляя мир замереть, и кажется, что именно эти голоса и уносят душу любимого человека на небо. Вязкий воздух, пропахший ладаном и воском, кажется, тоже поёт басом где-то под самым сводом.

Сидя на жесткой деревянной скамейке и сжимая в ладонях маленькое, трепетное тепло свечи, ты слушаешь трёхголосный ансамбль. И от этих звуков тебя медленно разрывает изнутри на части. Разрывает — воспоминаниями.

Воспоминания о человеке, имя которого не напишут в газетах и не выбьют на мраморе. О человеке, чья жизнь была тихой и неприметной, как этот Посёлок Р. Но для тех, кто сидит в этой церкви, она была целой вселенной.

Весна, 1930 г.

Молодой поселок Р. будто бы и вправду был в расцвете сил, совсем как сама Надя Филипповна. Он только-только оправился от лихолетья и радовался мирной жизни. Всюду пестрели клумбы с ромашками и незабудками, а воздух гудел от трудолюбивых пчел. Высокие, стройные берёзки — ровесницы посёлка — словно охраняли его покой от всего внешнего мира. А новенькие, пахнущие смолой деревянные дома казались такими гостеприимными.

Но Надя не замечала этой идиллии сегодня. Сжимая в руке свой аттестат, она мысленно уже была в дороге.
— Ну зачем тебе это, Наденька? — не отставала соседка. — Разве у нас плохо? Земля-кормилица, река рыбная, люди добрые...
Но Надя лишь качала головой, и её глаза горели решимостью.
— Как зачем? Ленинград ждёт! Это город-герой, центр всей науки! Я благодарна посёлку за всё, но я должна учиться. Я хочу принести настоящую пользу! Сидя здесь, я просто засохну.

И вот, поев и попрощавшись с родными, вышла Надька на крыльцо. Она обернулась, чтобы бросить последний взгляд на свой дом, на берёзку, посаженную отцом, на знакомые до каждой трещинки ставни. Глубоко вздохнув, она сказала тихо, почти про себя:

— Спасибо тебе, мой посёлок. За детские годы. За скрип качелей и вкус парного молока. За каждую ягодку в лесу и за каждый рассвет над рекой. Я вернусь. Обязательно вернусь к тебе.

И, повернувшись, твёрдо зашагала к остановке. Дорога под ногами казалась не каменистой, а золотой от лучей заходящего солнца. «Скоро начнется новая жизнь», — думала про себя светлая Надя, и сердце её замирало от восторга и лёгкого страха.

Надя села на заскрипевшую скамью грузовика, что раз в сутки ходил до райцентра. Она так волновалась, что не заметила, как из её потрёпанного саквояжа выпала и улетела в придорожную пыль её заветная, только что полученная зачётная книжка. Вдруг мужик в замасленной телогрейке, сидевший напротив, хрипло крикнул:
— Эй, грамотеи! Чьи это корочки по ветру пляшут?
Надя вздрогнула, похлопала по карманам и ахнула. Это же её! Она кинулась к нему:
— Мои! Спасибо вам, дядя!
Мужик, прежде чем отдать, прищурился и тыкнул грязным пальцем в размашистую подпись:
— Это ж Надька... Это ты что ли?
— Я... — смущённо прошептала она, с облегчением забирая книжку. Вблизи он оказался молодым, лет двадцати пяти, и взгляд у него был не хмурый, а устало-добрый.
— Ну, на, береги. С такими бумажками теряться нельзя, Наденька. Нынче без них — никто. Значит, в Ленинград направляешься?
— Да, — уже увереннее ответила Надя и потянулась к внутреннему карману, где у неё был зашит весь её скромный капитал. Карман был пуст. Сердце её упало. Она снова стала лихорадочно обыскивать все сумки, карманы, но... кошелёк исчез. Вероятно, выпал вместе с зачёткой. Все её мечты, все планы рухнули в одно мгновение. Из глаз брызнули слёзы бессилия.
— Пропало всё... — выдохнула она, не в силах сдержать отчаяния. — Как я теперь...

Володя смотрел на неё, и на его смуглом лице появилось выражение участия. Он не знал, как утешить, и просто молча протянул ей свой грубый, заскорузлый платок. Она машинально приняла его.
— Эх, дело-то... — покачал он головой. — Не кручинься. Жизнь — она длинная. Вон, у меня брат в районе, на почте нужны руки. Может, перекантуешься у нас, денег скопишь? Иди ко мне, чайку попьём, всё обсудим.

Надя, разбитая, с опустошённым сердцем, молча кивнула. Мечта о Ленинграде отплывала от неё, как уносимый ветром кораблик. Она позволила ему помочь себе слезть с подводы.

И тут, сквозь пелену слёз, она впервые по-настоящему разглядела его. Яркие зелёные глаза, смуглая кожа, тронутая загаром и ветром, и сильная, спокойная рука, поддерживающая её под локоть. В нём не было городской суеты, от которой она бежала. Он был как эта земля — крепкий, понятный, надёжный. В его предложении не было наглости, а была простая, деревенская забота.

В этот миг отчаяния и растерянности его доброта и эта опора показались ей единственным якорем в рушащемся мире. В груди кольнуло что-то тёплое и тревожное одновременно. Это было странное, новое чувство. Не осознанная влюблённость, а лишь её первый, внезапный росток, пробившийся сквозь асфальт её несбывшихся планов.

— Хорошо, — тихо сказала она, всё ещё не выпуская его платок из рук. — Я пойду с вами.

Она побрела рядом с ним, и её мысли путались. Горечь потери смешивалась с щемящим любопытством к этому незнакомцу. Где-то на краю сознания шевелился укол стыда: «А что же скажут родители? Как они будут искать меня?» Но этот укол был таким острым и болезненным, что она тут же гнала его прочь, цепляясь за единственную мысль: сейчас есть только этот путь, эта дорога и этот человек, протянувший ей руку. Её новая жизнь начиналась не с чистого листа, а с обломков старой. И первый шаг в неё был сделан.