Глава 13. Золото подорожало

Далёков открыл дверь. Блеснули стильные очки в металлической оправе. Вместо взлохмаченной головы Шурика из «Кавказской пленницы» — аккуратная, чуть ли не  модельная стрижка. Только крик вечного младенца был тот же.
— Маэстро! — завопил Далёков. — Тебе несказанно повезло! Вообще-то, я только пришел и уже ухожу, то есть я уже дико опаздываю. Но мы, конечно же, все равно успеем отобедать! Надеюсь, у тебя нет других планов? Возражения не принимаются!
— А где старая оправа?
— В прошлой жизни, старик, все — в прошлой жизни!
В коридоре зазвонил телефон, но Далёков не взял трубку.
— Я опаздываю, но все мои знакомые знают, что если я выехал, то в ближайшие три часа меня можно не ждать.
Как всегда, на меня нахлынуло чувство, что я нахожусь внутри какого-то фильма по раннему Аксёнову — вкруг все кричат и машут руками. По традиции мы сразу же вышли на лестничную клетку. Далёков достал свой неизменный «Дымок». Сигареты с фильтром он считал жлобством. Где-то на нижних этажах протяжно загрохотал мусоропровод.
— Ты понимаешь, я три дня просто вопил. Ты можешь себе такое представить? Я три дня просто вопил от счастья!
— Как мусоропровод?
— Ты можешь себе такое представить?
— Три дня и три ночи?
— Нет! Ты можешь себе такое представить?
— Одно могу сказать, надо бы нам видеться почаще.
— Граф! Надо бывать в Москве хотя бы наскоками. Знаешь, мужик, но по-настоящему мне похорошело, после твоего звонка.
За дверью опять зазвонил телефон.
— Такого? — спросил я.
— Это — с моей новой работы. Я сказал, что уже выехал. Ох, Ром! Какой камень у меня с души свалился! Ты не представляешь!
— А ты представляешь? Я восстановился в МЭИ, на кафедру заставили устроиться.
— К Волковой? — в глазах Далёкова заискрились чертики. — Граф! Вы знаете, мое мнение! Если хочется получить диплом МЭИ, то просто берется и получается диплом МЭИ. Совсем забыл! Сейчас должны показывать Германа!
Далёков включил телевизор. Там шел документальный фильм о стыковке Союз-Аполлон.
— Только думал об этом сегодня, — сказал я. — Ты не поверишь: стоит мне подумать о фильме, и в тот же день он идёт по телевизору.
— А о фильмах Германа ты не думал?
— Нет.
— Жаль!
— А кто это?
На экране были кадры с орбиты. Кадры в ЦУПе. Исторически фото. Что-то вдохновенно рассказывал Брежнев. Космонавты бежали по зимнему лесу в Звездном городке. Американцы тоже что-то рассказывали и крутили руками над головой. Опять восторженный и почти еще свежий Брежнев.
— Верх того, что мы покорили! Верх того, что мы имеем! Это – шедевр! На пачке Союз-Аполлон — расписывался, и каждому дарили…
— Просто "Звездный билет" по Аксёнову! — сказал я.
— НЕт! Твой отец, конечно, гений! — сказал Далёков.
— Я одно не понял: допустим они разрезали задачу на сто частей, но как они эту окрошку назад собрали?
— Маэстро, баллистическая задача — это малая часть, условно говоря. На самом деле там колоссальный поток данных, измерительных, всяких. Даже два уровня данных.
— Да уж… Китайская грамота!
— Это что! Я тут помогал перепись проводить. Вот ты знаешь, что на Авиамоторной живет дама 55 лет по фамилии Сопромадзе? А Красноказарменной есть семья, где нечетные дети — Ивановичи, а четные — Станиславовичи? Вся жизнь в поиске!
— А как это все сшивалось?
— Ивановичи и Станиславовичи?
— Ивановичи и Станиславовичи. На самом деле, главной проблемой стыковки было: кто будет «мамой», а кто «папой».
— Ну, и кто кого в итоге?
— Спрашиваешь, слющий!
— Слющий, да? Фафер говорит, твоему отцу должны были за АС-6 дать звезду Героя.
— Героев дали генералам, а ему — Орден Красной звезды.
— И много было генералов в рабочей группе?
— Шесть.
— Шесть штук генералов и один полковник? Это посильнее Салтыкова Щедрина!
— И даже Фауста Гетте. Зато твой отец наградил меня пишущим плеером.
У Далёкова был собственный арсенал прозвищ, правда, не для всех. Глеба и Митяя он называл традиционно, а вот Полину — исключительно Патрикеевной. Для меня у него была целая обойма обозначений, от маэстро и графа до шестидесятнического "старик" и более современного «мужик», Абрам же он называл Марфой.
— Надо взять на вооружение. Передай ему еще раз от меня спасибо.
— Перебьется! Таксист не взял на чай, и Фаферу пришлось потратить сдачу в дьюти-фри.
— Гм! Сдачу! Знаешь, первый раз жизни я увидел Его в Кудепсто. В военном санатории.
— Его?
— Плеер. 77-й, как сейчас помню, год… Я лежу в тени, никого не трогаю, а по набережной мимо меня дефилируют какие-то трехметровые марсиане. В плавках, на голове — наушники, а на плечевом ремне у них — такие пластмассовыми коробочки... Смешно — на плечевом ремне. Один марсианин был, правда, совсем человекообразный, где метр восемьдесят. Подозрительно напоминал татарина. Отец сказал: «Это — Стас Еремин. Их мозг!».
— Марсиане с автономным мозгом — это хорошо!
— А еще среди них был Сергей Белов.
— А Александр Белов там был? Который за три секунды выиграл Олимпиаду.
— Нет, там был ЦСК, мой клуб, а он из Питера, из "Спартака".
— Кстати, ты знаешь, что их серебро так там и лежит. Так что, если будешь проходить мимо…
— Обязательно буду!
— Черт возьми! Где программа? Сегодня же должны показать Германа! Фафер сказал, что Герман теперь пойдет! — Далёков крикнул. — Правда, Фафер? Герман теперь пойдет?
По первому каналу теперь шел фильм о нефтяниках Каспия. Далеков пощелкал каналы. На других каналах был снег и шипение, только на одном еще канале — белая полоса. Из кухни вышел Фафер. На нем был фартук, рукава белой рубашки закатаны по локоть. Секунды три-четыре он критически смотрел на белую полосу на экране.
— Советское телевидение! Какой узкий взгляд на мир! – сказал он, пожал мне руку и вернулся на кухню.
— На работе проблемы? – спросил я.
— Маэстро, я понимаю, что вы нас большевиков ни во что не ставите, но новости хотя бы надо смотреть! У Фафера в ЦУМе шефа расстреляли!
— А замов, значит, отпустили…
— Расстрел отложен. Граф! Ты видишь, как мы живем? Книги и старый «Москвич» — яблоки с дачи вывозить. Фафер теперь Политбюро консультирует.
— Кэп попал в Центральный Комитет?
— Да-да-да… — Далёков засмеялся, и за его металлической оправой сверкнуло море, солнце и горы. — Кстати! Ты должен попробовать наше яблочное вино! Фафер, скажи, Рома должен еще попробовать наше яблочное вино.
— Знаю, я ваше попробовать. Давай, не сегодня.
— Наливать? – донеслось с кухни.
— Фафер! Пьянка откладывается! Кстати! Слышал, золото опять подорожало?
— Нет.
— Фафера проделки! Нет, слющий, скажи, да? Наши отцы все-таки — молодчики!
— До меня дошли слухи, что ты тоже в молодчики метишь. Три секунды не дают спокойно спать?
— Ну-да, ну-да… Я тут просто подумал, старик… В крайнем случае человечество от моего отсутствия на планете ничего не потеряет.
— Откуда такая уверенность?
— Потому что я понял, что никогда не буду писать, как Пастернак.
— А ты пиши лучше!
Далёков нахмурился, как всегда, когда речь заходила о Пастернаке и вдруг начал читать, как всегда, полушёпотом, закрыв глаза.

…Ты завтра очнешься от спячки
И, выйдя на зимнюю гладь,
Опять за углом водокачки
Как вкопанный будешь стоять.
Опять эти белые мухи,
И крыши, и святочный дед,
И трубы, и лес лопоухий
Шутом маскарадным одет.
Ты дальше идешь с недоверьем.
Тропинка ныряет в овраг.
Здесь инея сводчатый терем,
Решетчатый тес на дверях.
За снежной густой занавеской
Какой-то сторожки стена,
Дорога, и край перелеска,
И новая чаща видна.
И белому мертвому царству,
Бросавшему мысленно в дрожь,
Я тихо шепчу: «Благодарствуй,
Ты больше, чем просят, даешь».

— Я кое-что сократил…
— Мог бы не сокращать. 
— Старик, просто ты не читал Пастернака целиком в один присест!
— Ты не путаешь со священной книгой мусульман?
— Нет, нет, про то, что тебе хватило Шекспира, провонявшего Пастернаком, я помню! — он вдруг очень аккуратно присел на краешек дивана и прошептал, качая головой. – Нет… Нет, так нельзя!.. Кстати! Как насчет борща? Фафер, ты не весь борщ стрескал?
— Нет, серьезно, мне надо на работу хотя бы после обеда.
— Вот и пообедаем!
— Давай, я вечером как-нибудь заеду.
— Ладно, пойдем, я тебя провожу. У тебя — когда электричка? Я покажу, маршрут, по которому я бегаю по утрам.
Мы шли быстрым шагом по дорожке парка вдоль железной дороги.
— Да, здесь, наверное, хорошо бегать? — сказал я.
— Ну, мужик! Еще бы не хорошо. Ну, скажи же! Здесь же — лес. Я бегаю по корням. И все время уворачиваюсь от веток. На шею хорошая нагрузка.
— Я, когда прыгаю по лестнице, у меня потом то же шея болит.
— Это ты, наверное, громко прыгаешь, соседи тебе и накостыляли.
Главное, чтобы мне нас сессии соседи по работе не накостыляли. Отвык я от этого дела.
— Ты просто пока все еще далёк от институтских дел… Как сказал мне один мой друг, который учится одновременно в МЭИ и во ВГИКе, я бы, конечно, обсудил с тобой последний китайский фильм «Цветение слив и персиков под дуновение ветра», но ты все-равно его не видел. 
— История романтических отношений между древней богиней-лисой и молодым богом?
— А ты откуда знаешь?
— Просто версия.
— Балдею я от твоих версий! Нет! – Далёков закрыл глаза и с чувством закачал головой. — Но Шекспир, провонявший пастернаком — это — вне конкуренции!
— Пойдем, я опоздаю.
— Поедешь на следующей. И, вообще, тебе теперь ближе — до Вешняков.
— Ты на меня плохо влияешь.
— На самом деле, то, как Пастернак перевел Шекспира, никто в мире больше не перевел, потому что его Шекспир гораздо интересней, чем Шекспир самого Шекспира.
— Как этот фильм? «Снова в школу»? Воннегут! Пошёл ты в задницу, Воннегут! Я найму критика, который лучше тебя разбирается в твоем творчестве, и он напишет мне эссе о тебе!
— Маэстро, вы, кстати, читали ранние его вещи?
—  Воннегута?
—  Даже «Макбет», я уж молчу о «Ричарде III»?
— А что «Ричард»? Там есть хорошая сцена на похоронах.
— Жалкие потуги! Вот Пушкин украл, но как украл! «Лишь с той поры я понял цену мгновенной жизни! Только с той полы и знаю я, что значит слово счастье!» А этот несносный «Кориолан»! Я не понимаю, как этого Вильяма вашего, понимаешь, Шекспира из «Глобуса» пинками не погнали с такими водевилями.
— Ну, ладно, раздухарился, как твой граф Толстой.
— Который граф? Они там все графья.
— И тот, что Буратину написал?
— Тот, что Буратину написал, любил пьяным притворяться, когда со Сталиным водку пил. Иосиф, говорит, передай боржоми. А Иосиф ему: «Граф! А ты не оборзел?»
— Как там Вася, кстати? Начал пить боржоми?
— Начал опять дарить встречным девушка цветы. Боря держит руку на пульсе.
— А как Боря? Что-нибудь уже построил в Москве?
— Да он больше реставратор и эксперт.
— Мудрый выбор! 
— С каждым годом — все больше и больше похож на деда. Раньше все думали, что Петька больше похож, а потом Боря вперед рванул…
— Помогает ему такое родство?
— А ты что не слышал эту историю?
Далёков зажегся, как новогодняя ёлка.
— Борю один раз спросили.... В детской поликлинике. А вы не родственник того самого…
— Который «Му-му» написал.
— Да-да-да!
Далёков, наконец, рассмеялся на всю катушку, так, как только он умеет, с повизгиванием и приседаниями.
— Ну, вот, а ты переживаешь! – сказал я.
— Ты считаешь, я из-за этого переживаю? Славы земной? Маэстро, а вы читали Пруста?
– Не читал, но очень много слышал.
— От Мамардашвили, не иначе! Прочти! Литературное Писание! Доказательство бессмертия от творчества. Да, я забыл про самое главное!
Далёков извлёк из заднего кармана помятый паспорт.
— Смотри!
— Что смотреть?
— Отметка ЗАГСа.
— Отметка из ЗАГСа?! Да иди ты!
— Отметка ЗАГСа!
Я рассмотрел какую-то карандашную галочку на странице «Семейное положение».
— Вот так это, значит, выглядит? Карандаш-то хоть химический?
— Химический! Кстати, у Шаламова – целая философская поэма про химический карандаш!
— Стоп! Стоп! Стоп!
— Ладно! Свадьба в субботу. Только до субботы никому, хорошо?
— Могила! Князь, правда, уже всем доложил.
— Вот что, народ! Приезжайте ко мне, а? Свадьбы как таковой не будет. Мои предки считают, что я обрюхатил Абрам и бросил! Ты можешь себе такое представить? На той неделе мы поедем в Питер, а потом приезжайте ко мне, а?
Наконец, мы добрались до Вешняков.
— Скажи, я для всех вас просто бывший Абрам? Народ в Болшево проклял меня?
— На самом деле все по тебе скучают. Настроение похоронное.
— Эпоха жуткая, настроение гнуснейшее, атмосфера мерзопакостная. Но рыба Каме, тем не менее, была.
— А некоторым тут приснился сон, что ты просто закрутился.
— Да, мужик, если бы ты знал, насколько я закрутился!!!