Панегирик Тьме

Не над ристалищами, капищами и храмами, а над барами и ресторанами опустился тёмный зимний вечер; холодный ветер раздувал редкие снежинки, и только в этих самых барах и ресторанах горели тёплые огоньки уюта и человеческого присутствия. Зал одного такого ресторана заполнен в меру шумными, весёлыми компаниями, в его уголке, пытаясь выстроить бодрый темп, импровизирует пианист, официанты расторопно разносят заказы, а у бара сидят разбойные одиночки, лишь на одну ночь ставшие друзьями.

В этой гармоничной картине вряд ли даже самый внимательный взгляд обнаружил бы одинокого мужчину. Он сидел у островка с искусственными цветами, делящего зал пополам. Одной рукой мужчина нервно рвёт салфетку, а другой отбивает по столу ритм галопа. Вдруг из-за пластиковой зелени в его сознание врезается фраза (это было что-то вроде черноморского: «Дуров — голова!» с простодушным: «Уважаю»). Мужчина замирает, закрывает глаза и сквозь ненадёжную тень век дослушивает типичное продолжение подобного разговора.

Он встаёт и, возвышаясь над зеленью, ловит взгляд одного из участников разговора, говорит:
 
— Вы уважаете людей за их поступки, мысли, выраженные интенции, говорите: «За это можно уважать». В сущности, вы уважаете не человека — фантазм вашего затуманенного сознания. А человек уйдёт домой, откроет бутылочку чего-нибудь спиртосодержащего и через часы перестанет уважать себя сам. Вам хотелось бы быть тем, кого вы уважаете, но не человеком, а мимолётным образом. Всё ваше уважение основано на нежелании быть человеком. Покопаться дальше, и окажется, что любой образ вашей жизни, как уважение, сводится к ничему... Или не ничему, или назовите как хотите, а я назову это — Тьма.
 
Разговоры затихли, пианист остановился, практически все повернулись в сторону стоящего человека. Не давая ни шанса на какой-либо ответ, вероятно, и не планирующийся, мужчина продолжил:

— Я написал панегирик Тьме и заранее хочу извиниться и за то, что я его написал, и за то, что я его сейчас прочту.

Зал замер, лишь пара пьянчуг у бара не угомонились. Мужчина оглядел зал, приосанился, прокашлялся и начал:

"Сначала была ты, потом бог отвлёкся и пертурбацией создал мир. Сначала была ты, потом тебя назвали и сразу же запутались — логос не победил.

Когда ты обнажаешь суть, не сделав ничего, тогда решаю я уснуть и не проснуться, без дано решив рискнуть одно равно-равно и проч.. Я в лапах летаргии, липкий сон, но проявление тебя во сне стократ яснее, ведь он реальнее молитв, а ты была. Я гриб иль червь иль человек — тебе неважно. Весь мир вокруг тебя бумажный. А эмпирей когда-то точно сгинет, падёт, потухнет, и на его могиле ты будешь и спасёшь всех тех глупцов, что выжили — ты всех убьёшь.

Сквозь свет краснеющий я понял: «Пустота всего сильней» — ошибся! Всё как у людей! Ведь пустоты потенция не зрима, ну а в тебе и пустота и сила.
Посмею попросить — скорее помечтать, ах если б ты своим величием смогла забрать меня из пут неясной смерти в естественнейшее посмертие, где всё твоё — понятное небытиё.

Итог: материя слаба, я упираюсь в пошлость и слова, когда распадутся б... В... А... А потом тишина."

Он закончил. Повисла пауза, стоящий в некотором опьянении после такой речи мужчина обернулся на лёгкое покашливание и произнесённое: «Извините». Это был, по всей видимости, администратор; он продолжил спокойно и вежливо:

— Извините, мужчина, не могли бы вы покинуть это заведение?

— Да, конечно, — мужчина начал оглядываться и повышенным тоном продолжил: — Только можно мне напоследок выпить... М-м, водки, лучше абсент и подожгите!
 
— К сожалению, мы не можем выполнить вашу просьбу, покиньте, пожалуйста, заведение, — уверенно сказал администратор и протянул пальто.
 
Мужчина не понял, как он узнал, какое именно пальто его, но сознание смазывалось, и эта мысль быстро его покинула. Поспешно одевшись, он, провожаемый взглядами, ушёл.

Глаза, привыкшие к свету ламп ресторана, отказывались видеть в темноте улицы. Мужчина отошёл на десяток шагов и присел на какую-то ступеньку. «Какой вежливый администратор, — подумал он, — а я ему: «И подожгите». Наверно, он каждый день таких ловит». Мужчина достал сигареты из кармана, вставил фильтр в рот и чиркнул зажигалкой. Яркий свет искр ослепил его; в полной темноте поплыли светлые круги…

Он открывает глаза, смотрит на часы. «Никто не пришёл», — говорит одними губами и кладёт купюру под чашку заказанного чая. Пройдя зал и натянув пальто, он покидает ресторан. Быстрым шагом, врезаясь лицом в сыплющиеся с неба льдинки, мужчина уходил всё дальше от ресторана. Шёл он, не уделяя особого внимания дороге, скорее он всматривался в каждый огонёк редкого фонаря — его завораживали оптические блики. Сунул сигарету в рот, поджёг и ушёл домой.