Необоримое стремление

В детстве мне, как и другим детям не разрешали уходить со двора. Моей маме было спокойнее, когда можно было посмотреть в окно и убедиться в том, что со мной все в порядке и нет причин для волнения. Но далеко не всем детям было интересно целыми днями находиться в замкнутом пространстве двора, коротая время за игрой в одни и те же примитивные игры. И что меня больше всего поражало, так это то, что большинство детей было согласно так тупо убивать время.

Мне пары дней хватило, чтобы попробовать поиграть в эти дурацкие игры и возненавидеть их на всю оставшуюся жизнь. В детстве мне не терпелось поскорее стать взрослым и увидеть, почувствовать, понять множество интересных вещей, которыми полон этот мир. И я тут же зашагал со двора прочь в сторону реки, на берегу которой была свалка, и на мели там стояла никому не нужная баржа. На свалке было много разных интересных вещей, но главное, что там был материал для того, чтобы построить плот, на котором можно было пересечь реку на которой был остров, а там огороды, на которых росло много всего вкусного.

На некоторых детей мой уход со двора в одиночестве произвёл впечатление. Некоторые из них спросили, меня, не страшно ли мне было одному. Не могу сказать, что мне не было страшно, но скучать во дворе для меня было намного мучительнее. И самое мучительное во дворе для меня было слушать то, что не умолкая болтали другие дети. Они то хвастались друг другу тем, что у них есть и тем, чего у них нет, то хвастались тем, что они могут и дразнили тех у кого чего-то нет, и кто-то чего-то не может. Мне все это казалось слишком не интересным, как и игры, в которых они зачем-то стремились выиграть. На второй день, когда я сразу, как вышел на улицу и направился прочь со двора за мной увязались двое пацанов, которым особо нечем было похвастаться и в играх они постоянно проигрывали.

Плот мой не очень хорошо держался на воде, но это меня совсем не расстраивало. Я упрямо его переделывал раз за разом, придумывая новые виды крепежей из подручных средств. А двое недотёп только ныли под руку, говоря о том, что можно и утонуть, если плот развалится посреди реки, о том, что если родители узнают, что они ушли со двора, то накажут их, о том, что на огородах на острове могут быть и злые собаки. И их скептицизм только укреплял моё упорство. Я был готов утонуть или биться на смерть с собаками и вытерпеть любые наказания, но только бы не вернуться во двор и не играть в эти игры и не слушать разговоры детей.

В детстве я построил много плотов, их уносило сильным ветром, их угоняли другие дети, а ещё я построил множество землянок в лесопарке около дома, и хижин на деревьях и все это уничтожалось, но я из-за этого не очень переживал, потому что я упивался самим процессом создания чего-то и мне, в отличии от моих друзей, было ясно, что важна не землянка, а тот опыт, который я приобретаю в процессе её строительства, и его у меня не отнимут, не сломают в моей голове.

Я рос в Риге в начале восьмидесятых, на рабочей окраине. И вокруг меня было много чего интересного, кроме детской площадки во дворе. Мы ездили по всему городу на общественном транспорте без билетов, а иногда на электричках уезжали и за город. У меня была возможность исследовать множество рек, озер, морское побережье. Я мог заработать денег на карманные расходы сначала сбором стеклотары, а потом цветных металлов и всякого старья, которое коллекционеры называли антиквариатом. Я мог часами бродить по городу и разглядывать замысловатые фасады домов. У меня было достаточно интересное детство, хоть и близкие мои были мной очень недовольны, впрочем, не всегда…

Многим это может показаться странным, но иногда меня в наказание отправляли к деду и бабушке на дачу и там я с удовольствием работал. Конечно, у меня не было возможности отказаться полоть, перекапывать огород, таскать плодородную землю из леса, возить воду из пруда и поливать огород, но мне не казалось это таким отвратительным, как общение с хорошими детьми, которые играют в свои игры, к примеру, в карты, домино, футбол, баскетбол. Проблема была только в том, что мой дед, с ранних лет работавший в колхозе бесплатно, не получил практически никакого образования, и потому вообще не привык чему-то учиться, потому не был силён в земледелии. Ему казалось, что учатся чему-то у других только дураки, а он умный, потому, он может учить всех всему, хоть ничего и не знает. Мне нравилось принимать участие в дедовских экспериментах, а мой энтузиазм по отношению к этому льстил его самолюбию. Именно благодаря своему деду я усвоил, что перед тем, как что-то делать, следует собрать всю, что можно информацию об этом, сделать, как следует, а потом уже можно начинать что-то изобретать и совершенствовать стандартную технологию.

Конечно, мама пыталась меня в детстве отдать в какую-то секцию или отправлять заниматься в каких-то кружках, но чем-то заниматься под чьим-то руководством я категорически отказывался, и дело было в тех людях, которые в этих секциях и кружках всем руководили. Эти люди не очень терпимо относились к тому, чтобы дети экспериментировали, они, как большая часть школьных учителей, давали детям определённый материал и следили за тем, чтобы дети его усвоили и выдали ожидаемый результат. Им нужна была предсказуемость, а предсказуемость я вынести не мог. Я просто не видел нужды в том, чтобы добровольно позволять кому-то ограничивать себя узкими рамками.

Многие взрослые объясняли мне, как хорошо, заниматься чем-то вместе, и при этом соревноваться. А я не понимал, для чего мне заниматься к примеру, ходьбой, которую я очень любил с кем-то, да ещё и ходить наперегонки. Многие говорили мне, что если я буду с кем-то в чем-то соревноваться, то я смогу добиться более внушительных результатов и смогу этими результатами гордиться и хвастаться. Но мне было непонятно, зачем мне чем-то хвастаться, да и вообще общаться с теми, кто этим постоянно занимается. Этим взрослым было непонятно, что мне приятен сам процесс хождения, а не результат, которым можно хвастаться. Я спрашивал этих взрослых, интересно ли им, что о них думает таракан или кот. Они с усмешкой уверенно отвечали, что нет, уверенно. И тогда я им говорил, что мне так же не особенно интересно, что обо мне думают люди, за редкими исключениями, и даже если те, чьё мнение для меня интересно, скажут, что они мной недовольны, это едва ли заставит меня бросить любимое дело.

В подростковом возрасте я попытался влиться в коллектив сверстников. Это было потому, что одиночкам в том возрасте было трудно жить из-за того, что их подвергали дискриминации. И для меня сразу стало очевидным, что в коллективе надо подчиняться лидеру, постоянно делать что-то, что демонстрирует это подчинение. И какая-то инициатива или разрыв стереотипов в коллективах сразу пресекаются. Чтобы все это не терпеть я решил, что мне нужно стать лидером. Однако, для того, чтобы быть лидером надо было постоянно демонстративно навязывать свою волю другим, а мне это было противно. И тогда до меня дошло, что в коллективах людей есть ещё одна должность — должность шамана, то есть мозга, который направляет туповатого, но физически сильного и наглого вожака, которому не лень и не противно всех подавлять. Не все вожаки в таких нуждались, но я таких находил…

Но потом, жизнь в коллективах мне наскучила, и я увлёкся чтением книг. Однако, я не мог просто читать, мне надо было и что-то писать. Ранее мне нравилось кому-то что-то рассказывать, сочиняя на ходу, что являлось для меня чем-то вроде экспериментов над слушателями. И эти построения слов в предложения и предложений в какой-то текст были для меня таким же увлекательным занятием, как конструирования плотов и землянок. Правда, я часто расстраивался из-за того, что тексты получались слишком хрупкими, не увлекавшими слушателя. И тогда я понял, что импровизация, это, конечно, хорошо, но чем лучше история продумана, тем более она интересна, тем больше удовлетворения приносит работа над ней. И как же было отрадно, когда я видел, что в воображении людей мои искусственные построения вдруг оживают, становясь реальностью! Правда, часто случалось так, что люди понимали, что это вымысел и корили меня за ложь, хотя никакой пользы от этой лжи и не было.

Для строительства плотов и землянок, нужен был материал, иногда нужны были помощники, нужно было много времени и инструментов, в общем, нужно было много чего, а для того, чтобы строить что-то в своём воображении не надо было ничего, даже слушатель не был нужен, можно было это все не записывать, и издавать какие-то звуки. Можно было рассказывать самому себе истории, даже не облекая образы в слова, пока тело занимается каким-то делом, к примеру, крутит педали велосипеда или шагает по лесу. И это давало мне возможность никогда не скучать. Я мог сидеть в одиночной камере годами и мне не было скучно. Этого удовольствия меня трудно было лишить. Хотя, мои попытки супружеской жизни показали мне, что, если рядом постоянно находится человек, который постоянно требует внимания, то эта способность путешествовать по мирам, созданным в своём воображении временно утрачивается.

Осознание того, что моё воображение создаёт эти миры не на ровном месте, а из материала моих воспоминаний, моего жизненного опыта пришло ко мне, когда я был уже достаточно взрослым и прочёл очень много философской литературы. И после этого осознания я вдруг сравнил свои воспоминания в чистом виде и вымысел, который я из них построил. И я сделал выбор в пользу изображения воспоминаний написанных с натуры, потому что вымысел всегда был каким-то слишком простеньким и скучным по сравнению с реальностью. К тому же мои занятия рисунком с натуры тогда сильно повлияли на то, что я стал писать и как я стал это делать. Рисование само по себе не приносило мне такого удовлетворения, как написание прозы, и я это дело вскоре забросил, но принципы и основы изображения рисунка с натуры я перенёс в своё прозаическое творчество.

Ещё до того, как интернет вошёл в мою повседневную жизнь я давал свои произведения, распечатанные на бумаге, почитать своим знакомым. Меня тогда интересовало, какую реакцию они могут произвести на читателей. И некоторые знакомые даже все дочитывали до конца. Но дело в том, что иногда я тоже начинал читать свои произведения, и они вызывали у меня отторжение, желание все переделать, сделать лучше, и я все это дело уничтожал и принимался печатать заново. Дело в том, что мой взгляд постоянно меняется, потому на одни и те же вещи в разное время я смотрю иначе. Снисходительное отношение себя в настоящем к себе в прошлом пришло ко мне лет в сорок, но и теперь я очень рад, что мои совсем ранние произведения не были опубликованы даже в какой-то захудалой социальной сети и их читало или слушало только несколько человек.

Лет в двадцать восемь я наконец-то понял, чем бы мне хотелось заниматься в этой жизни. До меня дошло, что я бы хотел всю жизнь писать книги, но только такие, которые хочу писать я, а не те, которые хотело бы читать большинство. Найти какой-то компромисс между тем, что нравится широкому кругу публики и тем, что и как хотел бы излагать я было невозможно, и это тогда стало для меня очевидным. Вот тогда-то я и подумал, не начать ли мне писать картины маслом, чтобы было много времени на печатание прозы, которая нужна только мне? Но чтобы начать писать картины, нужно было сначала научиться рисунку с натуры, чем я и занялся. Но в процессе обучения рисунку, я понял, что на написание качественной картины может уйти очень много времени, и при этом её могут вообще не купить, без грамотного маркетинга, на который после написания картин времени практически не останется, не говоря уже о времени на свою любимую прозу.

В то время я часто слышал от знакомых, что не туда я в юности сунулся, надо было мне учиться журналистике и работал бы я в какой-то газете или журнале, а на досуге смог бы строчить свои книги. И какое-то время я был со всем этим согласен. Но тут я задумался, чем мне не нравится большая часть статей в газетах и журналах. И мне стало очевидно, что у этих людей опыт, из которого они лепят то, за что им платят деньги специфический. Они чертовски далеки от той реальности, в которой пребывает большинство, на которое они смотрят сугубо со стороны. И даже если этот журналист на пару дней или на месяц встанет к станку на заводе, он никогда не поймёт, что такое жизнь рабочего или домохозяйки или бездомного, потому что у него всегда есть возможность уйти оттуда, а вот у рабочего такой возможности нет. И это ощущение безвыходности даёт делает взгляд на жизнь совсем иным. И если бы я был журналистом, то мне едва ли понравилось бы то, что я бы писал за деньги. И даже если бы я написал то, что нравилось мне, то это едва ли понравилось бы редактору и тем более читателям. Мне намного легче было штукатурить стены сугубо ради денег, нежели что-то печатать сугубо за деньги, к примеру тексты для сайта магазина мебели, хотя и к тому, и к другому можно подойти творчески, во втором случае это труднее.

С двадцати шести лет я стал искать такую работу, которая забирала бы у меня, как можно меньше времени и сил, а всю энергию я намеревался тратить на своё творчество. Женщины, развлечения, роскошь, все то, чем люди хвастаются и гордятся меня совсем не интересовало. Но я быстро понял, что даже та работа, за которую платят совсем мало, отнимает чертовски много сил и времени. Тогда я был ещё достаточно наивным, потому надеялся, что есть в мире такие страны, в которых можно работать совсем не много, но получать достаточно, чтобы обеспечить удовлетворение базовых потребностей. И так я оказался в Ирландии. Оказался я там в самый неподходящий момент. Это был девятый год, когда экономика всего мира свёртывалась, после бурного роста в жирные годы, и практически все стройки остановились, новые не начинались. Многие предприятия разорялись или же переходили на режим экономии, потому сокращали персонал. И к тому же я не знал, что во многих странах Европы люди работают через агентства, а не заключают договор непосредственно с работодателем.

В Ирландии я почувствовал себя будто в тюрьме, мало того, что выбраться оттуда можно было лишь на самолёте или ещё более дорогом пароме, так и внутри страны в силу дороговизны и плохого качества общественного транспорта толком никуда невозможно было попасть. Мне ещё повезло в том, что я жил в столице и у меня был велосипед и я мог в радиусе пятидесяти километров ездить вокруг самого большого города страны. Однако, моим глазам открывалась чудовищная картина сплошных заборов вдоль дорог. А что касается городской архитектуры, то поначалу мне было интересно смотреть на двухэтажные домики, в основном украшенные различными растениями, но потом я заметил, что они все более или менее одинаковые и скучные. Да, там были парки, но их было достаточно маленькие, там было много народу, иногда людей было больше, чем деревьев. И эти парки, скорее символизировали покорение природы человеком, чем давали людям общаться с природой, созерцать её. Я захотел поплавать в реке, озере или море, но выяснилось, что это не совсем законно. Земли на берегах водоёмов были проданы и огорожены заборами. А что касается моря, то оно совсем не подходит для купания даже в очень тёплую погоду, которая там бывает редко. Мне предложили пойти за деньги в бассейн с хлорированной водой, но я решил, что не стоит платить за это деньги.

Я задался вопросом о том, как ирландцы проводят своё свободное от работы время, если рядом с домом нет леса, в котором можно побродить и отдохнуть от других людей. Мне ответили, что обычно у всех там есть отдельные спальни, где можно уединиться, что в СССР да и на его территории после его развала было далеко не у большинства. Что касается активностей, то люди там ходят в спортивный зал, где под чутким руководством тренера качают мышцы. Но в основном ирландцы тяготеют к церкви и пабам.

Я понял, что жизнь в Ирландии, даже если я там и найду работу — это совсем не то, чего я хочу и я совсем к этому не готов. Жизнь среднестатистического ирландца мне напомнила жизнь космонавта на орбитальной станции будущего. Я представил, как каждый день просыпаюсь в сером бетонном домике с крохотным садом на заднем дворе, еду на работу, отбываю там восемь часов выполняя механические действия, потом иду в паб, где пью пиво, разговаривая с коллегами сугубо о погоде, потому что разговоры на более глубокие темы там считаются дурным тоном. А потом я пробираюсь между заборов в свой арендованный серенький домик, чтобы там обожраться и лечь спать. На выходных можно сходить в какой-то музей, посидеть в каком-то пабе, где кто-то будет плясать народные танцы и петь народные песни. В отпуск можно слетать на неделю куда-то на курорт в Испанию и пить пиво и обжираться, лежа на пляже или ходить на экскурсию, слушая отрывочные байки гида.

Я вопрошал людей, зачем такая жизнь? Где в ней хоть какой-то смысл? Но мне говорили, что с такими вопросами следует идти или в церковь или к психологу. Но вообще очевидно же, что главное в жизни большинства ирландцев — это вступить в брак и вырастить хоть пару детей. Услышав о детях, я пришел в ужас, представив, что я бы родился и вырос в таких кошмарных условиях.  Мне сказали, что условия там для детей просто прекрасные, в школах проповедуют христианские ценности, учат умирающий гэльский язык. Телесные наказания запрещены, кое-где есть даже детские площадки между заборами. И если у детей слишком много энергии и хочется каких-то острых ощущений, то коллективные игры вроде футбола или баскетбола — это то, что им нужно. Можно, конечно, заплатить кучу денег, чтобы ребёнка отвезли куда-то за сотни километров, где он с группой других детей прогуляется по лесу, его прокатят верхом на лошади, дадут покидать ножик в мишень и дадут влезть на небольшую скалу в снаряжении альпиниста. На год этих впечатлений ребёнку должно хватить.

Наблюдая за тем, что делают ирландские дети я заметил, что в основном они сидят на пустырях, где тайком от взрослых учатся курить и употреблять алкоголь и другие наркотики, иногда дерутся, иногда играют в карты, а порой по ночам совершают акты вандализма. Но больше всего они сидят дома, смотрят телевизор и играют в видеоигры. Но некоторые все же находят дыры в заборах и проникают в частные владения, чтобы порыбачить в реке или искупаться в ней, а иногда долго идут высоко в горы, чтобы переночевать в чьих-то частных владениях в палатке. Правда даже высоко в горах леса там искусственные, еловые, и деревья насажены там настолько плотно, что между ними едва можно протиснуться.

С ужасом я понял, что моё воображение на том изумрудном острове не работает. Возможно, это было из-за стресса неоправданных надежд связанных с жизнь на непостсоветском пространстве. Потому с радостью ухватился я за возможность уехать в Норвегию, где для меня нашлась временная работа.  И там люди жили иначе. Даже в городах там было много природы, те местные, которых я знал, алкоголь употребляли достаточно редко и люди очень много времени, даже зимой проводили на природе. Да, общество там очень глубоко проникает в частную жизнь каждого, но я бы не сказал, что это проникновение всегда неприятное, часто даже полезное и для общества, и для индивида.  Не смотря на то, что работа там у меня была временная, платили за неё очень хорошо, на той работе не было никаких нервов. Как раз там я начал проводить много времени в социальных сетях, где и начал публиковать свои произведения. И у меня было достаточно времени и сил после работы, чтобы постоянно что-то печатать.

Однако, жизни в комфортных для меня условиях мне было отмерено не очень много. Через пару лет мне из-за отношений со своими родственниками, у которых я жил в Норвегии, пришлось покинуть ту прекрасную страну и отправиться в Англию, где с работой дело обстояло хорошо, но страна эта была такой же, как Ирландия. Я работал четыре дня в неделю по семь часов и зарабатывал не так уж и мало, так что даже образовались сбережения. Но работал я с людьми с постсоветского пространства, и чувствовал я себя с ними не очень комфортно, соседи по квартире, где я снимал комнату тоже были из СССР со всеми вытекающими обстоятельствами жизни в замкнутом пространстве с людьми, которых ты не выбираешь. Радости там было не так уж и много, когда я километров десять топал до дыры в заборе, за которым был небольшой лес и гулял по нему, опасливо косясь на других людей, которые тоже там гуляли, опасливо озираясь.

Покидая Латвию, я оставил там очень большую нерешенную проблему, которую я тогда не знал, как решить, но в Англии я понял, что не решать я её не могу, не смотря на то, что у меня нет никаких вариантов решения. Я знал, что в Латвии деньги мне будут доставаться намного труднее, чем в Англии, и то, что я мог бы снять не комнату, а отдельную квартиру, чтобы мне не докучали соседи, мог найти работу на другой фабрике, где работает меньше выходцев из Восточной Европы. Но даже, если бы я решил эти проблемы, ощущение космонавта, который живёт по распорядку, чтобы не свихнуться от жизни в изоляции не давало мне оставаться там, не смотря на социальную защиту со стороны государства. Мне было приятно покидать ту страну заборов, фабрик и пабов, как и Ирландию.

И в Латвии мне действительно стало настолько плохо, что я стал завидовать мёртвым, и врачи целый год не могли понять, чем это я болен, а когда поняли, то стало очевидным, что помочь они мне особо ничем не могут, разве что присвоить мне инвалидность, дабы избавить меня от необходимости общаться с людьми. Так я и получил то, о чем мечтал очень долгое время, практически с детства, просто не сразу осознал это желание и конкретизировал его. И с тех пор мне стало безразлично, в какой стране жить, мне везде стало хорошо, потому что целыми днями я могу печатать, кататься на велосипеде, и практически ни с кем не общаться.

Теперь для меня вполне очевидно, что сколько бы я ни пытался с юности стать рабочим, у меня бы это никогда не получилось, потому что я не понимал, что быть рабочим — это не значит овладеть какой-то профессией и каждый рабочий день выполнять обязанности, оговорённые в трудовом договоре. Рабочие — это те люди, которым достаточно работы ради пассивного потребления товаров. А мне потребления товаров было мало, мне надо было что-то создавать, и не только на выходных и по вечерам. Мне говорят, что то, что я пишу ужасно и никуда не годится, что там нет закрученного сюжета, нет счастливого конца, слишком много непонятного, и вообще все слишком нудно и сумбурно. Но в том-то и дело, что создавать и производить потребительский товар — это разные вещи, принципиально разные. Я это делаю не для того, чтобы кого-то порадовать, не для того, чтобы это кто-то потреблял. Мне вообще не особенно интересно, что будет дальше с тем, что я напечатал. Боюсь, что внимание к моим произведениям будет для меня даже неприятным, как и внимание к моей персоне. Половину комментариев я просто удаляю, а оставивших их блокирую. А если у меня будет слишком много просмотров, то мне будет слишком неприятно читать очень много возмущённых комментариев, комментариев тех, кто возмущён тем, что я не желаю их развлекать и вместо этого развлекаюсь сам.

Но я все же публику то, что печатаю, потому что я надеюсь на то, что кто-то подобный мне это возможно прочитает и это может подтолкнуть его к пониманию самого себя, того, чего он хочет на самом деле, что ему нужно. Возможно, что мне повезло, когда я встретил человека, который начал объяснять мне, что такое литературное творчество, какое удовлетворение оно может приносить, вне зависимости от того, читает кто-то твои творения или нет, стал ты известным писателем или нет, доволен ли ты тем, что у тебя получается...