Настоящее искусство. Глава 31. Ну интервью

     18+   В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ
     Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.
     Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.


Глава 31. Ну интервью и интервью

     Равнодушный полуденный шар солнца, раскаленный добела, нагревает стекло приборной панели старой белой «семерки» до невозможности. Около нее, обжигая ставшие нечувствительными к боли пальцы, сидит человек, с упоением копающийся в найденном в еще не покрывшемся пылью забвения отцовском гараже старом ящике с инструментами. Небольшой набор с различными приспособлениями для устранения проблем с камерами, располагавшийся около упомянутого ящика, Адамов с уколом совести проигнорировал: последнее время он не может фотографировать от слова «совсем», зато находит небольшую отдушину в реконструкции подержанной машины своей юности, которую пару дней назад под взгляды упоенной появлением в Тихополе такой известной личности общественности пригнал в свое временное пристанище — дом отца.
     Сравнивать утонченный блеск, грацию и, несомненно, скорость их с супругой нынешних двух машин: одна — его собственная, минималистически черная; вторая же, вишнево-бордовая с открытым верхом, была подарена им Еве просто так, без конкретного повода, — ненадолго оставшихся бесхозными в Санкт-Петербурге, с этой неотесанной консервной банкой, конечно, не приходилось, но Александр ощущает приятную ностальгию, проводя как минимум половину дня здесь и оттого чувствуя незримую связь с отцом. Когда дом Алексея был полностью исследован и разобран до самых мелких частиц, Адамов почувствовал, что обязан довести свое дело по анализу отцовской жизни до конца. С четкой постановкой этой цели внутри него перестало так остервенело выть невыносимое чувство вины, которое он испытывает оттого, что при жизни старшего Адамова не только не знал, но и совершенно точно не хотел знать своего первого учителя фотографии и самого близкого, как оказалось, человека своей юности.
     Он рассматривает вблизи неряшливый глянец плоскогубцев с пластиковыми зелеными ручками, когда новомодный смартфон, покоящийся на грязно-фиолетовой потертой плюшевой ткани, прикрывающей правое сиденье, вдруг разрывается бодрым звоном. Александр, чертыхаясь, откладывает ящик на заднее сиденье, попутно загоняя в кожу пальцев несколько заноз от неотшлифованного дерева коробки с инструментами, и с легким замиранием сердца смотрит на экран.
     На нем, вопреки ожиданиям, высвечивается незнакомый номер, и Адамов раздосадованно вздыхает, не желая моментально брать трубку в угоду неизвестному звонящему. Андрей не объявлялся уже достаточно долгое время — Адамов даже не был толком уверен, знает ли друг о смерти его отца, потому что за последние полторы недели Лазарев, очевидно из-за проблем в своем нелегальном бизнесе, не ответил ни на один звонок и сообщение, — и Александр с трудом признается себе, что скучает по их общению. Даже самая мимолетная любовь в какой-то степени всегда угнетает даже самую крепкую дружбу, и масштабы товарищеских потерь люди обычно осознают только после того, когда стеклами внутрь или наоборот разбиваются розовые очки влюбленности. Так произошло и в случае Адамова: райская, более чем хорошо обеспеченная и просто счастливая жизнь с любимой женой все равно дала ему понять, насколько нуждается в Лазареве буквально каждый аспект жизни фотографа.
     На пути каждого встречаются люди, к которым невыносимо тянет будто магнитом даже при отсутствии у них каких-либо конкретных положительных качеств. Одним из таких для Адамова стал Андрей, и он был уверен: Лазарев о нем такого же мнения. Он привлекал фотографа буквально всем: манерой поведения, жестами, речью, отношением к людям и мудрым не по летам мировоззрением. Внешне это едва ли было заметно даже самому наркоторговцу, но Адамов являлся одним из немногих, кто умел испытывать к друзьям не поверхностные товарищеские эмоции, а настоящие, глубокие вибрации искренней любви к людям, далеким от его романтических привязанностей. Для Лазарева — фотограф был уверен — это до сих пор оставалось тайной, и это давало Александру в полной мере испытывать уважение, благодарность, восхищение своим другом. Такие ощущения смутно напоминали ему любовь, когда она все еще не раскрыта, когда она до сих пор не выходит за пределы существования одного человека; он был убежден, что если бы решился рассказать Андрею обо всем, что так привлекает его в нем, то вся значительность его чувств испарилась бы, подобно бабочке в знойном мираже летнего утра, потеряв всю многоуровневость привязанности к его экс-дилеру.
     Отвлекаясь от размышлений о затерянном в серости строгой Германии друге, Адамов все же берет трубку, шипя от неловкого прикосновения к раскаленной коробке передач.
     — Да, — произносит он неискусственным скучающим тоном, полным равнодушия ко всему вокруг. — Александр Адамов слушает.
     — Саша, здравствуйте, — быстро-быстро щебечет явно сильно смущенный тонкий женский голосок. — Вас беспокоят из редакции местной газеты «Тихополь сегодня». Скажите, пожалуйста, могла ли бы я взять у вас интервью на днях? У нас есть информация, что через несколько дней вы уезжаете в Петербург, и мы бы, вне всяких сомнений, о-о-очень хотели успеть пообщаться с вами…
     Адамов застывает в первой стадии неконтролируемой агрессии под названием «абсолютное удивление». После десятисекундного молчания Адамов произносит безупречно ровным голосом:
     — Вы, уважаемая леди, вообще в своем уме?
     В трубке мешается новый приступ взволнованного щебета, и Адамов не спеша переходит на следующий уровень: зарождение ярости.
     — У меня отец умер неделю назад, а вы мне что-то про свое дурацкое интервью рассказываете. Вам не стыдно? Скажите мне честно.
     — Но, — голос из мягкого превращается в совсем вялый и податливый, хотя не лишенный толики неуместного изумления, — это же все-таки было неделю назад… Мы вас так жда…
     Она не успевает договорить, беспардонно прерванная раздраженным криком Александра, с силой ударившего по рулю автомобиля.
     — Идите в задницу со своим ожиданием! — надрывается фотограф, попутно думая о том, насколько же было проще контактировать даже с самыми мерзкими людьми в состоянии наркотического опьянения. — Сначала научитесь уважать людей, и не только тогда, когда они, в отличие от вас, хоть чего-то, — он разражается длинной тирадой из не подлежащих написанию слов, — добиваются. Так и передайте своим начальникам: Александр Адамов сенсационно посылает их, — снова поток нецензурщины, — и ни капли не жалеет об этом.
     Он с силой нажимает на кнопку сброса вызова и еще раз, но уже безжизненно, бьет по рулю поддержанной белой «семерки». Именно сейчас он как никогда остро ощущает чувство, паразитирующее в каждом человеке глубокого сознания и одаренности.
     Одиночество.
     Оно неумолимо настигает его и захлестывает своими ледяными, арктическими волнами с головой; сколько бы ни было вокруг людей по-настоящему любящих и ценящих, ты отчетливо слышишь лишь эхо своих криков в бескрайней Вселенной, насмехающейся над твоей жалкой и смешной беспомощностью.
     Одиночество. Оно похоже на своеобразный нарост на сильно поврежденном когда-то ногте: клетки эмоций жуткой обиды на весь мир, отчаяния, невысказанности и незаинтересованности в твоей высказанности других делятся и делятся, формируя собой огромный, но абсолютно нечувствительный, ороговевший, противный желтый слой, невероятно мешающий при ходьбе-жизни, но не приносящий боли как таковой. Одиночество учит жить с собой в гармоничной и сбалансированной паре, учит находить новые, неизведанные просторы собственной души, но никогда не объясняет главного: как делиться найденным с другими.
     Как делиться найденным внутри себя, когда основная масса людей не привыкла терзать свой внутренний мир лишними экспедициями; делиться найденными глубоко в необработанном камне сознания бриллиантами мыслей с теми, кому верхушки айсберга себя было всегда более чем достаточно?..
     Через несколько дней, за полдня до вылета в Санкт-Петербург, во дворе его встречает Наталья, кутающаяся в оставленный когда-то давно свитер бывшего мужа.
     — Сашенька, — говорит она, морщась от солнечного света и заглядывая в приоткрытое окно белой «семерки», за рулем которой сидит Александр, — вы сегодня уезжаете?
     — Да, мам, — отвечает фотограф, в глазах которого все еще плещется не растворившийся в утренних лучах ужас очередного ночного кошмара. — Я хотел сказать одну вещь. — Он тяжело вздыхает. — Эта машина теперь ваша.
     Наталья округляет карие глаза, наклоняясь ближе к сыну:
     — Но…
     — Я хотел бы, чтобы она все еще служила кому-то. Тем более Аню нужно будет возить на кружки, и еще одна машина не помешает. Она же не я, в конце концов. — Он слабо улыбается, произнося столь теплые фразы почти против воли. — Это я как был бездельником, так и остался. А Аня у вас растет… большой умницей. Она многого добьется, я уверен.
     Он чувствует теплый и такой уютный поцелуй матери на своей голове, даже вновь испытывая хватающий за горло приступ паранойи в аэропорту: за ним наблюдает тысяча невидимых лиц, одно из которых — со строгим отцовским прищуром, недовольно качающее головой.
     Липкий пот страха без спроса целует его тело, когда он вбегает в уборную аэропорта, и желудок с шумом выворачивается наизнанку, очищаясь от содержимого. Через час Адамов вновь заходит в уборную, оставляя в зале ожидания Еву, обеспокоенно смотрящую вслед мужу. Пальцы набирают новый номер. Сердечную мышцу сводят томительное предвкушение и горькое разочарование.
     — Я хотел бы сделать заказ. Что-то максимально мощное, пожалуйста. — Он до крови кусает губы и постоянно оборачивается, хотя помещение абсолютно пусто. — Одна. Больше не планирую.
     Одно из тысячи лиц, оценивающих каждое его движение, искривляется гримасой неизвестной боли.