Магнетизм

Стоит покрепче закрыть глаза и ты тут же оказываешься оглушительно близко, на расстоянии дыхания. Измотанный любовным безумием Я, застываю на месте и не спешу ни приблизиться ни отдалиться, а вместо этого мерно проглатываю Твои выдохи — невидимые облачка жизненной энергии отчаянно Мне необходимые, Мною присвоенные, для Меня предназначенные, напитывающие несказанным значением Мою жизнь. Они проникают внутрь и вспыхивают, окутывают мысли ароматами послесловий и добавляют алмазообразующего давления в чувственную грудь. Ещё долго она будет вздыматься и опадать, аритмично, истерично, несдержанно, одержимая напрасными попытками развернуть комок эмоций и показать тебе милую картинку, красовавшуюся в середине до тысячекратного сгибания посредством экзистенциального оригами.

Так, должно быть, чувствует себя двигатель внутреннего сгорания.

Мнимая посасывающая пустота между вдохами — это лишь гнёт впечатлений, помещённый в тело механиком, безумным в своей гениальности. Разница атмосфер продолжает втягивать сладостную эссенцию с силой никак иначе моему телу недоступной. Это воплощённая алчность, голодная бездомная жажда, пресытившаяся, но в то же время не желающая останавливаться, вернее... банально неготовая довериться этому непривычному чувству, вынуждающему самое естество, ощущать себя уязвимым и голым, в спиральной пойме нахлынувшего счастья. Счастье кажется колодцем, но на поверку — то руки любимой, охватывающие меня, чтобы защитить от слепящего солнца.

Милые цепкие пальцы.

Механизм несказанно прост, — этот славный и гордый аппарат задействует основу в виде сгораемого топлива; мы наблюдаем инициирующий взрыв, сопряжённый с диким выбросом энергии, энергетические контуры переполнены, оболочка ощутимо нагревается, с каждым мигом заметнее, громче, ярче. Хочется самому увидеть идущий от меня пар, хочется окутать любимую клубами моего "Я", и так пока Её голова не закружится, а после удерживать эту голову на месте, и место это будет рядом со Мной.

Всегда со Мной.

Кому—либо другому я вряд ли отважился бы признаться в подобном, но происходящее безумно пугает меня: постыдно плавящее присутствие заполняет глаза нескрываемым блеском, пальцы пылают, губы тянутся вперёд, неспособные и в то же время жаждущие проглотить всё, что когда—либо было или будет Тобой, — запечатать в груди и сознании, запечатлеть в душе и любых сакральных её аналогах, доступных человеческому гению. Мне мгновенно необходимо узнать основы всех верований, лингвистические изыски каждого из наречий; тезаурус должен стать вневременной камерой, а воображение — каждым из миров, сквозь которые неясные тени земного существования отражаются и преломляются, прежде чем достигнуть Бога. Я в известной мере инфантилен, может быть даже наивен или попросту глуп от любви, ведь в самом деле готов явиться Туда лишь затем, чтобы показывать Ему подобное счастье, но ни в коем случае не отдать. Если Он попытается вырвать Тебя из Моей жизни, Он вытянет Нас вместе.

И только так и можно.

В то время как мы дышим одним воздухом, чистым и свежим, но оттого лишь более наркотическим, я нахожу попытки вдохнуть тебя первозданно вкусными: задолго до обонятельных центров и языковых сосочков, примитивных глубинных секреций и внешних раздражителей, лишённые тактильной связи ощущения выписывают щедрую фору искристой радости бытия, с этой её звеняще-чистой ключевой водой и восхитительно-нежным душистым шоколадом — элементами превосходным по—отдельности, но не всегда сочетаемыми между собой, а если и... Стоп. Волнение безжалостно. Слова в разброде, мысли в панике, там где не удаётся сбежать телу разбегаются они... обрывки неотправленных писем... клочки сакральных созвучий... или всё таки клочья? В Тебе я вижу способность примирить любые составляющие, воплотить их по—истине запоминающимися... так в первые годы осмысленного детства, апельсиновая цедра исторгала из себя неожиданные фейерверки, а те казались чуть ли не ярче настоящих. Так твоё дыхание рождает нечто неовеществлённое, но обладающее строгой структурой, ни с чем не сравнимым вкусом и всплеском ощущений, которые я не смею охарактеризовывать иначе, чем родные.

Твой безошибочный почерк.

Стоит только поверить и страх отступает. Окружающая действительность расставляет космические игрушки на специально отведённые для этого полки. Речевая пустота и культурная нагота теперь не смущают. Двойственное давление веков, — диктат давно потерянного кнута и диета в ожидании гипотетического пряника, — уступает необходимости самостоятельно оценивать жизнь и разыскивать по миру своё собственное уважение. Ментальные шрамы медленно, мучительно медленно, но зарастают. Они сглаживаются, не оставляя не только ран, но и поводов для бравады.

Ничто не терзает и не украшает.

Тут—то я и осознаю твоё незамутнённое коварство. Где—то там, ты блуждаешь среди бескрайнего потока Не—Меня или, вернее, Не—Нас, в неустанных трудах и поисках, уверенная в Нашем неизбежном завтра. Эта уверенность слабо мерцает тонким длинным лезвием — потаённым орудием мира, затерявшимся под складками моих словоохотливых изысканий, окутывающих родные плечи плотной накидкой, скрывающей любимую от посторонних. Хищный блеск глаз оказывается даже не наградой, не знаком внимания, нет, — это предсказуемый эффект, результат закономерный, коему не суждено было укрыться от тебя, Той, что была его создателем, а остаётся стражницей тела любимого. Видимо и этот пар заметен тебе вне зависимости от того, предаёмся ли мы мятежному одинокому сну или испытываем перегрузки от запредельных сердечных оборотов, окрашивающих щёки в розовый, пока волосы пропитываются запахом палёной проводки. Заполошная казуистика обижающих меня речей предстаёт раздражающим, но смехотворным прикрытием истинных намерений... кажется, они пугают тебя саму. Тем паче всем хоть сколько—нибудь родным и номинально близким давно пора смириться и принять — эти руки ещё более жадны и экстраординарно заботливы в силу неготовности делиться Моими взглядами с Солнцем — ослепительным огненным шаром, блёкнущим не в сравнении, но в значимости.

Ты знаешь. Я знаю.

А потому мне как будто бы и нет смысла коротать век до очередной нагорной проповеди или подавившись мылом гонять просветлённых отшельников по глубоким пещерам; разгадка на поверхности: все эти выдохи вкладывались в мои лёгкие целенаправленно, посылались обеднёнными воздушными стрелами — кислород частично извлечён в угоду чувственного наполнения, каждая единица контрабандой провозит внутрь груз созависимости и пьянящего восторга, перебивающего телесные линии энергопередач. Поставщик торжествует, клиент доволен, канал сбыта узок, но очевиден. Каждая из сторон готова потягаться в степени привыкания, формирующегося в процессе, но, думается мне, идея никогда и не состояла в надзоре, контроле или самодостаточности...

Весь смысл в том, чтобы дышать одним воздухом.