Сон 5 - Опалесцирующая иллюзия

Меня трясёт. Опять.
Это уже пятый раунд сегодня, и я начинаю уставать от этой алхимии.
Моя хозяйка — Алиса, бармен с руками виртуоза и сломанным внутренним гироскопом.
Её пальцы обычно знают танец наизусть, но сегодня в их уверенном хвате — сбой.
Лёгкая вибрация, сомнение, бегущее по нервным окончаниям.
Я чувствую его сквозь сталь — предательский шёпот страха и тоски.

В пятом сне я — не просто сосуд из нержавеющей стали, я — не просто шейкер, я — алхимический тигель, капсула для трансформации.

Перед нами женщина, от которой пахнет деньгами и одиночеством, самым дорогим его сортом.
Взгляд уставший, скучающий.
Взгляд, видевший все ярлыки мира и читавший их с первой буквы.
«Удивите меня», — говорит она, и слова падают на стойку, как вызов, как перчатка.

Игра начинается.
Я слышу, как звенят стёкла, шепчутся бутылки.
В меня полетели осколки прозрачного льда, похожие на арктические бриллианты, затем прозрачный дух можжевельника. К ним присоединился терпкий шёпот чего-то алого, как стыд, и густой, как сироп. Затем аромат приторно сладкого красного апельсина. Последними каплями стала лимонная кислинка, и острый бальзамическо-уксусный штрих, призванный всё это безумие связать воедино.

И тогда она поднимает меня. И мы танцуем.
Это танец хаоса и порядка, где её запястье — это дирижёр, а я — весь оркестр.
Лёд колотится о мои бока, ингредиенты взывают друг к другу, спорят, мирятся, заключают пакт.
Это был хаос, обретающий гармонию.
Большой взрыв в миниатюре.

Меня ставят на стойку. Из меня извлекают золотистую, опалесцирующую жидкость, она дышит, играет в свете лампы, как нечто живое и не до конца понятное.
Женщина пробует.
На её лице — мгновенная вспышка. Узнавание. И тут же — пепел разочарования.
— Грейпфрут, — произносит она. Слово звучит как приговор. — Вкусно. Но что тут удивительного?

Тишина. Она густеет, становится вязкой, как сироп.

Я чувствую, как рука моей барменши слегка замирает, вытирая ложку.
— Грейпфрута тут нет, — её голос тихий и ровный, как лезвие. — Ни капли.

Тишина становится материальной, её можно резать на кубики и класть в бокал.

— Но это... невозможно. Я точно чувствую грейпфрут.

Алиса улыбнулась. Не улыбкой — её тенью.
– Просто я смешала разное. И оно… сложилось в грейпфрут. Смотришь на этикетки, на ярлыки – видишь можжевеловый джин, горький ликер, сладкий апельсин, соль, бальзамический уксус. Если перестаёшь смотреть поверхностно… рождается магия, рождается грейпфрут из не-грейпфрута. Красивый букет из на первый взгляд несочетающегося».

И женщина… ломается. Прямо на барном стуле.
Её маска — безупречного равнодушия — даёт трещину, сползает, и под ней оказывается что-то живое, сырое, незащищённое.
Она медленно подносит пальцы к виску, потом к горлу.
Не прикосновение, а проверка пульса.
Поиск входной раны.
Вспоминание.
Своих ярлыков, навешанных на мужа?
На сына?
На подругу?
На саму себя?

Её глаза наполняются.
Не слезами — жидким стеклом прозрения.
Горьким, острым, режущим при глотке. Она встаёт.
Медленно, будто поднимая на плечи неподъёмный груз всех своих ошибок.
Кладет на стойку деньги. Больше чем надо.
Её взгляд встречается с взглядом Алисы. Всего на миг. Но в нём — целая жизнь, целое письмо, которое, возможно, никогда не будет отправлено: «Я поняла». «Мне очень жаль». «Мне тоже больно».  «Прости».

Она разворачивается и уходит, не оборачиваясь, унося с собой трещину в собственном мире.

А моя барменша замирает.
Я чувствую, как её уверенность, её броня, даёт трещину.
Она смотрит на уходящую женщину, а видит, кажется, себя. И Его...
Того, чей запах был для неё географией дома, а смех — единственной мелодией, которую хотелось слушать без конца.

Внутри неё происходит землетрясение. Я чувствую это по тому, как её пальцы, обычно точные и уверенные, бесцельно водят по моей прохладной поверхности.
Её сердце бьётся о рёбра, как шар для пейнтбола о стену, оставляя синяки-разводы.

Она только что создала грейпфрут из не-грейпфрута. Совершила чудо.
Доказала, что суть – в алхимии смешения, в отказе от шаблонов.
А с ним она поступила точно наоборот.
Его — недавно просто разобрала на части и отринула.

Она навесила на того, чью карту родинок на спине знает наизусть, чьё дыхание на затылке было её молитвой, монотонной и умиротворяющей, убийственные ярлыки.
И решила: «Не подходит».  «Слишком сложный». «Не для меня».
Поверила этикеткам, которые сама же и приклеила, а на вкус, на саму суть — так и не решилась попробовать.

Отчаяние ударило под дых.
Беззвучно.
Сердце, этот дикий, нелогичный орган, разрывалось на части, кричало, что она совершила чудовищную, дурацкую ошибку.
Рука тянется к телефону.
Прикосновение к стеклу — холодное, как лёд в шейкере.
Палец порхал над экраном телефона, выписывая сложные пируэты в воздухе над сообщением, которое так и не решалось родиться.
Что писать?
«Привет. Как ты?» – слишком банально, пусто, как так можно?
«Слушай, я поняла...» – поняла что? Что она идиотка? Это и так было очевидно.
Все слова казались картонными декорациями, за которыми — пустота, несоразмерная той вселенской важности, что пульсировала у неё внутри. 

Страх отвержения шипит в ушах.
Она боится. Боится его молчания. Боится его вежливого «всё в порядке» — высокого отстроенного забора, через который уже не перелезть.
Боится, что он уже навесил на неё свой ярлык – «эмоционально нестабильная» и поставил на ней жирный крест.
Она откладывает телефон.
Магия возможна только для чужих запросов.
Для себя мы чаще остаёмся просто барменами, разливающими чужие коктейли.

Смена кончается.
Она скидывает фартук, и с ним уходит её профессиональное альтер-эго.
Она просто женщина с разбитым сердцем.
Садится за стойку, поворачивается к коллеге, парню с невозмутимым лицом то ли шута, то ли философа.
—Дай мне чего-нибудь, — говорит она, и в голосе — шорох осенних листьев под ногами того, кому некуда идти.

Он кивает. Отворачивается. Его движения скрыты от неё. Он не колдует, он просто делает что-то у стойки.
Слышен лёгкий стук льда, тихий шелест. Он поворачивается и протягивает ей бокал.
Никанору - изящный, на длинной ножке, хрустальный тюльпан.
Сосуд-легенда, названный в честь Ника и Норы Чарльз, той самой пары из фильма, чей брак был идеальным коктейлем: горьковатый цинизм, приправленный остроумием, и сладкая, непоколебимая нежность.
Бокал, где подают противоположности, смешанные в нечто новое, абсолютно цельное и прекрасное.

В бокале — жидкость. Совершенно прозрачная, кристальная, как слеза или как водка.
Она смотрит на коллегу устало, с долей сарказма.
—Что, водку в никанору налил? Или джин? Стопки закончились?

Он молчит. Улыбается своей тихой, загадочной улыбкой, за которой может скрываться что угодно — от бездонной мудрости до полнейшей пустоты.

Она пожимает плечами, берёт бокал за тонкую ножку
Поднимает, клеит по пути ещё один ярлык: «Прозрачное = нейтральное, крепкое, бездушное».
Подносит его к носу, чтобы подтвердить свою правоту.

И тут... Замирает. Её ноздри вдруг поймали аромат. Не спирта. Не можжевельника.

Моркови.

Свежевыжатой морковки - сочной, землистой, сладкой.
Запах бабушкиного огорода в летний полдень, запах детства, прячущегося в кармане фартука, запах дома, которого давно нет.
Глаза Алисы, ещё минуту назад полные грусти и усталости, расширились от изумления.
Мозг, опытный классификатор, лихорадочно искал ответ. И нашёл.

Тут до неё доходит. Второй шок за вечер. Гораздо более сокрушительный.

Ликёр из мастичного дерева. Мастика. Греческий ликёр, дистиллированный из смолы вечнозелёного дерева рода фисташковых, обладающий фантастической, невероятной способностью пахнуть не собой, а… морковью. Совершенно, до абсурда, до гениальности не соответствуя своей форме.

Она поднимает на коллегу взгляд, полный изумления, непонимания, восторга и страха.
Он стоит, улыбается всё той же сфинксовой улыбкой, и в его глазах читается только одно: «Никаких преждевременных ярлыков. Помни.».

...

И тогда даже самая простая на вид вещь может оказаться порталом. В прощение. Себя, другого. В возможность всё начать сначала. Возможность написать ему. Не с оправданиями. А с вопросом. Всего с одним вопросом: «А ты любишь морковный сок?»


_____
Послесловие, или немного магии на десерт:

Все совпадения случайны, но всё, что я пишу — это правда, всегда — так или иначе, произошедшая со мной и/или с другими.

В данном случае идея рассказа мне приснилась, и мне пришлось в реальности идти и искать того, кто воспроизведёт грейпфрут без грейпфрута, чтобы убедиться в том, что это возможно.

Благодарю Ушакову Софу и Никитина Александра из бара Piri Piri за то,что помогли мне с этим, а не послали куда подальше и не пожалели своих нервных клеток для моих экспериментов.
В создании грейпфрута без грейпфрута участвовал также шеф-повар Дмитрий Петрик,и давал ценные комментарии и поддержку, за что ему тоже спасибо)

А так же отдельная благодарность Яше Д, который однажды сильно удивил меня, налив в никанору кристально прозрачную жидкость, от которой пахло... морковью. Это был ликёр Skinos, и тот вечер изменил архитектуру смыслов этого текста и моё восприятие реальности.

---

Для тех, кто хочет знать чуть больше:

· «Опалесцирующая жидкость» — для меня это прежде всего игра света. Представьте: вы поднимаете бокал, и вроде бы обычный золотистый напиток вдруг оживает — в нём пробегают перламутровые блики, переливы розового, зелёного, синего оттенков. Это не статичный цвет, а живое движение света внутри жидкости, её внутреннее свечение. Как будто поймали радугу в стакане. Это признак сложной, многогранной структуры напитка, его глубины и характера.

· Бокал «Никанора» (Nick&Nora) — это не просто красивая посуда. Для меня это ещё и идеальная метафора прочного союза. Грубоватый, прямолинейный детектив Ник и утончённая, избалованная аристократка Нора — казалось бы, полные противоположности. Но вместе они создают пару, которая твёрдо стоит на поверхности, как этот бокал. У него невысокая, но очень устойчивая ножка и идеально сбалансированная форма. Он удобнее и устойчивее многих своих изящных собратьев — ровно как и союз, в котором разные, на первый взгляд несовместимые черты, вдруг складываются в прочное и надёжное целое.