Этюды из поездок в 90-х годах. Европа

Старушка Европа. Колыбель. Праматерь. Родильный дом для всех этих белых народов, которые, едва встав на ноги и научившись более-менее связно изъясняться, тут же, неблагодарные ублюдки, шваркнули ее в самое сердце и смотались за океан, в этот свой «Новый Свет», строить торговые центры и смотреть бейсбол. О ней, бедной, брошенной матери, можно было бы писать бесконечно. Романы, поэмы, оперные либретто. Но — и вот тут я вынужден сделать свое коронное, фирменное, «но» — но, к величайшему, непоправимому, катастрофическому сожалению, сделать я этого не смогу.
Почему? А потому что Европа, с точки зрения авиационных нормативов, находится чертовски близко. Настолько близко, что отдых для летных экипажей в ее восхитительных столицах — не предусмотрен. Санитарные нормы, понимаете ли. Так что простите, Старушка, сыновья-пилоты тебя снова предают. Тем не менее, кое-какие крохи с твоего стола я подобрал. И сейчас, закусив губу от осознания собственного несовершенства, спешу этим поделиться.
Кипр. Этот божественный остров с античных времен служил спа-салоном для обмороженных викингов, англосаксов и тевтонов, пока однажды на его берег не ступила нога русского человека. Не сапог, заметьте, а именно нога в стоптанном кроссовке. И пошло-поехало. Мы оккупировали родину Афродиты стремительно, нагло, но, что характерно, абсолютно бесшумно в геополитическом смысле. Без объявления войны. Без ультиматумов. Просто в один прекрасный день Никосия и Ларнака обнаружили у себя филиалы московских банков, а на каждом углу — свежий «Московский комсомолец». Официанты, эти вечные барометры оккупации, заговорили на языке Достоевского раньше, чем успели выучить меню. В Лимасоле найти коренного киприота — задача сложнее, чем не услышать в свой адрес многоэтажный мат родной, до слез знакомой речи. Ну скажите на милость, разве это не идеальная, образцовая колония?
Но если отбросить в сторону политику, Кипр — место божественное. Его можно объехать на арендованной машине за полтора дня, и за это время вы получите полный комплект впечатлений: средиземноморские пейзажи, внезапно сменяющиеся альпийскими лугами, баварские виды и норвежские фьорды (нет). Почему все это свалено в одну кучу — известно только Богу и местным гидам. Там даже есть горнолыжные склоны. Смехотворные, конечно, но для острова, где летом плавятся асфальт и мозги, — более чем.
Мальта. Этому острову на роду было написано быть курортом. Солнце палит с апреля по октябрь, море ласкает, но с пляжами — полная провальная история. Один голый камень. Собственно, камень — это и есть Мальта. Он повсюду. Он белый. Это известняк. Из него тут строят абсолютно всё, от чего весь остров напоминает невесту в подвенечном платье, которая вот-вот расплачется. Улицы узкие, но не душные, пахнет лавром и виноградом. Винограда — море. Виноград — это вино. А вино на Мальте дешевле минеральной воды. Его пьют все, всегда и везде. Для удобства его разливают в бумажные пакеты, формой и весом напоминающие кирпичи. Экипажи «Аэрофлота» употребили такого «кирпича» столько, что из пустой тары можно было бы возвести копию нашей гостиницы для летного состава, только в три раза выше.
Нет на свете женщин красивее мальтиек. Кроме русских, разумеется. Эта божественная гремучая смесь финикийских, греческих, римских и турецких кровей за многие сотни лет произвела на свет эталон женственности. Боги мои, держите меня семеро, иначе я сорвусь в самый банальный и низкопробный панегирик! Кожа… Кожа, которая пахнет морем, жарким солнцем, крепчайшим кофе и восточными пряностями. Волосы — длинные, иссиня-черные, от природы вьющиеся (их сестры в других странах тратят состояния на химию, чтобы добиться такого же эффекта), в этих волосах хочется утонуть, заблудиться и пропасть без вести.
Язык мальтийцев — это шедевр лингвистического абсурда. Приятное на слух итальянское наречие, щедро сдобренное каким-то турецким диалектом. От итальянского самого по себе кажется, что вот-вот и ты сам начнешь щебетать, как коренной житель Рима. А тут еще этот турецкий привкус, придающий речи неповторимую пикантность. Самое загадочное, что числительные мальтийцы почему-то произносят на английском. Я пытался разгадать эту тайну, спрашивал у одной местной красавицы. Ничего вразумительного. Только загадочная улыбка. Видимо, это такая национальная особенность — держать в секрете свою арифметику.
Ну и раз уж пошла такая пьянка, нельзя не вспомнить про Тенерифе. Остров, затерянный где-то между Кабо-Верде и Марокко. Ничем принципиально не отличается от собратьев, разве что пейзаж попроще — виной тому вулканическое прошлое. Сам вулкан, Тейде, кстати, не потухший. Дремлет себе и время от времени посматривает на развернувшуюся у его подножья деятельность одним глазком. Вот проснется однажды — и будет весело. Интересно, успеют ли смыться с острова все те польские и русские аферисты, что облюбовали его с начала девяностых? Мошенников там, кажется, больше, чем местных. Поляки воровали машины — искусство, безусловно, но мелкое. Наши же ребята развернули настоящий эпический размах. Они с блеском продавали одни и те же виллы в местном гольф-клубе. Несколько раз в неделю. Разным людям. Два года! Это вам не бабушку на базаре в наперсток обмануть. Это операция уровня Остапа Бендера, но в промышленных масштабах. А потом они исчезли так же тихо и внезапно, как и появились, оставив после себя легенды и разоренных европейских мечтателей о вилле на Канарах.
И еще одна южно-европейская диковинка — сиеста. Священная традиция, способная вывести из себя кого угодно. С часу дня и примерно до пяти все живое замирает. Закрывается всё: от банков до лотка с сандалиями. Нация дружно ложится спать. Бороться с этим бесполезно. Остается только принять, смириться и тоже попытаться уснуть, мучаясь угрызениями совести от непроизводительно потраченного времени. Зато в пять вечера все оживает и работает до глубокой ночи, словно пытаясь нагнать упущенное. Очень логично.
Ирландия. Тоже остров, но о курорте тут и речи нет. Климат определяет Гольфстрим, который не позволяет температуре упасть ниже пяти зимой, но и подняться выше пятнадцати летом — тоже. Есть риск проходить все четыре времени года в одной и той же джинсовой куртке. От такой перспективы остается только пить. Много пить. Каждый день. Начиная лет с двенадцати. Еще можно заниматься терроризмом — это у них такая национальная забава, народный промысел. Подложить бомбу на вокзале — примерно то же самое, что у нас сходить за грибами. А сексом-то нельзя! Но об этом позже.
Становится ясно, что Ирландия — это европейская глубокая провинция, буквально с первого взгляда. Шеннон — аэропорт, названный в честь реки, рядом с которой стоит городок Лимерик. Говорят, Дублин от него мало отличается. Погода отвратительная, отчего у ирландцев на лицах вечно написана тихая, смиренная злоба. Но порядок на улицах идеальный. Особенно вокруг пабов. Паб — это икона, алтарь и ковчег завета для ирландца. Все взрослое население страны проводит вечера за пинтой «Гиннесса», ору на футбол или, прости господи, бейсбол, и беспрестанно куря. К сорока годам если у тебя нет здоровенного брюха и фиолетового носа картошкой — ты не ирландец, а так, непонятно кто.
Сильнейшее влияние на жизнь ирландцев оказывает церковь. Благодаря ее стараниям в стране до недавнего времени были запрещены презервативы. Да-да, вы не ослышались. Правительство, видимо, так боролось с иммигрантами — не давало им ни малейшего шанса закрепиться на острове. Молодые ирландки, впрочем, нашли выход. Их страстной мечтой является переспать с иностранцем, а уж с русским — так это вообще высшая лига. Идя мимо их домиков, можно четко расслышать щебечущие голоса из окон: «Эй, Рашен! Кам ту ми! Ай вонт ту хэв чилдрен виз ю!». В общем, страна как страна. Главное — чтобы на эль хватило да телевизор работал.
После семи с лишним лет таких вояжей начинаешь понимать простую вещь: рая на земле нет. Нет такого места, где можно было бы на все сто процентов выдохнуть и сказать: «Всё, я дома». Может, кто-то со мной и поспорит, но я буду стоять на своем. Всё на свете одинаково, ибо создано одинаковыми людьми. С двумя ногами, руками и стандартным набором грехов. Различаются только детали: цвет кожи, разрез глаз, курс местной валюты к доллару и погода. И всё.
Что, неплохо для двадцатисемилетнего парня? Что ж, такова она, наша летная работа. Но об этом — в следующий раз.