Подранки. Горечь желторотая ч. 12 гл. 1 18 плюс

Демонстрируются сцены жестокости и насилия. Ограничения 18 плюс

Часть 12 Васёк

Глава 1 Предел

Третьеклассник Василий Николаевич понуро плёлся домой.

Ему очень не хотелось туда идти, но иного выхода не было. Дома его ждали слабая, безвольная мать и жестокий боров - отчим, очередной её якобы любимый мужчина.

«Эта здоровенная скотина, мамин новый сожитель, снова залупцует меня ремнём, а, может, и ещё чего похуже придумает... Ну за что он меня так люто ненавидит? Я же ничего плохого ему не сделал, только вот если на свет родился. Так я в том не виноват. Мать меня родила и не спросила, хочу ли я на свет этот появиться. А он-то за что меня так зверски бьёт? И мать молчит, сама его побои терпит, все время в синяках ходит», - Вася утёр кулаком слезы, размазывая сопли по щекам, - «не пойду домой. Лучше дождусь темноты и потихоньку прошмыгну в свой угол. Он уже к тому времени натрескается своей любимой водки или самогонки, не иначе, будет храпеть и видеть десятый сон. Пойду-ка я к ребятам, с ними интересно».

Василий нашёл тропку среди зарослей кустарника, отодвинул доску в заборе и пролез на территорию детского садика, куда всего лишь несколько лет назад сам ходил в возрасте малыша в мокреньких штанишках. Это сейчас он взрослый, а тогда...

А ещё давным-давно вместе с ними жил папа. И они втроем были очень счастливы!

«Папа, самый любимый на свете папочка!» - Вася снова вытер слезы, шмыгнул носом и зашагал в сторону крайней веранды, где обычно собирались его знакомые ребята, балагурили и баловались папиросами.

- О-о-о, Васёк, привет! Снова домой не пошёл? Опять хряк лютует?

- Да я двойку получил за диктант, так он меня за это по любому прибьёт. Только вчера ремнем лупцевал за тройку по математике, а сегодня уж совсем беда. Вот решил подождать, пока он наклюкается и заснёт. Только мать жалко. Он ведь бьёт её зверски каждый день, а я ничего сделать не могу. Он вон какой здоровый! Разве я с ним справлюсь?

- Да уж. Такой детина тебя одним мизинцем прихлопнет. И где только твоя мать его нашла?

- Не знаю. И сама сейчас рада бы от него избавиться, да боится. Он пообещал, что подкараулит её в тёмном углу и прирежет, если она вдруг посмеет его выгнать или кому-то пожаловаться.

- А если он твою мать прибьёт? С кем ты жить-то останешься?

Вася захлопал глазами, сдерживая слезы, готовые выплеснуться бурным потоком, с трудом проглотил горький ком, застрявший в горле, но сдержался. Ведь он уже достаточно взрослый, чтобы не показывать друзьям свою слабину!

Семен, восьмиклассник, самый старший из его друзей, протянул Васе цигарку:

- На, засмоли. В том-то и дело, что ты ещё не вырос, и силы в тебе пока не хватает, а то убил бы эту свинью за мамку и за себя, чтобы не смел больше и пальцем вас тронуть. Ты вместо бати своего теперь и мать защищать должен. Ничего, вырастешь, за все этой скотине отплатишь.

«Вырасту, если не убьёт меня раньше», - с горечью подумал Вася, - «вот снова он унюхает, что я курил. Господи! Помоги мне! Сделай так, чтобы этот страшный человек исчез из нашей с мамкой жизни! Прошу тебя! Я тогда сразу курить брошу и стану хорошо учиться».

***

Уже стемнело, когда Василий, наконец, осмелился отправиться домой.

«Только бы он заснул!» - тихо поднялся на самый верхний этаж вонючей общаги, где они жили, только хотел тихонько подкрасться к двери, ведущей в их комнату, как уже в конце длиннющего коридора услышал истошные вопли своей матери и трёхэтажный мат-перемат отчима.

- Мама, мама! - он распахнул дверь и оторопел.

Его мать, милая, родная мамочка, в разорванной одежде, еле прикрывающей её синюшное окровавленное тело, истошно кричала от боли. Лицо её напоминало кровавое месиво, глаза заплыли, нос опух, а губы, словно огромные улитки, сочились кровью.

На полу, мебели, стенах - всюду была кровь - брызги, подтеки, пятна, мазки, отпечатки. Мальчишке показалось, что, переступив порог дома, он попал в ад, что это вовсе не его дом, а кровавая пещера страшного монстра, который мучает людей и не даёт им спокойно жить.

- Ваща-а-а-а! - мать только мычала сквозь окровавленный опухший до неимоверных размеров рот. Она уже не могла говорить, но он понял, что мать пыталась кричать его имя.

Над нею возвышалась огромная туша, которая в неистовстве и злобе своей пинала её слоновьими ножищами и терзала волосатыми пудовыми кулачищами, оставляя на хрупком теле её багровые, сине-фиолетовые следы. Зверская, подлая мразь мучила его маму.

- Отойди от неё, т..рь! - что было сил он закричал, достаточно громко и зычно, чтобы подлый враг услышал и прекратил издеваться над его матерью. - Сейчас же отойди от моей мамы, скотина!

Казалось, монстр опешил от наглости, которую в его адрес допустила, позволила себе тщедушная букашка. Его рожа ухмыльнулась, а большущие руки-грабли потянулись в сторону мальчишки.

- Что ты сказал, сопляк? А ну-ка, иди сюда! Я покажу тебе, кто здесь т..рь!

Он сгрёб в охапку ребёнка, швырнул на пол рядом с телом матери и, стянув со своих штанов широкий ремень, начал хлестать его тщедушное тельце, стараясь попасть по голове, лицу, животу, спине, рукам и ногам массивной железной пряжкой.

С каждым ударом ремня с железякой Вася вскрикивал, пытаясь увернуться, отползти, скрыться, растаять, испариться, только бы избавиться от боли. Однако в маленькой комнате спрятаться и скрыться от изувера было невозможно.

Прекратив, наконец, избиения, хряк схватил Васю за шиворот, дохнув ему в лицо сивушным гнилым смрадом:

- А сейчас, пащенок, ты узнаешь, что такое настоящая боль! Для тебя я приготовил сюрприз! Вот здесь ты постоишь в углу голыми коленками на гречке, пока не вымолишь у меня прощения за своё поведение. А не образумишься... И попробуй только подняться, пришибу! Всю ночь стоять на коленках будешь, а там посмотрим... А ну, вставай, курва, - пнул он мать, - иди, готовь мне ужин! И харю умой, смотреть на тебя тошно! И только попробуй выпустить его из угла, да не дай бог - из дома! Разукрашу тебя ещё красочнее!

***

«Как же это мучительно больно! Гречишные зерна впились в мою кожу, будто миллион острых иголок решили проткнуть меня насквозь! Когда же закончится эта пытка? За что, боженька, я терплю это все?» - слезы катились по щекам, капали на ненавистную гречку и, казалось, от этого становилось ему ещё горше и больнее. То ли от того, что слезы, слишком солёные, ещё сильнее разъедали ранки на ножках, то ли от обиды на жизнь свою детскую - горемычную, то ли от безысходности и несчастья великого, повстречавшегося в его судьбе.

Продолжение следует.