Эхидна-Лето

Из «Fragmenta Codicis Perditi», приписываемых александрийскому гностику Карпократу II

В моих странствиях по островам Патмоса, где скалы помнят откровения, а ветер все еще несет апокалиптические пророчества, я встретил одну деву. Лицо ее было чисто, как непролитые слезы, но в глазах застыло нечто, похожее на выжженный горизонт. Она была дочерью хранителя маяка, и ее рассказ до сих пор холодит мою кровь вернее любого северного ветра.

Однажды ночью, говорила она, шторм был так силен, что море и небо слились в единый ревущий хаос, и свет маяка не пробивал эту чернильную мглу. Она спустилась к подножию башни проверить крепления. И там, на мокрых, отполированных волнами камнях, она увидела ее. Эхидну-Лето.

Бестиарии лгут, описывая ее как полуженщину-полузмею. То, что видела дева, было куда страшнее. Нижняя ее часть и впрямь была змеиным узлом, гладким и темным, как застывшая нефть, но верх… верх был соткан из тумана и морской пены, и вместо лица у твари была гладкая, переливчатая пустота, подобная внутренней стороне устричной раковины. У нее не было глаз, но она видела. Не было рта, но она дышала. И дыхание ее было тишиной. Не отсутствием звука, но тишиной деятельной, плотной, как мокрый войлок, который глушит и вбирает в себя всякий шум — рев волн, крик чаек, стук сердца самой девы.

Эхидна не напала, не укусила, не обвила ее кольцами. Она лишь медленно, почти с нежностью, протянула к ней свою бесплотную руку. И когда ее туманные пальцы коснулись виска девушки, та не почувствовала ни холода, ни боли. Она почувствовала, как из нее что-то вынимают. Не душу, не память, не жизнь. Нечто более тонкое.

— Она украла у меня глагол, — прошептала мне дева, и ее взгляд блуждал по неподвижной глади бухты. — Один-единственный.

Я не понял.

— Я помню все, что было, — продолжала она, и в голосе ее не было дрожи, лишь бездонная усталость. — Я помню отца, помню мать, помню свет маяка, помню тепло очага. Но я не могу… — она запнулась, подбирая слова, как калека, ищущий опору. — Я не могу вспоминать. Само действие, сам процесс извлечения прошлого из глубин… он мне недоступен. Он стал чужим. Она забрала у меня этот мост. Теперь все мое прошлое лежит на том берегу, я его вижу, но дотянуться не могу. Оно там, а я здесь. Застывшая картина, к которой мне нет пути.

Дева замолчала, глядя на свои руки.

— И теперь, — сказала она так тихо, что ее слова почти слились с шелестом волн, — я чувствую, как эта пустота во мне растет. Как она вытесняет другие слова, другие действия. Скоро она заберет «любить». Потом «верить». А потом, я думаю, она заберет «быть». И я останусь. Буду ходить, дышать, смотреть… но меня уже не станет.

Этот рассказ ужаснул меня больше, чем любая повесть о плотоядных тварях и демоническом семени. Мы привыкли бояться того, что приходит в мир, чтобы его разрушить. Антихристов, чудовищ, порождений хаоса. Но мы не готовы к тому, что приходит, дабы незримо вынуть из мира его скрепы. Забрать не жизнь, но ее глаголы. Не душу, а ее связи.

Эхидна-Лето не рождает чудовищ. Она готовит для них место. Она не носит в себе зверя. Она носит в себе его отсутствие. Дыру в ткани мироздания, в которую однажды провалится все сущее, лишенное своих имен и своих глаголов. И это будет не конец света. Это будет его тихое, незаметное распускание по швам.