Жалоба. 1921 год

О нравах Вадьинской волости: несостоявшееся дело 1921 года (Отрывок из книги «Вадья изначальная»)

Передо мной лежит документ, пожелтевший от времени, но не утративший своей горькой, обжигающей силы. Это глас народа из самой северной глухомани, из Каргопольского уезда, датированный февралём 1921 года. И дата эта — не просто число. Она — как искра перед пожаром, ведь аккурат через месяц полыхнут в этой самой волости крестьянские волнения, вызванные тяготами продразвёрстки. Времена-то какие стояли — великих перемен и великой смуты, когда старый мир рухнул, а новый, едва оперившись, строился порою на весьма шатком фундаменте человеческих страстей и вековых пороков. И вот это заявление, пришедшее из Вадьинской волости, рисует картину до того дремучую и далёкую от светлых идеалов, во имя которых кровь проливали, что диву даёшься.

Жители деревень Куракинской и Борисовской, видать, дойдя до последней черты, собрались с духом и решились поведать властям о беззакониях, что творят их же, местные, советские служащие. Список-то какой внушительный: председатель волисполкома Клапышев, некий Сёмин, секретарь Плахов, а с ними и присланные из Каргополя уполномоченные — Гусев да «товарищ его» Лобанов. И в чём же их крестьяне корят? Не просто в халатности, нет! В откровенном самоуправстве и пьянстве беспробудном, переходящем все мыслимые границы. Эх, как же быстро в ту пору многие, дорвавшись до малейшей власти, до кожаной куртки да портфеля, забывали, что ещё вчера бок о бок со своими же односельчанами лапти плели да из одной чашки щи хлебали. Новая шапка на голове, как хмель, порой так туманит разум, что и совесть, и память отшибает напрочь.

А центром этого гнилья, как следует из жалобы, стала подпольная винокурня, что дымила в деревне Ершовской, прямо в доме у Кондратия. Оттуда, из этого мутного источника, подогретые хмельным, едким зельем, и разъезжали по волости облечённые властью лица, превращая службу народу в источник личной, самой что ни на есть гнусной наживы. Схема-то проста, как мычание, и цинична донельзя: с крестьян требовали мзду — мукой, мясом, маслом. Взамен сулили освобождение от трудовых повинностей и нарядов. Тех, кто платил, кто гнул спину и отдавал последнее, — оставляли в покое. Тех же, кто отказывался или просто не мог заплатить, ждали угрозы и аресты. И как же горько, как больно читать строки о том, что с особым рвением трясли они семьи красноармейцев, чьи кормильцы в это самое время где-то на фронтах Гражданской проливали кровь за эту самую советскую власть. Вот и до гражданки Ульяны Плаховой из Куракинской добрались. Пришёл к ней уполномоченный Лобанов и говорит без обиняков: «Слышь, бабка, ехать тебе в наряд некому, так дай-ка ты муки два пуда, и тебя освободят». Но гражданка, видать, оказалась не из робкого десятка — отказала ему наотрез. И не смолчала, пошла к соседям, рассказала, как новая власть с неё дань требовала. Так и пошла молва из избы в избу, из деревни в деревню.

Инициатором письма, его движущей силой, стал гражданин Плахов. Вероятно, он, наглядевшись на эту удручающую действительность, не смог смолчать. Попытка его усовестить местных начальников, воззвать к их совести, закончилась предсказуемо — арестом. Но, это видно, не сломило его. Он взялся за перо, и под его горькими словами поставили свои подписи и корявые кресты семнадцать односельчан — девять грамотных и восемь неграмотных, объединённых общей бедой и последней надеждой на справедливость.

Однако дальнейшая судьба этого заявления оказалась и трагичной, и поучительной. Жалоба не канула в бездну, по ней было назначено и проведено дознание. И вот тут-то, под пристальным взглядом уездных следователей, и проявилась вся хрупкость, вся надломленность крестьянского бунта. Когда дело запахло серьёзным разбирательством, все семнадцать подписантов, один за другим, от своих слов отказались. Что стало тому причиной? Застарелый страх перед любым начальством, въевшийся в кровь за столетия? Прямые угрозы со стороны тех, на кого жаловались? А может, напугало их и жестокое подавление мартовского бунта, когда по волости прошли карательные отряды, показав, что с новой властью шутки плохи? Теперь уже не узнать. Но факт остаётся фактом: коллективная жалоба, этот крик души, рассыпалась в прах под первым же официальным нажимом.

Итог был закономерен и холоден, как февральский ветер. Ввиду полного отказа заявителей от своих подписей и показаний, в июне двадцать первого года было вынесено казённое постановление: «Заявление оставить без рассмотрения». Дело было закрыто. Бумага легла в архив, а беззаконие, надо полагать, продолжило твориться в глухой тишине Вадьинских лесов. Так этот документ и остался немым свидетелем не только возможного произвола на местах, но и вечного народного страха, который порой оказывается сильнее самой жгучей жажды справедливости. Является ли эта жалоба чистой правдой от первой до последней буквы или же в ней есть доля крестьянской обиды, наговора, попытки очернить неугодных представителей власти? Чтобы ответить на этот вопрос, нам, потомкам, надобно изучить ещё не один архивный лист, сравнить десятки свидетельств и лишь тогда, быть может, мы сможем приблизиться к той суровой истине, что сокрыта в тумане минувших лет.

Рассказ основан на материалах Государственного архива Вологодской области (Ф. Р-201, опись 5, дело 6)

Иван Тюкачев. 2025 год.