БД. Глава 7. Источник бед

– Вы упоминали в нашем разговоре о третьей девушке… Не могли бы вы рассказать о ней поподробнее? – спросил Головин на очередном приеме. Саша тяжело вздохнул, опустил взгляд в пол и, спустя несколько секунд молчания, произнес:
– Это стало для меня вторым ударом, после ухода Оли… Мы с Катюшей ждали дочь.


Прошло две недели с тех пор, как Оля исчезла из моей жизни. Работа и мысли о будущем ребенке постепенно возвращали меня к норме. Чувство страха и стыда уступило место эйфории от ожидания отцовства. Я все чаще думал о том, что уже через полгода предстану в новой роли.
Начался второй триместр беременности. Я стал проводить больше времени с Катюшей, внимательно следя за ее состоянием. Оля, конечно, оставалась в подкорке моих воспоминаний, но мысли о ней были связаны скорее с беспокойством о ее судьбе. Мне очень хотелось знать, все ли у нее в порядке. Возможно, если бы я знал, что с ней все хорошо, я бы меньше тревожился. Но это лишь мои догадки. В любом случае, большую часть времени я сосредоточивался на нас с Катюшей.
На восемнадцатой неделе беременности я пошел вместе с ней на УЗИ, где мы должны были узнать пол малыша.
– Поздравляю, у вас девочка! – с улыбкой произнесла врач ультразвуковой терапии. Мы смотрели на экран и радовались, хотя я, честно говоря, не понимал, где что находится. Я искренне радовался ребенку. Пол не имел значения; я теперь знал, что это будет еще одна женщина в моей жизни, которую я буду любить.
Мы с Катюшей вместе стали присматривать детские вещи. Пеленки, распашонки, крошечные игрушки и милые наряды вызывали у нас улыбки, наполняя сердце теплом от приятности выбора. Наша жизнь наполнилась мечтами о том, как будем заботиться о дочке. Мы задумывались об имени нашей девочки, но, несмотря на все наши старания, так и не пришли к единому мнению. Мы смеялись, спорили, приводя аргументы за и против каждого варианта, но в глубине души оба знали, что это лишь малая забота.
Катюша не жаловалась на плохое самочувствие, и в целом беременность протекала хорошо. Но на двадцатой неделе она вдруг начала жаловаться на легкое недомогание и болезненные ощущения в груди. В ожидании визита к врачу она сильно нервничала. Я решил поддержать ее и пойти вместе с ней.
Я ждал ее в коридоре, сидя на лавке; она не выходила очень долго. Когда, спустя почти сорок минут, она вышла из кабинета, я заметил ее мрачное выражение лица.
– Что случилось? – с тревогой спросил я.
– Срочно отправили на УЗИ…
– Что-то с малышом?
– Нет… – Катюша с загадочным и одновременно опустошенным выражением лица отвела взгляд и быстро пошла по коридору. Я вскочил с лавочки и бросился за ней. Ее шаги ускорялись, и я с трудом поспевал за ней, не заметив, как следом за ней вошел в кабинет.
– Выйди, пожалуйста… – тихо попросила она.
– Ты уверена?
– Да…
От мыслей о том, что же за дверью, я начинал сходить с ума. Что это значит? Что происходит? Я снова долго ждал, и, наконец, дверь открылась, но вышла не моя беременная жена, а врач, которая уточнила, озвучив фамилию, муж ли я пациентки. Я утвердительно кивнул, и меня пригласили в кабинет. На кушетке сидела моя Катюша с пустым взглядом.
– Вам нужен маршрутный лист. Я дам направление к онкологу, – прервала вдруг мрачное молчание врач.
– Что? – недоумевая переспросил я.
В этот момент я услышал всхлипывания Катюши, и, несмотря на свое смятение, продолжал ждать разумного объяснения.
– На УЗИ обнаружилось увеличение лимфоузлов. Надо перестраховаться.
Слова врача, казалось, давали надежду, что страшное слово «онколог» нужно лишь для предосторожности, и что на самом деле ничего серьезного не угрожает. Однако в глубине души я понимал, что это все равно тревожный сигнал.
Дальше все происходило как в тумане. Я пытался одновременно успокоить Катюшу и слушать врача, который объяснял, что нужно делать. Я понимал, что моя жена не в состоянии адекватно воспринять информацию. Но, честно говоря, и я сам не был готов осознать всю серьезность происходящего.
В голове крутились мысли, как же так? Мы ждали нашего ребенка, строили планы на будущее, а теперь внезапно оказались перед лицом такой неопределенности. Я чувствовал, как внутри меня накапливается страх, но старался выглядеть уверенно ради Катюши. Каждый ее всхлип заставлял мое сердце сжиматься, и я понимал, что должен быть опорой в этот трудный момент. И как же хорошо, что я могу поддержать ее.
На нас обрушилась бюрократическая волокита. Катюша была в состоянии паники и растерянности, поэтому мне пришлось возложить на себя ответственность за ее визиты к врачу. Сначала нам предстояло записаться на прием к онкологу. Меня удивляло, как к такому врачу, от которого зависит буквально жизнь человека, запись на месяц вперед – в лучшем случае! Мы были вынуждены через заведующего выбивать талон на прием в срочном порядке, и это при условии, что Катюша была беременна. Я помню, как я нервничал, когда мы, стоя в очереди, ждали своего приема.
Сидеть в онкологическом диспансере было не по себе; вокруг меня находились тяжелобольные люди, которым можно было только посочувствовать. Их взгляды были полны страха и надежды, и я чувствовал себя неуместно среди этой боли. Пока я ждал, когда моя жена выйдет из кабинета, невольно стал свидетелем разговора: в соседний кабинет просился интеллигентный и в то же время простой с виду мужчина и с дрожащим голосом умолял медсестру о помощи – его жена уже третий день не могла есть. Его голос звучал так, будто он молил о спасении, и в то же время чувствовал себя обременительным. Медсестра, конечно же, отнеслась к нему с пониманием и посоветовала обратиться в хоспис. Это слово пронзило меня. От него по телу прошел холодок, и я невольно подумал: «хоспис – это конец».
Мое беспокойство за судьбу мужчины и его жены прервало выражение тревоги на лице Катюши, когда она вышла из кабинета.
– Что сказали? – спросил я, взяв ее за руку.
– Пока ничего… Срочно надо делать биопсию… – произнесла она с дрожью в голосе.
И снова началась бюрократическая волокита: сначала я сделал несколько звонков в регистратуру, чтобы записаться к врачу, а потом пришлось снова стоять в очереди. Это заняло полдня, прежде чем удалось записать Катюшу на процедуру на следующий день.
Этот день мы провели вместе. Страшна была не сколько процедура, сколько ожидание ее результатов – гистологии. Три дня беспокойного сна, потери аппетита и нежелания заниматься чем-либо. Я мог отвлекаться на работе, но вот Катюша переживала гораздо сильнее: я слышал, как она ночью плачет в подушку, и видел, приходя домой, ее глаза, полные слез.
– Не накручивай себя, все будет хорошо, – единственное, что я мог сказать, обнимая ее. Я нежно прижимал Катюшу к себе, приговаривая эти слова как заклинание.
Когда через три дня пришли результаты гистологии, я бы хотел, чтобы то слово, которое было написано в заключении, означало что-то совершенно другое – водное членистоногое животное или, в конце концов, знак зодиака. Но не болезнь… Как же так? Молодая девушка, ждущая ребенка, получает такой ужасный диагноз. Она ежегодно проходила обследование и сдавала анализы. Как могло так случиться, что ничего не заметили раньше? Этот вопрос терзал меня, как и сам диагноз.
Крик Катюши я запомнил на всю жизнь. Это был не просто звук – это было воплощение ее боли, словно ее терзали дикие животные. Я продолжал говорить ей, что все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо. И сам себя этими словами пытался успокоить.
Потом начался бесконечный поток записей к врачам: онкологу, маммологу, гинекологу, гематологу. Этот кошмар тянулся целую неделю. Родителям мы пока ничего не говорили, сами не зная, что будет дальше. А кошмар только усиливался.
По поводу моей Катюши был срочно собран консилиум докторов, где решался вопрос о ее лечении. Врачей ожидала огромная проблема – беременность пациентки, которая осложнялась, как позже выяснилось, самой агрессивной формой рака. На первом этапе было принято трудное решение о родоразрешении на двадцать второй неделе беременности. Врачи сразу предупредили нас о том, что шансы выжить у ребенка крайне малы. А дальше – химиотерапия.
Сам того не ожидая, я стал отцом намного раньше, чем предполагалось. Этот момент был наполнен противоречивыми чувствами – радость от осознания, что в моем сердце появилась новая жизнь, переплеталась с горечью утраты. Наша девочка осталась безымянной, так как у нас не было времени выбрать ей имя: всего через пять дней она скончалась в реанимации. Я так и не увидел ее – ни нежного личика, ни крошечных ручек, которые могли бы обнять меня. Вместо этого я остался с пустотой внутри, осознавая, что жизнь, казалось бы, только начиналась, но вдруг резко прервалась, оставив лишь горькие воспоминания о том, что могло бы быть.
Снова удар от жизни. Потеря ребенка. Но тогда это было, пожалуй, наименьшее из зол! Я наблюдал с ужасом, как угасает моя лучезарная жена. Ее тело и душа были истощены. Свет, который когда-то наполнял ее, постепенно гас. Каждый день, проведенный в больничной палате, угнетал Катюшу еще больше, отнимая последние силы. Я чувствовал себя беспомощным, как будто все, что я мог сделать, – это просто быть рядом, но даже этого было недостаточно, чтобы облегчить ее страдания. Каждый вздох, каждое движение, которое она делала, напоминали мне о том, как хрупка жизнь, и я не знал, как справиться с этой всепоглощающей болью. В этой бездне горя и страха мне хотелось лишь одного – вернуть все обратно, чтобы спасти и Катюшу, и нашу девочку.
Как сказать обо всем родителям? Они ничего не знали. Ни о беременности (мы хотели рассказать близким в более торжественной форме чуть позже), ни о болезни. Катюша не могла этого сделать. Поэтому я снова взял на себя тяжелую ношу: сначала сообщил своим родителям о том, что Катюша была беременна, а затем и о ее болезни, текущем положении дел, а потом, наконец, и ее родителям. Я умолял их не беспокоить Катюшу расспросами, поэтому все звонки принимал на себя.
Не успев оправиться от родов и потери малыша, у Катюши началась химиотерапия. Наверное, каждый из нас видел в кино, как выглядят онкобольные, но не каждый знает, каково это на самом деле. Я много читал о ее болезни, ища ответы на свои вопросы, но с каждым днем возникало все больше сомнений; в особенности: поможет ли ей химиотерапия?..
Ее длинные волосы сначала превратились в каре, а затем и в короткую стрижку, напоминающую мужскую. Но я продолжал любить ее такой, какая она есть. Я наблюдал, как она худеет, бледнеет и перестает улыбаться. В ее глазах угас тот самый огонек, который когда-то заряжал всех вокруг своей энергией.
Я был рядом, поддерживал ее, говорил, что все будет хорошо. Но ей не было хорошо. Процедура была долгой и мучительной. Я видел, как ее надежда на выздоровление медленно угасает, как свеча, которую задувает холодный ветер. В ее глазах, когда-то полных жизни и энергии, теперь отражались страх и безысходность. Мы оказались в ловушке, и, несмотря на все мои попытки поддержать ее, я чувствовал, как это испытание сломило ее – она не только потеряла нашу дочь, но и боролась с болезнью, которая отнимала у нее жизнь.
Все мы понимали, что химиотерапия не помогает Катюше. Особенно это стало очевидно, когда врачи сообщили, что метастазы разрастаются. Они были вынуждены развести руками и сказали: «Ждать». Это было просто непостижимо! Я отказывался верить в это. Почему ей химиотерапия не помогла? Почему она продолжает болеть? Откуда у нее мог взяться рак!? Как раньше не могли заметить что-то неладное!? Почему у нее уже третья стадия!?
Катюшу, спустя месяц лечения, отпустили домой. Вернулась из больницы совсем иной.
Новый год. Мы отмечали январские праздники дома, в кругу родственников и близких друзей. Я уверен, что все мы загадали одно единственное желание на бой курантов. Весь январь я обнимал ее, целовал, говорил, что она по-прежнему самая прекрасная и лучшая жена на свете. Пока она была дома, я старался сделать все, чтобы она чувствовала себя счастливой, хотя из-за болезни ей было тяжело это ощутить.
Когда ей становилось все хуже – ее забрали на «Скорой». Каждый раз, когда я входил в палату, сердце замирало, и я пытался скрыть свою тревогу за улыбкой. Я навещал ее каждый день, искренне надеясь, что смогу добавить хоть немного света в ее темные дни. Я все осознавал, но не хотел признавать реальности. Каждый взгляд на ее осунувшееся лицо, каждое слабое движение напоминали мне о том, как тяжело ей. В то время как я старался быть опорой, в коридоре ее родители безутешно рыдали, и это ощущение безысходности давило на меня.
Каждый день я боялся любых звонков на телефон. А что, если это из больницы? Я боялся услышать от врача ту ужасную фразу: «Все». Мы не получали никаких прогнозов, но по виду Катюши можно было предсказать, что ситуация ухудшается. Я не знал, понимала ли она о своем положении и что творилось в ее мыслях в эти моменты. Я держал ее холодную ладонь, и, глядя в ее уставшие глаза, молился за нее, надеясь, что мои молитвы будут услышаны. Внутри меня росло чувство вины и сожаления: я не проводил с ней последний год достаточно времени, не ценил каждую минуту, проведенную вместе. Больше всего мне было тяжело смотреть на родителей Катюши. Их страдания были невыносимыми; каждый раз, когда я видел слезы на их лицах, мне хотелось рыдать вместе с ними.
Зима в Москве мерзкая. А та зима была особенно мерзкой, словно сама природа решила отразить тот холод и безысходность, которые царили в нашей жизни. Каждый снегопад, каждая метель казались символом утраты и страха за будущее, и, глядя в окно, я понимал, что мир вокруг нас продолжает вращаться, в то время как наш мир рушится.
Я получил звонок в восемь утра. Глядя на дисплей телефона, в моей голове прозвучала эта ненавистная фраза, к которой я хоть и готовился, но до конца так и не был готов.
Моей Катюши не стало десятого февраля в 01:17. В тот миг мой мир опустел. Я до конца не мог поверить, что больше не увижу ее искрящихся глаз, ее заразительной улыбки, которая могла растопить даже самые холодные сердца. Мы больше не сможем вновь прикоснуться друг к другу, поговорить о мечтах или просто посмеяться над чем-то незначительным, как мы делали раньше.
Я чувствовал себя тенью, когда скрывался на работе с другой девушкой. Теперь же Катюша стала реальной тенью, которая ускользнула от меня навсегда, оставив после себя пустоту. Каждый уголок квартиры напоминал о ней: ее недочитанная книга на столе, пустая чашка, оставленная на кухне, одежда в шкафу…
Больничные хлопоты переросли в похоронные. Мне пришлось выбирать гроб для своей жены, подбирать одежду и заказывать панихиду. Эти три дня, полные бессонницы и голода, превратились в ад, где я изливал всю свою боль. Я не знал, что такое действительно рыдать от боли, пока не столкнулся с этой ужасной реальностью. Сначала дочь, потом жена.
Я купил цветы для своей Катюши. Как давно я не дарил ей букеты, полные ярких красок и нежных ароматов. А теперь появился повод… Наихудший из возможных.
Тринадцатое февраля. Москва, как будто отражая мою скорбь, стала еще мрачнее. Хмурые облака и серое небо сливались в одно целое, подчеркивая ту атмосферу безысходности, которая окутала меня. На похороны пришли родственники и близкие друзья, и все внимание сосредоточилось на мне и ее родителях. А должно было быть на ней! Это ее последний день, когда она была на земле, а не в земле. Я не мог справиться с этим ощущением несправедливости. Я смотрел на гроб, который сам выбрал, и в нем лежала моя жена – хрупкая, бледная, словно спящая красавица. Внутри меня раздавался немой крик, и я молился о том, чтобы это все оказалось лишь сном.
Это все сон, думал я. На самом деле моя Катюша спит рядом, в нашей уютной постели, и вот-вот должна родиться наша дочь, с тем красивым именем, которое мы бы с таким трепетом выбрали вместе. Я представлял, как она будет держать ее на руках, как будет смеяться и делиться с ней сокровенным. Но реальность жестока.
Панихида казалась одновременно бесконечной и слишком быстрой, чтобы я успел попрощаться с Катюшей. Словно в замедленной съемке, я наблюдал, как друзья и близкие, сдерживая слезы, шептали слова утешения. Я же винил себя во всем: что предал ее в последний год жизни, что обманывал и изменял. Я ощущал себя виновным в ее смерти. В тот момент, когда она покинула этот мир, мне хотелось самому уйти из жизни, чтобы только мой лучик, моя жена, могла жить. И вот я бросил на нее последний взгляд, прежде чем закрыли крышку гроба, мысленно извиняясь за все: за предательство, за причиненную боль, за каждую минуту, когда я не был рядом, когда она нуждалась во мне. Я вспомнил, как ее глаза светились радостью, когда она рассказывала о своих мечтах, а теперь они навсегда остались закрытыми. Она так и не узнала о моем предательстве, не узнала, как сильно я ее любил, как сильно я страдал. Я стоял, безмолвно глядя, как опускают гроб с моей Катюшей. В тот момент мне хотелось лечь в гроб вместе с ней и быть заживо похороненным, потому что смысл жизни для меня исчез. Я чувствовал, как моя душа разрывается от боли, и слезы катились по щекам, когда я понимал, что больше никогда не услышу ее смех и не увижу ее улыбку. Когда настал момент возложить ей цветы, я ощутил горечь утраты. Конечно, цветы надо дарить при жизни – я жалел, что это осознание пришло ко мне только после ее смерти. Я вспомнил, как много раз откладывал это простое, но важное действие, и теперь это казалось таким бессмысленным. Я хотел бы вернуть время назад, всего лишь на мгновение, чтобы сказать ей, как сильно я ее люблю, как она важна для меня!
Вы можете смело заявить, что раньше надо было думать, прежде чем ходить «налево». И вы будете правы. Я действительно относился фривольно к жизни и к людям, которые меня окружали. Я до сих пор виню себя за это – за то, что не ценил то, что имел, пока не потерял. Ох, если бы только мои сожаления могли вернуть к жизни мою Катюшу!
Я не знал, как жить дальше без нее, как справляться с теми воспоминаниями, которые теперь были единственным, что у меня осталось. В моем сердце была дыра, которую ничто не могло заполнить. Мир, который когда-то казался полным и ярким, теперь стал серым и пустым. Я потерял не только жену, но и лучшую подругу, с которой можно было разделить свои радости и горести.
Каждый день, проходя мимо мест, где мы когда-то были вместе, я чувствовал, как воспоминания накатывают на меня, как волны, унося в бескрайнее море печали. Я искал ее в каждом лице, в каждом взгляде, надеясь, что она вернется, но понимал, что это лишь иллюзия. Катюша ушла, и мне оставалось лишь смириться с этой ужасной реальностью.
Единственным моим лекарством стал алкоголь. Другого выхода я не видел. Каждый день я напивался до беспамятства, чтобы заснуть и не думать о смерти. О своей смерти. Это было мой способом убежать от реальности, которая была невыносимой.
Через пару дней после похорон Катюша мне приснилась – яркая, живая, лучезарная. Она выглядела такой, какой я запомнил ее, и этот образ оставался со мной. Я проснулся с ощущением, что она все еще рядом, но, пробудившись, снова столкнулся с суровой действительностью.
Прошел месяц после ее смерти, и за это время я плотно поддерживали связь с ее родителями. Мы утешали друг друга. Но в глубине души я чувствовал тяжесть вины, что я – тот, кто не смог защитить ее, тот, кто предал ее доверие. Если бы они знали, что я виновен перед своей любимой!
Каждые выходные я ходил к ее могиле, стоял молча, погруженный в свои мысли. Я смотрел на фотографию, где она улыбается, и сердце сжималось от боли. Я молился, чтобы она простила меня за все. Простила за то, что не ценил ее, за то, что не смог быть тем, кем она заслуживала. Этот ритуал стал моим способом общения с ней, но в ответ я получал лишь тишину.
Я стал роботом, механически выполняющим работу: просто потому, что так надо. В жизни больше не осталось ничего, что приносило бы радость. Несмотря на попытки родственников, близких друзей и коллег приободрить меня, я чувствовал себя изолированным, словно находился в другой реальности. Я составлял компанию лишь алкоголю, который стал моим единственным утешением в этом мрачном существовании.
Моя мама помогла разобрать ее вещи – моя рука не смела трогать ни одну из Катюшиных вещей. В один из таких дней мне попалась ее книга – «Божественная комедия». Я задумался, и внутри меня вспыхнул огонь осознания: я же заслуживаю наказания как минимум за прелюбодеяние. Я осознал, что должен подвергнуться истязаниям, что моя душа должна быть разбита о скалы преисподней. Я ощущал, что заслуживаю вечного Ада на Земле, а затем и в Том мире, потому что точно знал: для моей Катюши было заготовлено место в Раю.  Конечно, мне представлялось, как, пройдя девять кругов Ада и Чистилище, я наконец окажусь в Раю и смогу встретиться с ней, моей женой. Но каждый раз эта мысль лишь углубляла мою скорбь.
Внутри меня бушевали страх, гнев, печаль. Как можно снова обрести радость, когда в душе царит лишь пустота и тьма? Вся моя жизнь превратилась в бесконечное чувство вины. Я загубил жизни трех дорогих мне людей! Я потерял жену, дочь, а еще из-за своей легкомысленности хорошую подругу с отвратительным клеймом «любовницы». Я погубил себя, и теперь, когда я смотрю в зеркало, вижу лишь разочарование и пустоту. Каждый взгляд напоминал мне о том, что я сам стал причиной их страданий.
Я не могу избавиться от мысли, что виноват во всем. Каждый день я просыпаюсь с ощущением, что приношу лишь неприятности.
Я сам стал своим самым страшным врагом. И правда, все как в тех строках…

А если стал порочен целый свет,
То был тому единственной причиной
Сам человек: лишь он – источник бед,
Своих скорбей создатель он единый.