Грешники. КиноСценарий

ИНТ. КУХНЯ КВАРТИРЫ ДОМА. ВЕЧЕР.

За обеденным столом сидит ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА и пьёт чай за столом.

В кухню входит ИВАН СТЕПАНОВИЧ, молча наливает за соседним столом в кружку чай и ставит её на обеденный стол. Потом из шкафчика достаёт сахарницу и, набрав в ложку сахар, несёт его к кружке. У ИВАНА СТЕПАНОВИЧА дрогнула рука и он рассыпает сахар на пол.

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
(возмущённо)
У тебя что, руки кривые?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Извини, я нечаянно. Просто рука дёрнулась.

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
(недовольно)
Рука у него дёрнулась. Одни расходы с тобой! Мой теперь за тобой полы.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я же извинился.

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
А мне твои извинения не нужны! Дармоед несчастный!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(возмущённо)
Почему «дармоед»? У меня пенсия больше твоей.

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
(язвительно)
Как же, больше! А на лекарства сколько тратишь? Забыл? И в квартире моей живёшь!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(раздражённо)
Снова ты про квартиру. Что же мне, сдохнуть что ли?

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
Можешь и сдохнуть, тебе решать, никто плакать не будет. Только у тебя «кишка тонка».

ИВАН СТЕПАНОВИЧ в бешенстве бросает кружку на пол так, что она разбивается, губы у него побелели, руки задрожали и.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(кричит срывающимся голосом)
И сдохну! Надоело всё! Сейчас пойду и утоплюсь!

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
(ухмыляясь)
Ой-ой! Перепугал! Утопится он, как же! Сейчас зима, придурок!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ молча выбежал из кухни в прихожую и стал одеваться. Следом вышла жена.

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
(усмехаясь)
Шапку одень, уши отморозишь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Не твоё дело. Где мой паспорт?

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
Зачем он тебе? Ты же топиться идёшь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Чтобы знали, кто утоп.

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
А без паспорта, значит, топиться не можешь? В шкафу на средней полке паспорт.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ идёт в комнату, берёт из шкафа паспорт и направляется к входной двери.

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
Ключи оставь, «утопленник». Сегодня можешь не возвращаться. Я ночью вставать не буду.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(в сердцах)
Дура!

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
(спокойно)
Иди-иди! Сам дурак!

НАТ. ГОРОДСКАЯ УЛИЦА. ЗИМА, ВЕЧЕР.

На улице было сумрачно и холодно. ИВАН СТЕПАНОВИЧ поёжился и поднял воротник пальто. Всё тело дрожало от нервного возбуждения. Машинально пошёл к Суздальскому озеру, которое было в пятистах метрах от их дома через Выборгское шоссе. Прохожих почти не было. ИВАН СТЕПАНОВИЧ шёл и никак не мог успокоиться от обиды.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(бормочет)
Дура! Сколько можно терпеть? И разве это жизнь? Зачем живу? Сдохнуть и покончить с этим! Квартира её… Забыла, что квартиру, мной полученную на заводе, сыну отдали? А я помню… И что в родительской квартире её сестра живёт… и ничего не платит, подло уговорив меня переписать квартиру на сестру. А мне теперь куда? Тоже сволочь! И скандалы в доме начались с приездом сестры. Слова не дают сказать! Сволочи! Нет, лучше сдохнуть, чем так жить! Надоело уже всё! Все надоели! Контролируют, в рот заглядывают, как бы лишнего не съел. А у меня пенсия больше… Господи, что же за наказание такое? За что? Жить бы на пенсии тихо, мирно, так нет же… Сдохнуть и покончить с этим, всё равно никакой жизни нет, и не будет.

Дошёл до озера, подошёл к купальне для любителей зимнего плаванья.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ стоит у купальни при лунном свете поздним вечером, почти ночью, и с …ужасом смотрит на тёмный ледок купальни, выделявшийся среди покрытого белым снегом озера. Вспомнились слова жены,

ГОЛОС ЛЮДМИЛЫ ПЕТРОВНЫ.
(за кадром)
«Можешь  сдохнуть, тебе решать, никто плакать не будет. Только у тебя «кишка тонка».

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(бормочет)
«Кишка тонка», как же! Даа… плакать  некому… Может повеситься надо было? Раз и всё. Чего сюда пришёл? Тут сразу-то не умрёшь.


ГОЛОС ЛЮДМИЛЫ ПЕТРОВНЫ.
(за кадром)
«Утопится он, как же!»…, «Сегодня можешь не возвращаться».

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(бормочет)
Сволочи! Сволочи!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ видит пешню, берёт её и начинает разбивать тонкий лёдок около бортика деревянной дорожки вдоль купальни. Расколол лёд около метра в диаметре.

Снимает пальто, пиджак, брюки, рубашку, ботинки. Всё аккуратно складывает, а сверху кладёт паспорт. Подошёл к краю дорожки напротив подготовленной проруби. Всё тело задрожало, но не от обиды, а уже от холода и страха. У ИВАНА СТЕПАНОВИЧА потекли слёзы.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(шепчет)
Господи, помоги! Страшно мне… довели сволочи до… до… чтоб они сами сдохли…

ИВАН СТЕПАНОВИЧ закрывает глаза, не решаясь сделать последний шаг в жизни.

ГОЛОС.
(за кадром)
Ну, сигай уже, холодно ждать.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ вздрогнул, отшатнулся от края купальни, чуть не упав на кучу одежды. В испуге обернулся.

Метрах в тридцати, на берегу, в темноте стояла неясная фигура небольшого роста с большим рюкзаком на спине и палкой в руке.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(зло)
А тебе чего?

СЕРАФИМ.
(спокойно)
Интересно, сиганёшь, али нет. Али «кишка тонка»?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А ты откуда знаешь? …Не твоего ума дело. Шёл куда-то, вот и иди. Чего сюда пришёл?

СЕРАФИМ.
Я, милок, не ко всем прихожу. Вот ты Господа вспомнил, помощи у него попросил – это правильно. Но помощь попросил грех совершить – это как понимать? И беду ближнему кличешь. Это не по-христиански. Не рой яму другому, а то сам в неё попадёшь. Вот ты в яму чуть и не сиганул.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Что ты можешь знать про мою жизнь?

СЕРАФИМ.
Я, Ванюшка, много чего ведаю.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Ты вообще-то кто такой?

СЕРАФИМ.
Серафим. Ты, давай-ка, одевайся, а то уже посинел весь, дрожишь. И паспорт не забудь взять.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А про паспорт откуда знаешь?

СЕРАФИМ.
Так вижу. Пойдём со мной, третьим будешь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я не пью.

СЕРАФИМ.
Так я не водку предлагаю пить, а чай. Там и потолкуем. Давай быстрей.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(в замешательстве)
А как же... я же хотел…

СЕРАФИМ.
Успеешь ещё, это не твоя судьба.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ лихорадочно начинает одеваться.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(шепчет с радостным облегчением)
Успею еще… это не моя судьба…  Почему не моя, откуда он знает? Бог с ним, всё равно отсюда только два пути: или в прорубь, или с ним.

Руки замёрзли и дрожали, и ИВАН СТЕПАНОВИЧ никак не мог застегнуть маленькие пуговички на рубашке.

СЕРАФИМ.
Я пойду, а ты догоняй.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(торопливо)
Я сейчас, сейчас.

Бросив попытку застегнуть рубашку, ИВАН СТЕПАНОВИЧ надел пиджак, пальто и, не став зашнуровывать ботинки, спотыкаясь, поспешил за удаляющейся фигурой незнакомца. Когда он его догнал, то был крайне удивлён. Оказалось, что это был старик с длинной седой бородой, в чёрном балахоне, но без …рюкзака. У него был …горб. Седые волосы, выбившиеся из-под странной шапочки, достигали горб и покатые плечи старика. Слегка сучковатая деревянная палка служила скорее посохом, чем опорным костылём. А походка старика была лёгкой, пружинистой и никак не вязалась с его возрастом.

СЕРАФИМ.
(не оборачиваясь)
Иди за мной.
 
Шли недолго по тёмной, тихой улице. Дома закончились и начались длинные заборы промплощадок.

СЕРАФИМ.
Ну, вот, дошли.

СЕРАФИМ открыл калитку в заборе, тянувшемся вдоль дороги. Вошли внутрь. Было темно, фонарей не было. Это была стройплощадка. Подошли к вагончику-бытовке и СЕРАФИМ первым вошёл в него, ИВАН СТЕПАНОВИЧ проследовал за ним. СЕРАФИМ включил свет.

ИНТ. ВАГОН_БЫТОВКА. ЗИМА, ВЕЧЕР.

Из-за стола с потёртого дивана испуганно вскочил худощавый мужчина с заспанным лицом и торчащими во все стороны волосами. Пальто, которым он укрывался, сползло на пол и он, наклонившись за ним, спросонья ударился головой о край стола. Потом, потирая рукой ушибленный лоб, посмотрел на вошедших.

СЕРАФИМ.
Вот, ЛАВРЕНТИЙ, принимай к себе товарища.
ЛАВРЕНТИЙ протянул руку ИВАНУ СТЕПАНОВИЧУ.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(важно)
Лаврентий Павлович, профессор, доктор философских наук.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(смущаясь)
Иван Степанович, пенсионер… теперь пенсионер.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
А до этого?

СЕРАФИМ.
(назидательно)
Лавруша, ты не того, ты не пугай Ванюшу титулами. Тут теперь все товарищи, стало быть, равные. Лучше воды согрей, чаёвничать будем. Вишь, Ванюша как дрожит, замёрз милый.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ недовольно морщится, но идёт наливать в помятый электрочайник воды из бачка и поставил кипятиться.

СЕРАФИМ.
(обращаясь к ИВАНУ СТЕПАНОВИЧУ)
Ты раздевайся, присаживайся к нашему столу, в ногах правды нет. Посмотрим, что нам Господь послал к вечерней трапезе.

СЕРАФИМ снял с себя холщёвую сумку и стал выкладывать продукты на стол.

СЕРАФИМ.
Кажись кусок колбасы, тут ещё две баночки с чем-то. Так… и хлебушек, помятый малость, но ничо, нам в радость. Спасибо тебе, Господи! Да осветиться имя твоё.

СЕРАФИМ трижды перекрестился и снял с себя балахон. Помыл руки под рукомойником, висевшим у входа. Закипела вода в чайнике.

СЕРАФИМ.
Лавруша, достань заварку и сахар, ты ближе всех к тумбочке. И колбасу с хлебушком порежь.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ снова сморщился от фамильярности СЕРАФИМА, но он выполнял все указания, хотя и с неудовольствием. СЕРАФИМ перекрестил стол и сел.

СЕРАФИМ.
Молитву читать не буду. Вижу, что не верите пока истинно в Бога, а вспоминаете его токма тогда, когда вам худо.

Ели и пили молча. СЕРАФИМ пьёт чай с прихлёбом без сахара, макая хлеб в кружке, а к колбасе даже не притронулся. Пьёт не спеша, не суетясь. Товарищи же его едят и пьюти с жадностью.

СЕРАФИМ.
Ну, слава Богу, поели. Можно теперь и потолковать. Рассказывай, Ванюша, облегчи душу.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(недоумённо)
Что рассказывать?

СЕРАФИМ.
А что важным считаешь. Ты не смущайся, тут все свои.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Какие «свои»? Я вас первый раз вижу.

СЕРАФИМ.
Так-то оно так. Но все мы божьи дети, братья и сёстры, стало быть, родственники, свои. Ты нас первый раз видишь и мы тебя впервые видим, но ты нам брат и мы переживаем за тебя. А твоя беда на троих разделится и тебе легче будет. Но, ежели не желаешь, стесняешься, не говори, неволить не будем.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(махнув рукой)
Что уж там стесняться. Я благодарен тебе, Серафим, что… словом, что приютили меня. Некуда мне больше податься, кроме как…  Поссорился с женой, ну и… психанул. Так-то мы с ней жили нормально, а год назад приехала её сестра и начала сбивать с толку. Уговорили переписать родительскую квартиру на сестру, мол у нас и так есть где жить, а сестра несчастная, одинокая и прочее. Я и согласился. А как подписал документы, отношение ко мне резко изменилось, пошли скандалы, упрёки. А мне и податься больше некуда, вот и решил…

СЕРАФИМ.
Ну, Ванюша, ты не один у нас такой, у Лавруши схожая история, тоже податься некуда. Свой «крест» до конца надо нести, как бы не было тяжко.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Так сил уже никаких не осталось.

СЕРАФИМ.
Это, Ванюша, от того, что «крест» ты не свой взял, вот и не выдюжил. И винить надо не жену с сестрой, а прежде себя.

ИВАН СТЕПАНОВЧ.
(удивлённо)
А я-то тут причём?

СЕРАФИМ.
(назидательно)
Причём? Жену, небось,  сам выбрал? Вот какую выбрал, с такой и живи до самого погоста. Неси свой «крест» справно. А коли ошибся, вини себя. Козни сестры жены не сумел разглядеть. Кто виноват? Опять же ты! И потом, ты глава семьи, стало быть, за всё в ответе. Не сдюжил ты, Ванюша. Не сдюжил. Жизнь прожить не поле перейти.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(обиженно)
Выходит, я во всём виноват?

СЕРАФИМ.
Выходит так. Но мы тебе поможем. Ещё пойдёшь по пути Господнему, который приведёт тебя к твоей истинной судьбе.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Это как?

СЕРАФИМ.
Опосля узнаешь, поздно уже, почивать пора, трудный день был у тебя, но Господь не допустил беды. Ты, Ванюша, на лавках ложись, сдвинь их вместе. А я лягу на стульях, мне не привыкать.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. ЗИМА. УТРО.

Утро. На диване спит ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. Просыпается на лавке и встаёт ИВАН СТЕПАНОВИЧ. СЕРАФИМА нет.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(в полголоса)
Ушёл СЕРАФИМ что ли куда?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ чувствовал какое-то обновление, лёгкость в душе и даже необъяснимую радость.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(размышляет в полголоса)
А хорошо я за стариком пошёл! Странный он какой-то, на богомольца с картин 19-го века похож. Вроде и поговорил с ним мало, а он словно наждаком сдирал с души грязь.

ИВА СТЕПАНОВИЧ смотрит на спящего товарища, но тот даже не шевелился, только посапывает. ИВАН СТЕПАНОВИЧ выходит из вагончика на улицу.

НАТ. СТРОЙПЛОЩАДКА. ЗИМА. УТРО.

Было уже светло, но по-прежнему морозно. Строительная площадка укрыта снежным покровом. Никаких следов нет, а только одна тропинка от калитки до вагончика, а другая до дощатой уборной за вагончиком. Башенный кран стоял у засыпанного снегом котлована, с повёрнутой к нему стрелой. Было тихо, если не считать шум от изредка проезжающих машин по дороге вдоль забора стройки.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ набрал в руки чистого, искрящегося под солнцем снега и обтёр лицо, руки.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(оглядываясь вокруг)
Красота-то какая! Что это я, в самом деле!? Может и правду говорит СЕРАФИМ о другой судьбе? Чуть грех не совершил! Из-за чего? Из-за чего!? Тьфу! Дурак! Стыдно даже вспоминать! А жизнь-то одна дана, а я… Дорог много, да не по той я пошёл. Какой же мой «крест», как его отыскать? И кто такой этот СЕРАФИМ? Надо бы у Лаврентия спросить.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ возвращается в вагончик.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. ЗИМА. УТРО.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ наливает воду в чайник, включает его, чтобы вскипятить воду. Просыпается ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. Сел, долго зевает, потом трёт рукой глаза.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Приветствую вас, коллега.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Доброе утро! Да я вроде не философ.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Все мы, в сущности, философы. Только одни маленькие, другие большие. А я сказал «коллега» в том смысле, что оба несчастны. «Товарищи», как сказал бы старик.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ, если вы считаете меня «коллегой» и «товарищем», давайте перейдём на «ты». Я человек простой и мне удобней по-простому обращаться, иначе мы с вами не товарищи.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Я заметил. Не возражаю. Сейчас мы с вами… с тобой в одном статусе, так сказать, неимущие, не владеющие, не счастливые.

Закипела вода в чайнике.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
ЛАВРЕНТИЙ, давай позавтракаем. Там СЕРАФИМ какие-то баночки принёс и хлеб ещё остался.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ заваривает чай в металлической кружке, тоже помятой, режет хлеб, достаёт банки из пакета.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Ого! Да это красная икра! Богато старик живёт, а по виду не скажешь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Странный он какой-то, покупает красную икру, дорогую колбасу, а заварника нет, чайник помятый, со сколотой ручкой и живёт в вагончике.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Да, странный. Я ему не задавал этих вопросов, но при споре о бытие, понимании сущности мироздания и прочих философских, как мне казалось, незыблемых истин, он почему-то одерживает верх на до мной. А я ведь доктор философских наук, всю жизнь занимался только этой наукой. Не вяжется его внешний облик с умом. Не понятен он мне.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Да, и мне тоже. Но вот он удержал меня от… от…  Да, что уж там, спас он меня. Я сегодня вышел утром на улицу, а там красота, кругом бело, чисто, дышится  легко, и на душе тяжести нет, и не вспоминаю я о прошлой жизни, словно и не было её. Снял с меня СЕРАФИМ «крест» и жить хочется. Вот я и подумал, что ничто не стоит против жизни. Ничто! И дорог полно, сверни на другую и иди дальше.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
О, да ты философ, Иван! Как старик тебя «перековал». Вот я и говорю, что он умный, хитрый и непонятный.

ИВАН ПАВЛОВИЧ.
А я об этом не задумываюсь, спас он меня и на том спасибо.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Это верно. Да и я, признаться, благодаря ему, что живу, а так бы…

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
И давно ты с ним тут живёшь?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Да уже почти неделю. И что интересно, он почти не задаёт мне вопросов про мою бывшую жизнь, а разговаривает со мной так, словно всё знает.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Да, это странно.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. ЗИМА. ВЕЧЕР.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ лежит на диване в одежде. ИВАН СТЕПАНОВИЧ сидит на лавке за столом и рассматривает старый, потрёпанный журнал. Водит СЕРАФИМ с пакетом в руке.

СЕРАФИМ.
Заждались, голубчики?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ и ИВАН СТЕПАНРВИЧ радостно вскочили. СЕРАФИМ выкладывает из пакета на стол сосиски в упаковке, кусок сыра, селёдку в банке, хлеб и яблоки.
ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ с радостью ставит чайник вскипятить воду. Глаза его заблестели, он без просьбы старца порезал хлеб, сыр, открыл банку с селёдкой.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(возбуждённо)
Красота! Сейчас бы по рюмочке коньячка и был бы полный ажур. Dommage qu’il n’y ait pas de femmes (жаль, женщин нет).

СЕРАФИМ.
Лавруша, женщины в нашем положении лишние, - прервал мечтания Лаврентия старец.

У ЛАВРЕНТИЯ ПАВЛОВИЧА от удивления глаза округлились, и он уставился на СЕРАФИМА.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(удивлённо)
Ты что, и французский знаешь!?

СЕРАФИМ.
Лавруша, не суди о человеке по одёжке, не ровен час, ошибёшься. Как же не догадаться о чём ты подумал, коли у тебя глаза  заблестели. Да и мысли твои пока с душой не в ладах. Время нужно, чтобы на путь исправления встать.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Но и Бог был не против любви. Создал же он Еву для Адама, - возразил старцу философ.

СЕРАФИМ.
Создал, милок, создал. Токма создал он Еву не токма для любви, сколь для продолжения рода человеческого. И Господь всё делает с любовью и нам велит в любви жить.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Вот видишь, сам говоришь, что любовь важна.

СЕРАФИМ.
Мы с тобой, Лавруша, по-разному любовь понимаем. Пока по-разному. У тебя не любовь была, а прелюбодейство, то есть грех. Вот Бог тебя и наказал за это, но и помиловал, чтобы ты грехи свои искупил и на праведный путь встал.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Так разве мои страдания не искупление грехов?

СЕРАФИМ.
Нет. Страдания – не искупление грехов. Это токма последствия твоей неправедной жизни.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Так что же я должен сделать?

СЕРАФИМ.
Что? Искупаются грехи добром и делами с пользой для обчества.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Так что же, я мало что сделал для общества?

СЕРАФИМ.
Видать мало, коли твои грехи перевешивают твои деяния. Да и дела ты больше делал с пользой для себя. Для полного очищения тебе теперь надо пройти огонь и воды. Выдюжишь, слава Богу. А нет, что же, отвечать придётся перед Божьим судом.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Не радужная перспектива.

СЕРАФИМ.
Это касаемо и Ванюши. Давайте уже трапезничать.

СЕРАФИМ снова ел мало, словно и не проголодался. А ИВАН СТЕПАНОВИЧ с ЛАВРЕНТИЕМ ПАВЛОВИЧЕМ ели с удовольствием, нахваливая старца за щедрое угощение.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Вкусно! Я дома такие деликатесы только по праздникам ел. А ты каждый день приносишь. Дорого ведь покупать.

СЕРАФИМ.
Нет, Ванюша, не дорого. Я их нахожу.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(удивлённо, перестав жевать)
То есть, как это «нахожу»? Где?

СЕРАФИМ.
(невозмутимо)
На помойке.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ подавился и закашлялся. ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ, прикрыв рот рукой, вскочил с дивана и бросился вон из вагончика. Только СЕРАФИМ невозмутимо продолжал пить чай с прихлёбом. Вскоре вернулся ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. Его щетинистое лицо было бледно, глаза злые, его слегка трясло, и он не мог скрыть своего раздражения.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Что же ты… ты… кормишь нас с помойки, как свиней!? Мы…

СЕРАФИМ спокойно поставил кружку на стол и глянул на философа. Голубые зрачки глаз у СЕРАФИМА почернели, словно бездонная вечность отразилась в них. ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ поперхнулся словом, испуганно отшатнулся, будто увидел нечто такое, от которого кровь стынет, и лихорадочно стал пробираться к дивану, чуть не завалив ИВАНА СТЕПАНОВИЧА.

СЕРАФИМ.
(назидательно)
Такими продуктами, Лавруша, кормятся многие обездоленные люди. И ничего, никто не помер. Их приносят из магазинов. Есть и порченые, но такие никто не берёт. У других же срок годности истекает, вот их и выбрасывают, но есть их ещё можно. И кружки с помойки, и чайник. И одёжа там есть и много ещё чего. Богато живут люди, вот и выбрасывают вещи. Раньше так не жили, дорожили каждой вещью, чинили, ежели портилась. И мы можем себе что-то присмотреть. Бедность не порок. Чай Иисус не на каретах разъезжал, а с посохом по земле шёл, в простом одеянии.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Так сейчас и время другое. Изменилось всё.

СЕРАФИМ.
Время, Ванюша, для добра и праведной жизни всегда одно.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Всё верно. Но можно же и купить в магазине продукты, а не по помойкам собирать.

СЕРАФИМ.
Можно, но не для вас.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Это почему же?

СЕРАФИМ.
Грех, Ванюша, искупается не в праздности, а в лишениях. Бог вам дал возможность исправиться. Вы и должны пройти испытания, чтобы понять истинную цену жизни, цену каждому дню и часу. Без таких испытаний и понимания вы вновь будите грешить. А может Бог вас и раньше времени заберёт, токма в рай не пустит. Так что крепитесь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А сам ты без греха?

СЕРАФИМ.
Нет людей без греха, кроме Бога. И я грешен. И мы должны за божье спасение искупить свой грех добрыми делами.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Так вроде ты нас спас.

СЕРАФИМ.
Эээ, нет! То в божьей воле. И про деньги забудьте, они вам ещё понадобятся. Подадут нам копеечку и ладно, и на том спасибо.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(зло)
Я завтра же уйду! Ни по помойкам побираться, ни попрошайничать я не буду! – истерично крикнул Лаврентий.

СЕРАФИМ.
(спокойно)
Вольному воля! Токма ты, Лавруша, теперь не вольный. Обязан ты Богу, так отплати добром. Вас не случайно судьба вместе свела. Работник и философ. Токма ты философ покамесь, некудышный. Смысл жизни тебе не ведом, выражаешься туманно, вот народ, не понимая тебя, и думает, что ты слишком умный. А убери туман, так ничего и не останется. А когда ты пройдёшь босиком по земле, поживёшь, как простой народ, в невзгодах постигнешь смысл жизни, вот тогда и станешь настоящим философом. Туман рассеется, и ИВАН начнёт тебя понимать. Ладно, почивать пора. Ложимся так же, как вчера.


ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. ЗИМА. УТРО.

Утро. СЕРАФИМ лежит на стульях. ИВАН СТЕПАНОВИЧ лежит на лавке. ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ встал с дивана, молча оделся и ушёл. ИВАН СТЕПАНОВИЧ встал, стал умыватбся, долго смотрит на своё отражение в осколке зеркала, прикреплённого на стене. Не выспавшееся лицо с щетиной было слегка одутловатым, недовольным. На правой брови висела капля воды. ИВАН СТЕПАНОВИЧ смахивает её рукой.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Побриться бы надо, а как?

СЕРАФИМ.
(садясь га стул)
Не надо, Ванюша, ни бриться, ни стричься.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Это почему же?

СЕРАФИМ.
Так тебе сподручней будет. Никто тебя узнавать не будет, стало быть, стесняться не будешь, и это поможет тебе в пути.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
В каком пути?

СЕРАФИМ.
Господнем,  Ванюша.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Так на бомжа буду похож.

СЕРАФИМ.
Это для кого как. Умом, разумом, Ванюша, надо выделяться, а не обличием. И потом, ты ведь не пошёл с Лаврушей, а тут остался. Стало быть, готов к искуплению греха и это правильно. И Лаврентию поможешь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Так ЛАВРЕНТИЙ ушёл.

СЕРАФИМ.
Что ты, милый, от судьбы не уйдёшь. Завтра к вечеру возвернётся.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Откуда ты знаешь?

СЕРАФИМ.
Вижу. Он к жизни мало приспособлен, токма философствовать. Вот ты ему и поможешь крепче на ноги встать, жизнь понять.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Почему я?

СЕРАФИМ.
К земле ты ближе, добра в тебе больше. Не веди его, а помогай.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Странный ты человек, СЕРАФИМ, словно несколько веков прожил, всё знаешь наперёд. Сколько же тебе лет?

СЕРАФИМ.
Этого я, Ванюша, не ведаю, забыл. Да и не в возрасте дело, а в разуме, кой тебе дал Господь. В любви и добре, коими с тобой он поделился. И о годах моих не гадай, не к чему тебе это. Со временем поймёшь. Давай лучшей чаёвничать, али побрезгуешь?

И СЕРАФИМ посмотрел на ИВАНА СТЕПАНОВИЧА своими синими глазами под седыми густыми бровями.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Не побрезгую. Теперь не побрезгую.

После завтрака старец ушёл. Следом из вагончика выходит ИВАН СТЕПАНОВИЧ.

НАТ. ДОРОГА К ОЗЕРУ. ЗИМА. ПОЗДНЕЕ УТРО.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ идёт вдоль забора к озеру. Кругом бело от снега, он скрипит под ногами. На кустах, через дорогу, комьями лежит снег и, когда воробьи перелетали с куста на куст, снег осыпается.ИВАН СТЕПАНОВИЧ улыбается.

Показалась купальня. Около неё стоят
ПОЛИЦЕЙСКИЙ и ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА с сестрой. ИВАН СТЕПАНОВИЧ, не дойдя до купальни, прячется за дерево и стал наблюдать за происходящим у купальни. Из воды купальни вынырнул АКВАЛАНГИСТ и стал подниматься по лесенке наверх.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ.
Ну, что там, Вася?

АКВАЛАНГИСТ.
Ничего нет, чисто. Только зря туда лазил.

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
Где же он тогда? Он мне сказал, что пошёл топиться.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ.
Вы, ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА, взбаламутили нас, а теперь спрашиваете, где он. Загулял где-нибудь, а мы тут мёрзнем. Он водку пьёт, а мы воду ледяную.

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
Тогда где же он?

ПОЛИЦЕЙСКИЙ.
Погуляет и вернётся. Ждите. Не он первый, не он последний. У нас таких случаев каждую неделю, работать некогда, всё мужей разыскиваем. Не захотел с вами жить, вот и ушёл. Имеет право, вольному воля. Это не подсудное дело.

ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА.
(зло)
Все вы мужики заодно.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ.
(угрожающе)
Аккуратней, ЛЮДМИЛА ПЕТРОВНА, аккуратней. Мы и так пошли вам навстречу и проверили купальню, а не должны были. Ждите, может и вернётся. Не зря же он взял паспорт. Утопленники так не поступают.

Трижды громко каркает ворона на соседнем дереве, и ПОЛИЦЕЙСКИЙ поворачивается на её крик. ИВАН СТЕПАНОВИЧ тотчас спрячет голову за дерево.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(в полголоса с усмешкой)
Много ты знаешь об утопленниках. Теперь не вернусь. Поживите без моей пенсии. Правильно, что паспорт с собой взял, словно надоумил кто-то меня. С СЕРАФИМОМ не пропаду.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ, стараясь не шуметь, идёт обратно к вагончику.

Солнце светило в спину. Вдалеке слышится шум от электрички, а по голубому небу высоко-высоко беззвучно летит самолёт, оставляя за собой белый инверсионный след.
Иван Степанович глубоко вдохнул морозный воздух и улыбнулся.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(счастливо)
Как хорошо! Как хорошо жить!

НАТ. СТРОЙПЛОЩАДКА. ЗИМА. ДЕНЬ.

За вагончиком ИВАН СТЕПАНОВИЧ находит совковую лопату и начинает расчищать от снега дорожку к вагончику и уборной. Закончив работу, уходит в вагончик.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. ЗИМА. ДЕНЬ.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ сидит за столом и листает старый журнал. Потом чаёвничает. Потом лежит на диване. Потом снова чаёвничает. Потом снова листает журнал.
Входит СЕРАФИМ с пакетом в руке и достал из пакета старую кастрюлю с отколотой эмалью и маленькую электроплитку.

СЕРАФИМ.
(протягивая электроплитку)
Посмотри-ка, Ванюша, можа  годная, тогда и супчика сварить можно, али картошечки. А сковороду найдём, то и пожарить что-нибудь можно. Господь не оставит нас в нужде, вот и сегодня послал и рыбу копчёную, и маслица кусок, и хлебушек, и снова упаковку сосисок.

СЕРАФИМ выкладывает продукты на стол. ИВАН СТЕПАНОВИЧ рассматривает плитку. Включает шнур плитки в розетку. Плитка не греет.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Мне пасатижи нужны, чтобы разобрать её.

СЕРАФИМ.
А ты посмотри в тумбочке на нижней полке, там ящичек с каким-то инструментом.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ достал ящичек, взял нужные инструменты, разобрал плитку, нашёл перегоревшее место в шнуре, отрезал кусок, вновь подсоединил шнур и включил в сеть. Теперь плитка нагревалась.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(довольно)
Порядок. Можно сосиски отварить.

СЕРАФИМ.
Вишь, какая польза от тебя? И много ещё чего сделаешь, а ты топиться пошёл. Эх…

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Да мне уже и самому стыдно вспоминать.

СЕРАФИМ.
Стыдиться нечего, все мы люди и можем ошибаться. Токма, не каждый признаёт ошибки и не исправляется.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Согласен.

СЕРАФИМ.
Тогда давай трапезничать, а завтра пораньше со мной пойдёшь. Я раскладушку присмотрел, ты её и заберёшь для себя. До лета ещё далеко, на лавках бока намнёшь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А что же летом?

СЕРАФИМ.
Летом в путь отправитесь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Куда?

СЕРАФИМ.
А куда душа подскажет.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А ты?

СЕРАФИМ.
Можа и я. Человек предполагает, а Бог располагает. На всё воля божья.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ и СЕРАФИМ попили чай с бутербродами и улеглись спать.

НАТ. ДВОР МНОГОЭТАЖНЫХ ДОМОВ. ЗИМА. УТРО.

Площадка с мусорными контейнерами. Там к ограждающей стенке прислонена старая раскладушка. ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЧЕРАФИМ подходят к раскладушке.

СЕРАФИМ.
(деловито)
Ещё не увезли. Вот тебе кровать, Ванюша, бери и неси в вагончик. А мне надо по делам сходить. Вечером возвернусь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ стыдливо оглядывается по сторонам, нет ли знакомых, берёт брезгливо раскладушку и быстрым шагом уходит со двора, опустив голову. СЕРАФИМ смотрит ему вслед и качает головой.

СЕРАФИМ.
(вздыхая)
Стесняется, это хорошо. Ничего-ничего, человек ко всему привыкает.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. ЗИМА. ВЕЧЕР.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ лежит на диване. Входит СЕРАФИМ с пекетом в руке.Достаёт из пакета картошку и лук.

СЕРАФИМ.
Свари, Ванюша, скоро Лавруша голодный  придёт.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А ты откуда знаешь?

СЕРАФИМ.
Знаю.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ наливает из бачка воду в кастрюлю и ставит кастрюлю на электроплитку. Потом чистит картошку, складывает её в кастрюлю, туда же кладёт сосиски и включает электроплитку. Так же включает электрочайник.

Слышатся аги, и в вагончик входит ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. От его вида у ИВАНА СТЕПАНОВИЧА даже рот раскрылся от изумления. Пальто Лаврентия было испачкано, шапки не было, волосы на голове были спутаны и торчали клочьями. Но самое главное, у него был синяк на правом глазу, с распухшими веками. Вид у ЛАВРЕНТИЯ ПАВЛОВИЧА был жалкий и виноватый. Только Серафим был невозмутим.

СЕРАФИМ.
(невозмутимо)
О, явился блудный сын! А мы токма тебя ждём, не трапезничаем. Проходи, не смущайся, с каждым может беда случиться. Лицо токма умой и руки, опосля к столу садись.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ снимает пальто, умывается и садится за стол. ИВАН СТЕПАНОВИЧ достаёт из тумбочки миску и тарелку, ложки, накладывает в тарелку картошку, сосиски кладёт в миску.
Ели молча. Серафим, съев пару картофелин, стал пить чай. ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ же запихивал в рот по целой картофелине и откусывал сразу по пол сосиски. Наевшись, ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ достал платок и хотел вытереть рот, но и платок был грязный.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(смущённо)
Я благодарен вам за… за…

Глаза у ЛАВРЕНТИЯ ПАВЛОВИЧА заблестели от слёз, и он не смог договорить.

СЕРАФИМ.
(успокаивая)
Ну-ну, Лавруша. Ничего-ничего. Слёзы раскаяния очищают душу. Не стесняйся. Повинную голову и меч не сечёт.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(участливо)
Кто же тебя …так?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(вытирая ладонью слёзы)
Сам виноват.

СЕРАФИМ.
Говори-говори, Лавруша. Шила в мешке не утаишь, всё тайное становится явным. И тебе легче будет и нам.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Словом, некуда мне идти, вот и пошёл на вокзал. А там оказывается целая мафия. Разговорился с одним пассажиром, он мне дал банку пива и пятьсот рублей. А когда он ушёл, подошли ко мне два здоровых мужика, вывели на улицу, ну, и… Деньги забрали, пиво тоже и пригрозили, чтобы там больше не появлялся. Сказали, что это их «точка».

СЕРАФИМ.
Даа…  Вот, Ванюша, вишь, как дело обернулось. От того ты и рядом с ним. Ты и сильнее, и к земле ближе. Оберегай Лаврушу, как зеницу ока. А что же ты, Лавруша, деньги с пенсии не снял? Мог бы в гостинице переночевать, в ресторан сходить.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(недоумённо)
А вот как-то не подумал, будто кто-то стёр с памяти эту возможность. Ты сейчас спросил про пенсию, я и вспомнил. С деньгами хорошо, можно и от наказания за грехи откупиться. Знаю одного миллионера, который попу деньги давал для отпущения грехов, а сам вор  по сути.

СЕРАФИМ.
Нет, Лавруша, заблуждаешься ты. Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. А что касаемо священника, то и он предстанет перед Божьим судом. Он тоже простой человек, токма в рясе и отвечать придётся за неправедные деяния. Там-то не обманешь.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Трудно с тобой спорить, СЕРАФИМ, всё-то ты знаешь, на всё у тебя ответ есть. И поговорки у тебя убедительные.

СЕРАФИМ.
Это не поговорки, Лавруша, это многовековая народная мудрость, записанная в священных писаниях.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Я вот тоже в институте изучал библию, а уже ничего не помню.

СЕРАФИМ.
Эка, хватил! Сколько лет утекло, не мудрено забыть. А я, Лавруша, живу по этим священным писаниям и, несмотря на это, перечитываю их. Ладно, давайте почивать, утро вечера мудреней. Я вам оставлю денюшку, сходите в баню. Надо, чтобы не токма душа, но и тело было чистым.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ. ВЕЧЕР.

В вагончике ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. У обоих «грешников» уже отрасли небольшие бороды и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ теперь не был похож на прежнего самовлюблённого сноба-профессора. Только одежда у обоих была прежняя.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Пропал куда-то наш «кормилец». Три дня, как его нет.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Да, проголодались. Надо что-то предпринимать.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Давай, пойдём в тот двор, где я раскладушку брал. Может там что-нибудь найдём или СЕРАФИМА встретим.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(смущаясь)
Не привычно как-то мне.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
СЕРАФИМ правильно сказал: «Человек ко всему привыкает». Пошли. Тем более нас в таком виде мало кто узнает. Да и кому мы нужны? Соглашайся, ЛАВРЕНТИЙ.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Ладно, убедил. Мало ли, что с СЕРАФИМОМ случилось, не помирать же нам с голода. Пошли.

НАТ ДВОР МНОГОЭТАЖНЫХ ДОМОВ. КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ. ВЕЧЕР.

Сумрачно. Площадка с мусорными контейнерами.
Во дворе людей не было, а те, то встречались, спешили в свои тёплые квартиры. Около мусорного контейнера стоял мужик и деловито что-то перебирал в нём. Товарищи ускорили шаг,  подошли к мужику.

ЛУКИЧ.
(настороженно)
А вы кто такие? Что-то я вас не знаю. Вы с какого двора?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Мы от СЕРАФИМА.

ЛУКИЧ.
А-а-а. Горбуна что ли?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
От него.

ЛУКИЧ.
Поздно пришли, уже всё разобрали. Посмотрите в другом контейнере, может там что осталось. Если ничего не найдёте, я вам селёдки дам и манго пару штук.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(изумлённо)
Что, тут и манго есть!?

ЛУКИЧ.
Мужик, тут всё есть. Только вовремя приходить надо. У тебя какая «кликуха»?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(не понимая)
Что?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
«Профессором» его кличут, а меня …«грешником.

ЛУКИЧ.
«Профессором»? Умный что ли?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Учёный.

ЛУКИЧ.
О, как! У нас тут был один биолог, тоже из учёных, но что-то уже три месяца не показывается, может помер, старый был. Он нас «археологами» называл. А я Лукич.

Товарищи подходят ко второму контейнеру и начинают в нём рыться. Вернее, перебирал мусор «грешник», а «профессор» стоит рядом. Под мусором лежит чёрный пакет. ИВАН СТЕПАНОВИЧс трудом вытаскивает его, залядывает внутрь. Там картошка, несколько кабачков, две упаковки сосисок и слегка мятый тетрапакет с молоком.

ЛУКИЧ.
(удивлённо)
Смотри-ка, что вы нашли, а никто не заметил.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Просто пакет мусором был завален. Давай мы тебе кабачки, молоко и пачку сосисек отдадим, а ты нам селёдку, манго и, если есть, хлеб.

ЛУКИЧ.
Годится. Хлеб есть. Дам и батон, и буханку. Только у меня селёдка копчёная.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(радостно)
О, так это хорошо, нам в самый раз.

И довольные мужики стали обмениваться продуктами.

Подошла молодая женщина выбросить сломанный стул, увидала «профессора».

МАРИНА
ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ!? Профессор!?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(отворачиваясь)
Сударыня, вы ошиблись.

ЛУКИЧ и ИВАН СТЕПАНОВИЧ с интересом наблюдают за происходящим.

МАРИНА.
(настойчиво)
Как же я ошибаюсь? Это же вы! Я у вас училась несколько лет назад! Я Кузнецова Марина. Что вы здесь делаете и в таком виде!?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(примирительно)
Ну, хорошо-хорошо. Только не кричите. Я.. я снимаюсь в фильме и это репетиция, чтобы вжиться в образ.

МАРИНА.
(заинтересованно)
Как интересно! И как фильм называется?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(растерянно)
Эээ…

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
«Пути господни».

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Благодарю вас, коллега. Это рабочее название фильма, а на экраны он выйдет под названием «Грешники».

МАРИНА.
Как интересно! И кого вы играете?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Грешника, естественно.

МАРИНА.
(недоумённо)
Почему «естественно»? Что, там не было положительной роли для вас? Вы же всё-таки профессор.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Положительную роль там играет один очень старый актёр. Вы его не знаете.

МАРИНА.
Почему не знаю? Я многих знаю.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Этого нет, он очень старый, очень.

МАРИНА.
А как его зовут?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Серафим… эээ…

ИВАН СТЕПАНОВИЧ
Сваровский.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Благодарю, коллега.

МАРИНА.
Как же я не знаю! Это же святой такой.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(изумлённо)
Святой!?

МАРИНА.
Святой, я помню.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Тот святой давно умер. А это однофамилец, ещё живой.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Благодарю, коллега. Вы бы шли, Марина, домой, а то нам ещё репетировать надо.

МАРИНА.
(назойливо)
А эти тоже актёры?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Да, это мои коллеги.

МАРИНА.
(кивая головой на ЛУКИЧА)
А вон тот разве актёр? Он же здесь каждый день околачивается.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ЛУКИЧ? Нет, его мы наняли, как специалиста, консультантом. Ну, вы идите уже, а то замёрзли.

МАРИНА.
Ничего, мне интересно. Обязательно фильм посмотрю.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(нетерпеливо)
Идите-идите, не мешайте нам работать.

МАРИНА выбрасывает стул в контейнер и, оглядываясь, идёт к дому.

ЛУКИЧ.
Мужики, я чё-то не понял. Вы что, фильм тут снимаете? Могли бы и предупредить, я бы приличнее оделся.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Не переживай, коллега, я ей соврал.

ЛУКИЧ.
Соврал? А зачем?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Это была ложь во спасение, как бы сказал СЕРАФИМ.

ЛУКИЧ.
Так ты точно профессор? А святой кто?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Настоящий профессор. А святой – это Серафим Сваровский. Но он давно умер. Мдаа… Серафим… Серафим… Странно.

ЛУКИЧ.
А «грешник» кто?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ЛУКИЧ, что ты пристаёшь с вопросами? Коллега он мой, как и ты.

ЛУКИЧ.
Я не грешник.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Это ты так думаешь. Все мы грешники, кроме Бога.

ЛУКИЧ.
Ишь ты, как ловко. В следующий раз приходите на часик пораньше.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ и ИВАН СТЕПАНОВИЧ, довольные, что удачно «выкрутились» из щекотливого положения, понесли продукты к своему жилищу. Слякоть их уже не раздражала, и они посмеивались друг над другом, вспоминая происшествие.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.

В вагончике на стуле сидит СЕРАФИМ. Входят улыбающиеся ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ с пакетом.

СЕРАФИМ..
Возвернулись, голубчики?

У СЕРАФИМА была довольная физиономия. Он поглаживал седую бороду и прищуривал глаза с хитрецой.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(радостно)
Вернулись!

СЕРАФИМ.
А я вас жду. Трапезничать пора. Я вам и рыбки красной копчёной принёс. Сахар купил и чай.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Здравствуй, СЕРАФИМ! И мы с продуктами. Ходили в тот двор, где ты мне раскладушку дал. Но больше туда нам путь заказан.

СЕРАФИМ.
Чего так?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Узнала одна студентка ЛАВРЕНТИЯ. Пришлось врать, что мы кино снимаем.

СЕРАФИМ.
Засмущались, стало быть. Выходит у вас была ложь во спасение.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Вот и ЛАВРЕНТИЙ так сказал.

СЕРАФИМ.
Опосля я вам покажу другой двор, там магазины богаче и продуктов больше выносят.

НАТ. ДВОР МНОГОЭТАЖНЫХ ДОМОВ. МАЙ. ВЕЧЕР.

Площадка с мусорными контейнерами. В контейнерах роются два человека. К ним подходят ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. Они одеты в старые утеплённые куртки. Бороды и волосы на голове отрасли и они уже без стеснения подходят к контейнерам. «Археологи» принимали их за своих.

«АРХЕОЛОГ»
Мужики, вы что сюда припёрлись, я вас не знаю?

ЛУКИЧ.
Эээ… ты чего? Это наши, они со мной.

«АРХЕОЛОГ»
Пускай идут в свой двор. Слишком много халявщиков развелось.

ЛУКИЧ.
Ты полегче, они от СЕРАФИМА.

«АРХЕОЛОГ».
СЕРАФИМА? Так бы сразу и сказали. Подходите, мужики.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. МАЙ. ВЕЧЕР.

В вагончике СЕРАФИМ читает библию. Входит ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ и расстроенный ИВАН СТЕПАНОВИЧ.

СЕРАФИМ.
Что случилось, Ванюша, на тебе лица нет?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Сына встретил у метро, когда подояние просил.

СЕРАФИМ.
Так это хорошо, родная кровь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Кровь-то родная, да не подошёл он ко мне.

СЕРАФИМ.
Можа не узнал? Вас теперь трудно узнать.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(сокрушённо)
В том-то и дело, что узнал, но… не подошёл. А я для него… что уж там. Словно чужие.

Глаза ИВАНА СТЕПАНОВИЧА заблестели от слёз.

СЕРАФИМ.
Что посеешь, Ванюша, то и пожнёшь, видно, что-то не то делал, не так. И испить горькую чашу вам до дна придётся. Крепитесь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я чувствую, что меняется моё прежнее представление о жизни, многое узнал за последнее время. Но бывает, что вера моя в хорошее будущее начинает ослабевать вот после таких случаев, как сегодня.

СЕРАФИМ.
Да, без веры жить нельзя. Вера и гору с места сдвинет. Неча посыпать голову пеплом. Иисус Христос за веру на Голгофу пошёл в терновом венце. Смерть принял. А у тебя ещё жизнь впереди.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Так обидно же.

СЕРАФИМ.
Обидно? Обиду проглоти – сам виноват. Он не тебе худо сделал, а себе. Спустя годы токма поймёт, что не подал руку помощи родному отцу, и до конца дней своих его будет мучить этот поступок. Кто родителей почитает, того Бог не забывает. Так-то.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Как ты умеешь, СЕРАФИМ, всё разумно обосновать, разъяснить. Вроде и не философ, а лучше любого философа рассуждаешь. И нам с тобой спокойно.

СЕРАФИМ.
Давно живу, Ванюша, много видел.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Так и я давно живу.

СЕРАФИМ.
Эээ, нет! Твоя жизнь проскочила, словно песок сквозь пальцы и понимать суть жизни ты токма сейчас начинаешь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Найду ли я этот самый смысл жизни?

СЕРАФИМ.
(убеждённо)
Найдёшь. Ищите и обрящете.

ИНТ. ДВУХЭТАЖНЫЙ ДОМ. МАЙ. ВЕЧЕР.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ поздним вечером идут к вагончику. У дороги стоит небольшой деревянный заброшенный двухэтажный дом, подготовленный под снос.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
ЛАВРЕНТИЙ, до вагончика ещё далеко идти и СЕРАФИМ уже неделю отсутствует, давай заночуем в этом доме.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Я не возражаю. Да и устал уже. Интересно, куда Серафим пропал?

Товарищи заходяь внутрь дома. Внутри дома грязно, окна выбиты, двери сорваны. Кое-какая оставшаяся мебель сломана. Но в двух комнатах стоят металлические кровати с грязными, порванными и кое-где обгоревшими, матрасами. Было видно, что сюда наведывались бездомные и ночевали здесь. Товарищи выбрали комнату с не разбитыми оконными стёклами и не сломанной дверью, притащили в неё вторую кровать и, не раздеваясь, улеглись спать.

Слышится истошный крик о помощи.

КРИК
(за кадром)
Помогите! Помогите!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ выбигают на лестничную площадку. Густой, едкий дым уже опускался с верхнего этажа вниз и сквозь него видны языки пламени. Товарищи выбегают на улицу. С обратной стороны дома пламя высоко поднимается вверх, освещая всё вокруг. Из разбитого окна второго этажа показалась перепуганная женщина, зовувшая на помощь. ИВАН СТЕПАНОВИЧ бежит обратно в дом. За ним бежит ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А ты куда!? Сгоришь!

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Я с тобой, Иван. Помирать так вместе.

Товарищи забежали в дом. Дым уже заполнил весь подъезд, и было плохо видно, но огонь ещё не дошёл до первого этажа. По шатающейся деревянной лестнице товарищи вбежали на второй этаж. Огонь был в левой части дома, но жар уже был нестерпимый и дверная ручка, за которую взялся ИВАН СТЕПАНОВИЧ, была горячей. Рванув на себя дверь, он ввалился в квартиру, полную дыма. Женщина стояла у окна, а из соседней комнаты уже виден был огонь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(крича)
Быстро ко мне!

Но женщина ничего уже не понимала, а только продолжала истошно звать на помощь. Тогда ИВАН СТЕПАНОВИЧ подхвает её под руку с одной стороны, ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ с другой и тащат её к выходу. Уже на улице она приходит в себя, плачет.

АННА ИВАНОВНА.
(плача)
Что же делать?... Что же делать?…

НАТ. ДВОР ГОРЯЩЕГО ДОМА. МАЙ. НОЧЬ.

К горящему дому подходит несколько зевак, кто-то позвонил МЧС, кто-то снимает пожар на мобильные телефоны. Приезжают пожарные. Дом похож на огромный горящий факел. Верхний этаж рухнул, обдав искрами и жаром зевак и пожарных.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Пошлите отсюда. Нам нельзя стать свидетелями.

АННА ИВАНОВНА.
(как в бреду)
Что же делать?... Что же делать?...

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
С нами пойдёте, вот что делать. К нам в вагончик, а там видно будет.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. МАЙ. НОЧЬ.

В вагончике на стуле сидит СЕРАФИМ.

СЕРАФИМ.
(улыбаясь)
Возвернулись, голубчики? И женщину с собой привели?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Она не женщина, она погорелец. То есть она, конечно, женщина, но не в том смысле, что ты подумал.

СЕРАФИМ.
Как же тебя, сударыня, величать?

АННА ИВАНОВНА.
Анна Ивановна.

СЕРАФИМ.
(продолжая улыбаться)
Вы умойтесь с дороги, сейчас почаёвничаем, а уж опосля потолкуем.

Троица «погорельцев» сняла куртки, умылась и села за стол.

СЕРАФИМ.
Лавруша, займись чаем. А ты, Ванюша, доставай продукты вон из того пакета. Небось проголодались?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ вскипятил воду, достал из тумбочки кружки. ИВАН СТЕПАНОВИЧ достал из пакета продукты, порезал хлеб и колбасу. Ели и пили молча.

СЕРАФИМ.
Меня СЕРАФИМОМ зовут, его ЛАВРЕНТИЕМ ПАВЛОВИЧЕМ, а этого ИВАНОМ СТЕПАНОВИЧЕМ.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Мы, СЕРАФИМ, чуть не сгорели.

СЕРАФИМ.
Вижу, вижу. Не допустил Господь беды. Стало быть, прошли вы испытания огнём.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Огнём? А мы и не подумали об этом. Анна чуть не погибла.

АННА ИВАНОВНА.
(горестно)
Они меня спасли… только зачем? Лучше бы я погибла.

АННА ИВАНОВНА, закрыва лицо руками, расплакалась.

СЕРАФИМ.
(успокаивающе)
Ну-ну, Аннушка, не печалься, всё у тебя будет хорошо.

АННА ИВАНОВНА.
(вытирая слёзы руками)
А вы откуда знаете?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
СЕРАФИМ всё знает, вы ему верьте.

СЕРАФИМ.
(строго)
А беду кликать на себя не надо, грех это.

АННА ИВАНОВНА.
(оправдываясь)
Я бы не кликала, а что мне делать? Что?

СЕРАФИМ.
(примирительно)
Говори, говори, голубушка, облегчи душу.

АННА ИВАНОВНА.
Без сына и жилья я осталась на старости лет. Сын погиб в автокатастрофе и не прошло и сорока дней, как невестка в дом привела мужика, а меня выгнали из дома. Пенсия у меня маленькая и жить негде, вот и ночую по заброшенным домам, подъездам.

АННА ИВАНОВНА снова расплакалась.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(возмущённо)
Как это выгнала!? Не имеет право!

СЕРАФИМ.
Эх, Ванюша, забыл ты уже свою историю. С одной стороны это хорошо, что обиду на сердце не носишь, а с другой наука должна тебе быть на будущее.

АННА ИВАНОВНА.
Дело в том, что квартира на сына была записана, а я только прописана была. Но и это полбеды. Невестка-то прокурорша и оказалось, что я была выписана из квартиры за год до смерти сына. Невестка задним числом всё оформила, а я только сейчас узнала.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
К адвокату надо было обратиться.

АННА ИВАНОВНА.
Обращалась, ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. Он сказал, что дело против прокурорши не выиграть, надо смириться.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А родственники есть?

АННА ИВАНОВНА.
Сестра в деревне, в Сибири живёт. Я хотела к ней поехать, денег на дорогу копила, а они сгорели. Что мне делать теперь?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
А паспорт, документы?

АННА ИВАНОВНА.
Это всегда при мне, в кармане в …нижнем белье.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ИВАН, ты не будешь возражать? –

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ внимательно и с надеждой посмотрел на товарища.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я понял. Нет, ЛАВРЕНТИЙ, делай, как надо.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ снимает валик с дивана, засовывает руку под обшивку и вытаскивает свёрток. СЕРАФИМ, улыбается, молчит, наблюдая за происходящим, не вмешиваясь.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
СЕРАФИМ, ты не возражаешь?

СЕРАФИМ.
Не возражаю, Лавруша. Кто добро творит, тому Бог отплатит. За добро Бог плательщик.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Ну, и, слава Богу! Бери, АННА, деньги. Забудь про невестку. Завтра купим билет на поезд и поедешь к сестре. Здесь денег и на билет хватит, и на первое время.

АННА ИВАНОВНА.
(смущаясь, растерянно)
А как же вы?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
О нас не беспокойся. Не хлебом единым жив человек. Мы тут у СЕРАФИМА, как у Христа за пазухой. Даа… Христа… Странно, однако.

СЕРАФИМ.
Ну, вот, голубушка, и разобрались с твоей бедой. Никогда не опускай руки. Добрых людей больше, ты токма веру не теряй. Ну, вроде мне тут и делать больше нечего, пойду, пожалуй.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(с тревогой)
Куда же ты пойдёшь в ночь?

СЕРАФИМ.
Пути господни неисповедимы. Уже и утро зачалось. Дел у меня много.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
К вечеру мы тебя ждём.

СЕРАФИМ не отвечает, крестит всех, низко кланяется и уходит.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. МАЙ. ПОЗДНЕЕ УТРО.

Первым на лавке просыпается ИВАН СТЕПАНОВИЧ. Вторым на раскладушке просыпается ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ и будит своим кашлем АННУ ИВАНОВНУ, спавшую на диване. Сели за стол пить чай.

АННА ИВАНОВНА.
А вы что в вагончике живёте?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(серьёзно)
Потому что грешники.

АННА ИВАНОВНА.
(удивлённо)
Грешники!? Разве грешники помогают другим?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Мы исправляемся.

АННА ИВАНОВНА.
И СЕРАФИМ?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Нет, это наш… наш… как бы сказать… наставник что ли.

АННА ИВАНОВНА.
У него такие глаза синие. Я такие глаза на картинках у Ангелов видела. Только этот какой-то старый и горбатый. А может то не горб, а крылья?

Товарищи вытаращили глаза на АННУ, а ИВАН СТЕПАНОВИЧ уронил металлическую кружку.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(потрясённый)
Ангел!? Этого не может быть!

АННА ИВАНОВНА.
Да, конечно. Просто мне так подумалось. Да и не бывает старых Ангелов, они все молоденькие, красивые.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Мда… дела. Ладно, давайте, АННА, я вас на вокзал отвезу, купим там билет, и я посажу вас на поезд.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ,
А я пойду к метро. Надо снова собирать «кубышку».

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ИВАН, тогда я после вокзала подъеду к тебе.

Все уходят.

НАТ. ДОРОГА. МАЙ. ПОЗДНЕЕ УТРО.

По дороге вдоль забора идёт ИВАН СТЕПАНОВИЧ. Переходит на асфальтированный тротуар и идёт по нему. Резко останавливается.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(с досадой)
Кажется, я электроплитку не выключил.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ разворачивается и идёт обратно.
Подойдя к стройке, видит нечто странное. Башенный кран работал, ворота в заборе были распахнуты и на стройплощадку заезжают машины с плитами и кирпичом.
ИВАН СТЕПАНОВИЧ в изумлении оглядывается вокруг, входит через калитку на стройплощадку. У котлована суетятся рабочие в касках, разгружая машины. ИВАН СТЕПАНОВИЧ с открытым ртом протёр глаза, тряхнул головой и снова. протерев глаза, вошёл в вагончик.

ИНТ. ВАГОН-БЫТОВКА. МАЙ. ПОЗДНЕЕ УТРО.

В вагончике обстановка прежняя, но накурено, а за столом сидят рабочие и играют в домино.
Входит ИВАН СТЕПАНОВИЧ и в изумлении молча смотрит на рабочих. Рабочие повернули к нему головы.

РАБОЧИЙ.
Тебе чего, дед?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ молчит.

РАБОЧИЙ.
Глухой что ли? Тебе чего надо?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(изумлённо)
Мне? А вы кто?

Рабочие дружно рассмеялись.

РАБОЧИЙ.
Во даёт! Дед, ау! Тебе чего надо? Ферштейн?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Мне… мне СЕРАФИМА.

РАБОЧИЙ
Какого СЕРАФИМА?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
«Горбуна».

РАБОЧИЙ.
Так бы и сказал. Васька, крикни «горбуна».

Молодой рабочий высунулся в форточку.

МОЛОДОЙ РАБОЧИЙ.
Колька, позови «горбуна», тут к нему дед какой-то пришёл.

Через пять минут в вагончик входит двухметровый верзила.

«ГОРБУН»
Ну, кому я тут понадобился?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Мне… «горбун» нужен.

«ГОРБУН».
Ну, я «горбун». Горбунов Виталий Викторович. Чего надо?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Мне старый нужен, с горбом.

«ГОРБУН».
Дед, приходи лет так через пятьдесят, тогда буду старым и горбатым. А сейчас иди, куда тебе надо и не мешай работать.

Обескураженный ИВАН СТЕПАНОВИЧ выходит из вагончика. На улице оборачивается на вход в вагончик.. У дверей к вагончику прислонен …посох старца. Оглянувшись по сторонам, ИВАН СТЕПАНОВИЧ берёт посох и идёт к метро.

НАТ. СТАНЦИЯ МТРО. МАЙ. ВЕЧЕР.
 
У входа в метро «Озерки» стоит ИВАН СТЕПАНОВИЧ в старой куртке, с длинной бородой и такими же длинными волосами и просит у прохожих подаяние. Из станции метро выходит ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ и подходит к товарищу.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Извини, ИВАН, задержался.поезд поздний оказался. АННУ отправил, так что можно идти домой. А ты что такой расстроенный?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(с горечью)
Нет у нас больше дома.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(не понимая)
Как это нет! куда же он делся?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Хочешь верь, хочешь нет, но, когда я вернулся с полдороги выключить электроплитку, там уже были строители и, что интересно, давно были.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(в изумлении)
Как это давно!? Как же так? Не может быть!? Мистика какая-то!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Может, ЛАВРЕНТИЙ, может! Я собственными глазами видел и разговаривал с рабочими.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(потрясён)
Не может быть! А как же… а где же СЕРАФИМ?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Не было его там и рабочие не видели. И что удивительно, когда я выходил из вагончика, его посох был прислонён к стене у входа, и я его забрал.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
И что тут удивительного? СЕРАФИМ мог его забыть.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Удивительного? Посоха не было, когда я заходил в вагончик. Понимаешь, не было!

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Может, ты его не заметил, когда входил?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Исключено! Его не было! Понимаешь, не было! И ещё удивительно то, что с посохом мне денег дают в несколько раз больше, чем обычно. Странно всё это.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЯ.
Да ты что! А что же нам теперь делать?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Надо СЕРАФИМА отыскать. Пойдём к мусорным площадкам, может, там его кто-нибудь видел.

НАТ. ДВОР МНОГОЭТАЖНЫХ ДОМОВ. МАЙ. ВЕЧЕР.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ обходят два двора, где постоянно «затаривались» продуктами, но СЕРАФИМА не встретили. Зато в третьем дворе встретили ЛУКИЧА у мусорного контейнера.

ЛУКИЧ.
(участливо)
Вы чего такие мрачные?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
СЕРАФИМА не можем найти. Ты не видел его сегодня?

ЛУКИЧ.
Сегодня нет, а вчера видел. А что случилось?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Кажется, мы жилья лишились.

ЛУКИЧ.
Я думал что-нибудь серьёзное.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
А это что, не серьёзное?

ЛУКИЧ.
Мужики вы чего? Тут половина приходящих без квартир.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А ты?

ЛУКИЧ.
(гордо)
Я с квартирой! Жена ушла лет пятнадцать назад к своему хахалю, так квартира мне досталась.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А дети есть?

ЛУКИЧ.
Две девахи, но они с матерью уехали. Хахаль-то богатый, ему что одна, что три, всё едино. С тех пор бомжую, мне хватает. Могу на пару деньков к себе приютить, но не больше, а то понравится.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Будем благодарны. Не задержимся, не беспокойся. Нам бы СЕРАФИМА отыскать.
 
И троица «археологов», набрав продуктов, пошла на квартиру ЛУКИЧА.

ИНТ. КВАРТИРА. МАЙ. ВЕЧЕР.

ЛУКИЧ открывает двери и с ИВАНОМ СТЕПАНОВИЧЕМ и ЛАВРЕНТИЕМ ПАВЛОВИЧЕМ входит в квартиру.

В квартире полный беспорядок. Уже начиная с прихожей, вдоль стен на полу лежат какие-то пакеты, стоит детская коляска, проржавевший велосипед, три компьютера и много ещё всякого барахла. Похоже, что всё это ЛУКИЧ принёс с мусорной площадки. Было грязно и среди вещей стоят и лежат пустые бутылки.

ЛУКИЧ.
Проходите на кухню, только аккуратно, ничего не уроните.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(удивлённо)
ЛУКИЧ, зачем тебе всё это?

ЛУКИЧ.
Пригодится. Что-то продам на барахолке. Жалко, когда выбрасывают хорошие вещи. Не обращайте внимания, проходите на кухню. Сейчас пожрать что-нибудь сообразим и водочка у меня в холодильнике ещё осталась.

На кухне ещё грязнее. На полу валяются окурки, обрывки газет, бутылки. Мойка полна немытой посуды. На столе лежит недоеденная колбаса и засохший кусок хлеба.
ЛУКИЧ берёт мусорное ведро, смахивает в него со стола оставшуюся еду и протирает стол мокрой тряпкой.

ЛУКИЧ.
Порядок. Садитесь за стол.

Товарищи сели на кухонный диванчик.

ЛУКИЧ.
О, мужики, руки мы забыли помыть. Чистота – залог здоровья! С пионерских лет помню. Давайте-давайте быстренько в ванную, а я пока еду достану.

Когда товарищи вернулись, на столе уже лежала колбаса, селёдка, хлеб и сыр. Всё нарезано крупными кусками. ЛУКИЧ достаёт из холодильника бутылку с недопитой водкой. Достаёт три стакана из шкафчика. Наливает водку в стаканы дрожащей рукой. Глаза у него заблестели.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Мы не будем водку пить.

ЛУКИЧ.
(оторопел)
Как так!?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
СЕРАФИМ отучил, заговор какой-то сделал.

ЛУКИЧ.
Да ты что!? Вот сволочь! Но суровый старик. Один раз он на меня как глянул, так верите, я чуть в штаны не наложил. Только вы ему ничего не говорите про это, а то он и меня закодирует.

ЛУКИЧ выпивает водку. Товарищи едят колбасу с хлебом. А потом все уходят спать в комнату, тоже заставленную барахлом. ЛУКИЧ спит на кровате, ИВАН СТЕПАНОВИЧ на полу на матрасе, Лаврентий ПАВЛОВИЧ на перекошенной раскладушке. Спят одетые.

ИНТ. КВАРТИРА ЛУКИЧА. МАЙ. УТРО.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ просыпаются. ЛУКИЧ ещё спит и громко храпит.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
ЛАВРЕНТИЙ, давай на юг махнём. Меня почему-то в Крым тянет. Уже несколько раз сон видел, как живу на обрывистом берегу, а внизу море плещется.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ
Да, в Крыму хорошо, тепло, море. Я часто там отдыхал.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Тем более. А я там ни разу не был, а вот что-то манит меня туда. Давай, решайся.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Мы денег на дорогу не скопили и СЕРАФИМА надо ещё раз поискать. Обидится старик, что не простились с ним.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А ты разве ничего не понял?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
А что я должен понять?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А вспомни, что он сделал в последний раз, когда уходил. Во-первых, он сказал, что вроде ему тут и делать больше нечего, а когда я сказал, что мы ждём его завтра к вечеру, СЕРАФИМ ничего не ответил, перекрестил всех, поклонился и ушёл. Понимаешь? Он ничего не ответил! Он впервые нас перекрестил и поклонился.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(не понимая)
Ну, и что?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Как ты не понимаешь, он с нами попрощался! По-про-щал-ся!

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
А ты это когда понял?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Сегодня ночью. Ты только не пугайся. Он во сне ко мне приходил. Сказал, что подготовил нас к последнему испытанию и теперь нас Бог ведёт. Просил беречь тебя, как зеницу ока. Понравился ты ему, ЛАВРЕНТИЙ.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
По правде сказать, таких учителей, как СЕРАФИМ, у меня не было. Я хоть и профессор, а перед ним, как неразумный школьник. На многое он мне «раскрыл глаза», научил иначе мыслить. Одного только я не понял - кто он.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Даа… это загадка и для меня. Можно, конечно, поискать его, но я тебе сказал, как всё оборачивается. А насчёт денег не беспокойся, у меня уже на книжке пенсионные деньги накопились.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Да и у меня приличная сумма. Я ведь пока работал, пенсию не снимал. Там уже больше миллиона.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Вот и, слава Богу. А заметил, ЛАВРЕНТИЙ, о пенсионных деньгах мы впервые за полгода вспомнили, словно кто-то заблокировал эту информацию в памяти, а когда онинам понадобились, разблокировал. А до этого мы подоянием занимались. Странно. Ладно, пенсионные пока тратить не будем, СЕРАФИМ не велел. Помнишь, как он сказал: «В праздности искупления грехов не бывает». А ещё говорил, что они нам ещё понадобятся. А когда и где не сказал, скрыл. Решайся, ЛАВРЕНТИЙ.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Я согласен. Может в Крыму и ждёт нас счастье.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Пойдём пешком, как паломники. А где и машина подвезёт. Вдвоём не пропадём. Сегодня начался июнь, тепло, в самый раз путешествовать.


Товарищи будят ЛУКИЧА.. Тот не хотет вставать, матерится. Потом садится на кровати, закуривает.

ЛУКИЧ.
(недовольно)
Вы чего в такую рань вскочили?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Уходим мы, ЛУКИЧ. Спасибо за хлеб, соль, ночлег.

ЛУКИЧ.
Постой-постой! Куда уходите?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Совсем уходим. В Крым наш путь лежит.

ЛУКИЧ.
На лето?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Нет, навсегда.

ЛУКИЧ.
(обрадовано)
Вот, идитвую. За это выпить надо на «посошок».

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Мы не пьём.

ЛУКИЧ.
(с сожалением)
Не пьёте!? Ах, да, я забыл, вы же вчера говорили. Тогда я вам на память что-нибудь дам. О! у меня рюкзак есть и эти… как их… на которых спят?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Матрасы?

ЛУКИЧ.
Сам ты матрас. Туристические коврики. Подождите.

ЛУКИЧ уходит в соседнюю комнату, долго роется  в куче вещей, выходит с торжествующим видом.

ЛУКИЧ.
Вот! Нашёл! Это то, что вам надо!

ЛУКИЧ передаёт товарищам большой коричневый рюкзак из толстого брезента, мятый алюминиевый котелок и две скатки замусоленных поролоновых ковриков.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А кружки с ложками у тебя есть?

ЛУКИЧ.
(важно)
У меня всё есть. Ай, момент.

ЛУКИЧ снова сходил в комнату, потом на кухню и принёс две кружки, металлическую миску, две алюминиевые ложки и охотничий нож в чехле.

ЛУКИЧ.
Без ножа вам никак. У него кончик обломан, но вам сойдёт. Могу ещё дать велосипед, но он сломан.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
ЛУКИЧ, нам и этого хватит. Храни тебя, Господь.

ЛУКИЧ.
Ну, ты, «грешник», как СЕРАФИМ говоришь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
С кем поведёшься, от того и наберёшься.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ всё складывает в рюкзак, надевает его на спину, берёт в прихожей посох и выходит вслед за ЛАВРЕНТИЕМ ПАВЛОВИЧЕМ.

НАТ. УЛИЦА. ИЮНЬ. УТРО.

Сначала товарищи идут к метро «Озерки». ИВАН СТЕПАНОВИЧ встаёт у выхода из иетро, а ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ у входа в метро. Раннее утро, час пик, и пассажиров входящих и выходящих много. Двум старикам, похожим на богомольцев милостыню подают не все, но подают. К двенадцати часам набралось почти пятьсот рублей. Обрадованные удачным началом «мероприятия», товарищи заходят в магазин, покупают соли, чай, лапшу «Доширак», спичек, бутылку воды.
На метро доезжают до станции «Московская». Выйдя из метро, заходят во двор большого дома с магазином на первом этаже. Подходят к мусорным контейнерам и ничинают в них рыться. Находят буханку хлеба, кусок сыра и бутылку кефира, пару килограммов картошки, кусок колбасы. Товарищи тут же, сев на ящики, съели колбасу с четвертинкой хлеба, выпили кефир и вышли на шоссе, ведущее из города на юг. Им предстоял длинный, трудный путь в Крым.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Ну, что, ЛАВРЕНТИЙ, в путь?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
В путь! Помоги нам, Господь!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
С Богом!

И товарищи пошли по обочине шоссе.


ЧАСТЬ 2. ПУТИ ГОСПОДНИ.

НАТ. ШОССЕ. ИЮНЬ. ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ДНЯ.

Вдоль шоссе, по обочине первым идёт ИВАН СТЕПАНОВИЧ с большим рюкзаком за спиной и посохом в руке. За ним, отстав, идёт ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. ИВАН СТЕПАНОВИЧ останавливается, ждёт, когда подойдёт ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(вытирая рукой пот со лба_
ИВАН, может зря мы пошли? Тяжело, не осилим.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Осилим. Я тебе могу посох дать, с ним легче идти.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ передаёт посох ЛАВРЕНТИЮ ПАВЛОВИЧУ.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Ого, какой тяжёлый. Как же ты с ним идёшь?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(удивлённо)
Тяжёлый!? Да ты что? Легче не встречал.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Значит, СЕРАФИМ его тебе оставил. Возьми обратно.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Ладно, мы тебе что-нибудь подыщем  полегче.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Сколько жже мы прошли? Я уже устал, ноги болят и жажда мучит. И в куртке жарко.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Прошли около пяти километров, я по указателям заметил. А куртки можно снять, но пока не выбрасывать – ночи ещё прохладные.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Может нам попутку остановить? Проехали бы немного, отдохнули.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Да и я не против. Тоже устал с непривычки.

Путешественники стали «голосовать».

ИНТ. КАБИНА МАШИНЫ, ИОНЬ. ДЕНЬ.

Путешественники «голосуют» на шоссе. Легковые машины проезжают мимо. Останавливается большегрузная машина. Товарищи радостно бегут к ней, открывают дверцу. Им улыбался молодой парень.

ШОФЁР.
Куда путь держите, деды?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
В Крым.

ШОФЁР.
О, это далеко, мне не по пути. Но могу километров пятьдесят до развилки подвезти.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
У нас только денег нет.

ШОФЁР.
(улыбаясь)
Это я понял. Залезай, только палку выкинь, а то стекло мне разобьёшь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Это не палка, это посох, без него не могу.

ШОФЁР.
Ладно, только осторожно с ним.

Товарищи с трудом забрались в высокую кабину, и машина поехала дальше.

ШОФЁР.
Чего в Крым идёте? Паломники что ли?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Грешники.

ШОФЁР.
Чего-чего? Убили что ль кого?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Нет, не убили.

ШОФЁР.
Тогда какие же вы грешники?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Чтобы грех совершить, не обязательно убивать надо. И оскорбления, и издевательства, и попытки самоубийства, и насилие, всё может быть грехом.

ШОФЁР.
Ну, ты дед, загнул. Да, по-пьянке  чего не бывает, подрались, к примеру, что же это, грех что ли?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Грех, конечно. Потому что в любви и добре надо жить.

ШОФЁР.
Не согласен,  все мы ошибаемся.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Правильно, но ошибки могут быть по недоразумению, а могут быть по злому умыслу. Тогда и грех больше.

ШОФЁР.
Всё-то вы знаете. Священники что ли?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Я же сказал, грешники мы. Искупаем свои грехи.

ШОФЁР.
Пешком что ли?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Грехи искупаются добром и любовью через страдания. Вот ты подвёз нас, значит, сделал доброе дело. На Божьем суде всё зачтётся. Кто добро творит, тому зло не вредит.

ШОФЁР.
Да, пожалуй, вы правы. Ну, вот доехали. Мне направо, вам налево. Метрах в ста от развилки озеро есть, можете там искупаться, жарко сегодня. Ну, прощайте, «грешники», замаливайте свои грехи.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
И тебе удачи! Хороший ты парень.

ШОФЁР.
(улыбаясь)
А то!

НАТ. БЕРЕГ ОЗЕРА. ИЮНЬ. ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ДНЯ.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ вылезают из машины.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ИВАН, давай пойдём к озеру и там заночуем. Я очень устал.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я тоже хотел тебе это предложить. Мы и так в первый же день преодолели более пятидесяти километров. Для первого дня это отличный результат.

Товарищи идук озеру, которое видно с дороги. У озера людей нет. Товарищи выбирают место на высоком бережку рядом с песчаным  пляжем. Тут  ранее кто-то ночевал, судя по остаткам кострища, рогатинам для котелка и остаткам веток для костра.

Было  около шестнадцати часов, но солнце, слегка клонившееся к закату, ещё продолжало припекать. Ветра не было,  белоснежные барашки облаков неподвижно висели в голубом небе. В тихой глади воды отражалось, словно в зеркале, и голубое небо, и облака, и камыши, растущие в прибрежной зоне озера. Доносившийся шум машин не нарушал гармонию покоя и умиротворения. Товарищи стояли на берегу, любуясь красотами природы.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(восторженно)
Благодать-то  какая! Только, чтобы увидеть это, дотронуться до этого, почувствовать себя частью этого, стоило жить!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
ЛАВРЕНТИЙ, да ты лирик.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Нет, ИВАН, чтобы понять эту красоту, бездну благоденствия, я грешил, не понимая смысла жизни. И не понимая, учил студентов, философствовал. Я и раньше видел много красивого, но не замечал этого, считая это недостойным моего внимания, неважным. А это не так. Красота природы пробуждает в человеке лучшие душевные качества: доброту, любовь, искренность, гармонию единения природы и души.  И только сейчас я начинаю прозревать. Как жаль, что так поздно.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Давай, пока солнце ещё греет, помоем коврики, бельё и сами ополоснёмся.

Товарищи моют коврики, стирают бельё и сами купаются. Пока бельё сохнет, товарищи разводят костёр, моют картошку и ставят её вариться в котелке. Бельё и коврики на раскалённом песке высохли быстро. Одевшись в  чистое, товарищи сиддят у костра и ждут, когда свариться картошка в котелке. Сидяд, как заворожённые, глядя на огонь. А он «пожирал» ветки, которые корчились, опадая угольками, те же в свою очередь остывали, покрываясь сизым пеплом.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(задумчиво)
Я вот всё думаю, ИВАН, не тот ли пожар в заброшенном доме устроил СЕРАФИМ?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Нет, это исключено. Не такой он человек, чтобы брать такой грех на душу. Случайность это.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Но он же сказал, что мы прошли испытания огнём. Откуда он знал?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Он не знал, мы ему первые про пожар сказали.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Ладно. Но всё равно странно.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я вот смотрю на огонь и думаю, добро это или зло. С одной стороны без огня никак, вроде добро. А с другой, огонь разрушительная стихия, вроде зло. Ты как думаешь?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Не задумывался, но интересно рассуждать. Надо подумать.

Наконец товарищи дождались, когда картошка сварилась, и с удовольствием, обжигаясь, стали трапезничать. Потом вскипятили воду в котелке и попили чайку, Костёр потух, и вокруг сразу стало темнее. Товарищи легли спать на коврики. ИВАН СТЕПАНОВИЧ кладёт посох рядом с собой.

НАТ. БЕРЕГ ОЗЕРА. ИЮНЬ. УТРО.

Проснулись рано, с первыми лучами солнца. Немного озябли и стали собирать сухие ветки для костра около старой ивы, растущей невдалеке.
По песчаному берегу бегает беспокойная трясогузка и ловит каких-то жучков.
Товарищи разжигают костёр, кипятат в котелке воду из озера и заливают ею лапшу в миске, а в оставшуюся воду бросают пакет с чаем. Товарищи едят лапшу, потом пьют чай из кружек.
Остатки остывшего чая заливают в пластиковую бутылку. Коврики и посуду и куртки сложили в рюкзак.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Ну, что, пора в путь.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Знаешь, ИВАН, я остался бы здесь и жил у озера, как дикарь, ей богу.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Это от того, ЛАВРЕНТИЙ, что душа твоя очищается от ненужного хлама и становится восприимчивой к красоте, добру и любви.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Ты как СЕРАФИМ рассуждаешь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Да и ты таким становишься. Пошли, у нас ещё много будет красивых мест.

НАТ. ДОРОГА. ИЮЛЬ. ДЕНЬ.

Товарищи идут по обочине дороги. Впереди идёт ИВАН СТЕПАНОВИЧ, за ним ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. По летнему одетые, загорелые, бороды и волосы ещё подросли и они с посохами стали больше похожи на паломников-богомольцев.

По дороге заходят на автозаправки т роются там в мусорных контейнирах, а то просят милостыню у водителей. Кто-то даёт деньги, кто-то продукты.

Иногда товарищи «голосуют» и их подвозят дальше, в основном на грузовых машинах.

Ночуют в основном под открытым небом на ковриках у костра. Когда дождь застаёт их в пути, прячутся под деревьями или в заброшенных сараях или домах.

 Вечер. Небо укрыто тёмными дождевыми тучами. ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ всё поглядывает на небо.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ИВАН, скоро дождь начнётся. Надо где-то прятаться.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(глядя на небо)
Да, может скоро ливануть. Вон впереди, справа, деревушка видна. Зайдём туда, может кто и приютит на ночь.

Путники сворачивают к деревне и подходят к крайней маленькой избе.

ИНТ. ИЗБА. ИЮЛЬ. ВЕЧЕР.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ стучат в дверь избы. Выходит старушка.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Не приютите, голубушка, путников на ночь?

СТАРУШКА.
(пристально вглядываясь)
Вы случаем не алкоголики?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЯ.
Нет, матушка. Мы не пьющие.

СТАРУШКА.
Это хорошо, а то у меня в последний раз алкоголики ночевали. Весь мой самогон выхлебали, а он у меня до них год стоял, суставы больные я им натирала. То им огурцов солёных принеси, то грибов. А накурили-то, после них три дня избу проветривала.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Мы не курим и не пьём.

СТАРУШКА.
Тогда проходите в избу, а то скоро дождь начнётся. Только у меня лишних кроватей нет, будете на полу спать.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Ничего, мы привычные.

В избе СТАРУШКА сняла с плиты чугунок с картошкой и высыпает её в миску.

СТАРУШКА.
Горячая ещё. Я тока-тока ужинать собралась. Садитесь к столу.

Потом вышла из избы и принесла огурцов и зелёные перья лука. Наливает в кружки чай.

СТАРУШКА.
Не обессудьте, больше ничего нет. я скромно живу.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Бог с вами, мы и этому рады!

СТАРУШКА.
Богомольцы что ли?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Грешники.

СТАРУШКА.
Грешники? А похожи на богомольцев. Кто сейчас не без греха? Только Господь. Чем больше начальник, тем больше грех.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Это почему же?

СТАРУШКА.
Воруют больше. Мне пенсию маленькую определили, а Зинке большую. А почему так? Что я меньше её работала? Просто она тёща председателя, вот и весь сказ. Воруют. А с бородами грешников не припомню.

После трапезы СТАРУШКА принесла старый овчинный тулуп.

СТАРУШКА.
От деда остался. На нём-то помягче вам будет.

НАТ. ДОРОГА. ИЮЛ. ВЕЧЕР.

Дорога. Вдоль дороги поля. Впереди, как всегла идёт ИВАН СТЕПАНОВИЧ, а за ним с отставанием ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ИВАН, надо на ночлег устраиваться, сегодня много прошли, я устал уже.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(оглядываясь вокруг)
Тут и приткнуться негде, всё поля, да поля. Хоть бы речушка какая-нибудь была или лесок.

ПАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
А вон впереди, в поле вагончик стоит. Вероятно сторож, а может брошенный. Пойдём к нему.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Ладно, пошли.

Товарищи идут к вагончику. Подошли. Из вагончика выходит СТОРОЖ лет шестидесяти.

СТОРОЖ.
Куда путь держите, сердешные?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
В Крым.

СТОРОЖ.
В Крым? Пешком? Паломники что ли?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Грешники.

СТОРОЖ.
Не похожи, нет. У нас Васька «Прыщ» грешник. На  его харю посмотришь, сразу скажешь, - грешник.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
По внешнему виду не определить внутреннюю суть человека.

СТОРОЖ.
Не скажи, не скажи. Оно, конечно, есть и «тихие» грешники, грешат сволочи по-тихому, а  хари холёные, как у нашего районного главы. Но «Прыщ» точно грешник, двоих уже убил, отсидел и ничего, знай  живёт себе с грехами, водку  жрёт.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Пока живет, а потом? От людей утаишь, а от Бога нет. От Божьего суда не уйдешь.

СТОРОЖ.
Да кто же думает, что потом будет. Жив и ладно. Вы-то никого не убили? На харе у «Прыща» всё написано, и спрашивать не надо, руки за спину и увози.

ИВАН СЬЕПАНОВИЧ.
А по нашим «харям» не видно?

СТОРОЖ.
По вашим нет. Кто с такой бородой, тот не грешит, они больше попы. Хотя и там по-всякому бывает. А выпить у вас есть?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Нет.

СТОРОЖ.
Жаль.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ,
Приютишь нас на ночь?

СТОРОЖ.
Ладно, заходите. Втроём веселей. Жаль, что выпить ничего нет.

НАТ. АВТОЗАПРАВКА. ЛЕТО. ДЕНЬ.

Автозаправочная станция. На въезде стоят два больших контейнера, в которых роются ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. К заправке заезжаетсеребристый «мерседес». Из машины выходит мужчина в шортах, футболке и пакетом в руке. Походит к контейнеру.

МУЖЧИНА.
(язвительно)
Что ищем, господа? Посторонись, я мусор выкину.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(с иронией)
Что ищем? Смысл жизни.

МУЖЧИНА.
(продолжая язвить)
Глубже копайте, так вы ничего не найдёте.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Истина может лежать и на поверхности, только не каждый её может разглядеть.

МУЖЧИНА.
(ухмыдяясь, назидательно)
Чтобы найти истину надо разум иметь.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Я понял, что вы хотите сказать. Не судите, да не судимы будете.

МУЖЧИНА.
Ого! Платон мне друг, но истина дороже.

 «Заправленный» бензином «мерседес» уже стоит у выезда со станции. Из машины вылезает полная дама, тоже в шортах и футболке.

ДАМА.
(кричит)
Викентий! Скоро ты там, мы тебя ждём, давай быстрее.

Но мужчина даже не обернулся.

МУЖЧИНА.
(важно)
Вы не с тем затеяли спор, уважаемый. Я профессор философии.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Позвольте и мне представиться, коллега. Доктор философских наук, профессор, Колобов Лаврентий Павлович. Визитки, к сожалению, уже все раздал.

МУЖЧИНА.
(удивлённо)
Вот как! Степанов Викентий Спиридонович. Визитка есть в машине. Могу принести.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Не стоит беспокоиться. Я вам верю. Вера основа нашего существования.

МУЖЧИНА.
Да, но есть и разум.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Без веры и разум не в силах двигать наше развитие в…

Снова кричит дама у машины.

ДАМА.
Викентий, ты задерживаешь нас! Вернись немедленно!

МУЖЧИНА.
(обернувшись, раздражённо)
Да оставишь ты меня, наконец, в покое. Не даёте с человеком поговорить. Езжайте, если спешите, а я остаюсь!

Викентий достаёт пятитысячную купюру и протягивает ЛАВРЕНТИЮ ПАВЛОВИЧУ.

МУЖЧИНА.
Не примите за оскорбление, коллега. Это на поиски истины. А товарищ ваш тоже профессор?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Нет, он грешник.

МУЖЧИНА.
Грешник? А он что ищет?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Скребок, чтобы счистить с души грязь.

МУЖЧИНА.
Оригинально. Ладно, не буду мешать вашим поискам. Удачи, коллега.

Викентий Спиридонович идёт к машине, но не садится в неё, а только что-то долго копошится в ней. Потом вновь тдёт к мусорному контейнеру. За ним бежит маленькая собачонка. Передаёт пакет ЛАВРЕНТИЮ ПАВЛОВИЧУ.

МУЖЧИНА.
Это вам, чтобы силы не иссякли и разум не померк.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(берёт пакет)
Благодарю вас, коллега. Собачка ваша?

МУЖЧИНА.
Нет, что вы. К машине прибежала за подаянием.

Викентий Спиридонович уходит, а собачка остаётся. Шерсть на ней скомкалась и висит грязными клочьями. Она смотрит на ЛАВРЕНТИЯ ПАВЛОВИЧА своими огромными, не мигающими глазами и тихонько поскуливает.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
(ласково)
Ты чья? Бездомная что ли?

Собачка завиляла хвостом и громче заскулила.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Есть хочешь? Сейчас я тебе что-нибудь дам.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ роется в принесённом пакете. Достаёт круг краковской колбасы и, отломив половину, даёт собачке. Та, схватив колбасу, отбегает в сторонку, ложится и, зажав колбасу лапами, с жадностью её ест.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Голодная. Наша коллега. Тоже бездомная.

Не прошло и пяти минут, как собачка вновь была около ЛАВРЕНТИЯ ПАВЛОВИЧА. Она смотрела на него такими преданными, просящими глазами, что ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ не выдержал.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ИВАН, тут ещё много продуктов, давай отдадим вторую половину.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я и сам так подумал. И деньги у нас есть. Отдавай, пусть порадуется. И пошли уже дальше. На сегодня мы норму выполнили.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ отдаёт вторую половину колбасы собачке, и товарищи пошли дальше по шоссе. Метров через двадцать их догнала собачонка и пошла рядом.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Ну что же, нашего полку прибыло. Берём её с собой, ИВАН?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Берём. Будет и она свои грехи искупать, собачьи.

НАТ. ДОРОГА. ЛЕТО. ДЕНЬ.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ, ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ идут по шоссе, просёлочным дорогам, полями, выбирая кратчайший путь, который им подсказывали жители. Собачку помыли с мылом, вытащили весь репейник и с трудом, но расчесали. Она молча сносила все процедуры, понимая, что лучших хозяев у неё навряд ли будет. Теперь белоснежная, пушистая болонка, названная Анкой, бежала рядом с товарищами или её нёс любимый ЛАВРЕНТИЕМ.
В самое пекло они отдыхали в тени деревьев у водоёма.
Одолели большую часть пути и радовались, что их цель так близка.

Как-то спустились с шоссе для полуденного отдыха к реке, увидали там рыбачившего мальчишку. Мальчишка недовольно посмотрел на них, но увидав Анку, обрадовался.

МАЛЬЧИК.
Какая хорошенькая. А как её зовут?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Анка.

МАЛЬЧИК.
Как девчонку. Иди ко мне. Анка, на-на.

МАЛЬЧИК достаёт кусочек хлеба и протягивает собачке. Та, радостно виляя хвостом, подбегает к нему и ест хлеб. МАЛЬЧИКк гладит её.

МАЛЬЧИК
(гладит собачку)
Хорошая собачка, хорошая.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Поймал что-нибудь?

МАЛЬЧИК.
(гордо)
А как же! Я каждый день ловлю. Мамка говорит, что хватит уже, надоела рыба, а мне нравится рыбачить.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Так может, угостишь нас рыбкой? Мы уху сварим, и ты с нами поешь.

МАЛЬЧИК.
А вы кто такие?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Грешники.

МАЛЬЧИК.
Это которых черти на сковородках жарят?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А ты откуда знаешь?

МАЛЬЧИК.
Бабушка рассказывала.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Нет, мы другие.

МАЛЬЧИК.
Не злые?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Не злые. Вот он профессор, а я пенсионер.

МАЛЬЧИК.
(удивлённо)
Разве профессора с бородой бывают?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Бывают. А ты чего один рыбачишь? Не страшно?

МАЛЬЧИК.
(важно)
А чего мне боятся? Я уже большой. У нас село в километре отсюда, через шоссе. Рыбу я вам отдам, а сам пойду. Меня бабушка ждёт обедать и так я задержался. Я с утра ловлю, а теперь  клёва нет.

МАЛЬЧИК высыпает из садка рыбу на траву. Она подпрыгивает. Анка хотела понюхать её, но серебристая плотва так высоко подпрыгнула, что собачка испугалась и отбежала.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Спасибо, тебе, юноша. А не знаешь, как нам короче до Заливного добраться?

МАЛЬЧИК.
Это вам надо через реку перейти и через поле по дороге попадёте в Заливное. Но мост километрах в пяти направо.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Так далеко? А ближе ничего нет?

МАЛЬЧИК.
Взрослые вброд переходят, а мы переплываем. Мне-то с головой будет, а вам по грудь. Только вода тут холодная.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Понятно. Спасибо. Храни тебя, Господь!

МАЛЬЧИК уходит, а трое товарищей остаются.

НАТ. БЕРЕГ РЕКИ. ЛЕТО. ДЕНЬ.

Вдоль реки на травянистом берегу росли ивы. Их ветви касались воды, рассекая её, и на ветвях задерживались упавшие листья, трава, мелкие веточки. Когда мусора собиралось слишком много, он прорывался сквозь ветви ивы и плыл дальше. В кучке мусора всегда искали корм мелкие рыбёшки, выпрыгивая на поверхность воды со всплеском, после чего в этом месте расходились круги ряби. В небольших заводях росли кувшинки с ярко жёлтыми цветами. На их большие блестящие листья садились отдыхать сизо-зелёные маленькие стрекозы. Посидев несколько мгновений, срывались с листа и так же бесшумно улетали. Бабочки, делая замысловатые пируэты, то садились на травинку, то вновь улетали, кружась в неведомом танце. Небосвод был чист и только солнце сияло в его синеве. Было жарко.  Анка первая спряталась в тени раскидистой ивы и, тяжело дыша и высунув розовый язык, наблюдала за товарищами, боясь пропустить

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ подходит к самой воде и, блаженно потягиваясь, стал философствовать.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Красота! И почему я раньше этого не замечал. И раньше было солнце, трава, река, деревья, а я не видел в этом красоты. Понимаешь, Иван, не видел!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Ты по-прежнему продолжаешь удивляться красоте нашей природы.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Да, удивляюсь и восхищаюсь. Как странно устроен человек. Мы едем в чужие страны в надежде, что там-то точно мы увидим чудеса. А они здесь, рядом, мы их просто не замечаем. Почему? Почему мы считаем, что истину, совершенство надо искать где-то там, вдали, а не здесь, на поверхности? А она рядом, надо только увидеть!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Ну, ЛАВРЕНТИЙ, понесло тебя. Почему раньше не видел? Потому, что душа чёрствая была. Душа должна быть чистая. Посмотри, как детишки радуются каждому цветочку, травинке, букашке. Потому, что душа у них чистая, ангельская. Ты почему только сейчас стал всему радоваться? Да потому, что душа твоя очищается, вот и восприятие мира становится другим.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Согласен с тобой. Душе тоже нужна чистка. Как телу моему, так и душе также.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Давай лучше уху варить.

Товарищи выбрали место в тени ивы, насобирали хвороста, развели костёр и подвесили котелок над ним с речной водой, положив туда молодую картошку. Когда картошка была почти готова, положили чищеную рыбу, лук и пучок петрушки.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Жаль, лаврушки  с перцем нет.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Ничего. Петрушка даст аромат.

Анка подползла ближе и стала поскуливать.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Подожди, Анка, подожди. Дай настояться ухе.

Анке налили ухи без рыбы в пластиковую миску, покрошили  хлеб и поставили остывать. Но собачка лезла через руки, повизгивала, пытаясь попробовать свою долю обеда. Наконец приступили к трапезе.

После трапезы улеглись на ковриках в теньке спать.
Анка спала, положив голову на живот ЛАВРЕНТИЯ.

НАТ. БЕРЕГ РЕКИ. ЛЕТО. ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ДНЯ.

Проснулись товарищи от лая собачки. Анка стояла на кромке берега и лаяла на проплывающую утку с утятами.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Фу, Анка, фу!

Анка завиляла хвостом и подбежала к ЛАВРЕНТИЮ.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Чувствует она в тебе доброту, ЛАВРЕНТИЙ. Однако пора собираться, только чайку попьём.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ИВАН, давай здесь заночуем, а рано утром пойдём. Не хочется отсюда уходить. Такая здесь красота и покой. Душа отдыхает. Да и куда нам спешить? Нас никто не ждёт.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я не против. Отдохнём получше. Погода хорошая, дождя не будет.

Заново развели костёр и вскипятили воду для чая. Анке замочили в миске ванильные сухари. Чай пили не спеша, как когда-то СЕРАФИМ, но с конфетами «Коровка».

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ИВАН, я давно хотел тебе сказать. У меня банковская карточка лежит в паспорте под обложкой. Если со мной что-нибудь случится, снимешь деньги с карты в банкомате. Номер кода – первые числа номера паспорта.

ИВАН СЕПАНОВИЧ.
Зачем ты это мне говоришь? Что с нами может случиться? Сам потом снимешь деньги.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Я не собираюсь умирать. Я же тебе сказал: «Если со мной что-нибудь случится». Понимаешь? «Если». Ты единственный человек, с которым я по-настоящему сдружился. Я могу тебе полностью доверять, а это дорогого стоит.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
У меня к тебе такие же чувства.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Это приятно слышать, спасибо. Наконец-то я увидел и понял красоту природы, красоту человеческих отношений. Я стал свободным, счастливым человеком. Но я понимаю, что бесконечного счастья не бывает и стал бояться его конца. В последние дни мне  тревожно на душе.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Ты просто не привык к новым ощущениям, к свободе, счастью. Время должно больше пройти.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Может ты и прав. Да, конечно прав. Я раньше не задумывался, что такое счастье. Считал себя счастливым человеком. Ну, как же – доктор философии, профессор, машина, квартира. Мне завидовали, говорили какой я счастливчик. Но оказалось, что это всё не то. Это только внешние атрибуты, которые могут исчезнуть одномоментно. Так и случилось. Счастье в другом, и я это понял только сейчас, в пути. Но жизнь не повернуть вспять, не прожить заново. Помнишь, как старушка сказала, когда мы её спросили, не скучно ли ей одной жить? Она сказала, что живу и слава Богу. Понимаешь? Счастье - это когда ты имеешь возможность просто жить, радоваться каждому дню, любить, быть свободным в мыслях и свободным от предрассудков. Всё остальное чепуха, все эти машины, квартиры, дачи, звания. Мы нагружаем себя, свою душу всякой ересью, ложными представлениями о счастье. А у детей душа чистая, оттого они счастливы. И мальчик этот счастлив. И старушка, сумевшая сохранить душу чистой. А тот профессор на автозаправке нет. Как я был похож на него. Мы должны строить свою жизнь на любви, она начало всему и тот фундамент, на котором мы строим свой храм…

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Храм?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Да, храм! Потому что без веры в добро, в милосердие, в будущее трудно жить. Вера должна быть не только в Божьем храме, а прежде в храме твоей души, который ты построил. Как сказал бы СЕРАФИМ: «Ввера и горы с места сдвигает». Без любви же, то есть фундамента, ты можешь построить только убогую, скособоченную хижину, в которой жизнь безрадостна, неполноценна и бессмысленна. А когда я говорю о любви, я имею ввиду не только любовь к женщине, а ко всему что тебя окружает: к травинке, деревьям, букашкам, животным, солнцу, людям, одним словом, к жизни.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Даа… ЛАВРЕНТИЙ, уроки СЕРАФИМА не прошли даром. Тебе бы сейчас лекции студентам читать.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Согласен. Я бы всех философов после учёбы в институте, прежде чем они начнут поучать других, отправил бы «в жизнь» на годик по стране с сумой, как нас СЕРАФИМ, набраться народной мудрости, узнать, как народ живёт и самим познать смысл жизни.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Изменился ты очень, ЛАВРЕНТИЙ и рассуждения у тебя верные. Ладно. Тогда и ты, если со мной что-нибудь случится, получи мои деньги. Я карту тоже положу за обложку, а код простой, по имени моего отца. Степан – 7350. С – семь, т – три, п - пять и н – ноль. 7350.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Договорились.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Скажи, ЛАВРЕНТИЙ, как же ты с большими деньгами на книжке хотел покончить с собой?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
А вот какое-то помутнение разума случилось. Трудно даже объяснить. Я и о деньгах-то забыл. В голове только одна мысль была: «Отвергнут всеми, брошен». Никто из друзей руку помощи не протянул. Ну, я в отчаянии, на эмоциях и… даа… Это я теперь понимаю, что не друзья они мне были, а товарищи, сослуживцы.

Снова развели костёр и снова вскипятили воду для чая. Снова пили чай с конфетами, а Анке дали хлеба.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
ЛАВРЕНТИЙ, мне неловко тебя было спрашивать, как ты попал к СЕРАФИМУ, но коли у нас сегодня день откровений, расскажи, если можно.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
История банальная. Не буду рассказывать, как у СЕРАФИМА оказался, это примерно, как и у тебя, а расскажу предшествующую этому причину. Я ведь был очень успешен, это «кружило» голову, я возомнил себя этаким баловнем судьбы. Но, как оказалось потом, это меня и погубило. Был женат, имел машину, квартиру, огромную дачу. Словом, был «упакован», как сейчас говорят. Так бы и жил, но была у меня пагубная страстишка – женщины. Когда ты профессор, студентки так и лезут к тебе с соблазном. Кто с мечтой о замужестве с профессором, кому экзамены или зачёты надо сдать. И все ведь хорошенькие, молодые. Ну, меня и понесло во все тяжкие. Жена, узнав о моих похождениях, развелась. Живёт теперь с дочкой в загородном коттедже. Студентки, как узнали, что я стал холостым, так просто сбесились от радости. Признаться и меня радовала такая свобода. Но попалась одна студентка, которая сумела меня «зацепить». Я даже решил на ней жениться. А она условие поставила, чтобы я в качестве свадебного подарка, якобы, чтобы не обманул и женился, предложила мне переписать на неё квартиру и машину. Я подвоха не почувствовал, голова от её любовных утех кругом шла, ну, и сделал, как она просила. Мдаа… Не разглядел я её, она за меня замуж не вышла, а через неделю в моей квартире появился двухметровый бугай. Но это ещё полбеды. Она написала жалобу ректору, что я, пользуясь своим положением, принуждаю студенток к сексу и подговорила нескольких человек подписать это заявление. Меня с позором уволили. Все знакомые и друзья от меня отвернулись. От такого позора оставалось одно – в петлю. Вот так и оказался у Серафима.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Да, печально.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Не то слово. Греха на мне много. Сгубила меня необузданная страсть к женщинам.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Ну, а кого-то любил по-настоящему?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Думал, жену любил, но… любил бы, не «кобелился» бы. Была у меня одна студентка. Давно это было, больше десяти лет назад… Родила девочку на последнем курсе, а я тогда ещё не разведённым был, ну, а я…. Словом, уехала она к себе на родину.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Искал её?

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Нет. Испугался я тогда скандала в доме, да и быт уже был налажен, не хотелось менять. Сожалею я об этом сейчас. Очень сожалею. Может, иначе жизнь моя сложилась бы.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Даа… не знаешь, где потеряешь, где найдёшь.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Где я потерял, я знаю. Любовь я свою тогда потерял и нет мне прощения ни Божьего, ни какого.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Ладно, давай спать. Утром пораньше встанем.

НАТ. БЕРЕГ РЕКИ. ЛЕТО. УТРО.

Проснулись рано, с первыми лучами солнца. Быстро встали, развели костёр, вскипятили полный котелок воды и залили ею лапшу «Доширак».  Позавтракали все трое и стали собираться в дорогу.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
ИВАН, может,  здесь перейдём речку вброд? Что же лишний крюк в пять километров делать.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Вода в речке холодная, опасно. Лучше пройдём через мост.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Да что тут опасного? Тут ширина всего метров тридцать.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Хорошо. Тогда так. Всю одежду в полиэтиленовые мешки сложим и в рюкзак положим. Анку я возьму на руки и пойду первым, а ты за мной пойдёшь.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ.
Давай я Анку понесу.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Нет, я посильнее и мне так будет спокойнее за тебя.

Раздевшись до трусов, путешественники вступили в воды реки. Сначала воды было по пояс, а потом ближе к середине реки глубина резко увеличилась по грудь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(не оглядываясь)
Осторожно, ЛАВРЕНТИЙ, здесь глубже.

ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ сдвигается вправо, проваливается в яму и молча исчезает в воде. ИВАН СТЕПАНОВИЧ выходит на берег и оборачивается к товарищу, но его нет и только соломенная шляпа и посох метрах в двадцати от перехода плыли по реке.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(кричит срывающимся голосом)
Ла… ЛАВРЕНТИЙ!!!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ бросает Анку на землю и с рюкзаком бросается обратно в воду, лихорадочно шурудит посохом по дну. Идёт вниз по течению метров десять, поскользнувшись, сам с головой окунается в воду. На берегу Анка жалобно лая, бежит вдоль реки за плывущей шляпой. ИВАН СТЕПАНОВИЧ выскакивает на берег и бежит за собачкой, догоняет её, и вместе пробегают ещё мнтров триста, вглядываясь в травянистые берега. ЛАВРЕНТИЯ ПАВЛОВИЧА не было, а
шляпа с посохом уплывают дальше.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ, обессилив, садится на берег и горько плачет. Остатки воды капают с его головы и бороды на землю вместе со слезами. Анка легла рядом с ним и тихо поскуливает.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(с горечью)
Вот, Анка, остались мы с тобой вдвоём. Нет больше Лавруши. Не хотел он отсюда уходить, вот тут и остался.

Анка, словно понимая, что ей говорил ИВАН СТЕПАНОВИЧ, встала и положила свою мордочку ему на колено, смотря грустными глазами в заплаканные глаза ИВАНА СТЕПАНОВИЧА. Так, молча, они просидели около часа. Потом ИВАН СТЕПАНОВИЧ снимает с себя рюкзак, достаёт и раскладывает на земле мокрые коврики и рюкзак для просушк. Паспорта и вещи в полиэтиленовом пакете не намокли. ИВАН СТЕПАНОВИЧ разводит костёр и подвешивает над ним котелок с водой.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(обращаясь к собачке)
Помянуть бы Лаврушу надо, а чем? Только чаем. Попьём с тобой чайку и пойдём дальше. А Лавруша… Бог дал, Бог взял.
 
После чая ИВАН СТЕПАНОВИЧ вырезал из ивы две палки, связал их ивовой корой как крест и воткнул в землю.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Вот, Лавруша, полюбил ты эти места, здесь и оставайся, а мы с Анкой дальше пойдём. А ты с нами всегда в душе и памяти. Прощай, друг.

Рюкзак и коврики под жарким солнцем просохли. ИВАН СТЕПАНОВИЧ всё складывает в рюкзак, кроме вещей ЛАВРЕНТИЯ ПАВЛОВИЧА, которые сворачивает в узелок пложит у креста. Только документы ЛАВРЕНТИЯ ПАВЛОВИЧА забирает с собой.

Дорога. По обочине идее ИВАН СТЕПАНОВИЧ, рядом бежит Анка. ИВАН СТЕПАНОВИЧ «голосует». Останавливается самосвал. Путешественнмки забираются в кабину.

ИНТ. СБЕРБАНК. ЛЕТО. ДЕНЬ.

Самосвал останавливается в большом городе около «Сбербанка». Из каьины вылезает ИВАН СТЕПАНОВИЧ с посохом. Следом выпрыгивает Анка.  Заходят в «Сбербанк». ИВАН СТЕПАНОВИЧ снимает в банкомате с карты ЛАВРЕНТИЯ ПАВЛОВИЧА триста тысяч рублей, ложит их в полиэтиленовый мешочек и прячет в карман штанов. Выходят из «Сбербанка».

Идут по городу. Заходят в супермаркет и там снимают в банкомате «Сбербанка» ещё триста тысяч рублей. Также ложит в мешочек и прячет в другой карман штанов.

Вновь идут по городу и заходт в другое отделение «Сбербанка» и там снимают триста тысяч рублей и прячет во внутренний карман куртки.

В вестибюле магазина «Детский мир» в банкомате «Сбербанка» ИВАН СТЕПАНОВИЧ снял оставшиеся триста тысяч рублей и ложит их в рюкзак.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Вот, Анка, и получили мы «наследство» Лавруши, а что с ним делать пока не знаю. СЕРАФИМ сказал, что деньги нам понадобятся, но, когда не сказал. Вероятно ошибся. Нам-то с тобой деньги ни к чему, нас дорога прокормит. В города больше заходить не будем, опасно с такими деньгами. Купим что-нибудь поесть и в дорогу. Скоро Крым начинается. Как думаешь?

Анка завиляла хвостом и залаяла.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
И я радуюсь, что скоро конец пути. А дальше-то что? Дальше? И СЕРАФИМ ничего не сказал. И друга моего рядом нет, только ты мне отрада осталась.

НАТ. КРЫМ. ЛЕТО. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.

По дороге идёт ИВАН СТЕПАНОВИЧ, рядом бежит АНКА. Справа виднеется село. Путники сворачиваю налево.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Пора нам, Анка, с тобой на ночёвку устраиваться. И так мы с тобой сегодня прошли много. У меня уже ноги «гудят». А у тебя? Молчишь? Я и так вижу, что устала.

Отойдя от дороги метров сто, ИВАН СТЕПАНОВИЧ скидывает на землю рюкзак и начинает собирать хворост у посадки вдоль дороги. Потемнело. ИВАН СТЕПАНОВИЧ разжёг костёр. подвесил котелок на воткнутую в землю палку, вскипятить воду из бутылки. Анке дал большой бутерброд с маслом и колбасой, подаренный водителем фуры. Сам решил только попить чай. После чаепития долго сидт у костра, глядя на огонь.

Незаметно для себя ИВАН СТЕПАНОВИЧ задремал. Разбудило его рычание Анки. ИВАН СТЕПАНОВИЧ вздрогнул, схватил посох. Из темноты показалась девочка. Пламя костра осветило её перепуганное лицо. Она была в цветастой кофточке и длинной чёрной юбке.

ДЕВОЧКА.
(испугано)
Деда, спрячь меня! За мной гонятся.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Куда же я тебя спрячу? За спину только.

ДЕВОЧКА присела за спину ИВАНА СТЕПАНОВИЧА. Из темноты появляется худой, чернявый мужик в красной рубашке.

ЦЫГАН.
(запыхавшись)
Дед, тут девчонка не пробегала?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А тебе зачем?

ЦЫГАН.
Дочка моя. Сбежать из дома хочет.

За спиной ИВАНА СТЕПАНОВИЧА раздаётся приглушённый чих. Анка, завиляв хвостом, идёт за спину ИВАНА СТЕПАНОВИЧА.

ЦЫГАН.
(зло)
Ах, ты, зараза, где спряталась! Выходи. От меня не уйдёшь.

Чернявый делает шаг вперёд, но ИВАН СТЕПАНОВИЧ приподнимает посох.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(угрожающе)
Стой!

ЦЫГАН.
(в страхе отшатнувшись)
Дед, ты чего!? Ты откуда меч взял? Это дочь моя.

ДЕВОЧКА.
Я не твоя дочь. Я давно это знаю. Мне мать перед смертью рассказала. Деда, он хочет продать меня барону, я подслушала их разговор.

ЦЫГАН.
(с угрозой)
Ты всё равно от меня не уйдёшь. Я тебя засеку до смерти за непослушание!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(примирительно)
Подожди, любезный. Как тебя зовут?

ЦЫГАН.
А тебе какое дело?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Сколько ты за неё хочешь денег?

ЦЫГАН.
(с ухмылкой)
А сколько ты, бродяга, можешь дать? Мне барон двести штук обещал.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
ДЕВОЧКА, достань в рюкзаке свёрток в пакетике.

ДЕВОЧКА достаёт пакет с деньгами и передаёт ИВАНУ СТЕПАНОВИЧУ. Тот кидает свёрток под ноги незнакомца.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Там много больше. Бери и уходи. Я купил ДЕВОЧКУ. Теперь она моя.

ЦЫГАН.
(радостно)
Ого! Пятитысячные?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Пятитысячные. Дома пересчитаешь. Я не обманываю. Уходи отсюда.

 ИВАН СТЕПАНОВИЧ снова приподнимает посох.

ЦЫГАН.
(с опаской)
Ну, ты с мечом-то осторожнее. Купил, значит купил. Что ты мечом махаешь?

ЦЫГАН скрывается в темноте.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(обращаясь к девочке)
Я ему сказал, что купил тебя, а так ты свободна.

ДЕВОЧКА.
(растеряно)
Куда же я теперь пойду? У меня больше нет дома.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Тогда к нам присоединяйся. Втроём не пропадём. Как тебя звать?

ДЕВОЧКА.
Зара.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Зара? Сиранное имя для белокурой девочки.

ДЕВОЧКА.
Деда, нам надо быстро уходить отсюда. Он злой и жадный, обязательно вернётся с дружками.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ собрал вещи, загасил костёр, и они пошли в темноту, не выбирая пути.

ДЕВОЧКА.
Деда, а куда мы пойдём?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
К счастливой жизни.

НАТ. КРЫМ. ЛЕТО. НОЧЬ.

Степь. Ночь. ИВАН СТЕПАНОВИЧ, Зара и Анка идут по степи в темноте. Остановились.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Уже далеко ушли. Где мы, не знаю, темно, утром разберёмся. Давайте, здесь заночуем, а утром пойдём дальше.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ раскладывает коврики вместе, укрывает ДЕВОЧКУ своей курткой и ложится рядом. Анка легла с краю. Зара чихает во сне и, свернувшись «калачиком», всё тянет куртку на голову.
ИВАН СТЕПАНОВИЧ уснул не сразу, а глядит на звёзды на тёмном небе.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(в полголоса)
Вот и деньги ЛАВРЕНТИЯ пригодились для доброго дела. Не зря СЕРАФИМ говорил, что они нам понадобятся, словно знал всё наперёд. Странно.

По небу промелькнула падающая звезда.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(в полголоса)
И там есть смерть. Ничего нет вечного во вселенной, от того и жизнь так дорога. Только душа и любовь бессмертны.

НАТ. КРЫМ. ЛЕТО. УТРО.

Степь. Утро. Первым проснулся ИВАН СТЕПАНОВИЧ. Встал, огляделся вокруг. Не видно ни сёл, ни деревьев, только степь.Всё небо заволокли тучи. Проснулась ЗАРА, она  чихает и кашляет.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(беспокойно)
Простыла что ли?

ЗАРА.
Не знаю. У меня голова болит.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Вот напасть-то. Ладно, всё равно надо куда -то идти. Похоже, дождь может начаться. Надень мою куртку, в ней теплее будет.

Еды не осталось. ИВАН СТЕПАНОВИЧ отдал последнюю пачку печенья и воду ЗАРЕ. Анке даёт чёрствый кусок батона. Себе ничего не оставляет.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Даа…, выдал нам Господь напоследок испытание. Почти уже дошли до моря. Но ничего, выдержим.

Блуждали по степи до вечера, но всё же уставшие, голодные вышли к шоссе.

ИНТ. КАБИНА МАШИНЫ. ЛЕТО. ВЕЧЕР.

По обочине шоссе идут ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ЗАПА. Рядом бежит Анка. Начал моросить дождь. ИВАН СТЕПАНОВИЧ стал «голосовать», но машины на скорости проезжают мимо.

Наконец притормозил «Камаз», вёзший железобетонные плиты. Открывается дверца и ВОДИТЕЛЬ зовёт путников.

ВОДИТЕЛЬ.
(кричит)
Давай быстрей!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ подсадил ЗАРУ, передаёт ей Анку и хочет сесть сам.

ВОДИТЕЛЬ.
Палку зачем берёшь с собой? Брось её.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Не могу.

ВОДИТЕЛЬ.
Ладно, залезай.
 
В кабине тепло, и ВОДИТЕЛЬ сидит в майке.

ВОДИТЕЛЬ.
Попали вы, однако. Бродяги что ли? Вам куда?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
К морю.

ВОДИТЕЛЬ.
Ну, до моря я чуток не доеду, поверну налево. А вы там дойдёте. А к морю зачем?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Пока не знаю. Человек идёт, а Бог ведёт.

ВОДИТЕЛЬ.
Паломник что ли?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Грешник.

ВОДИТЕЛЬ.
Чего ты грешник? И девочка?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Нет, у неё чистая душа.

Тут у ЗАРЫ закатываются глаза, и она клонится к ВОДИТЕЛЮ.

ВОДИТЕЛЬ.
(удивлённо)
Эээ, ты чего? А ну-ка, дед, придержи её.

ВОДИТЕЛЬ остановливает машину, правой рукой трогает лоб ЗАРЫ.

ВОДИТЕЛЬ.
Твою мать! Лоб горячий. Что же ты её больную в дождь с собой потащил? Ума лишился?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Виноват, каюсь, не уберёг.

ВОДИТЕЛЬ.
Виноват он! Старый, а ума с орех.

ИВАН СТЬЕПАНОВИЧ.
Заблудились мы в степи, не сразу на дорогу вышли.

ВОДИТЕЛЬ.
А чего в степи делали?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
От цыган спасались.

ВОДИТЕЛЬ.
С цыганами поцапались?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Отец девочки хотел её в рабство продать, а я её выкупил.

ВОДИТЕЛЬ.
(вытаращив глаза)
Не понял! Как это «выкупил»? А она что, не твоя внучка?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Не моя.

ВОДИТЕЛЬ.
А деньги где взял?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Были. Кто добро творит, тому Бог благоволит.

ВОДИТЕЛЬ.
Вот цыганва, вот сволочи! Ну, ты, дед, герой! Уважаю! Надо быстрее  ехать, а то как бы беды не случилось.

По мокрому шоссе, освещая светом фар, словно прожекторами, шоссе, «Камаз» спешил к морю. ВОДИТЕЛЬ внимательно вглядывался вперёд и, зная, что рискует, увеличивал и увеличивал скорость.

ВОДИТЕЛЬ.
Ничего-ничего, уже скоро. Доедем с Божьей помощью.

Аккуратно затормозил на скользкой дороге.

ВОДИТЕЛЬ.
Ну, мне налево, вам прямо. Впереди хуторок на берегу в трёх километрах, вот прямо на него и выйдете. ДЕВОЧКУ донесёшь?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Донесу, она лёгкая.

ВОДИТЕЛЬ.
(сомневаясь)
Нет, не справишься. Руки будут заняты, придётся палку выкинуть.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Посох не могу выкинуть, полстраны с ним прошёл. Я в рюкзаке её понесу. Рюкзак у меня большой и крепкий.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ вытряхивает из рюкзака вещи, делает ножом по нижним краям отверстия для ног. Вдвоём с ВОДИТЕЛЕМ усаживают ДЕВОЧКУ в рюкзак.

ВОДИТЕЛЬ.
Теперь порядок. Осторожно неси. А как же дождь? Вот возьми полиэтиленовую накидку. А вещи твои куда?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Выбросишь по дороге. Может, какому-нибудь грешнику  пригодятся.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ и ВОДИТЕЛЬ вылезают из машины, ВОДИТЕЛЬ помогает надеть рюкзак на спину деда, сверху надевает накидку, с трудом подаёт посох, потом Анку.

ВОДИТЕЛЬ.
(удивлённо)
Ни хрена себе, какая палка тяжёлая, будто из железа. Как же ты с ней ходишь?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
С Божьей помощью.

ВОДИТЕЛЬ.
Паломник всё-таки! Ладно, в добрый путь! Прямо иди, не сворачивай. Ох, и я промок.

ВОДИТЕЛЬ забрался обратно в кабину, завёл мотор и машина, посигналив, поехала, поворачивая налево. А ИВАН СТЕПАНОВИЧ с ЗАРОЙ за спиной, с дрожащей, мокрой Анкой в левой руке и посохом в правой пошёл прямо, в темноту и дождь.

ИНТ. ЧАСТНЫЙ ДОМ. КРЫМ. ЛЕТО. НОЧЬ.

Ночь. Дождь. ИВАН СТЕПАНОВИЧ видит впереди свет в окне дома иускоряет шаг. Подходит к калитке полуразрушенного забора из известняка, входит во двор. Стучит в дверь.

ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ.
(испуганно)
Кто там?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Пустите ради Бога. У меня ребёнок больной.

Щёлкает задвижка и дверь открывается. На пороге стоит невысокая женщина около 55 лет. Увидав, мокрого, бородатого мужика в накидке, с палкой, испугалась.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
(испугано)
О, Господи!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Не бойтесь, я не грабитель. Помогите, у меня ребёнок больной, без сознания.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Где же он?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
В рюкзаке за спиной.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
(удивлённо)
Рюкзаке!?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Она идти не может, я её несу. Не откажите в помощи.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Проходите.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ прислонил посох к стене у входа, опускает Анку, которая сразу шмыгнула в дом между ног хозяйки, и входит сам.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Помогите снять накидку.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Да вы насквозь мокрые. Несите ребёнка за мной.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ идёт следом, оставляя мокрые с грязью следы на домотканой цветной дорожке. В комнате, куда он вошёл, было чисто прибрано, стояла широкая кровать с подушками «горкой». На столике с белоснежной салфеткой стояла ваза с цветами, дорожка была и здесь.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Помогите мне снять рюкзак.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Так это девочка? Господи, как она похожа на мою Леночку, у меня даже сердце «защемило». Кладите её на кровать, а сами выйдите.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ выходит в горницу, садится на стул, оглядывается. И в этой комнате чисто, опрятно. Анка улеглась рядом с ним на ковровой дорожке.

Минут через десять хозяйка выходит из спальни, что-то молча, взяла из шкафчика и снова уходит. Голова ИВАНА СТЕПАНОВИЧА склонилась на грудь, он задремал. Встрепенулся от голоса хозяйки.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Как же она похожа на Леночку. Вас как зовут?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
ИВАН СТЕПАНОВИЧ.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
ИВАН СТЕПАНОВИЧ, вы насквозь мокрый, вам надо переодеться, а то и вы простудитесь. У меня от мужа одежда осталась, не побрезгуете?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Что вы, нет, конечно. Я вам очень благодарен.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Тогда идите за мной.

Они идут во вторую маленькую спальню, где обстановка точно такая же, как и в первой комнате. Хозяйка достаёт из шкафа нижнее бельё, штаны и рубашку.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Переодевайтесь и приходите, я вас горячим чаем напою с малиной.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Прошу прощения, я не спросил, как вас зовут.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА. Можно просто Светлана.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Тогда и я просто Иван.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА
Что вы, как можно? Вы же много старше меня. Ну, я вас жду.

Когда ИВАН СТЕПАНОВИЧ вернулся в горницу, на столе уже стоял чайник, чашки на блюдцах, варенье в большой розетке и блюдо с ватрушками. Рядом со столом Анка доедала свою ватрушку.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Анка, бессовестная,  выпросила  ватрушку?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Проголодалась, уже третью доедает. Присаживайтесь, Иван Степанович. Испробуйте ватрушки. Редко пеку, некому. А сегодня, словно гостей ждала, с обеда уже напекла.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А как там ЗАРА?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
ЗАРА? Её ЗАРОЙ звать? Вроде имя цыганское, а сама беленькая. Простуда сильная. Я её мазью согревающей натёрла, таблетку дала жаропонижающую, укрыла теплее, чтобы пропотела, а утром дочь вернётся с ночного дежурства, посмотрит, что с ней. У меня дочь врач, работает в соседнем городе.

Анка доела свою ватрушку и, подойдя к Светлане, заискивающе заскулила.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Всё, Анка, хватит тебе.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Пусть ест и вы ешьте. Приятно, когда мужчина ест с аппетитом.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
До чего же вы вкусно печёте! В жизни таких вкусных ватрушек не ел.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Спасибо. А сколько вашей внучке лет?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Не знаю. Она мне не внучка. Я её купил. Вернее, выкупил.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
(удивлённо, перестав пить чай)
Это как же!?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Её отец хотел в рабство продать, а я заплатил много больше.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Ой-ой-ой, Господи! Что творится-то. И кто же она теперь вам?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
По сути никто. Со мной захотела идти. Сирота она.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Как сирота? А отец?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Это не родной отец. Мать перед смертью призналась ей, что они её украли, когда были в Петербурге.

У СВЕТЛАНЫ СЕРГЕЕВНЫ падает кружка из рук. Чай разлился на скатерть. Она побледнела, закрыла лицо руками, плечи затряслись.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
(плача)
Господи! Господи! Неужели ты услышал наши молитвы!? Господи!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(встревожено)
Что с вами, СВЕТЛАНА? Что случилось?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Господи! Да осветится имя твоё! Господи!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Да что же случилось?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Вы нам Богом посланы! Спасибо тебе, Господи! Больше десяти лет назад у моей дочери в Петербурге украли малышку. Все эти годы мы её разыскивали, но удалось только узнать, что это были цыгане. Их так и не нашли. А сегодня… Господи!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Подождите, СВЕТЛАНА, надо всё проверить, провести генетическую экспертизу.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
(взволнованно)
Да-да, конечно. Но когда я её увидела, у меня сердце ёкнуло. Она так похожа на Леночку в детстве. Но есть ещё одна примета на теле, дочь знает, а я нет. Господи, скорей бы уже эта ночь закончилась, и Лена бы приехала. Я вам постелю на летней кухне, там вам будет удобнее. Вот видите? Каждый год сдаю летнюю кухню дачникам, а уже месяц, как никто не обращается, словно заговорил кто, словно для вас кухня пустовала.

НАТ. ДВОР ЧАСТНОГО ДОМА. КРЫМ. ЛЕТО. УТРО.

Анка на летнюю кухню не пошла, а осталась караулить оставшиеся ватрушки. СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА не спала, а сидела у кровати ЗАРЫ, смотря на неё, вытирая пот со лба и гладя по голове.
ИВАН СТЕПАНОВИЧ спит на летней кухне. Утро. Его зовёт СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
(кричит с крылечка дома)
ИВАН СТЕПАНОВИЧ, вставайте, уже завтрак на столе.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ быстро одевается и выходит во двор. У входа стоят его вымытые и сухие тапочки.
Утро солнечное, будто и не было ночного дождя. На крылечке дома его ждёт СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА с полотенцем.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Туалет у нас за сараем, а рукомойник к дереву привязан.

Умывшись, ИВАН СТЕПАНОВИЧ хочет идти в дом, но видит, что посоха у двери нет.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
СВЕТЛАНА, а где мой посох? Я его у дверей оставил.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Так забрали его.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Кто!?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Рано утром Анка зарычала, я вышла во двор, а там старец уже с посохом стоит.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Какой старец!?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Небольшой такой, с белой бородой, весь в чёрном и горбатый. Да, ещё глаза синющие-пресинющие. Я спрашиваю, зачем вы палку чужую взяли, а он говорит, что это не палка, а посох и Ванюше он больше не нужен. Мол, он уже пришёл куда надо и нашёл, что искал. И скажи, говорит, что грехи свои он искупил и пусть новый крест несёт справно. Только я про крест не поняла. Ты священник что ли?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Нет, не священник. Я греш… я путешественник. И куда СЕРАФИМ ушёл?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
А вот не знаю. На секунду отвернулась, курица закудахтала, повернулась, а его и след простыл. Словно он растворился в воздухе. Чудно. Ладно, пойдём завтракать, скоро дочь приедет.

ИНТ. ЧАСТНЫЙ ДОМ. КРЫМ. ЛЕТО. УТРО.

За столом сидят ИВАН СТЕПАНОВИЧ и СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА. Завтракают. Входит дочь СВЕТЛАНЫ СЕРГЕЕВНЫ ЛЕНА и недовольно смотрит на ИВАНА СТЕПАНОВИЧА.

ЛЕНА.
(сухо)
Здравствуйте.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Леночка, ты только не волнуйся, пройди в свою комнату и посмотри.

ЛЕНА.
Что посмотреть?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Там девочка больная лежит.

ЛЕНА.
(недовольно)
Что же не в больнице?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Ты посмотри, посмотри.

ЛЕНА идёт в свою еомнату. Через пять минут из Лениной комнаты раздался крик, потом плач. СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА и ИВАН СТЕПАНОВИЧ бегуттуда. ЛЕНА стоит на коленях перед кроватью, и, обнимая оголенные ноги ЗАРЫ,  рыдает.

ЛЕНА.
(поача)
Это она, она, моя малышка!

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Леночка, ты уверена?

ЛЕНА.
Я больше чем уверена, я это знаю, я чувствую. Посмотри на её правую ножку. Там два сросшихся пальчика. Посмотри на её лицо. Это моя малышка, моя.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА опускается на колени рядом с дочерью, обнимает её и тоже начинает рыдать. ИВАН СТЕПАНОВИЧ тихо уходит.
Через десять минут выходят заплаканные СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА с дочерью. Садятся за стол.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Может, я уже  пойду?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Куда!? Вам этого хочется?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Нет, но…

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Никаких «но»! СЕРАФИМ сказал, что ты уже пришёл. Или ещё куда-то надо?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Нет, никуда. Я свободный человек. Хотел жить в таком вот небольшом домике на высоком берегу и чтобы море внизу плескалось.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Так вы уже нашли это место. Зайди за дом и увидишь внизу море.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(радостно)
Да!?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Да. Будете жить пока в летней кухне, а там посмотрим.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я могу её снимать.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Ещё чего! Будешь жить сколько душе угодно.

ЛЕНА.
(недоумённо)
Но почему, мама?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Я лучше знаю. Знай и ты. Это он привёл твою дочь сюда. Это никакими деньгами не отплатишь, только добром.

ЛЕНА.
Как вы узнали, где мы живём и, что девочка моя дочь?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Пути Господни неисповедимы. Человек идёт, а Бог ведёт. Ничего я не знал. А привели меня сюда грехи, поиски истины и счастья.

ЛЕНА.
Грехи?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Грехи?

ЛЕНА.
Как грехи могли вас сюда привести?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Это очень странная, запутанная история. Навряд ли вы в неё поверите.

ЛЕНА.
И от куда вы идёте… пришли?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Из Петербурга.

ЛЕНА.
Это же очень далеко. Трудно ведь одному идти.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я был не один. Со мной был мой друг Лавруша, ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ. Он погиб в пути.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Как печально.

ЛЕНА.
Подожди, мама. А какая фамилия была у ЛАВРЕНТИЯ ПАВЛОВИЧА?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Колобов. Профессор, философ.

ЛЕНА.
Господи!

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Что с тобой, ЛЕНА, ты побледнела.

ЛЕНА.
Это отец моего ребёнка.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(изумлённо)
Вот как? Так это он о вас мне рассказывал?

ЛЕНА.
Что рассказывал?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Что вы были единственной, кого он любил по-настоящему, но смалодушничал и не женился. Он очень сожалел, что не разыскал вас. Это на его деньги я выкупил  ЗАРУ у цыган.

ЛЕНА.
(крайне удивлена)
Выкупили!?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
ЛЕНА, я потом тебе всё расскажу.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Таким образом, он хоть немного искупил свою вину перед вами. Если бы не было его денег и девочки здесь бы не было.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
ИВАН СТЕПАНОВИЧ, я совсем забыла вам сказать. СЕРАФИМ просил передать вам, что Лавруша  искупил свои грехи полностью и что ворота в Рай ему будут открыты и чтобы вы не переживали за него.

ЛЕНА.
А СЕРАФИМ кто такой?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
ЛЕНА, я тебе потом всё расскажу.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
А где мои вещи?

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Я их ночью постирала и отутюжила. Они на тумбочке позади вас лежат. И какие-то свёртки, что были в карманах, там же.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ повернулся, взял свёртки, достал из них документы и деньги. Три пачки денег положил перед ЛЕНОЙ.

ЛЕНА.
Что это?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Деньги ЛАВРЕНТИЯ.

ЛЕНА.
Зачем вы их мне даёте?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я думаю, ЛАВРЕНТИЙ был бы рад этому.

ЛЕНА.
Но здесь их так много. Я не могу принять эти деньги.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Это не вам, это его дочери. У неё ещё вся жизнь впереди и деньги отца ей понадобятся. Они по праву принадлежат вашей семье.

ЛЕНА.
А вам?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Мне нет. У меня есть свои средства. Да и не в деньгах счастье. А вот его документы, я не знаю, что с ними делать. Пусть у вас хранятся, как память об отце и возлюбленном.

ЛЕНА берёт документы, прижимает их к груди, на глазах появляются слёзы.

ЛЕНА.
Спасибо вам за всё, спасибо, что были другом ЛАВРЕНТИЯ и что были рядом с ним в последние минуты его жизни. А за дочку… за дочку я перед вами в неоплаченном долгу.

ИВАН СтЕПАНОВИЧ.
Я тут не причём. Не предо мной вы в долгу, а перед Богом, без его помощи не обошлось. Ну, ладно, раз СЕРАФИМ сказал, что я грехи искупил, можно и бороду сбрить и постричься.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
У нас парикмахерская в городе. На автобусе можно доехать. Я покажу, где остановка.

НАТ. ЮЖНЫЙ ГОРОДОК. ЛЕТО. ДЕНЬ.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ идёт по городу, заходит в «Сбербанк»  и снимает все деньги с карты. Потом заходит в парикмахерскую. Из парикмахерской выходит без бороды и клолткой стрижкой. Заходит в универмаг и покупает чёрный костюм, нижнее бельё, рубашку и туфли. И в обновках, положив вещи в которых он пришёл, в пакет, заходит в гастроном. Покупает там вино «Кагор» и коробку конфет. На автобусе возвращается обратно домой.

НАТ. ДВОР ЧАСТНОГО ДОМА. ЛЕТО. ДЕНЬ.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА подметает двор. Во двор входит ИВАН СТЕПАНОВИЧ.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Мы жильё не сдаём. Спросите у сосе…  Не может быть! ИВАН СТЕПАНОВИЧ!? Господи, какой красавчик! А я вас не узнала, вы так молодо выглядите. А костюм как вам идёт, впору в нём жениться!

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я не  против.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА долго смотрит ему в глаза, щёки у неё зарделись и она смутилась.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
(смущённо)
А я вот двор подметаю. Куры мусора нагребли. Ой, что же мы стоим? У меня уж обед приготовлен.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(протягивая пакет)
Это к обеду вино и конфеты. Я хоть теперь и не пьющий, но за знакомство, за возвращение вашей внучки, за… за новую жизнь выпью.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ достаёт из кармана деньги и тоже протягивает СВЕТЛАНЕ СЕРГЕЕВНЕ.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
А это что?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Деньги. Они лично мне без надобности, у меня пенсия хорошая, а вам с прибавлением семейства нужнее. Да и хозяйка должна деньгами распоряжаться. Вы же разрешили мне у вас пожить, так что берите.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Хорошо, раз так дело оборачивается. Только не пожить, а жить. Это большая разница. Будешь жить, сколько душа захочет. Пойдём, я тебе море покажу, раз ты хотел.

Они зашли за дом. За ним метрах в пятидесяти был обрыв, а внизу плескалось море. Там, у горизонта белоснежные облака словно поднимались из воды, а воздух, воздух… им невозможно было надышаться, будто дышишь морем, простором.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(восторженно)
Я дошёл, дошёл! Какая красота!

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Ну, что, нравится?

МВАН СТЕПАНОВИЧ.
(радостно)
Очень! Я мечтал об этом. Какое счастье!

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Счастье? А мы тут живём, привыкли и уже не замечаем этого счастья.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Счастливым человек может быть везде, не только здесь. Счастье  - это когда можешь просто жить и любить. Иметь чистую душу и понимать смысл жизни.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Как красиво ты сказал.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Это не я, это ЛАВРЕНТИЙ так говорил, но и я пришёл к такому же пониманию.

ИНТ. ЧАСТНЫЙ ДОМ. ЛЕТО. ДЕНЬ.

В горнице СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА убирает со стола посуду после обеда. ИВАН СТЕПАНОВИЧ допивает чай.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
ВАНЯ, достань лечебные травы с полки, хочу для ЗАРОЧКИ заварить.

Полка висит высоко, под самымым потолком. ИВАН СТЕПАНОВИЧ ставит табуретку под полкой, встаёт на её край и тянется рукой к пучку сухой травы. Табуретка качнулась, ИВАН СТЕПАНОВИЧ не удержался, непроизвольно хватается рукой за полку и вместе с ней падает на пол. Стоявшие на полке три металлические банки, разлетаются по сторонам. У одной соскакивает крышка и на пол высыпается  …сахар.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ, сидя на полу, схватился руками за голову. К нему подбежала СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Ты не ушибся, ВАНЯ? С тобой всё в порядке?

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
(в отчаянье)
Сахар… сахар… я рассыпал сахар.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Да Бог с ним, с сахаром. Купим ещё.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ заплакал. СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА садится рядом, прижимает его голову к своей груди и гладит её.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Ну, что ты, Ванюша? Что ты? Не расстраивайся так из-за пустяка. Не ушибся и ладно.

ИВАН СТЕПАНОВИЧ.
Я нашёл свой «крест», нашёл.

СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА.
Какой крест? Потерял что ли? Давай, лучше я тебя чаем напою.

Из спальни тихо выходит ЛЕНА, но увидав мать, гладящую голову ИВАНУ СТЕПАНОВИЧУ, улыбается и так же тихо уходит.

ГОЛОС.
(за кадром)
Живём, грешим, друзей теряя,
И не глядим в пути назад.
А сознаём, лишь умирая,
Что ты спешил не в Рай, а в Ад.

ТИТР: ОСТАНОВИСЬ И ОГЛЯНИСЬ!


Алексей Балуев
raa47@yandex.ru